Текст книги "Рэмбо 3"

Автор книги: Дэвид Моррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

ЧАСТЬ VIII

1

Когда солдат отпер дверь камеры, полковник Зейсан вышел первым, оттеснив прапорщика Каурова, споткнулся и вдруг зашелся в приступе кашля. Коридор был освещен тусклым светом солдатского фонаря. Десять минут назад после очередного взрыва здесь погасли все лампочки. Зейсан старался дышать через носовой платок, но все равно едкий слезоточивый газ раздражал носоглотку. Глаза воспаленно горели и слезились. Лицо точно ошпарили кипятком.

Болели горло и легкие, и он не мог разговаривать. От взрывов во дворе содрогнулись стены камеры, он выхватил у солдата фонарь и бросился по коридору, превозмогая боль в груди. Такой массированный обстрел, подумал он. Похоже, повстанцы атаковали большими силами.

Он тут же понял, что всему виной человек, заперший их в камере еще до начала битвы. Зейсан видел его мельком, через зарешеченное окно в двери. Он был одет как афганец, но его раскрашенное лицо, похожее на свирепую маску, выдавало в нем европейца или, скорей, американца. Атака началась после того, как в камере взорвался снаряд со слезоточивым газом. Остальные камеры оказались открыты, и заключенные скрылись. Каким образом американцу удалось пробраться в крепость? Каким образом такой большой группе повстанцев удалось проникнуть внутрь вместе с американцем, причем незамеченной!

Зейсан, сопровождаемый прапорщиком Кауровым и солдатом, перелез через кучу щебня в конце коридора. Луч его фонаря наткнулся на труп солдата. Спотыкаясь, Зейсан поднялся по лестнице, распахнул дверь во двор. Он невольно попятился, увидев перед собой картину страшного опустошения. Двор был завален обломками. Покореженные останки грузовиков, джипов и бронемашин были охвачены пламенем. Зейсан закашлялся от густого дыма. Повсюду валялись трупы. Солдаты бегали с огнетушителями, вытаскивали из-под обломков раненых, целились в массивные ворота крепости и рыскали в поисках врага.

Зейсан остановил пробегавшего мимо лейтенанта.

– Навести порядок!

Лейтенант вздрогнул, превратившись весь во внимание. Пусть солдаты прекратят огонь, иначе перестреляют своих на стене. Организовать бригаду для помощи врачам. Разыскать техников. Выяснить, можно ли отремонтировать генераторы, – Зейсан снова зашелся в кашле. Взмахом руки подозвал прапорщика Каурова. – Пусть офицеры срочно представят рапорты. Где майор Азов?!

Он тут же увидел его возле сгоревшего грузовика в центре двора и устремился к нему.

Азов пытался поднять тяжелую железку, придавившую раненого.

– Какие у нас потери? – спросил Зейсан. Азов тужился приподнять железку.

– Не двигайся, – велел он, обращаясь к раненому. – Сейчас придет доктор.

– Отвечай на мой вопрос, майор. Какие у нас потери? Раненый захлебывался кровью.

– Нет, – сказал Азов.

По телу солдата пробежала дрожь.

– Нет, – шептал Азов.

Солдат затих. Азов растерянно смотрел на него.

– Какие у нас потери, майор Азов?

В глазах Азова появились проблески сознания. Похоже, только сейчас он ощутил присутствие полковника и до него дошел смысл его вопроса.

– Потери? – упавшим голосом переспросил он. – Насколько мне известно, двадцать человек убитыми. Раненых, вероятно, вдвое больше.

Зейсан дернулся, словно его ударили.

– А у повстанцев? Похоже, их была целая армия. Скольких мы уничтожили?

Двух афганцев убили на стене, еще двое подорвались на минном поле.

Зейсан даже поперхнулся от изумления.

– У нас сорок убитых и раненых и всего лишь четверо у противника?! Но это невозможно!

– Вы меня не так поняли. Афганцы не нападали на крепость.

– Что же они делали?

– Убегали из нее. Это были заключенные. И мы не смогли уничтожить ни одного из нападавших?

– Одного уничтожили. Но это был не афганец.

– Какой-то бред!

– Им помогал один из наших солдат. Дезертир. Его мы и пристрелили. Кроме него, – Азов махнул рукой, указывая на трупы в пепелище, – были еще двое. Афганец и американец. В основном все это дело рук американца – я видел все из окна. Ты его видел?!

– Он стоял на стене. Поддерживал одной рукой плен-американца, другой стрелял.

– Почему ты не застрелил его?

– Все случилось слишком быстро. Я не успел…

– Не успел?! Ведь ты – чемпион дивизии по скоростной стрельбе из пистолета… Нет, ты наверняка все перепутал. Два человека не могут натворить таких дел.

– Но…

– Слушай меня внимательно! Крепость атаковали как минимум две сотни повстанцев. Накануне бури я приказал усилить охрану. Несмотря на предпринятые меры, повстанцы смогли незаметно подобраться к крепости. И обрушили на нее сокрушающий удар. Но наши солдаты героически отразили атаку и нанесли тяжелейший урон противнику. Отступая, повстанцы унесли раненых.

– Но все было совсем не так! Я видел…

– Что ты видел? Неразбериху, да и только. Все произошло слишком быстро – ты сам мне об этом сказал. Даже у тебя, чемпиона по скоростной стрельбе, не было ни секунды, чтобы выстрелить в атакующих. Вот что должно быть в твоем рапорте, иначе мне придется отдать тебя под трибунал за трусость и отказ выполнить приказ. Азов угрюмо кивнул.

– Твои приятели-офицеры должны написать рапорты, похожие на твой. Проследи за этим. Два человека не в состоянии произвести подобные разрушения.

Зейсан не сказал, что если все произошло именно так, ему придется давать объяснения начальству. А у него их нет. Значит, карьере придет конец. Он застрянет в этой чертовой стране до скончания века, а это для него полный крах. Он без того уже провинился перед начальством, и спасти его может лишь…

– Я был слишком мягкотелым. И слишком полагался на своих подчиненных. На этот раз я сам возглавлю карательную экспедицию. Уничтожить, думал он. Стереть с лица Земли!

– Соберите людей! Мы выступаем через час!

– В такую бурю? Но ведь ничего не видно!

– Противнику тоже ничего не видно! Он надеется, что мы будем отсиживаться в крепости. На этот раз я воспользуюсь его тактикой! Я захвачу его врасплох, точно так же, как он застал врасплох нас!

2

Рэмбо ускорил шаг. Сделал его пружинней. Он бежал с Траутмэном на плече. Скорей бы найти лощину в этом хаосе песка и мрака. Он взглянул на слабо фосфоресцирующую стрелку компаса и немного изменил направление. Муса бежал сзади. Рэмбо молил Бога, чтобы человек, который ждет их в лощине, не последовал наставлениям Мусы и не тронулся в путь по истечении часа. Ноги и плечи нещадно болели, мышцы сводила судорога, с ободранных веревкой ладоней сочилась кровь, но он лишь ускорил бег.

Он почувствовал, что дорога пошла в гору. Вот и конец долины! Скоро начнется предгорье!

Но еще нужно найти лощину, где они оставили лошадей. Он остановился, поджидая Мусу. Хоть бы Муса не очень сильно отстал, иначе они могут потерять друг друга.

Из темноты вынырнул чей-то силуэт.

Муса остановился, тяжело дыша.

– Лощина должна быть где-то здесь, вдоль этого склона, – Рэмбо старался перекричать рев ветра. – Возьми правее, пройди две тысячи шагов. Если не найдешь, поворачивай обратно и догоняй меня.

– А если мы не найдем ту лощину?

– Пойдем в горы пешком.

– Далеко не уйдем – нас найдут солдаты.

– Они не станут нас искать, пока не утихнет буря, – сказал Рэмбо.

– Через час рассвет. Днем буря тише.

– Нам это тоже на руку. Давай не будем терять время.

Муса скрылся во мраке.

Рэмбо обратился в лежащему на его плече Траутмэну.

– Как дела, полковник?

– Это самое комфортабельное путешествие в моей жизни, Джон.

Рэмбо усмехнулся.

Но его улыбка тут же погасла, едва он почувствовал, как по его телу струится что-то липкое и теплое. Поглощенный собственными заботами, он не ощутил это раньше.

Он попытался убедить себя в том, что кровотечение вызвано пулей, зацепившей его руку, но знал, что это так.

Куда вас ранило, сэр?

– В плечо.

– Боже.

– Я зажал рану, но кровь не останавливается. Я теряю силы.

Рэмбо оторвал от своей рубашки полосу материи и обмотал ею плечо Траутмэна. Сняв наконечник, разломил стрелу пополам и, вращая обломок, туго стянул жгут. Теперь он шел очень осторожно, считая каждый шаг.

– Держись.

– Это ты держись, – Траутмэн сделал слабую попытку пошутить и тихо засмеялся. Его губы были возле самого уха Рэмбо, однако казалось, голос доносится издалека.

Рэмбо шел, а Траутмэн все продолжал говорить.

– Я до сих пор не могу поверить в то, что это ты, Джон. Как это тебе удалось?

– Судьба, сэр.

– Что?

– Я сделал то, что вы хотели.

– Не понимаю.

– Вы говорили, чтобы я следовал… – Рэмбо споткнулся о невидимый камень, но тут же выпрямился. – Это моя судьба. Сэр, я сейчас занят. Вы, кажется, тоже. Давайте поговорим об этом позже.

– Говоря по правде…

Рэмбо насчитал уже сто шагов.

– По правде, сэр?

– Я бы не возражал дать моим голосовым связкам отдохнуть. Меня клонит в сон.

Рэмбо ускорил шаги. Не давай ему умереть. Не давай ему умереть.

С кем он разговаривает? Сам с собой? Или с Аллахом.

Быстрей, не то полковник истечет кровью. Пятьсот шагов, а лощины все нет.

Он снова споткнулся о невидимый камень и на этот раз не смог удержать Траутмэна. Рухнул на землю, заскользил вниз, в пропасть, в отчаянной попытке затормозил, со всего размаху ударился о валун.

Лощина. Это она!

Он заставил себя встать на ноги. Лощина была пуста! Иисусе! Они ушли! Бросили нас!

Он двинулся назад, туда, где остался Траутмэн. И вдруг замер, услышав совсем близко лошадиное ржание!

Ему на плечо легла чья-то рука. Он схватился за нож, потянул к себе…

Все в порядке.

Он обнял афганца. Рэмбо не знал, что он ему говорит, но все ясно и так.

Ты ожидал слишком долго, дольше, чем тебе велел Муса, думал Рэмбо. Даже несмотря на бурю ты слышал взрывы. Скорее всего, ты испугался…

Но все равно остался.

Рэмбо пожал руку афганца. Он вспомнил, как после игры в бузкаши Мосаад пожал ему руку, и Мишель сказала: «Пожать руку – величайшая честь».

Я никогда не забуду тебя.

Рэмбо повел афганца за собой.

Сюда… Теперь сюда…

Иисусе, где же это?

Рэмбо отдернул руку, наткнувшись на окровавленное плечо Траутмэна. Полковник застонал.

– Давай перенесем его, – сказал Рэмбо.

Афганец понял и что-то ответил, пытаясь перекричать ветер.

Скорей! Мы должны уходить.

Муса! Вспомнил Рэмбо. Нужно подождать Мусу!

– Справа ущелье. Я не смог ходить дальше, – услышал он вдруг голос Мусы.

– Помоги мне.

– Сейчас.

Рэмбо взвалил Траутмэна себе на плечи. Они добрались до лошадей, и Муса помог поднять раненого. Рэмбо сел в седло, Траутмэна посадил перед собой. Остальные шли пешком, ведя за собой лошадей. Они начали восхождение.

3

Зейсан вышел из крепости в сопровождении солдат. Ураган вздымал тучи песка. Жуткий вой бури не мог заглушить мерный рев, доносящийся откуда-то справа. Что-то там сверкнуло. Еще раз. Еще. Отдельные вспышки слились в поток огней. Они приближались, похожие сквозь завесу песка на вспыхивающие глаза какого-то чудовища. Шум нарастал. Из бури вынырнули темные громады. Это была вызванная полковником из строго охраняемой зоны позади крепости колонна танков и БТРов.

Машины остановились. Двигатели работали на холостых оборотах, но земля все равно сотрясалась от их рева.

Зейсан прокричал команды прапорщику Каурову и майору Азову. Они все трое подошли к БТРу, вскарабкались на его броню и через распахнутый люк нырнули внутрь машины.

Стрелок с лязгом захлопнул и запер люк. Сюда, внутрь, рев бури не проникал. Зейсан слышал лишь приглушенный рокот двигателя.

Зейсан пробрался через узкое и тесное пространство, набитое снарядами и пулеметными лентами, сел за спинами пятерых членов экипажа, жестом велел прапорщику Каурову и майору Азову занять места в хвосте машины.

Присутствие Каурова полковник считал необходимым – он редко выходил куда-либо без его охраны. Азов – другое дело. Без него можно и обойтись. Следовало бы оставить его в крепости помогать другим офицерам следить за восстановлением разрушенного. Но Азов был столь изворотлив (и, если Зейсан не ошибался, труслив и ненадежен), что полковник решил наказать майора и взять с собой. Пусть хоть раз почувствует, что такое война, а не болтовня о ней, думал Зейсан. Как только начнется стрельба, ты окажешься на передовой, Или ты отличишься в бою, Азов, или свои следующие двадцать годков жизни проведешь за решеткой.

С каменным лицом Зейсан обратился к командиру БТРа.

– Передайте колонне: вперед!

Командир повиновался. Двигатель БТРа взревел. Машина резко рванулась вперед, и Зейсана вдавило в сидение. Командир щелкнул тумблером, огни прожекторов погасли. Они больше не нужны. Только будут мешать работе чувствительных приборов и помогут врагу обнаружить цель.

На крошечном зеленом экране впереди бесновался песок. Изображение передавал прибор ночного видения. Когда утихнет буря, колонна будет уже далеко от крепости. Повстанцы, наблюдающие за крепостью с гор, не обнаружат никаких следов танков и БТРов и почувствуют себя в безопасности. Они не будут ведать о том, что возмездие близко, что карательный отряд готовит удар с гораздо более близких позиций, чем ожидают повстанцы.

Зейсан был полон решимости. Разумеется, если его предположения неверны, его план может рухнуть. Для атаки нужно иметь определенную цель, конкретное направление. Иначе вся эта гонка сквозь бурю бессмысленна.

Он знал цель. Два дня назад, во время налета на кишлак в долине к северо-востоку от крепости были сбиты два вертолета. Вчера колонну БТРов атаковали в долине на юго-востоке. Те двое, что напали на крепость, ушли на восток. Конечно же, они могли изменить направление, чтобы запутать преследователей. Но зачем им это? Зачем терять время, если ночь и буря и так надежно их укрывают? Тем более, что маневрируя, они вполне могут сбиться с пути и заблудиться в этой буре?

Проверяя свое предположение с точки зрения логики, Зейсан все больше убеждался в своей правоте. Восток. Все указывает на то, что они пошли на восток. Итак, цель определена и можно все силы сосредоточить на этом участке. Внезапность дает существенное преимущество в поиске и разгроме повстанцев. Правда, возможность ошибки не исключена. Но если это и так, то он только теряет время. С другой стороны, если его расчеты верны, победа заставит его начальство забыть о его недавних неудачах в этом секторе.

Зейсан бросил взгляд на сидящего в десантном отделении Азова. Я так же, как и ты, всей душой ненавижу эту войну. Лучше бы она никогда не начиналась. За восемь лет борьбы с повстанцами мы все так же далеки от победы. Мы уничтожили полмиллиона людей, мы вынудили четыре миллиона уйти в соседние страны. Мы заставили еще пять миллионов бежать из кишлаков в города. Мы стерли с лица Земли тысячи кишлаков и отравили миллионы гектаров плодородных земель. Мы бросали на повстанцев лучшие в мире вертолеты и БТРы.

И не сломили их. Чем круче были наши меры, тем упорнее их сопротивление. Эта война сокрушила судьбы многих людей, сломала тысячи карьер. Мою тоже может сломать. Но я сделаю все. Буду пытать, зверствовать, убивать, лишь бы добиться одобрения командования, заслужить повышение и получить назначение в другое место. Куда угодно, только бы подальше от этой страны и от этой бессмысленной войны.

Да, думал полковник. У нас есть общее с тобой, Азов. Мы оба ненавидим то место, где находимся, и то, что делаем. Но в отличие от тебя я не позволю этой войне меня сломить. Ты сдаешь свои позиции, а я утверждаюсь. Ты позволяешь судьбе управлять тобой, а я управляю судьбою. Чего бы мне это ни стоило, я принимаю вызов.

Он снова перевел взгляд на зеленоватый экран. Буря успокаивалась, ветер слабел. Часа через два воздух станет чистым и прозрачным…

Только бы не раньше, молил Зейсан. Только бы буря не утихла до утра. Тогда мы уже будем далеко от крепости и готовы к бою. Это все, о чем я прошу.

Колонна, в которой шел БТР Зейсана, продвигалась на юго-восток, в сторону прилегающей к горам долины. Вторая колонна направлялась на северо-восток, намереваясь подойти к горам с противоположного фланга. Когда колонны разойдутся и займут исходные позиции, Зейсан подаст сигнал. Обе колонны войдут в горы, и тиски начнут сжиматься. Конечно, спустя некоторое время дорога для танков и БТРов станет непроходимой. Тогда солдаты высадятся из машин и продолжат поиски. Как только найдут лагерь повстанцев, они сообщат его координаты. Танки и БТРы начнут его обстрел из орудий и ракетных установок. Словно планируя охоту на птиц или кроликов, Зейсан стал думать о том, что можно добить жертву. Когда закончится буря, нужно поднять в воздух вертолеты. Прочесать каждый хребет и каждое ущелье. Если там окажутся мятежники, уничтожить их.

Атакой на крепость вы здорово помогли мне, заключил Зейсан. Вы загнали меня в угол так, что теперь я смотрю на вещи просто. Я не имею возможности наносить удары по всем направлениям, но если вы засели в восточных горах, я вас достану. Мне плевать, сколько времени займет эта операция, но я найду вас. И я обрушу на вас все муки ада и заставлю пожалеть о том часе, когда вы решили освободить американца и потревожить меня.

Зеленоватый экран показывал, что буря постепенно идет на убыль. Зейсан вспомнил другого американца. Того, чье лицо было скрыто под свирепой маской. Того, кто вторгся в крепость и запер его в камере, заполненной слезоточивым газом. Кто, по словам Азова, стрелял, стоя на стене. Зейсан не знал, что именно написал в рапорте Азов. Вполне возможно, ему еще предстоит нагоняй от начальства. Но одно знает твердо – второй американец существует. Доказательство этому – обожженное слезоточивым газом лицо самого Зейсана. Полковник поклялся священным мавзолеем Ленина, что человек, накликавший все эти бедствия, подвергнется всем мукам ада, каким еще не подвергался ни один афганец.

4

Они шли в кромешной тьме, взбираясь все выше и выше. Тучи песка поредели, но ветер был еще сильный.

Деревья гнулись и скрипели. По крайней мере теперь нам не будет досаждать песок, думал Рэмбо.

Он сжал бока лошади. Руки его были заняты – он придерживал Траутмэна, навалившегося на него всей тяжестью. Где-то впереди шел невидимый в темноте моджахед и вел лошадей за поводья.

– Полковник? Ответа не последовало.

– Полковник, нужно ослабить жгут. Тело Траутмэна обмякло.

Полковник?! – Рэмбо приложил ладонь к левой стороне груди Траутмэна. Сердце едва билось. Он хлопнул Траутмэна по щеке. – Очнитесь, сэр!

– Что? – Траутмэн тряхнул головой, – я… простите меня… должно быть…

Говорите! Все время говорите!

– Я куда-то плыву…

Нельзя, сэр, – сказал Рэмбо и мысленно добавил: «Боюсь, в следующий раз вы не проснетесь».

– Слушаюсь. Ты…

– Говорите, говорите!

– …начальник.

– Так-то лучше. Произнесите речь.

– Какую?

– Какую угодно. Давайте клятву верности или исповедуйтесь.

– Исповедоваться? Я пресвитерианин, а не католик!

– Прекрасно, сэр. Сойдет, главное, что вы не республиканец.

– Ублюдок.

– Отлично, сэр! Обзывайте меня, говорите все, что придет вам в голову. Итак, «Клянусь в верности…»

– «…знамени…» – машинально продолжил Траутмэн.

– «…и республике, которую оно олицетворяет…» – Рэмбо ослабил повязку на плече у Траутмэна.

Хлынула кровь. Иисусе!

Рэмбо, любивший Траутмэна всей душой, решил снова затянуть жгут, чтобы остановить кровь. Эта любовь сделала его жестоким. Если кровь не будет проходить через вены, может развиться гангрена. И полковник умрет, но уже не от потери крови.

– «…единому под Богом народу, единому и неделимому», – бормотал Траутмэн, – «Свобода и…»

Рэмбо подождал немного, потом быстро затянул жгут.

– «…справедливость для всех». Кровотечение остановилось. Рэмбо вздохнул.

– Продолжайте, сэр. Вы прекрасно справились с клятвой. Давайте-ка приступим к «Звездно-полосатому флагу».

– Дай передохнуть. Да и кто знает слова этого… Кажется, вы правы. А как насчет… секунду… сейчас соображу… «Рожденный бегать» Брюса Спрингстина?

– Кого?

– Да… это, пожалуй, слишком старо для вас. Извиняюсь. Может быть, Кол Портер? «И ночью, и днем…» «Только ты…»

– Угадали, сэр! Только я. Продолжайте говорить и не пытайтесь меня обмануть. Вам нельзя спать.

5

Ненависть. Прапорщик Кауров не мог решить, кого из офицеров ненавидит сильнее. Он сидел в десантном отсеке БТРа, чувствуя, как покачивается машина, и прислушивался к приглушенному урчанию двигателя. Он избегал смотреть на сидящего рядом майора Азова. Если он будет смотреть на него, то даже в этом призрачно зеленоватом сумраке БТРа майор сумеет увидеть отвращение на лице прапорщика. Кауров же старался никогда не показывать офицеру свои чувства.

Он презирал слабоволие в себе и в других, а поведение майора в последние несколько месяцев вызывало нечто большее, чем обыкновенное презрение. Азов не просто потерял самообладание, чем вызвал гнев командира, но еще не смог скрыть, что нервишки у него пошаливают. Брезгливость, с которой он наблюдал, как пытали парня, непростительна. Его пассивность во время и после нападения на крепость отвратительна, а сейчас его присутствие здесь просто оскорбляет.

Сила. Только сила что-то значит, думал Кауров. Сила и дисциплина – вот что в цене. Если у мужика нет твердости, он не мужик. Его нельзя уважать. Он сломается, а стойкость важнее всего. Стойкость дает единственный шанс выжить.

Кауров усвоил это с пеленок. Он рос в трущобах Ленинграда. С каждым днем он все больше и больше понимал, что родители, братья, сестры, друзья – все смирились с рабской долей. Но Кауров поклялся вырваться из этого заколдованного круга. У него не было влиятельных покровителей среди бюрократии, он не мог рассчитывать на поступление в институт, не имел шансов получить работу, позволившую бы выбиться в люди. В восемнадцать его призвали в армию, и следующие два года стали для него сущим адом. Но выход ему подсказала интуиция. Если жизнь – постоянная борьба, то нужно сделать борьбу своей профессией. Армия обеспечивала едой, одеждой и кровом. Такую жизнь вряд ли можно назвать шикарной, но все же это лучше, чем то, к чему он привык. Разумеется, чем выше у тебя звание, тем лучше твоя жизнь. Кауров решил выслужиться, понравиться начальству, чтобы его выделили среди солдат, чтобы он смог подняться в чине до положения, когда сам сможет отдавать приказы и заживет не хуже тех, кому так завидовал. Он не сомневался в успехе. У него для этого есть все необходимые качества. Он сильнее и тверже всех других.

И вот он, тридцативосьмилетний прапорщик, сидит в десантном отсеке БТРа. Впереди – очередное сражение. За двадцать лет службы в армии он не продвинулся дальше прапорщика. И хоть он не раз демонстрировал свою силу и жестокость, чаще командовали все-таки им. Жил он не лучше обыкновенных призывников-новобранцев. Привилегии офицерского состава на него не распространялись.

Полковник… думал Кауров, поглядывая на Зейсана. – Даже не знаю, кого я ненавижу больше: майора за его безволие, или тебя за твою неблагодарность. Я стал тебе необходимым. Ты теперь шагу не ступишь без меня, твоего телохранителя. Какое бы грязное дело ты ни затеял, выполнять его ты пошлешь меня.

Но тебе, сукин сын, никогда и в голову не придет представлять меня на повышение.

Быть может, я слишком часто высовывался. Или стал для тебя незаменим. Этот парнишка, которого ты приказал пытать… Я лил кислоту прямо на то место, где у него сердце. Только я мог выполнить такой приказ. Только у меня хватило духу смотреть, как пузырится кожа на груди этого парня, и дышать испарениями кислоты с его тела. Но я все же продолжал выполнять твой приказ.

Я стоек, это факт. Но, признаюсь, и тот паренек оказался несгибаем. Он прошел через самые страшные муки. Быть может, он не знал того, чего хотел от него полковник, но я в этом сомневаюсь. Он словно хотел сказать своим взглядом: «Я сильнее вас. Сильнее и отважнее. Я не предам своих».

Хотелось бы знать, полковник, как бы повел себя под пыткой ты. Молил о пощаде? Отвечал на вопросы, выдавал секреты, предавал товарищей, чтобы спасти собственную шкуру? Был бы ты так же стоек, полковник? Ты без труда можешь заставить страдать других, тебе даже не приходится мараться самому – вместо тебя мараюсь я. Обычно ты даже не утруждаешь себя присутствовать при этом. Интересно, как бы ты вел себя на пороге смерти? Как бы ты запрыгал?

БТР, покачиваясь, мчался вперед. По выражению лица полковника Кауров догадался, что тому впервые придется понюхать порох. Не струсишь ли ты, ублюдок? Посмотрим…