Текст книги "Ты такой же как я (СИ)"

Автор книги: Дэвид Висман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА 26

Горло драло неимоверным сушняком. Во рту горечь, голова трещит. Данил лежал с закрытыми глазами и медленно вспоминал, почему у него такое состояние. Память потихоньку возвращалась. События пикника вставали обрывками в еще не до конца проснувшемся мозге.

– Блин, нафиг я все перемешал? – Cтон получился вслух.

Глаза все же пришлось открыть.

В полумраке зашторенной комнаты озадаченный Данька пытался понять, в чьей он постели и почему голый, с засохшей неприятно тянущей кожу спермой на животе.

– Блядь! – Память взорвалась картинкой пыхтящего над ним безопасника. – Писец подкрался незаметно…

Данил со стоном встал и направился искать туалет с ванной. А заодно убедиться, что он в квартире один. Тишина и отсутствие в комнате Саныча настроили его на эту мысль.

– Зашибись. Урод, трахнул и смылся, – бурчал он себе под нос, открывая дверь в совмещенную с туалетом ванную.

Представшая взгляду картинка заставила непроизвольно ойкнуть. Дмитрий Александрович, облокотившись на душевую кабинку спиной, поджав к себе ноги, баюкал перебинтованную руку и тихонько поскуливал. Подняв на Данила красные от недосыпа глаза, он как-то виновато вздохнул:

– Не могу больше. Всегда плохо переносил боль. Рвет, сил уже просто нет.

Ошарашенный Данька отказывался верить своим глазам. Он никогда бы не подумал, что этот здоровый, сильный, властный мужик может скулить на полу от боли. Этот факт неприятно резанул по внутренностям, окатив волной разочарования.

И он мысленно одернул себя: "А что ты хотел? Он что, из железа, что ли, сделан? Тебе, значит, больно бывает, а ему нет?"

– Придурок. Нехрен об елки кулаки чесать.

– Об березы, – попытался улыбнуться Саныч.

– Какая хрен разница. Вставай давай, я в туалет хочу. Кстати, батя у меня всегда после драк мочу к кулакам прикладывал. Правда, детскую, мою. Ну, когда я еще маленьким был. Сейчас-то он, слава богу, кулаки не чешет ни об кого. А раньше частенько с дядькой с шишками, синяками и ссадинами ходили. Не успевал ссать для них.

Безопасник рассмеялся.

– Думаю, что если я приложу к руке суррогат из водки, коньяка и пива, будет то же самое, что твою сегодняшнюю мочу. Так что спасибо, не надо.

– Ну, как хочешь. Моё дело предложить.

Дождавшись, когда за Санычем закроется дверь, Данил встал под душ. В голове была полная каша. Осознание того, что они трахнулись, никак не хотело стать реальностью. Это было как сон. Он не мог поверить, что сам пошел на этот трах. Но вспоминая события вчерашнего вечера по обрывкам, всплывавшим фразам, мог винить в этом только себя.

Самое обидное, что он почти не помнил сам процесс и даже не знал, хорошо ли это было. Заламывать руки и вести себя, как обесчещенная целка, он не собирался. Мужик захотел, мужик сделал. Ну, трахнулись по пьяне. Не с натуралом же, в конце концов. Рыльца у обоих в пушку, так что распространяться на эту тему Саныч не станет. Вот если бы он в пьяном угаре трахнулся с Антонычем..

Данька даже головой потряс, избавляясь от образа поющего начальника компрессорной.

– Дожился. Совсем оголодал. Скоро на всех подряд кидаться начну. Не хватало ещё спалиться. – Бурчать, входило в привычку.

После душа стало намного легче. Одежду Данька с собой не брал, полотенце тоже. Выключив душ, он немного постоял, дожидаясь, когда вода с него хоть маленько обтечет, и вышел.

***

За ночь руку разбарабанило. На месте ссадин образовалась корочка, а под ней гной. Корочку я содрал, но гной не выходил, и кисть уже дергало пульсирующей болью беспрестанно. Я то снимал бинт, то опять его наматывал, в попытках унять эту рвущую пульсацию. Под утро не выдержал, ушел в ванную, чтобы не разбудить Данила.

Когда он наткнулся на меня, сидящего на полу и ноющего, я готов был провалиться сквозь землю. Я, блядь, здоровый мужик, не мог терпеть какие-то болячки. Стыдоба. Но так оно и было. Никогда не боялся и не реагировал на чужую боль и кровь. А вот на свою… Помню, для меня самого было огромным шоком, когда будучи еще студентом, я вместе с другими ребятами пошел сдавать кровь, как донор. И хлопнулся в обморок при виде наполняющейся емкости.

В драках я просто не замечал ни боли, ни своей кровушки. Там своя, чужая – без разницы. А тут… Когда не в горячке… После этого позорного случая я стал себя тренировать. Специально резал над раковиной палец или руку и смотрел. С болью так же. Зубную боль, стреляющее ухо – не переносил совсем. Мчался в больницу сразу же. Так и сейчас, я с нетерпением ждал, когда практикант уже наплескается и выйдет. Вроде свалить втихую некрасиво.

Квартиру я снял на сутки, до вечера времени еще много. Пусть отлеживается, если хочет. А я двину в травму.

Вчерашнее его "Влад" засело в мозгу и то и дело всплывало, добавляя к физической боли гнетущее, мерзопакостное чувство. Даже когда я увидел его в дверях ванной голым, ничего не шевельнулось. Ночь оставила не приятные воспоминания, а горечь и неудовлетворенность.

– Где здесь полотенца? – Вошедший Данька, не тушуясь, оглядел комнату и поднял искомое с пола.

– Дань, ты, если хочешь, оставайся здесь, я в больницу съезжу и приеду. Ключи до двенадцати вечера отдать надо.

– Ну, и как оно? Понравилось? – уже одеваясь, перебил он меня.

В груди больно кольнуло. Что-то размяк я совсем. Тряпкой становлюсь прямо на глазах.

– Ну, думаю, что Владу бы понравилось больше. Когда кончают с твоим именем, это, наверное, заводит.

– Что? В смысле?

– В прямом. Влааад… – передразнил я вчерашний его стон. – Да ладно, проехали. Ну, так что, дождешься меня или домой поедешь?

Данька присел на кровать рядом со мной.

– Ты обиделся?

– За что? Ты же не виноват, что любишь этого урода. А на счет траха… Нормально было. Обломался, конечно, под конец, когда ты владкал. Переживу.

– Дим, прости. Я не помню ни хрена. И я его не люблю, просто у меня последнее время секс только с ним был. Ну, и отношения, если это можно так назвать.

– А что со мной? Что вчера было? Трах по пьяни?

Он долго смотрел на меня и, когда я уже хотел встать, так и не дождавшись ответа, ткнулся головой мне в плечо.

– Хочешь, попробуем, как ты просил?

– Что просил?

– Ну, повстречаемся… Попробуем.

Вся моя стена из двух оставшихся кирпичиков – гордости и злости, рухнула.

– Ну, что же, дам тебе еще один шанс. Попробуем.

ГЛАВА 27

Данил сидел в коридоре больницы, дожидаясь Саныча из кабинета хирурга. До этого два часа они просидели в очереди к травматологу. Сидели молча, и непонятно было, зачем он вообще поперся в больницу вместе с безопасником. Наконец тому сделали рентген и отправили к хирургу. И вот уже полчаса Данька прислушивался к звукам, доносящимся из кабинета, но толком ничего не слышал.

Он за это время успел поговорить с матерью, восстановить в памяти вчерашний вечер, поматерить себя за дурость и алкоголизм и теперь мучился сомнениями на счет вырвавшегося предложения встречаться с Дмитрием.

Не то чтобы безопасник ему совсем не нравился, скорее наоборот, он чувствовал к нему всё большую симпатию, а это его пугало.

Он вспоминал все подколы и издёвки Саныча и начинал злиться, но тут же напоминал себе, что тот его спас да и потом вёл себя с ним, как нормальный человек. И даже помог справиться со страхами и подавленностью после всего случившегося.

Опять же, заводить ещё одни отношения после Влада не хотелось. Ему хватило унижения и разочарования, что он испытал в последнее время. На душе до сих пор всё скручивало от боли, когда он вспоминал их последний разговор. Не говоря о том, что ему так нужна была поддержка от близкого, как он считал, человека.

А в итоге получил он эту поддержку от того, от кого меньше всего её ждал.

Прокручивая все последние события, он решил, что обязан был дать безопаснику шанс, хотя бы в благодарность за спасение.

Было ощущение борьбы самого с собой. Его разрывали противоречия по отношению к Санычу. Он боялся привязаться, боялся, что если они начнут встречаться, их вычислят, все же это не то, что ездить в деревню, где его никто не знает. Боялся, что безопасник просто экспериментирует, ему до сих пор не верилось, что у того это всерьез.

Но ему очень хотелось ласки и тепла, особенно в последнее время. Хотелось с кем-то разговаривать, не таясь, не боясь себя выдать.

Особо близких друзей у него не было. Был школьный друг Пашка, который единственный подозревал о его ориентации. Данил ему не говорил, а он не спрашивал, но Данька был уверен, что Пашка знает о нём.

Павел никогда не звал его по девчонкам, никогда не делился победами над ними и впечатлениями от секса, хоть Данил и знал всех его пассий. Не расспрашивал, почему Данька ни с кем не встречается. А если кто-то затевал тему о педиках при них, резко обрывал. После одиннадцатого он уехал учиться в другой город. Они созванивались, общались через "одноклассников". Данька видел фото девушки, с которой стал встречаться его друг. И, судя по фоткам и комментам, он любил Оксану. А Пашка так и не спрашивал друга: "А ты, мол, как, встречаешься с кем?" Переписывались и говорили об учебе, знакомых, книгах, фильмах – обо всем, кроме личной Данькиной жизни.

С ребятами из группы он общался в универе и при общих гулянках, близких отношений ни с кем не завёл. Дружил со всеми и по отдельности с каждым. Но впускать в свой мир – никого не впускал. В итоге, когда лежал в больнице, ему позвонил каждый из ребят и девчонок, но ни один не пришёл навестить.

Все это крутилось в его голове, пока не открылась дверь кабинета, и из нее не вышел Саныч. Бледный, с кругами под глазами и перебинтованной рукой на болтающейся на шее повязке.

– Ну что? – поднялся к нему Данил.

– Порезали немного, дренаж вставили. Трещина ещё, зараза, в кости.

– Сила есть – ума не надо. Ты на больничном теперь?

– Ну, да. Рука-то правая, бумажки подписывать неудобно, – улыбнулся Саныч.

– Теперь мы два калеки.

– А ты, кстати, нафига лангет снял? Или тебе его в больнице уже сняли?

– Сам. Да чешется под ним всё. Рука уже не болит почти. Через несколько дней выпишут в универ.

– В смысле? Ты же на практике?

– Закончилась практика, вообще то. Все. Учеба началась, сессия зимняя скоро. Теперь только после неё снова на Хладик, преддипломная практика будет.

– Ясно. Ну, что, куда сейчас? – Они вышли на крыльцо больницы, и Саныч повернулся к тормознувшему Даньке всем корпусом. – Может, на квартиру вернемся? До двенадцати ещё время полно.

– Нет. Давай в другой раз. Меня дома уже потеряли да и тебя тоже.

– Сейчас тогда тачку вызову, ключи завезем, потом тебя подбросим до дома. Я вечером позвоню.

– Хорошо. Только попозже, чтобы мои уже спали. А то у них уши, как локаторы. Особенно у мамки.

***

Пока отвозил ключи и Данила, отошёл ледокаин, и рука снова начала ныть.

К себе поднимался с тяжелым сердцем. Машке в глаза было стыдно смотреть. То, что Данька согласился встречаться, до меня пока не доходило. Наверное, я сильно устал и измучился, поэтому эмоции не шкалили. Испытывал только боль от руки и вину перед Машкой. И чувство вины увеличивалось с каждой ступенькой. Зачем, спрашивается, я с ней помирился? Нервы человеку трепать? Сдавать я, наверное, стал. Старею. Привык, что она ждёт, привык к уюту и теплу. Обывателем становлюсь. Обывателем, трахающим парней.

То, что никуда она не ходила, я понял сразу. Зарёванная, с красными глазами, она калачиком свернулась на диване. Рядом, на журнальном столике таблетки от головы, вскрытая пачка смекты и пустой стакан с осадком порошка. Сердце сжалось. У нее наверное из-за меня на нервной почве гастрит разовьется.

Я присел рядом, обнял. Она прижалась и всхлипнула.

– Где ты был и что с рукой?

– Травмировал вчера. Мы с мужиками за город ездили, а потом я руку повредил и всю ночь в травме просидел. Прости.

– А позвонить нельзя было?

– Телефон разрядился.

– У тебя все номера на симке есть, вставил бы в чей-нибудь.

– Солнц, ну, не до этого было. Потом всё расскажу, ладно? Устал, сил нет. И рука болит, не могу. Давай покушаем да поспим чуток. Ты на работу не ходила? Я-то на больничном, а ты у меня прогульщица? – Я поцеловал Маняшку в заплаканные глаза.

Она шмыгнула и вздохнула:

– Отпросилась. Меня полощет с утра. Вроде не ела ничего вчера такого. А сегодня, что ни поем – все на унитаз.

– Перенервничала, наверное.

– Наверное. Только это ещё вчера началось. С утра тошнило, а сегодня вот рвёт.

– Тебе на узи сходить надо, а ещё лучше полное обследование желудка сделать. Так и язву заработать недолго. Ты же ешь, как кот наплакал, и через раз. Заколебала со своими диетами, желудок гробишь.

– Да у меня не болит ничего. Тошнит только. Пойдем, кормить тебя буду, инвалид. Что хоть с рукой сделал? Подрался, что ли?

– Приёмы Юрьичу на дереве показывал. Костяшки содрал и трещину заработал.

– Нажрался, что ли?

– Ну, конечно. Упились.

– Обязательно нужно было ехать? И почему ты меня не предупредил?

Я почувствовал, что начинаю раздражаться. Ненавижу оправдываться. Я и так к ней, чуть ли не на цырлах подкатил, какого хера ещё-то надо.

– Маш, давай ты меня пилить не будешь. И так хреново. Прощения я у тебя попросил. Ты знала, что мы иногда с мужиками собираемся, мы уже с тобой эту тему обсуждали. Этот раз не было ни сауны, ни телок, так в чём проблема? Мы просто выехали на природу, чисто мужской компанией и нажрались. Я тебе не запрещаю с подругами висеть. Сам даже путёвки покупаю, так что какие претензии?

– Иди, кушай, и давай отдохнем. – Машка отвела глаза и прошмыгнула на кухню.

Уснуть так и не получилось. Глаза вроде слипаются, а спать не могу. Эта долбаная боль задрочила. Манька сходила в аптеку за кетаролом и себе за смектой. Отпустило руку уже около одиннадцати. Я изо всех сил старался не уснуть, чтобы позже выйти покурить на улицу и позвонить Данилу. Хотел подкатить к подруге дней суровых и заняться сексом, но она пожаловалась, что её всё ещё тошнит, и болит голова. Выпила смекту с анальгином и, отвернувшись, уснула.

Дотерпев до полпервого, вылез из постели, оделся и вышел в подъезд. Набрал Данькин номер и услышал:

– Жалуйся.

– Жалуюсь. Соскучился.

– Как рука?

– Нормально. Уже не так болит. Повязка, правда, гноем всё равно пропитывается ещё.

– Ну, это же хорошо. Значит, он там не застаивается, а выходит. Завтра на перевязку?

– Пойдешь со мной?

– За ручку тебя, что ли, подержать? Сам маленький?

– В кафе потом сходим или в ресторан. Ты же хотел Фуа-гру с трюфелями.

– О! Это свидание?

– Ну, что-то вроде того.

– Где встретимся?

– У твоего дома. Я позвоню, выйдешь. Мне к двенадцати на приём.

– Ок. Спокойной ночи.

– А поцеловать?

– Обойдёшься. – Данька засмеялся и отключился.

***

Данил вырубился сразу после звонка безопасника. Из сна его вырвал звонивший рядом телефон и крик отца у двери:

– Даня, нам на работу вообще-то. Скажи своим дружкам, чтобы не звонили по ночам.

Не глядя он схватил трубку и, нажав на "приём", хриплым спросонья голосом рыкнул:

– Слушаю!

В трубке молчали. Он глянул на дисплей – Саныч.

– Дим, ты там совсем от боли долбанулся? Время три часа ночи. У меня родичи кипишуют.

Ответа он не дождался, безопасник отключился.

– Вот придурок. Блин, так уснул хорошо. – Данька выключил телефон и снова уткнулся в подушку.

ГЛАВА 28

Утром меня разбудил будильник, который я не заводил. Время девять, Машка уже смылась. Значит, заведенный будильник – дело её ручонок.

Ну, раз уже встал, то надо съездить на работу до перевязки. Все равно нужно отметиться перед замом генерала да и бумажки кое-какие подписать. Ручка не молоток, из руки не вывалится.

Можно конечно было вообще не брать больничный, но на хрена я буду упускать такую возможность? Я инвалид, Данька инвалид, оба тунеядца, а Машка на работе. Хата свободна… Хотя, наверное, скоро и Машка инвалидом окажется, желудок-то проверить ей надо, а это значит, что она тоже на больничный усядется. С хатой тогда полный облом.

Повязка за ночь пропиталась гноем и сукровицей, намотал сверху бинт, чтобы людей не пугать. Рука болела намного меньше, и я чувствовал, что опухоль спала, а значит, можно взять ключи от машины и сесть за руль. Не люблю я пешком ходить и в маршрутках трястись. До работы доехал на такси.

Не успел дойти до кабинета, как меня перехватил Юрьич и поволок назад на улицу за ворота. Все молчком. Я не сопротивлялся, хоть и знал, что тащит он меня, чтобы про нас с Данькой полюбопытствовать. Оказалось, не угадал.

– Этот урод Батько заебал! Пидор ебаный! Извини. Ну, ты понял в каком смысле пидор.

Юрьич нервно закурил, отпустив, наконец, мой локоть. Таким злым я его не видел давно. Что, интересно, сделал ему и.о. генерала?

– Блядь, он меня объяснительную писать заставил, урод гребаный. И выговор влепил. Мне конечно похуй на эти бумажки, но, блядь, сука, чего ему, гандону, неймется?

– По поводу? На что объясняловка?

– За служебное превышение полномочий. За то что автобус и дежурку вместе с персоналом в личных целях позавчера использовал.

– Мы же там все были, и он прекрасно это знал. Его что, жаба давит, что его не позвали? И почему одному тебе предъявы?

– Элементарно Ватсон. Вообще-то я завгар, если ты еще помнишь. И шофера мои распоряжения выполняют. А вы как бы в нерабочее время свои полномочия не использовали. Хотя ты тоже встрял. Пропуск-то ты разрешил на машины.

– Да пошел он. Ну, напишу объясняловку, получу выговор, мне глубоко фиалетово, пусть хоть премии лишает. Сука, ну, чего он такой нудный-то? Может, не ебется ни с кем? Пожизненный недотрах?

– Ага, он нас трахает во все щели. Наши на него попытались наехать, мол, мужик ты или кто? Валерьич завсегда с народом, и на встречу шел. Он так ехидненько на всех посмотрел и попросил освободить кабинет, не мешать ему работать и заняться тем же самым самим. Иначе выговора схлопочут все.

– Пока Валерьевич не приедет, хер с больничного выйду.

– Да, на счет больничного. Если этот козел спросит, что у тебя с рукой, не вздумай сказать, что ты ее в тот день повредил, а то он твой больничный пошлет куда подальше.

– С хуяли загуляли? Я, вообще-то, в нерабочее время могу делать что хочу, и травмы получать тоже. А.О. у меня не стоит, а когда, где и как я повредил руку, не его дело.

– Ладно, пошли. Ты бы видел вчера наших девчонок, – хохотнул Юрьич. – На них, бедолаг, смотреть жалко было. Особенно на Наталью и Ленку. А как там молодняк? Сдал родителям?

– Сдал, сдал. Нормально. – Я быстро добежал до своего кабинета, давая понять завгару, что разговор о практиканте я вести не хочу.

– Ну, давай. Ни пуха, ни пера тебе с Батько. – Он пожал мне руку и свалил на территорию фабрики к гаражу.

Я подписал документы и отнес их секретарю. Подписал то, что скопилось у нее за два дня для меня. Сходил на проходную, проверил, все ли в порядке, заглянул к девчатам на чай и собирался уже свалить, но не успел. Макаровна сняла трубку звонившего телефона.

– Да, он у нас. Хорошо, сейчас передам.

Она обернулась ко мне:

– Дмитрий Александрович, Таня, секретарь, просила зайти к Леониду Анатольевичу.

Батько кивнул мне на лист бумаги и ручку, лежавшую на столе.

– Прошу, Дмитрий Александрович. Надеюсь, вы объясните, по какой причине разрешили пропуск транспорта без путевок за территорию фабрики.

– Я, Леонид Анатольевич, нахожусь на больничном в данный момент и писать что-либо отказываюсь. Выйду на работу, напишу.

– В данный момент, Дмитрий Александрович, вы находитесь в моём кабинете, а не у себя дома или в больнице, так что соизвольте написать объяснительную.

– У меня, если вы не заметили, рука недееспособна писульки катать, так что придется вам подождать, пока меня не подлатают. И, кстати, кабинет, вообще-то, не ваш, а Сергея Валерьевича. Вы в нем явление временное, и скоро в свой кабинет отправитесь. Рад был вас повидать, но, увы, спешу, так что откланиваюсь.

Самообладанию Батько можно было позавидовать. Он и глазом не повел на мое незавуалированное оскорбление, и только когда я уже открывал дверь, чтобы выйти, услышал:

– Была бы моя воля, ни один бы из вас и дня у меня не работал.

– Ну, слава богу, не вы у руля стоите, и не вам разруливать, кому работать не на вашем предприятии. Хорошего вам дня, Леонид Анатольевич. – Я, не оборачиваясь, вышел за дверь.

Осадок на душе был припротивнейший. И только то, что я сейчас увижусь с практикантом, не давало испортиться настроению. Он спустился через пять минут после моего звонка. Значит, ждал. Было приятно это осознавать.

– Ты на машине? Я думал, одной рукой неудобно водить.

– А я не одной, я двумя. Садись, поехали, а то до приема десять минут осталось.

– Да мы еще там час просидим. Думаешь, если талончик на двенадцать, то в двенадцать ты и зайдешь? Ага, помечтай.

Данька оказался прав, я еще больше часа материл всю нашу медицину, тупую очередь, наглых бабок, косяком лезших без очереди, и Машку.

Данил еще в машине, пока мы ехали, предъявил мне за звонок в три часа ночи. То, что Манька, по-видимому, засекла, что я выскакивал в подъезд и кому-то звонил, было понятно. Не понятно то, что на звонке русским языком стояло "Артамонович", так какого хрена она решила проверить мужик это или все-таки баба?

Что она может заподозрить меня в голубизне, я даже мысли не допускал. Вряд ли она могла слышать из-за двери сам разговор. Так, бубнеж непонятный… Значит, проверяла, не записал ли я какую-нибудь любовницу под мужским именем. Да если бы она у меня и была, я бы хрен когда парился. Не нравится – не ешь. Я в верности никому не клялся.

Так что материл я её от души, но про себя. При практиканте я сделал раскаянный вид и извинился за звонок. Не хочу, чтобы он чувствовал себя виноватым, думая, что разбивает семью. А с него станется, я прекрасно помню его рассуждения в "Славянской кухне".

Когда, наконец, мы вышли из больницы, время было уже четыре. Жрать я хотел к этому времени зверски. С Данькой разговор как-то не клеился. На людях мы разговаривали только о работе. Я рассказал ему про зама генерала и про объяснительную, которую пришлось написать Юрьичу, и предстоит писать мне. Он посочувствовал да и только.

В ресторане Данил заскромничал, как красна девица, и попытался выбрать блюда подешевле, вместо ранее озвученных мне возле больницы, но я отобрал у него меню и протараторил официанту:

– Фуа-гру с трюфелями в белом вине, запеченное мясо лангуста, морской язык, ну, и все, что там к этому полагается

Что полагается, я не имел понятия. Я как-то не увлекаюсь всеми этими деликатесами. Ел, конечно, на всяких там генеральских вылазках в рестораны, когда у него вдруг моча в голову ударяла полакомиться всем этим мизерным безобразием, от которого только вкус на языке и остается, а в желудке фигушка. Ну, не гурман я. Предпочитаю поесть вкусно, но сытно. Стерлядь, например, или осетринку.

В общем, славянскую кухню в больших объемах, а не пукалку фуа-гры на огромной тарелке с двумя картофелинами, листьями салата и узорами из соуса.

Официант покосился на меня как на идиота и решил уточнить:

– Вам какое из блюд? У нас есть все, что вы перечислили, только я не понял, вам обоим по порции каждого блюда?

– А я что, не на русском тебе заказал?

Данька сидел красный, отвернув рожу от нас с официантом. Тот молча кивнул и удалился.

– Дим, у меня такое чувство, что мы опозорились. Наверное, эти блюда все вместе не мешают. Я ни разу ничего из этого не ел, запомнил названия в меню одного ресторана, вот и ляпнул.

– Да и хрен с ними. Кому какое дело, желудки наши, в конце концов.

– И это, наверное, бешеные деньги все стоит. Я же пошутил тогда.

– Ну, деньги не вопрос. Хотя если вдруг не хватит, я тебя в заложники оставлю. Из твоей печенки тоже паштетов можно наделать и за фуа-гру в продажу пустить.

Он засмеялся и показал мне кулак.

Все было очень вкусно и, как ни странно, сытно. Данил вышел из ресторана ошалевший.

– Блин, батиной зарплаты хватит на пару таких вот обедов, и дальше можно ножки протягивать.

– Не преувеличивай. Конечно, я тоже не могу позволить себе каждый день так питаться. Но раз-то можно себя побаловать.

– Ага, а заодно и меня.

Я смотрел на Даньку, ставшего для меня кем-то большим, чем сексуальный объект. Было ощущение, что я знаю его не каких-то два месяца, а очень давно. Вся его ершистость, напускная грубость были детскими и безобидными. Он был неуверенным в себе парнишкой. Я вспомнил себя в его возрасте, я был другим. Меня воспитала улица. Братки, которых я возненавидел и из-за которых пошел работать в органы.

Мы с ним совершенно разные, а это, наверное, и притягивает.

– Дань, я еще одно свое обещание сегодня выполнить хочу.

– Какое? Ты мне вроде ничего не обещал.

– Дать тебе порулить. Скоро снег выпадет, будет скользко, поэтому первые уроки надо давать сейчас. Поехали?

По тому, как у него загорелись глаза, я понял его ответ.

Ученик Данька был хороший. Да и батя всё же показывал пацану, как тачку водить, это он сгустил краски, жалуясь, что отец его близко не подпускает к машине. Нагонялся он за городом по почти пустой трассе вдоволь, и когда уже стемнело, вдруг хитро так на меня посмотрел и свернул на укатанную дорожку в лесок.

Я столько не целовался за всю свою жизнь. Никогда раньше не любил этого делать. Считал, что с парнем это не обязательно. Что для двух мужиков эти телячьи нежности никчему. Никогда мне еще так не нравился минет, и никогда еще так не тряслась моя машина, когда Данька ногами, упираясь в ее крышу, принимал меня в себя. Это был не секс, это было, как прыгать с парашюта. Сердце замирало и разрывалось от переизбытка чувств. Ничто не могло вырвать нас из этого состояния, ничто не остановило бы сейчас это бешеное соитие двух одуревших самцов.

Где то на периферии я слышал, как разрывается мой телефон мелодией, которая стояла на Машке, как по крыше капота застучали капли дождя, но это был всего лишь фон, на котором я улавливал только тяжелое наше дыхание и хриплые сдавленные стоны. И стук, стук наших сердец, заполнивший все пространство машины, заполнивший всего меня.

Ничего подобного не было со мной уже очень давно. Целую вечность.