Текст книги "Туман войны (СИ)"

Автор книги: Диана Курамшина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Тогда его внимание меня не волнует, – улыбнулся жених в ответ, – твои глаза вспыхивают, видя меня, и это главное.

Глава 14

28 августа 1812 года

С первыми лучами солнца армия покидала Можайск. Увы, но Кутузову было совершенно не до меня, что вполне понятно. Желая не пропустить возможность пообщаться с главнокомандующим, решили быть поближе к штабу, но такие малозначимые личности, как мы с женихом, совершенно не вызывали ни у кого желания нам помогать. А так как Михаила уже с нами не было, провести к светлейшему нас оказалось некому.

В любом случае, мне первоначально следовало обратиться к Виллие, и заручиться его содействием в планируемом нами предприятии.

В огромной толпе идущих людей передвигаться было лучше всего на Ветре. Как и после Смоленска, армию вновь сопровождали беженцы.

Лейб-хирург ехал в окружении нескольких мужчин и, судя по разговору, все они имели отношения к врачебной стезе. Что удивительно, присутствующие были примерно одного возраста с Яковом Васильевичем, то есть недавно разменяли четвёртый десяток.

Заметив нас, шотландец представил меня и Павла сопровождающим.

– Доброе утро, баронесса, – донеслось сзади и, обернувшись, с удивлением признала в осунувшемся мужчине на чалом мерине, моего бывшего начальника.

– Семён Матвеевич! Рада снова видеть вас!

– Но не узнали, – господин Сушинский горько усмехнулся. – Да, господа, в отличие от нас, женщины даже на войне умудряются выглядеть потрясающе.

– Яков Васильевич, – обратилась я к лейб-хирургу, старательно гася смущение, – мне необходимо поговорить с вами.

Отъехав немного от группы, Виллие выжидательно посмотрел на меня слегка улыбаясь.

– Ваше превосходительство, – начала я официально, – правда ли, что у меня хотят отобрать инвалидную команду?

– Баронесса, – резка перестал улыбаться лейб-хирург, – они не ваша собственность! А относятся к медицинскому ведомству.

– При чём тут собственность? – удивилась я. – Просто мы друг к другу привыкли, а сейчас, я хотела бы получить ваше разрешение просить у светлейшего осуществить небольшую идею. И в дальнейшем мне будет весьма необходима их помощь.

– И в чём же состоит ваша «идея»? – ехидно спросил шотландец.

– Вы же помните, сколько раненых было оставлено по дороге, – лицо Виллие при этой фразе исказилось. Ведь именно благодаря его усилиям, как выражается Павел, удалось «протолкнуть» необходимость квалифицированной врачебной помощи нижним чинам. Как медик, он меня прекрасно понимал. – Это неправильно!

– Что же вы предлагаете мадмуазель Луиза?

– Нам необходимо организовать партизанский госпиталь!

– What? (*Чего?) – от изумления шотландец перешёл на английский[56]56
  Специально делаю сноску для любителей истории. Да, Виллие по происхождению был шотландцем. Но родился он в семье пастора англиканской церкви, а потому дома говорил на английском, а не на гэльском. Так как, в отличие от шотландцев-протестантов, среди гэлов большинство верующих – католики.
  Гэ́лы, называемые также гаэлы (англ. Gaels), гойделы (англ. Goidels, гэльск. Gàidheal) или хайлендеры (англ. (Scottish) Highlanders «шотландские горцы, жители Шотландского нагорья» – Scottish Highland, от англ. high land «высокая земля, возвышенность»).


[Закрыть].

– Вам известно, что светлейший разрешил создать партизанский отряд, чтобы тревожить неприятеля?

– Насколько я знаю, там почти сотня казаков и полсотни гусар! И что вы собрались делать с десятком инвалидов? Вы о своих помощницах подумали? Куда вы их вновь собираетесь втянуть?

– Яков Васильевич, вы думаете, рядом с полем сражения они подвергались меньшей опасности?

Лейб-хирург устало вздохнул, прикрыв глаза. Выдержав паузу, обратился уже к Павлу.

– Почему вы не отговорите её от этой авантюры?

– Дело в том, – улыбнулся «провидец», – что мы сообща её задумали.

– Idiots! (*Идиоты) – возмущенно прошептал шотландец, подняв очи к небу.

– Кроме того, – вернулась я к беседе, – наша группа не собирается вступать в соотношения с неприятелем. Павел Матвеевич, – показала на жениха, – со своими людьми будет потихонечку вывозить раненых. На дороге, тем всё равно не выжить.

– Допустим… – выдохнул Виллие, – только допустим, что вы их заберёте. Где вы собираетесь расположить пациентов?

– Лучше всего в ближайшем городе, не занятом французами. К югу как раз Калуга, – предложил «провидец».

– Ну и зачем же вам в этом участвовать? Вот пусть ваш жених этим и занимается!

– Яков Васильевич, – произнесла осуждающе, – в дороге раненым может понадобиться неотложная помощь. Там же более двухсот вёрст! Ни один день везти.

– Хорошо, что вы предлагаете?

– Поддержите меня в ходатайстве к Михаилу Илларионовичу. По его приказу, в Калуге наверняка согласятся сотрудничать. Наш развозной госпиталь будет прятаться недалеко от дороги, а люди Павла Матвеевича станут доставлять раненых к нам. Оказав первую помощь, начнём переправлять тех в город. Пойдём далее. Обоз, зная место нашей следующей стоянки, из Калуги сразу проследует туда.

Виллие тяжело вздохнул.

– Кроме того, – продолжила я, – самим партизанам тоже нужна будет помощь. Думаете, они смогут отправить кого-то в госпиталь? Они же не заговорённые, потерь не избежать.

– Хорошо! Давайте сделаем так. Насколько я знаю, вечером планируется остановка в имении Карла Ивановича Яниша. Это ординарный профессор московского отделения медико-хирургической академии. Селение Землино, как раз у нас на пути. Карл Иванович прибыл с московским ополчением перед Бородино. И вот, предложил светлейшему воспользоваться его гостеприимством. Как приедем, напомню, что нас сопровождают женщины, вам выделят покои и сможете спокойно поговорить с главнокомандующим. Особенно, – он заговорщицки подмигнул мне, – если ваша кухарка опять угостит штабских великолепным ужином.

Распрощавшись с лейб-медиком, отправилась к Семёну Матвеевичу. Хотелось узнать, где Аристарх Петрович. Господин Сушинский, обещал, что мы встретимся вечером.

Мне предстояло опять «воевать» со Степанидой, только-только пополневшей наши запасы. «Патриотический» обед настолько ей не понравился, что боюсь, не привыкни она в имении к благонравному поведению, наверняка бы плевалась.

Господский дом был очень скромным. Всего два этажа, расходившихся на северное и южное крыло. Места было совершенно недостаточно, а потому, даже высшие чины были вынуждены тесниться по нескольку человек в комнате.

Для нас с подопечными выделили чью-то девичью спальню. Было заметно, что дом покидали в спешке. Часть одежды разбросана по всей гардеробной. Столик перед зеркалом покрыт рассыпанной пудрой. То тут, то там, на ковре лежали забытые мелочи.

Екатерина с Дарьей сразу же принялись за уборку. Что удивительно, девушки ни разу ни выказали раздражения, всячески скрывали слёзы и старательно помогали мне в сложных операциях, обучаясь на практике. Более опытная Марфа, всё чаще самостоятельно их проводила, иногда, что-то спрашивая у меня в процессе. Протеже Соломона нашли общий язык и с ней. Не привыкшая к семейному теплу, Марфа неожиданно стала воспринимать их сёстрами. Потому, постоянно в дороге, эта неразлучная троица о чём-то шепталась, особенно, если недалеко появлялись казаки. Кстати, частое присутствие тех отметил и Павел, иногда весело подшучивая над Дарьей, наличием чубастого поклонника.

Степанида, уже вовсю заправлявшая на кухне имения, умудрилась отыскать какие-то забытые продукты. Наставления жениха в дороге не прошли даром. Никаких изысков женщина не готовила: всё скромно и сыто, а главное – много.

Троица помогла нам с Ольгой помыться и привести себя в порядок. До сих пор поражаюсь, как запасливость Степаниды выручала нас в подобные моменты.

Закончив заниматься туалетом, за дверью, обнаружили примостившегося там Егора. И почти бесшумно, с подоконника соскочил Ефимка, опрометью бросившийся вниз. Для Павла, увы, места в доме не нашлось. Он с татарами вынужден был расположиться во дворе.

Накрытый обед в большой столовой в обычное время вызвал бы порицание общества. Но сейчас всё воспринималось проще. Два узких длинных стола сколоченные из не струганных досок располагались недалеко друг от друга. Только один из них с дальней стороны оказался покрыт небольшой скатертью. Наверняка место предназначалось светлейшему, так как именно на ней были собраны разномастные фарфоровые тарелки и приборы. Но чем дальше, тем больше это напоминало деревенскую таверну с деревянной посудой. Понаблюдав, как инвалиды, под руководством Степаниды ловко накрывают столы, мы прошли в гостиную залу, заполненную военными.

Павел нашёлся рядом с Виллие. Мужчины тихо обсуждали что-то между собой. Мы осторожно стали пробираться к ним, но всё-таки привлекли всеобщее внимание. Офицеры, расступаясь провожали нас взглядами, в которых читался интерес.

Только несколько человек наблюдало эту картину отстранённо, но, к примеру Дурова, ехидно мне улыбалась, опираясь на костыль. А стоявший рядом с Кутузовым хорошенький молоденький корнет прожигал злым прищуром.

– Не смотри так изумлённо на неё, – прошептал мне на ухо Павел.

– На Дурову? – удивилась я.

– Нет же, на теперешнюю спутницу светлейшего.

Ошарашено уставившись на жениха, я начала медленно поворачивать голову. Если бы не коротко остриженные волосы, я бы никогда не причислила корнета к мужскому полу.

– К чему же она так неприязненно на меня смотрит?

– Ты открыто носишь платья, находясь при армии, тогда как она вынуждена носить брюки.

– Боюсь, mon cher, – заметила улыбнувшись, – скорее всего ей жаль волос.

Немного погодя, Виллие подвёл нас к главнокомандующему. Михаил Илларионович за эти дни заметно сдал. Предстоящее решение, ему придётся принимать единолично. А это весьма нелегко.

Не напрягая светлейшего лишними деталями, Яков Васильевич кратко преподнёс ему наш план, добавив некоторые свои идеи. Окружающие, внимательно прислушивающиеся к этому разговору, начинали тихо переговариваться, что-то обсуждая.

– И что же вы, – обратился Кутузов к Павлу, – готовы отправить невесту на столь опасное поприще?

– Для её безопасности, с ней и поеду.

– Как жаль, что вы не увидите под Москвой обещанное Ростопчиным разгромление французов, – встрял в разговор, стоящий за спиной главнокомандующего Милорадович.

Мы с женихом удивлённо переглянулись.

– Ну как же, – продолжил Михаил Андреевич, – перед нашим уходом к вам, вся первопрестольная была обвешена афишками[57]57
  По мере того, как развивались военные действия, Ростопчин пришёл к идее массового распространения в Москве печатных листовок, сводок и пропагандистских прокламаций, написанных простым народным языком. Их разносили по домам и расклеивали на стенах наподобие театральных афиш, за что и были прозваны «афишками».


[Закрыть], где он обещает, что с небес на головы неприятелю прольётся огненный дождь!

– Шар Леппиха, – тихо прошептал мне на ухо Павел.

Мне с трудом удалось скрыть откровенную усмешку.

Я помнила эту историю из книг. Франц Леппих, немецкий авантюрист, мнивший себя изобретателем, как-то смог убедить Александра, через русских посланников, что может построить управляемый аэростат, «который мог бы поднимать такое количество разрывных снарядов, что посредством их можно было бы истреблять целые неприятельские армии». Для чего весной этого года его тайно вывезли в Россию, выделив на расходы почти сто пятьдесят тысяч рублей. Не смотря на поддержку и протекцию самого государя, шар так и не смог подняться в воздух. Даже пустой. Не говоря уже об обещанных сорока человек экипажа и полных ящиков с зажигательными снарядами.

И что удивительно, в конце 1811 года, с таким же предложением, этот проходимец уже обращался к Наполеону в Париже. Однако Бонапарт отказал ему, запретив любые эксперименты с воздухоплаванием. Даже велел выслать прожектёра за пределы Франции. Скорее всего, на подобное решение повлияли предыдущие неудачи корсиканца, при использовании аэростатов французской армией во время Египетского похода. А также на свадебных торжествах с Марией-Луизой, когда шар Андре Гарнерена долетел до Рима и зацепился там за шпиль мавзолея императора Нерона.

Как бы то ни было, по письмам в наше время было известно, что Кутузов уже после Бородино запрашивал московского градоначальника о готовности аэростата. И был извещён о неудаче. Потому заявление Милорадовича вызвало у него лишь раздражение.

– Фёдор Васильевич[58]58
  Фёдор Васильевич Ростопчин (1763–1826) – русский государственный деятель, генерал от инфантерии, фаворит императора Павла и руководитель его внешней политики, московский градоначальник и генерал-губернатор Москвы во время наполеоновского нашествия. С 1817 по 1823 год жил в Париже.
  После убийства Павла отправленный в отставку, Ростопчин занимался, в частности, литературой. Пытался вернуться ко двору в 1809, но ему велено было числиться «в отпуску».
  24 мая 1812 года Ростопчин был назначен военным губернатором Москвы; 29 мая он был произведён в генералы от инфантерии и назначен главнокомандующим Москвы. Развил бурную деятельность, в том числе и карательную, причём для репрессивных мер было достаточно даже подозрений.


[Закрыть] только бумагу марать наловчился исправно. Лучше бы сидел в своём Вороново, да и дальше памфлетики писал. Не был бы таким ярым франкофобом, так бы и сидел бы в «отпуску».

Что удивительно, ярый идеолог «русской старины», через несколько лет и почти до самой своей смерти будет проживать в Париже. Двор просто не простит ему сгоревшей Москвы. А «писательство» станет семейным увлечением. Все его дочери неплохо сочиняли. Особенно большое творческое наследие оставит средняя дочь – Софья Фёдоровна. Более известная миру как графиня де Сегюр. Её «Les malheurs de Sophie» (*«Сонины проказы») и «Les Petites Fillesmodèles» (*«Примерные девочки») заказывал для меня в своё время дедушка.

Долго занимать время светлейшего мы не могли, а потому получив его позволение отошли, дав возможность приблизиться другим. Хорошенький корнет провожала меня глазами, что-то нашёптывая рядом стоящему майору.

Павел отвёл нас к расположившимся у противоположной стены врачам. Ему самому нужно было переговорить с некоторыми из присутствующих. Мне же было приятно пообщаться с Аристархом Петровичем. Господин Сурин с энтузиазмом расспрашивал меня, да и сам рассказывал о том, как прошла его «бородинская битва».

Неожиданно к нам подошла Надежда Андреевна, вернее уланский поручик Александр Андреевич. Опираясь на костыль, она попросила разрешения украсть меня у врачей, так как мои бывшие пациенты «жаждут выразить свою благодарность».

– Как давно вы раскрыли меня? – неожиданно спросила Дурова, как только мы отдалились от мужчин. Не отходившая всё это время от меня ни на шаг Ольга, если и удивилась, то совершенно не подала виду. Однако потом меня явно ожидает допрос.

– С чего вы это взяли? – улыбнулась я совершенно открыто.

– Ваш жених демонстративно игнорирует мой интерес к вашей персоне. Хотя, в других случаях меня и вызывали на дуэль, и требовали жениться. А «ваш» усиленно «не замечает», как будто зная, что ему нечего опасаться.

– Дело в том, – старательно пряча улыбку, ответила я, – что у Павла Матвеевича есть некоторые связи при дворе. И ваша встреча с государем не осталась незамеченной.

– Понятно, – ответила кавалерист-девица, – но, смотрю, вы никому не рассказали.

– Это ваша тайна. Не нам решать кого в неё просвещать.

– Ну что ж… позвольте тогда всё-таки вам поведать … весь штаб сейчас «гудит» о том, что вы стремитесь в след своему тайному возлюбленному… – и, выдержав паузу добавила, – Давыдову!

Глава 15

1 сентября 1812 года

Когда всё это закончится, если конечно доживу… то, скорее всего буду ярой домоседкой. Против ожидания Павла, я более всего уставала не от обилия работы или созерцания страданий… Должно быть жених предполагал у меня наличие «тонкой душевной организации», совершенно забывая, что в лекарях с подобной долго не задерживаются. Наоборот, нам свойственен даже некий цинизм и прямолинейность. Только это чаще всего помогает рассказывать больным о тяжести их заболеваний.

Нет… больше всего меня раздражали казалось-бы сущие мелочи. А именно, нехватка некоторых бытовых удобств в походной жизни. Как выяснилось, при долгом отсутствии возможности помыться, я становлюсь ужасным мизантропом[59]59
  Мизантро́пия (от др. – греч. μῖσος «ненависть» + ἄνθρωπος «человек»; букв. «человеконенавистничество») – отчуждение от людей, ненависть к ним; нелюдимость.


[Закрыть].

Как-то мы обсуждали это с «провидцем» на привале. Он долго смеялся, а потом тихо рассказывал о достижениях его эпохи в организации комфорта, или как он выразился «технического прогресса».

Получалось, что даже моё время, по которому я неимоверно скучала, для него было страшно отсталым. Что же говорить о теперешнем, кое Павел иногда величал «средневековым».

Когда же мы к полудню добрались до Калуги, первое, что для меня организовал жених в небольшой гостинице – это огромная деревянная лохань, наполненная горячей водой. Степанида даже вылила туда немного ароматного масла, чудом сохранившегося в её закромах. Ждать вечерней бани не было никаких сил.

Пока я так сибаритствовала[60]60
  Сибари́т (др. – греч. Σῠβᾰρίτης, по названию древнегреческой колонии Сибарис, прославившейся богатством и роскошью) – праздный, избалованный роскошью человек. Сибаритствовать – жить в роскоши, удовольствиях и праздности.


[Закрыть], Павел отправил Ефимку к губернатору, с запиской, что мы имеем послание к нему от светлейшего и просим о встрече.

Не знаю, чем именно занимался в это время господин Каверин, но ответ мы получили только спустя пару часов. Смыв с себя дорожную пыль, я как раз была атакована Степанидой, на предмет пополнения оскудевших галантерейных запасов.

Прерванная деликатным стуком «мучительница» просто положила список на столик и удалилась, оставив нас. О, если бы наедине. В предусмотрительно открытую дверь уже входила Ольга.

Улыбнувшись, Павел прочёл для меня записку, присланную из дома губернатора. Не знаю, почему они так долго раздумывали над ответом, но нас приглашали не в присутствие[61]61
  Присутственное место – государственное учреждение в Российской империи, а также помещение, им занимаемое. В губернских городах они создавались зачастую по типовым проектам. В Калуге комплекс административных зданий был построен в начале XIX века. Архитектурный ансамбль расположен на левом берегу реки Оки, является объектом культурного наследия и охраняется государством.


[Закрыть], а «отобедать по-домашнему».

– Думаю тебе стоит надеть лучшее платье, что у тебя есть, – усмехнулся жених, – подозреваю, что «по-домашнему» будет подозрительно парадно.

– К чему? Мы отступаем. Какие «парадные обеды»?

– Ты забываешь, ma chère, что это не столица. Сюда спешных депеш не присылают. Разве что, с требованием провианта.

– То есть из нас попробуют вытрясти любые подробности, и мы с тобой – источник последних сплетен для местного общества?

– Боюсь, что это так и есть, – задумавшись проговорил он, смотря куда-то вдаль.

– Жаль, что я здесь навряд ли найду, что-то новое из готовых платьев.

Жених так и продолжал стоять, молча смотря к окно. Ольга с ожиданием поглядывала на него. Ей явно не терпелось отдать распоряжение Степаниде готовить наши туалеты. Но пока Павел не ушёл, она не могла выйти из комнаты. Поймав её умоляющий взгляд, мне пришлось выйти вместе с ней, оставив «провидца» размышлять в одиночестве.

А подумать было над чем: нам предстояло организовать то, что мы планировали всё это время – «летучий» медицинский обоз.

Увы, инвалидов нам так и не вернули. «Самим нужны!»: ответил мне Виллие. Спасибо хоть оставшихся не забрали. В бумагах, подписанных Кутузовым, нам предписывалось отобрать для себя из собранного в Калуге ополчения «охочих людей». То бишь, в отряд к жениху нужно будет набрать охотников, а для нас должны подготовить десяток телег с возничими.

И если с последними вряд ли будут проблемы, то вот людей, отменно обращающихся с огнестрелом, найти было сложно. При том, что основной отряд Павла потеряет при этом несколько опытных татар, которые перейдут в охрану каравана. И хотя с пустых телег, по идее, нечего взять, возможность натолкнуться на какой-нибудь отдалённый французский разъезд оставалась.

Вот с чем у нас не было проблем, так это с пистолетами. Уходя из отряда, инвалиды сдали всё полученное оружие. Вооружить возничих будет чем.

Не обошлось конечно и без непонимания. Бессовестный шотландец пытался оставить в армейской медицинской бригаде Марфу, как только узнал, что она уже проводила небольшие самостоятельные операции. К счастью, вмешался Павел и пояснил, что без женского сопровождения, моя помощница остаться никак не может. И пока ушлый лейб-медик не нашел в ближайшей деревне какую-нибудь старушку, мы поспешно уехали, забрав с собой Аристарха Петровича.

Господина Сурина по моей просьбе назначили номинальным начальником всей нашей авантюры. Почему не я? Так руководитель должен был оставаться в Калуге, организовать на базе Хлюстинской больницы приёмный покой для поступающих раненых. Но боюсь, по моим скромным подсчётам, в скорости Аристарху Петровичу придётся реквизировать для наших нужд даже ближайшие к госпиталю дома. Впрочем, это уже будет его головная боль.

С чем мы можем ему помочь, так это медикаментами, которые по распоряжению «провидца» должны были подвозить в город его люди. И пусть Виллие нас клятвенно заверял, что на содержание будут выделены надлежащие средства и из ближайших армейских складов будет подвезено необходимое, мы на многое не рассчитывали.

По словам Павла, попытка оставить при себе Марфу, это «ответ» Семёна Матвеевича на то, что Аристарх Петрович отправляется с нами. Надеюсь, жених ошибается. Не хотелось бы так думать о бывшем руководителе.

Когда начали рассуждать о необходимости оставить в городе номинального начальника, в чьи обязанности входили бы все организационные вопросы, я сама предложила кандидатуру господина Сурина. С ним у меня всегда были хорошие отношения, и памятуя о проблемах с господином Скоблевским, решила подобрать себе заведующего самостоятельно.

Найденная нами в комнате подопечных неугомонная Степанида, заявила, что завтра, после церковной службы, куда я обещала всех опустить по приезду в город, следует отправиться в местный Гостиный двор. Решили, что сразу посетим Никитскую церковь, расположенную недалеко от него.

Новенький губернаторский особняк впечатлял. Трёхэтажный яркий образец ампира в своём классическом виде. Своей огромной колоннадой и небольшой башенкой со шпилем он напоминал здание адмиралтейства в Петербурге.

Как Павел и предполагал, на «обеде по-домашнему» присутствовали особо важные лица города. Встретил нас лично Каверин Павел Никитич, примерно пятидесяти лет, нынешний Калужский губернатор, до недавнего времени служивший московским обер-полицмейстером. Личностью он оказался весьма незаурядной.

До сих пор сохранивший приятственные черты лица, он неизмерно стремился нам понравится. Причину тому я не могла понять. Хотя… как только к нам присоединилась его шестнадцатилетняя дочь Елена, многое стало проясняться.

При всей своей красоте, она отличалась какой-то болезненной бледностью. Небольшая, миниатюрная, с узкими и тонкими чертами лица. Подлинная Офелия.

Заметив, с каким интересом губернатор смотрит на впечатление, которое оказывает его дочь, жених взял мою успевшую загореть в походе ладонь и с улыбкой поднёс к губам.

К нам подошёл новый предводитель дворянства, полковник, Тимирязев Василий Иванович. Как оказалось, недавно пришло известие о том, что бригадир Шепелев был убит. Это и привело к преждевременным выборам. Сейчас как раз ожидалось высочайшее утверждение, но Василий Иванович уже приступил к своим обязанностям.

Губернатор, видя, что господин Рубановский с бóльшим удовольствием обсуждает насущные дела ополчения, чем уделяет внимание его дочери, отошёл со своим «сокровищем» к другим гостям. К нам же присоединился вице-губернатор, Иван Елисеевич Комаров. Выглядел статский советник немного моложе своего начальника, но приязни к нему явно не испытывал.

Когда Павел посвятил всё своё внимание вице-губернатору, предводитель дворянства сообщил мне, что господин Комаров с большой болью узнал об отставке своего прежнего начальства, известного в губернии генерал-майора Андрея Лаврентьевича Львова. Настоящий «вояка», он держал подвластные территории в полном порядке, не давая спуска провинившимся. И даже после отставки, как только началась война, был избран предводителем ополчения Калужской губернии и тут же отбыл на театр военных действий. А тут…

Оказывается, до назначения в Калугу, господин Каверин после полицейского департамента, получил пост управляющего московским отделением Государственного ассигнационного банка… но занимал его менее года. С большой поспешностью его перевели на нынешнюю должность.

Местное общество от нового губернатора в восторге не пребывало. Тут же по поведанным слухам мне стало известно, что Павел Никитич, из давно обедневшей семьи. Но в своё время очень удачно женившийся на богатой красавице, состоящей в родстве с Архаровыми[62]62
  Николай Петрович Архаров (1742–1814) – обер-полицмейстер Москвы, Московский губернатор, генерал-губернатор Санкт-Петербургской губернии, генерал от инфантерии. Знаменит тем, что от его фамилии произошёл термин «архаровец», в его первоначальном значении – ироническое обозначение служителя полиции. Приемы, которыми пользовался Архаров для раскрытия самых сложных преступлений, нередко отличались оригинальностью и породили многочисленные анекдоты о нём.


[Закрыть]. Он сумел вскружить голову как невесте, так и будущей родне, но… оказался большим мотом и игроком. Так что менее чем через год, от огромного приданного Анны Петровны не осталось и следа. Пока супруга была жива, получала от отца какие-то подарки. Теперь же, потеряв её пару лет назад от чахотки, губернатор остался с шестью детьми совершенно без средств.

Думаю, Аристарху Петровичу явно придётся сильно потрудиться, стараясь не допустить растраты средств, выделяемых на наши расходы. Уж слишком заинтересованные взгляды бросал губернатор на врача и моего жениха, ведущих увлечённую беседу с вице-губернатором.

Нас с Ольгой увела к женской части ещё одна дочь господина Каверина – Мария. Эта четырнадцатилетняя барышня так же страдала бледностью, обещая в скорости догнать сестру по своей красоте. Пока же она ещё немного сохраняла какую-то детскую округлость в лице.

Местное дамское общество ничем не отличалось от себе подобных. Более чем армейские победы или поражения, их прежде всего интересовало, как я могу находиться столько времени в окружении такого количества военных. А присутствие рядом Павла добавляло некую пикантность моему положению. По доносившимся шепоткам, было ясно, что дамы спорят, согласится ли в конце концов господин Рубановский на мне жениться, или же моя история приобретёт более fin tragique (*трагический финал).

На обеде нас с Павлом рассадили в разные концы стола, что было вполне ожидаемо. В этот раз он не протестовал. Посаженный рядом с вице-губернатором с одной стороны и Еленой с другой, он воспользовался моментом, уделив всё своё внимание господину Комарову. Тем более им было что обсудить, особенно вопросы относительно ополчения.

Я же старательно избегала каких-либо разговоров за столом. Для меня было странным, что с особым придыханием почему-то обсуждался местный театр, страдающий от отсутствия труппы. А потому, с трудом дождавшись окончания этого «домашне-парадного» обеда, наконец смогли отбыть в гостиницу.

Последующие несколько дней напоминали круговерть. Мы с Аристархом Петровичем постоянно с кем-то встречались, что-то писали или требовали. Но благодаря своевременной помощи Ивана Елисеевича, всё наконец образовалось.

Пятого сентября, когда мы уже было собирались выступить, город всколыхнула новость. Прибыл посыльный с донесением об оставлении Москвы.

На следующий день, по дороге на Медынь, нам повстречался необычный караван. Бородатые всадники в странных кафтанах, везли пленных французов. Мы как раз остановились перекусить на обочине, когда они показались.

Предводительствовал любопытному обозу поручик Бекетов, из того же Ахтырского гусарского полка, что и Давыдов. Более сейчас похожий на калужского крестьянина, поручик с удовольствием присоединился к нашему обеду, с рвением потчуя нас рассказом о недавних подвигах отряда.

Пленные являлись двумя разными группами мародёров, решивших нагрянуть в деревеньку, на их несчастье, выбранную Давыдовым для постоя в тот день.

Французам не повезло. Всё награбленное добро, кроме провианта, партизаны оставили крестьянам. Особенно наказав тем сохранить оружие. Давыдов надеялся, что народ сам вступит в борьбу с захватчиками. А как… этому он мог их обучить…

– «Когда придут к вам французы», – в лицах рассказывал Бекетов, – говорил он им на сборище, «примите их дружелюбно, поднесите с поклонами (ибо, не зная русского языка, поклоны те понимают лучше слов) всё, что у вас есть съестного, а особенно питейного, уложите спать пьяными. И, когда приметите, что они точно заснули, бросьтесь все на оружие их, обыкновенно кучею в углу избы или на улице поставленное, и совершите то, что Бог повелел совершать с врагами христовой церкви и вашей родины. Истребив их, закопайте тела в хлеву, в лесу или в каком-нибудь непроходимом месте. Во всяком случае, берегитесь, чтобы место, где тела зарыты, не было приметно от свежей, недавно вскопанной земли. Для того набросайте на него кучу камней, бревен, золы или другого чего. Всю добычу военную, как мундиры, каски, ремни и прочее, всё жгите или зарывайте в таких же местах, как и тела французов. Эта осторожность оттого нужна, что другая шайка басурманов, верно, будет рыться в свежей земле, думая найти в ней или деньги, или ваше имущество, но, отрывши вместо того тела своих товарищей и вещи, им принадлежавшие, вас всех побьёт и село сожжёт. А ты, брат староста, имей надзор над всем тем, о чем я приказываю, да прикажи, чтобы на дворе у тебя всегда были готовы три или четыре парня, которые, когда завидят очень многое число французов, садились бы на лошадей и скакали бы врознь искать меня. Я приду к вам на помощь! Бог велит православным христианам жить мирно между собою и не выдавать врагам друг друга, особенно чадам антихриста, которые не щадят и храмы божии!»

Караван уже давно отправился в путь, а Павел всё ещё был задумчив и не весел.

– Боюсь с такими его «учениями», в деревнях нас будет ждать невесёлый приём. Пристрелят ещё «на всякий случай», от греха подальше. Иди потом доказывай, что мы не французские фуражисты с пустыми телегами.

– Если я ничего не путаю, а сам Денис Васильевич не наврал в своих мемуарах… то сейчас они озоруют недалеко от Смоленска, – сказала я, задумавшись, – посему, если от Медыни, как и планировали мы повернём к Можайску, и будем работать там, то пересекаться не должны.

– Ты права… а то этого нахального поэта становится как-то слишком много.

– Самое главное, чтобы раненые нас дождались. Погода очень быстро портится. Начинаются дожди, и если выжившие пробираются к городу, ночуя в лесу…

Можно было не продолжать. Ослабленный ранами организм просто не выдержит переохлаждения.