Текст книги "Рэмбо 3"

Автор книги: Дэвид Моррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Дэвид Моррелл
Рэмбо 3

ЧАСТЬ I

1

Жизнь есть страдание.

Размышляя над первой из четырех истин Будды, Рэмбо сжимал в руках гладкую дугу бамбукового лука, огромного и очень старого. Он уперся ею в левый бок, закрыл глаза, сделал вдох, выдох, пытаясь подавить душевное смятение. Мускулы на его теле перекатывались, могучая грудь вздымалась как кузнечный мех. В памяти уже не существовали пикообразные крыши буддистского монастыря в Бангкоке, Таиланде. Точно так же перестали существовать для глаз. Не было и увитых причудливым орнаментом золоченых шпилей храмов, отблесков заката в черепице и мраморе.

Но некоторые ощущения реального мира все же не покидали. Позвякивали ветряные колокольчики. Ноздри чувствовали аромат благовония. От лука исходила сила, внушающая ужас. Доведенный до изнеможения невозможностью избавиться от всех ощущений реальности, Рэмбо открыл глаза и сосредоточился на цели.

А это была шестифутовая квадратная деревяшка, воткнутая в тугой и толстый пучок соломы на гладкой стене в тридцати ярдах от него. Рэмбо, не отрываясь, смотрел на эту деревяшку, пока она не стала увеличиваться в размерах и не поплыла в его сторону, заполняя собой все поле зрения. Он больше не слышал звяканье ветряных колокольчиков, не чувствовал аромат благовония, не ощущал тяжесть лука. Перестали существовать и островерхие крыши монастыря, и отблески заката, и монахи-буддисты, творящие вечерние молитвы. Была только цель. И страдающая душа самого Рэмбо.

Вся жизнь есть страдание – учил Будда.

Рэмбо хорошо усвоил этот урок. Всевозможные шрамы вдоль и поперек спины и груди, зубчатый шрам, пересекающий правый бицепс, шрам на левой щеке и другие, оставленные штыками, пулями, ножами, колючей проволокой, огнем и шрапнелью – все это служило веским доказательством правоты Будды.

Жизнь есть боль.

Глядя сейчас на цель, он в который раз переживал Вьетнам… жару, укусы насекомых и пиявок в джунглях, бесчисленные огневые атаки… непрекращающийся хаос воплей и взрывов, обстрелы с боевых вертолетов трассирующими пулями, минометный огонь, взрывы мин и гранат, фонтаны крови, разрываемые на части человеческие тела.

В памяти ожил плен, эти шесть месяцев сплошных мучений, побег на пределе возможного… Но одну войну сменила другая…

В Америке.

Почему тот полицейский не мог оставить меня в покое? Ведь я хотел только то, что заслужил, – свободу идти, куда захочу, делать, что захочу, тем более, что это никому не причиняло вреда. Почему он обошелся со мной так жестоко?

Но ведь ты обошелся с ним куда более жестоко.

У меня не было выбора!

Ты избрал этот путь с самого начала. Ты ведь мог подчиниться его воле и уйти с его дороги.

Но неужели я сражался во Вьетнаме, чтобы потом надо мной измывались дома? Неужели у меня нет никаких прав?

Ты вступил в противоборство и проучил полицейского, вздумавшего попирать твои права. Но после того, как ты разнес его город и попал в кутузку, какие права остались у тебя там? Дробить камни в карьере? Чувствовать, что заперт в четырех стенах камеры? Если бы полковник не сдержал свое обещание и не вызволил тебя…

Полковник. Да. Рэмбо улыбнулся. Траутмэн, который тренировал его, командовал им в Наме и был ему словно родной отец.

Это единственный человек, которому Рэмбо доверял.

Благодаря вмешательству Траутмэна, Рэмбо вновь обрел свободу, купив ее согласием возвратиться в ад, во Вьетнам, в тот самый лагерь, где его когда-то пытали, вернулся, чтобы освободить американских солдат, все еще находившихся в плену. Его миссия закончилась удачно. Спустя несколько лет после окончания войны он все-таки выиграл. Ему даже удалось одержать победу над врагом иного рода, представлявшим ту лицемерную систему, которая посылала американских солдат сражаться, не снабдив самым необходимым, чтобы это сражение выиграть.

Да, он свою миссию выполнил.

Но какой ценой! Пострадало не только его тело. Больше всего пострадала душа, ибо каждый раз, когда он убивал или видел, как убивают другие, в нем что-то умирало. Одному Богу известно, сколько смертей он пережил.

Одна из этих смертей чуть было не сломила его окончательно. Ее звали – ему доставляет такие муки вспоминать это, – ее звали Коу. Вьетнамка лет двадцати, обманчиво хрупкая, утонченно прекрасная, она была его связной с того момента, как он приземлился с парашютом в Наме. Помогала вызволять пленников. Один раз даже спасла ему жизнь.

И постепенно обучила его тому, что казалось для него невозможным. Любви.

Но, как выяснилось, у них не было времени на любовь. Потому что Коу убили.

А Рэмбо выжил, ибо ярость придала ему силы. Уже мертвая, она во второй раз спасла ему жизнь.

Его захлестнуло горькое отчаяние. Он стоял во дворе монастыря, сжимая лук и глядя на цель в тридцати ярдах от него. Его могучая грудь тяжело вздымалась. Наконец он достиг успеха в своих медитациях. Отныне для него существовала только цель.

И кожаный шнурок вокруг шеи с миниатюрным Буддой.

Этот медальон когда-то принадлежал Коу. Он снял его уже с ее трупа. Медальон обжигал ему горло.

2

Причиной страдания служит желание обладать непостоянными предметами.

Так гласит вторая истина Будды.

Рэмбо вложил в шести футовый лук стрелу длиной в три фута. Согласно старинному ритуалу натягивания стрелы лучником секты дзэн, поднял локоть до уровня глаз. Левой рукой он сжимал дугу лука, правой держал стрелу. Медленно развел руки в стороны, выгнул лук, натягивая тетиву и отводя стрелу. Даже используй он самый удобный способ натягивания тетивы, которому научил его, мальчишку из резервации индейцев навахо в Аризоне, шаман, выгибать лук было бы все равно мучительно трудно, ибо для этого требуются усилия в сотни фунтов. Такое по плечу лишь человеку, обладающему физической силой Рэмбо.

Натянуть тетиву неудобным способом дзэн было куда более трудным делом. Мышцы напряглись, руки дрожали. Со лба струился пот.

Все живое умирает, размышлял он. Все материальное подвержено тлению.

Война подтвердила эту мудрость Будды. В этом мире насилия связывать свои надежды на счастье с каким-то человеком либо предметом означает заведомо обречь себя на разочарование. Предметы взрываются, людей убивают.

Так, как убили Коу.

Он напрягся до предела, отводя лук влево, а стрелу – вправо. В обычном состоянии он бы уже выдохся, однако во время медитации дух сливался воедино с плотью, удваивая таким образом возможности.

Вероятно, все дело в силе духа. Если Будда прав, все материальное ирреально, в том числе и этот лук. Реален дух, сгибающий воображаемый лук.

Он рывком развел руки на расстояние длины трехфутовой стрелы. Теперь согнутая дуга лука вместе с натянутой тетивой образовывала, можно сказать, окружность. Что обозначало полноту бытия, всеобщность Бога, цельность Того, Кто есть Все.

Он замер в этой напряженной позе. Пот струйками сбегал по его неподвижному лицу.

3

Страдание кончается, стоит отказаться от непостоянного.

Такова третья истина Будды.

Ни один предмет, ни одно живое существо не способны дать счастье. В мире насилия и боли, разрушения и смерти весь смысл стремиться только к вечному.

Любить Коу значило обречь себя на страдания, ибо рано или поздно она бы умерла – любое положительное переживание непременно уравновешивается в будущем отрицательным.

Однако, если Будда прав… Рэмбо чуть было не вышел из состояния медитации… если Будда прав, не существует никакого будущего. Только настоящее.

Не означает ли это, что любовь нужно хотя бы на миг ухватить обеими руками и дорожить ею, ибо мгновение длится вечно?

Ему хотелось кричать. Теперь лук почти касался его груди и вздрагивал от сильного напряжения. Стрела была направлена острием влево, его левое предплечье находилось на одной линии с целью. Осталось повернуть голову влево и устремить взгляд в направлении цели.

4

Стремись к вечному. К постоянному. Это и есть Бог. Так гласит четвертая истина Будды.

Но сейчас ему нужно превозмочь свои страдания.

Что тебе нужно?

Мира.

Он отпустил тетиву. Стрела с неудержимой силой устремилась вперед. Тетива загудела звучно, мощно, в одной тональности с пульсом Вселенной.

Он не просто послал стрелу в цель, он внушил ей, каким путем лететь. Его душа, лук, тетива, стрела – все это составляло мистическое единство с целью.

Стрела разнесла цель в щепки. Резкий звук заполнил собой все. Стук от посыпавшихся на землю обломков эхом отлетел от стены и достиг барабанных перепонок Рэмбо. Казалось, он насквозь пробуравил его мозг. Время обрело протяженность.

Расширилось.

Углубилось. Остановилось.

Настоящее будет всегда. Это и есть вечность.

5

С ударом сердца время снова пошло вперед.

Рэмбо положил лук, сделал медленный выдох, тряхнул головой, распрямил плечи и постепенно начал снова ощущать окружавшие его предметы – черепицу и мрамор монастыря, позвякивание ветряных колокольчиков, аромат благовоний. Огромная золотая статуя Будды на противоположном краю двора сияла, отражая закат. Великий учитель восседал, скрестив ноги и уперевшись ладонями в колени, запечатленный в позе постижения вечности.

Рэмбо приблизился к статуе, чувствуя свою незначительность в сравнении с величием золотого Будды. Остановился и опустил голову. Наполовину итальянец, воспитанный в католичестве, наполовину индеец навахо, направляемый следовать законам религии предков, он воспринял буддизм от одного советника-монтаньяра, который спас ему жизнь и собственноручно выходил после того, как ударное подразделение Рэмбо попало в засаду в Северном Вьетнаме.

Боль нереальна. Ее не существует. Все, кроме духа, иллюзии.

Адский мир, в котором подобная теория может иметь притягательную силу. Но ад существует вопреки этой теории.

Господи, так что же тебе нужно? – мысленно повторил он вопрос. На этот раз ответ прозвучал едва слышно. Мира.

Он отвернулся от возвышающегося над ним золотого Будды и был парализован взглядом стоявшего неподалеку монаха. Это был тайский монах, который стал покровителем Рэмбо после того, как тот, пройдя во второй раз испытание Вьетнамом, скитался по Бангкоку и, выбившись из сил, попросил убежища в монастыре.

Мой сын, прости меня, но ты не мой соотечественник, – ответил ему тогда этот монах. – Тебе не понять наше мироощущение. Говоришь, какой ты религии? Дзэн.

Какие у тебя основания вероисповедовать ее? Будда… он прежде, чем стать мудрецом, был воином. Я тоже воин.

Ну и?..

Всем своим сердцем я выбираю мудрость, а не войну.

6

Бух!

Тяжелый молот опустился на болванку раскаленного металла. Звук был оглушительный, высокий и гулкий одновременно. Наполненная дымом комната отозвалась на него звякающим грохотом.

Рэмбо крепче перехватил правой рукой молот и ударил еще сильней, левой сжимая щипцы, которыми держал раскаленную докрасна металлическую болванку, лежавшую на древней наковальне.

Бух!

Его тело содрогнулось от силы собственного удара. Он снова опустил молот на наковальню.

И снова! Наковальня пела под градом сокрушающих ее ударов. Раскаленный металл не выдержал натиска и сдался.

Он плющился, раздавался вширь, приобретая плоскую форму.

Это была бронза. Днями раньше в другой части кузницы, которая еще древней этой массивной наковальни, сплавили медь с оловом, семь частей к одной.

Добавили по капле цинка и марганца. Жидкий сплав разлили по формам, где он остыл и затвердел в болванки, которые можно размягчить лишь повторным нагреванием, чтобы они также плющились под ударами Рэмбо.

Бронза.

Легендарный сплав древности. Прочный и эластичный. Упругий и стойкий к ударам. Материал, из которого изготовляли мечи и щиты, продлевавшие жизнь воинам.

Вечный.

Как сами войны.

Но красота тоже вечна. О чем свидетельствуют останки материальной культуры античности. Бронзовые медальоны и браслеты предков современного человека пережили века и тысячелетия, оказавшись столь же долговечными, как и орудия войны.

«И перекуют мечи свои на орала, и копья свои на серпы; не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать».

Библейский Исайя был мечтателем. Лучше всего народы усвоили науку войны.

Но только не я! Рэмбо яростно ударил молотом по раскаленной докрасна бронзовой болванке. Хватит!

7

Он перенял навыки кузнечного ремесла у мудреца из племени его матери, который обучил его искусству стрельбы из лука.

«Дисциплинируй свой дух и развивай в себе силу, – поучал старик. – Пускай мысли пребывают в вечном движении. Приучись уважать талант ремесленника, отдавать себе отчет в том, что выполненная добротно работа лишь на первый взгляд кажется легкой. Это обманчиво. Тому примером кузнечное ремесло. Предметы, окружающие тебя, кажутся неизменными, однако их можно изменить. Лошадиная подкова может стать медальоном. Меч – лемехом плуга. И только сам дух металла сохраняет постоянство».

Дух. Истина индейцев племени навахо. И истина буддистов.

За время, прожитое им за пределами резервации, он забыл то чувство удовлетворения, которое испытывал, работая под руководством мудрого старика в жаркой деревянной кузнице: удовольствие от созидания и ощущение собственного достоинства при виде деяний рук своих. Неделю назад, когда умиротворение буддистского монастыря уже не могло отвлечь внимание от его собственных демонов, он вдруг вспомнил детство и того старого мудреца, похожего на этого монаха.

Уйти от мира еще не означает найти ответы на свои вопросы. Мир сам по себе нереален. Однако это тот самый мираж, с которым Богу было угодно его столкнуть.

Он должен действовать, должен что-то делать, куда-то приложить силы. Его мускулы болят от бездействия. Но его силы не должны быть направлены на войну. Нужно созидать красоту.

Блуждая по узким, запруженным толпами улочкам Бангкока, он обнаружил поблизости от реки литейную по производству бронзы. Другого выбора у него не было, и поэтому он вошел под ее грохочущие, пропитанные едкими запахами своды. Поскольку он принадлежал к европейской расе, его встретили в штыки. Однако хозяин литейной, оценив мускулы Рэмбо, поддался соблазну и смекнул, что этому широкоглазому можно платить меньше, чем постоянным рабочим. Он согласился испытать Рэмбо. Через два дня хозяин понял, что заключил выгоднейшую сделку.

Взметнулись искры. Рэмбо истекал потом от невыносимого жара. Когда его мускулы сокращались, капли пота орошали раскаленный металл, и он издавал шипение.

Ему хотелось страдать так, чтобы забыть.

О смерти Коу. О войне.

О передрягах, из которых он вышел с честью, но которые ненавидел всей душой.

Но он не мог забыть. Громоподобные удары молота по лежащей на наковальне бронзе напомнили ему взрывы и артиллерийский огонь. Он вызывал в памяти мучительное воспоминание о таком же лязганье кувалды по клину, вогнанному в расщелину огромного камня в том самом карьере, где он вкалывал во время своего заключения и куда попал за то, что защищал свои права от полицейского ублюдка, которому не понравилось, как он выглядит.

Он схватил молот.

Я хотел всего лишь мира. Одни медитации не помогают.

И ремесла, каким обучил его первый наставник, не помогают.

Так что же мне делать?

Стены сарая вздрагивали от рева толпы, словно от взрывов. Рев проникал в окна и двери, сотрясал стены лачуг вдоль канала. Ночь сияла неоном ближайших баров и борделей.

Рэмбо замедлил шаги на пути из литейной в монастырь. Он вдыхал запахи протухшей рыбы, гниющего мусора и чего-то еще, острого и едкого – марихуаны. Повернулся туда, откуда плыл дым, в сторону распахнутых дверей сарая. Из них неслись вопли, которые словно выталкивали наружу этот дым. Он нахмурился и продолжал свой путь вдоль канала.

Рев погромче прежнего заставил его снова замедлить шаги. Сквозь дым, который изрыгала дверь, мутно поблескивали тусклые огни. Мелькали, извивались, мельтешили тени, словно души в аду. Точно так же, как когда-то заставил себя переступить порог литейной, он теперь вошел в дверь сарая.

Это было высокое, длинное и широкое помещение, его металлические стены в налете ржавчины. В клубах дыма плавали болтающиеся на длинных шнурах лампочки. Здесь давились по меньшей мере человек пятьсот. Толкали друг друга локтями, визжали, затягивались толстыми сигаретами с марихуаной, так называемыми тайскими палочками, махали кулаками с зажатыми в них деньгами.

Четыре азиата в кричаще пестрых костюмах двигались вдоль разделенного на четыре квадрата пространства, кричали что-то в ответ толпе, выхватывали из рук людей деньги, неохотно отдавали свои. Сцена вызывала в памяти петушиные, собачьи, кабаньи бои.

Но поблизости от этих тварей стояли человеческие существа. Они были наги, если не считать повязок вокруг чресел. Их внушительные мускулы блестели от пота, пропитанного выделяющимся от возбуждения адреналином. В сузившихся зрачках затаилась злоба.

Направо от двери Рэмбо увидел деревянную раму. Он вскарабкался на самый ее верх и, оказавшись в более выгодной позиции, увидел, что эти существа были босы. Они держали в каждой руке по палке длиной в восемь дюймов.

Рефери хрипло кричал в микрофон, поблескивая золотыми зубами. Толпа вопила, когда бойцы наскакивали друг на друга, лягали ногами и били палками.

Рэмбо в отвращении покачал головой. Воистину возможности человека изобретать все новые формы зверств беспредельны. Этот вид борьбы представлял собой комбинацию кикбоксинга, тайского военного искусства и эскримы, борьбы с использованием коротких палок, распространенной на Филиппинах. Эти два смертоносные вида объединили, дабы подогреть азарт толпы.

Когда палка поразила одного из борцов в подбородок и из раны брызнула кровь, Рэмбо спустился с рамы и снова очутился под покровом пронизанной неоновым светом ночи. Он шел, все убыстряя шаги, вдоль провонявшего тухлой рыбой канала.

Монастырь манил его к себе.

9

Однако на следующую ночь, до предела вымотавшись в литейной, он снова оказался возле этого канала. Как и прошлой ночью, замедлил шаги, когда до него донесся запах марихуаны и кровожадные вопли толпы.

И снова, повинуясь внезапному импульсу, вошел в сарай и стал наблюдать хаотический поединок.

И, как и прошлой ночью, быстро покинул сарай.

Но на следующую ночь оказался там снова вопреки собственному желанию.

И на следующую.

И потом.

10

Он обвязал голову полоской материи. Его противник сидел на ягодицах в противоположном от него углу. Рты выкрикивали ставки. В ушах Рэмбо громко пульсировала кровь. Ноздри жег дым. Перед глазами плыло. На что ни пойдешь ради того, чтоб обрести мир.

Он присел на корточки на манер азиатов, глубоко задышал. Если бы он не отказался покориться воле того полицейского, то не попал бы в тюрьму.

И не оказался бы снова в Наме.

Коу была бы жива.

Золотозубый рефери отлетел в сторону. Противник Рэмбо, высокий дюжий тай, решительным шагом двинулся на середину, горя желанием сокрушить играючи этого идеального врага, явно уступающего ему во всем широкоглазого пришельца.

Рэмбо увернулся от первого удара ногой, сумел избежать удара зажатой в кулаке противника палки и сам сделал выпад ногой.

Он так и не обрел привычную форму.

Что это со мной?

Противник увернулся от очередного выпада Рэмбо и нанес безжалостный контрудар, хлестнув Рэмбо палкой по груди и одновременно пнув ступней в бок.

Рэмбо отпрянул, пронзенный болью.

Он почувствовал себя обессиленным.

Противник привел его в замешательство, обрушив шквал ударов ногой и палкой. По лбу Рэмбо струилась кровь.

Его тело не хочет отвечать. Новый град ударов ногой и палкой. Еще! Пошатываясь, Рэмбо отступил назад, защищаясь, поднял руки. Но его воля взбунтовалась.

Удар палкой пришелся в его мускулистую грудь. Он сделал выдох, чувствуя, как в нем все восстает. Но не мог пересилить себя. Внезапно понял, зачем сюда пришел – нет, не для того, чтобы занявшись самым ненавистным, дать выход своим демонам. Он пришел сюда не драться.

Он хотел быть наказанным.

За то, что такой.

За то, что не покорился воле того полицейского.

За то, что выковал первое звено цепи обстоятельств, приведших к гибели Коу.

Он смотрел на толпу залитыми кровью глазами. Готовый вот-вот взбунтоваться, вдруг остановил взгляд на человеке слишком заметном, чтобы потеряться в толпе.

Он был выше всех ростом. Одет в военную форму армии Соединенных Штатов. Европеец в толпе азиатов.

Продолговатое, похожее на мордочку хорька, но тем не менее красивое лицо мужчины выражало отвагу воина, непреклонность командира, любовь отца.

Нет!

11

Траутмэн, Самуэл, полковник, вооруженные силы Соединенных Штатов, особые войска, наблюдал с омерзительной смесью жалости и отвращения за тем, как парень, которого он считал своим сыном, позволяет себя зверски избивать, От синяков и ран Рэмбо болело тело Траутмэна. Он до такой степени отождествлял себя с ним, что даже мог ощущать вкус соленой теплой крови на губах Рэмбо. Его охватило отчаяние, захотелось повернуться и уйти. Видеть, как прекраснейший из его учеников и великолепнейший из солдат, с которым ему выпала честь иметь дело, отказывается защищаться, было для Траутмэна, можно сказать, непереносимо. Воин, удостоившийся высшей награды своей страны за проявленное мужество – учрежденной конгрессом медали доблести, да как он может не хотеть быть тем, кто есть, не подчиняться своему инстинкту и выучке, отказываться продемонстрировать свое редкое мастерство?

Однако Траутмэн знал: он ни за что не уйдет. Нельзя поддаваться слабости. Нет у него права унести с собой один-единственный шанс этого героя вновь обрести уважение к себе.

Я обязан остаться здесь, думал Траутмэн. Я должен привести его в чувство моим взглядом. Когда Рэмбо заметил меня, ему, похоже, стало стыдно. Он не хочет, чтобы я видел, что он с собой вытворяет.

Если я буду продолжать смотреть на него… Если буду выражать взглядом мое отвращение…