Текст книги "Вирусный флигель"

Автор книги: Дэвид Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Состояние работ в то время позволило авторам отчета предположить, что необходимый для первой атомной бомбы материал будет накоплен уже к концу 1943 года. Возникал вопрос: не опередят ли англичан немцы? Чтобы дать на него ответ, Интеллидженс сервис предприняла ряд мер. Одна из них, наиболее близко соприкоснувшаяся с немецкими урановыми исследованиями, была направлена на получение данных о заводе тяжелой воды в Рьюкане; любое упоминание о тяжелой воде в донесениях Интеллидженс сервис теперь должно было изучаться самым тщательным образом. И когда летом из Тронхейма в Лондон поступило сообщение о дальнейшем увеличении выпуска тяжелой воды, стала ясна вся серьезность работ немецких ученых.

В ход были пущены основные силы британской разведки.

В норвежском отделе Интеллидженс сервис в то время работал капитан-лейтенант Эрик Уэлш. Он был старым боевым офицером и еще в первую мировую войну служил на минном тральщике. Затем, уже в мирное время, он стал дельцом и работал в Норвегии управляющим завода Международной компании красок. В Норвегии он и женился. Он хорошо знал эту страну и имел там немало связей. К достоинствам Уэлша следует отнести и его довольно широкие в сравнении с большинством разведчиков научные познания, облегчившие выполнение возложенных на него задач.

Вскоре после того как из Тронхейма поступило донесение, одна из его копий была направлена молодому ученому доктору Джонсу, прикомандированному к Интеллидженс сервис. Ознакомившись с донесением, Джонс тут же связался по телефону с Уэлшом. Оказывается, и тот уже знал о нем, но совершенно не представлял себе, что такое тяжелая вода, кому и зачем она может понадобиться. Джонс объяснил Уэлшу всю важность донесения и попросил его затребовать от тронхеймского агента подробнейшие данные о производстве тяжелой воды Норвежской гидроэлектрической компанией.

Но тут произошла совершенно неожиданная осечка. Задание Уэлша было очень своеобразно воспринято в Тронхейме. Норвежцы истолковали его как тайные английские козни. Тронхеймский агент в своем донесении спрашивал, не кроется ли за этим запросом британская фирма «Ай-си-ай» – один из самых сильных конкурентов Норвежской гидроэлектрической компании в предвоенные годы. «Помните, – писал агент, – кровь тяжелее, чем сама тяжелая вода». Джонсу очень хотелось бы узнать, что за человек составитель донесения, но пока это было невозможно. Только осенью довелось Джонсу познакомиться с ним.

А тем временем Уэлш, единственный профессиональный разведчик, хоть чуточку разбиравшийся в научных вопросах, к ужасу всех научных советников, прикомандированных в офицерских званиях в Интеллидженс сервис, постепенно брал в свои руки все управление разведывательными операциями. Уже в первые годы в силу значения, придаваемого разведкой норвежским операциям, Уэлш считался чрезвычайно полезным, а в последующие годы он стал и вовсе незаменимым.

Даже в середине 1941 года Америка не думала серьезно о войне. И хотя война была уже у ворот, американские физики еще не ставили перед собой задач военного характера. Главный упор в их урановых исследованиях по-прежнему делался на использование урана в качестве источника энергии. Отношение американских ученых к урановым исследованиям изменилось лишь после того, как в Вашингтон неофициальным путем попала копия отчета КМАУР, где ясно и убедительно говорилось об атомных перспективах и о возможных направлениях немецких работ в этой области.

Но именно в Америке в те дни впервые прозвучал вопрос, которому впоследствии было уделено огромное внимание. Правда, первым высказал его англичанин, британский научный представитель в Вашингтоне. В письме председателю Научного консультативного комитета при кабинете министров он указывал, что немедленно после того, как будет доказана возможность изготовления урановой бомбы, потребуется ясно ответить на вопрос, следует ли применить такую бомбу: «Так, например, пожелают ли наш премьер-министр и американский президент, а также начальники соответствующих генеральных штабов санкционировать полное разрушение Берлина и окружающих сельских районов, если им будет сказано, что оно осуществимо одним ударом?»

Существовавший в то время подход к моральному аспекту атомной бомбардировки изложен официальным историком британских ядерных исследований; правда состоит в том, что тогда, на начальном этапе, британские ученые еще не видели в этом никакой дилеммы; большинство их, за исключением наиболее убежденных пацифистов, все свои силы отдавали войне и победе над Германией. «И самыми неутомимыми и решительными сторонниками поражения Германии были ученые, эмигрировавшие из Европы; на их долю выпало сыграть исключительно важную роль в разработке атомной бомбы». В то время почти не было сомнений в способности Германии изготовить урановую бомбу. Хотя эта страна и изгнала многих лучших своих ученых, ока располагала многими другими, которые, подобно Гейзенбергу, Виртцу, Гану, не пожелали покинуть ее.

И сколь ни были скудны сведения, и министерство экономической войны, и данные из шведских источников, и информация, полученная от некоторых людей, проживавших теперь в Америке, – все подтверждало худшие опасения. Так, министерство предполагало, что немцы все в большей степени интересуются португальскими урановыми рудами и уже вывозят в Германию уран из некоторых рудников. Более того, в министерство поступили сведения, еще более устрашающие: немцы заказали большую партию вентиляторов такого типа, который пригоден для газодиффузионного обогатительного завода.

Разумеется, большинство подобных сведений оказывались на поверку бумажными призраками, взращенными некоторыми незадачливыми работниками разведки. Но ведь имелись и другие сведения, которые невозможно было игнорировать. И чем, если не атомными разработками, можно было объяснить столь острый интерес немцев к повышению производительности норвежского завода тяжелой воды? Чтобы получить дополнительные и в то же время достоверные сведения, Интеллидженс сервис решила установить выполняемую работу, имена и место пребывания физиков-ядерщиков, оставшихся в Германии. Профессор Пайерлс и его коллеги составили для разведки список имен тех ученых, которые, по их мнению, являлись основными действующими лицами атомного проекта в Германии. Всего в этом списке было перечислено шестнадцать человек, и, конечно, в нем фигурировали имена физиков из Института кайзера Вильгельма в Далеме[18]18
  Вот этот список: Гейзенберг, Гофман, Ган, Штрассман, Флюгге, Вайцзеккер, Маттаух, Виртц, Гейгер, Боте, Флейшман, Клузиус, Диккель, Герц, Хартек и Штеттер. Из всех перечисленных только Герц не принимал участия в атомных исследованиях. Он был отстранен по национальному признаку. Не потому ли и процесс Герца, самый подходящий для разделения изотопов, не толь ко не был применен немцами, но и никогда не упоминался в их работах?
  В книге Маргариты Гоуинг «Британия и атомная энергия, 1939—1945», указывается, что это количество ошибочно, а фактическое количество окиси урана, попавшее в Германию, составило 600 тонн. В беседе с автором настоящей книги профессор Риль указал, что в действительности в Германию было доставлено гораздо более 600 тонн окиси урана.


[Закрыть].

Установить слежку за каждым из названных физиков Интеллидженс сервис была не в состоянии, слишком мало у нее для этого было в Германии агентов, но она нашла другой достаточно эффективный метод – тщательное изучение немецкой научной периодической печати, лекционных расписаний и лишь дополняла его изучением образа жизни основных ученых. Постепенно это позволило установить достаточно полную картину деятельности немецких атомщиков.

Члены КМАУР хорошо понимали, что без прямой поддержки премьер-министра чрезвычайно сложные и в, то' же время не дающие полной гарантии на успех ядерные исследования обречены на провал. Поэтому они приложили немало старания, чтобы заручиться помощью и поддержкой профессора Линдемана, научного советника и друга Уинстона Черчилля. Именно потому Линдеману и был вручен один из экземпляров отчета КМАУР.

Ознакомившись с ним, Линдеман направил 27 августа приватное письмо Черчиллю. Письмо было написано на шести страницах и посвящалось «сверхвзрывчатке», о которой Линдеман уже не раз говорил премьер-министру. Но на сей раз советник высказывался гораздо более решительно: «У нас, в Америке, и, по всей вероятности, в Германии в данном направлении уже сделано очень многое, и это позволяет предположить, что, скажем, через два года бомбу можно будет изготовить и пустить в дело». Чтобы не докучать Черчиллю цифрами, Линдеман переделал данные из отчета КМАУР в диаграммы, наглядно показывающие возможность доставки самолетом тысячекилограммовой бомбы с тротиловым эквивалентом около 2000 тонн. В этом же письме Линдеман отмечал, что союзники уже имеют достаточные залежи руды в Канаде и в Бельгийском Конго, и тут же добавлял: «немцы, как я полагаю, имеют меньше (в Чехословакии), но, боюсь, и этого хватит».

Стоимость завода, способного еженедельно изготовлять по одной бомбе, оценивалась всего в 5 миллионов фунтов стерлингов; что же касается персонала на таком заводе, он представлялся схожим с персоналом крупного турбостроительного предприятия. Заканчивая письмо, Линдеман без всяких обиняков писал:

«Люди, работающие над данными проблемами, полагают, что шансы на успешное завершение работы в течение двух лет оцениваются как десять к одному. Лично я сделал бы ставку два к одному против или, на крайний случай, считал бы перспективы на благоприятный и неблагоприятный результаты равными. Но я совершенно убежден в одном – мы должны пойти на это. Было бы непростительной глупостью позволить немцам обогнать нас в разработке процесса, который помог бы им одержать победу или изменить исход войны даже после их поражения».

Когда в конце сентября с целью выработки рекомендаций для Черчилля собрался Научный консультативный комитет, решение о развертывании широких исследовательских работ в Британии было уже принято. Указывая на неотложность претворения программы работы в жизнь, Комитет писал:

Нет необходимости доказывать огромную разрушительную силу созданного таким способом оружия, нет нужды говорить и о том, что поставлено на карту. Более того, мы должны считаться с возможностью того, что немцы работают в данной области и могут в любой момент добиться существенных результатов. Известно, что один выдающийся немецкий физик (так в тексте отчета), а именно профессор Ган, проводит исследования расщепления урана уже в течение нескольких лет. И хотя уже были сделаны попытки оказать влияние на Бельгийскую компанию, с тем чтобы она уменьшила запасы окиси урана, часть которых теперь находится в Канаде, примерно восемь тонн[19]19
  В книге Маргариты Гоуинг «Британия и атомная энергия, 1939-1945», указывается, что это количество ошибочно, а фактическое количество окиси урана, попавшее в Германию, составило 600 тонн. В беседе с автором настоящей книги профессор Риль указал, что в действительности в Германию было доставлено гораздо более 600 тонн окиси урана.


[Закрыть], как мы полагаем, попало в руки немцев, когда они вторглись в Бельгию.

Приводимые в отчете соображения недвусмысленно указывали на необходимость быстрейшей разработки атомной бомбы в Великобритании. Еще до получения отчета от Консультативного комитета, лишь на основании письма Линдемана, Черчилль и начальники штабов уже начали действовать. Возглавить работы было поручено сэру Джону Андерсону, возведенному в ранг министра и члена кабинета. Уже 3 сентября на совещании начальников штабов было принято решение всячески ускорить работы по созданию бомбы, не жалея на это ни времени, ни рабочей силы, ни материалов, ни денег. Вскоре назначили и административного руководителя проекта, им стал главный директор «Ай-си-ай» Уоллес Акерс. Акерс перебрался в здание, где помещалось управление британского атомного проекта, получившее название «Дирекция тьюб эллойз»; вместе с ним здесь обосновался и его заместитель – Майкл Перрин. В круг обязанностей последнего входило совместное с Уэлшем (получившим уже звание капитана третьего ранга) руководство операциями Интеллидженс сервис, связанными с программой немецких исследовательских работ. Одним из первых, с кем пришлось столкнуться Перрину на его новой работе, был тот самый агент из Тронхейма, который предупредил об увеличении производства тяжелой воды, а затем подозревал фирму «Ай-си-ай» в кознях против Норвежской гидроэлектрической компании.

Этим агентом был тридцатисемилетний профессор химии Лейф Тронстад, который совместно с Иомаром Бруном проектировал завод тяжелой воды. Тронстад остался в Англии и вскоре был назначен начальником Секции IV Норвежского верховного командования в Лондоне. Ему присвоили звание майора и возложили на него ответственность за разведывательные, шпионские и диверсионные операции. Через три года, участвуя в одной из операций у себя на родине, он погиб.

В Соединенных Штатах Америки возможность получения плутония в атомном реакторе не вызывала сомнений уже в начале 1941 года. Стало также известно, что плутоний пригоден и для изготовления атомной взрывчатки: уже в марте 1941 года с помощью гигантского циклотрона в Беркли были получены первые ничтожные количества плутония-239 и в том же месяце экспериментально удалось подтвердить, что новый элемент расщепляется так же легко, как уран-235. В декабре американское правительство одобрило обширный план исследовательских работ по проектированию и пуску плутониевого завода. Одобрение было дано, когда еще не существовало ни одного действующего атомного реактора. В зтом же месяце президент Рузвельт создал группу высшей политики, которой надлежало направлять атомные работы в США.

В декабре Америка вступила в войну, невоенные урановые исследования были прекращены, и главной задачей стало создание атомной бомбы. Как говорил впоследствии военный министр США Стимсон:

«Рузвельт и его советники сформулировали и последовательно преследовали простую и ясную цель: не жалеть усилий в стремлении как можно раньше добиться успеха в создании атомного оружия. В основе такой политики лежали столь же простые причины: было известно, что первые эксперименты в области расщепления атома немцы провели еще в 1938 году и с тех пор продолжают работы; в 1941 и в 1942 годах считалось, что они значительно обошли нас, и не дать им первыми применить атомное оружие являлось вопросом жизни».

3

Успехи немецких атомщиков к концу лета 1941 года оказались куда скромнее, чем можно было бы ожидать. Армейский департамент исследовательских работ заключил с Норвежской гидроэлектрической компанией договор о поставке 1500 килограммов тяжелой воды, и к концу года Германия получила 361 килограмм. К этому же времени немецкие заводы уже изготовили две с половиной тонны металлического уранового порошка, а производительность франкфуртского завода возросла до тонны порошка в месяц.

Но в первом реакторе на тяжелой воде, который готовили к экспериментам в Лейпциге Гейзенберг и Дёпнель, все же пришлось применить окись урана, которая столь безуспешно использовалась в ходе предыдущих попыток в Берлине, Лейпциге и Гейдельберге.

Контейнер нового котла, как и в первый раз, представлял собой алюминиевую сферу диаметром 75 сантиметров. В ее полость заложили в виде двух различных слоев 142 килограмма окиси урана и залили 164 килограмма тяжелой воды; в самом центре сферы помещался источник нейтронов. Затем контейнер погрузили в бак с водой. Измерения не показали возрастания числа нейтронов. Но когда в своих расчетах Гейзенберг и Дёппель учли поглощение нейтронов в алюминиевых сферах, разделяющих контейнер на слои, стало ясно, что коэффициент умножения примерно равен 100 за секунду.

Ученые поняли, что они на верном пути. Однако предстояло еще многое. Они повторяли эксперименты, уточняли результаты измерений, придирчиво искали возможные ошибки. И, наконец, пришло время, когда Гейзенберг смог уверенно сказать, что в следующем варианте котла с улучшенной конструкцией коэффициент умножения нейтронов окажется положительным даже и при использовании алюминиевых разделительных сфер.

Уже много позже Гейзенберг вспоминал: «В сентябре 1941 года мы увидели открывшийся перед нами путь, он вел нас к атомной бомбе».

И это как бы послужило сигналом к горячим спорам среди немецких атомщиков; многих встревожила нравственная дилемма, связанная с атомным проектом. Среди тех, кто особенно остро переживал ее, были Гейзенберг, Вайцзеккер и Хоутерманс.

В конце октября Гейзенберг решил посетить Бора. Ему хотелось узнать отношение великого датского физика к моральному аспекту ядерных разработок. «Кардинал немецкой теоретической физики ездил к Папе за отпущением грехов», – так не без язвительности впоследствии характеризовал эту поездку профессор Йенсен.

Гейзенберг спросил Бора, имеет ли физик моральное право работать в военное время над созданием атомной бомбы. Бор ответил вопросом на вопрос: поскольку Гейзенберг заинтересовался этим, то не означает ли его вопрос, что он не сомневается в практической возможности использовать в военных целях расщепление атома. Гейзенберг мрачно ответил, что теперь он убедился в этом.

Не получив прямого ответа от Бора, Гейзенберг задал второй, весьма щекотливый в тех обстоятельствах, вопрос. Он хотел узнать у Бора, верит ли тог в реальность договоренности всех физиков не добиваться от своих правительств проведения работ по атомной бомбе, в возможность того, что они пойдут на такое соглашение, если получат заверения, что немецкие физики воздержатся от таких работ.

В устах немецкого физика подобное предложение в то время звучало явно двусмысленно. И, вероятно, Гейзенберг не сумел убедить Бора в своей искренности.

Как бы то ни было, Бор не пожелал вступать в дискуссию. Он несомненно мог подозревать в предложении Гейзенберга попытку немцев свести на нет американское преимущество в ядерной физике. Преимущество, которое сами же отчасти и создали, изгнав из Германии многих замечательных ученых. Но все же Бор косвенно ответил Гейзенбергу. Он сказал ему, что проведение физиками военных исследований неизбежно. И эти слова поразили Гейзенберга.

Да и на Бора беседа с Гейзенбергом произвела очень сильное впечатление. Теперь он был уверен, что гитлеровская Германия находится на пороге создания атомной бомбы.

Шестнадцатый пункт длинного перечня

1

«Германская экономика должна направить все свои ресурсы на обеспечение военных нужд страны», – таково было новое решение, принятое Гитлером зимой 1941 года. Еще летом девизом германской экономики было: «короткие войны с долгими передышками»; во время таких передышек восстанавливались потери в людской силе и материалах. Но на сей раз Германия имела дело с совсем иным, чем прежде, противником; настала зима, а немцы остановились, так и не взяв Москвы. Война явно затягивалась, и уже никто не взялся бы предсказывать, когда она кончится.

3 декабря министр снабжения Фриц Тодт доложил Гитлеру о мнении шестидесяти экспертов, предупреждавших о крайнем напряжении экономики страны и о необходимости балансированного ведения хозяйства; дела приняли такой оборот, что расширение какого-либо одного из секторов отныне приходилось балансировать соответствующим сокращением других. Вскоре Гитлер подписал постановление о мерах по увеличению производства в некоторых отраслях промышленности. Через два дня после встречи министра снабжения с Гитлером глава военных исследовательских работ Шуман разослал директорам всех институтов, где проводились работы, по урановому проекту, циркуляр, предупреждавший, что «требования, связанные с работами по проекту, в условиях мобилизации и нехватки сырья могут быть оправданными только в том случае, если их удовлетворение принесет желаемый результат в ближайшее время».

А 16 декабря в Департаменте армейского вооружения Шуман провел совещание, на котором были заслушаны тщательно подготовленные отчеты о состоянии дел и графики дальнейших работ. Выступили практически все ведущие ученые. По материалам совещания Шуман составил для начальника Департамента генерала Лееба подробный доклад и попросил своего шефа добиться в высших инстанциях решения о дальнейшей политике военного министерства в области ядерных исследований.

Последствия этого демарша оказались весьма характерными: армии надлежало постепенно передать работы под контроль Имперского исследовательского совета – организации очень слабой и, что еще хуже, находившейся в ведении министерства просвещения, которым заправлял невежественный Бернгард Руст. Кроме того, было решено в конце февраля провести в Берлине теоретическую конференцию с участием всех ведущих ученых.

Вообще, начало 1942 года отмечено полнейшей неразберихой в немецких ядерных исследованиях. Правда, многих это устраивало. Университетским ученым такое положение даже нравилось, так как участвуя в работах, проводимых армией, они все же чувствовали укоры совести.

Можно предположить, что, настаивая на решении высших сфер относительно судьбы ядерных исследований, Шуман попросту хотел от них отвязаться. Возможно, не последнюю роль в этом сыграла и неразбериха, царившая в ядерных исследованиях. Это предположение кажется тем более похожим на истину, что и Имперский исследовательский совет не проявил особой поспешности в принятии работ по атомному проекту от военного министерства. Он поручил начальнику своего физического отдела возглавить эти работы. Но зато последний вряд ли заставил себя уговаривать. Ведь им, как помнит читатель, был Абрагам Эзуа. Профессор дождался-таки своего часа…

Решение о передаче всех работ Имперскому исследовательскому совету никогда не было полностью претворено в жизнь. Дибнер не хотел выпускать их из своих рук; группа, финансировавшаяся отделом исследовательских работ армии, продолжала оставаться под контролем военного министерства, и ее руководителем по-прежнему оставался Дибнер.

Первым сигналом о перебоях в снабжении, которые в немалой степени повлияли на общий ход работ, явился циркуляр директорам всех институтов, касавшийся вопроса на первый взгляд второстепенного, но весьма сильно подействовавший на немецких ученых, привыкших к высокой культуре труда. Речь шла о нехватке фотографических материалов. Он предупреждал о невозможности фотостатирования всех научных материалов и предлагал всем институтам выпускать отчеты в пяти, а по возможности и в десяти машинописных экземплярах, чтобы хоть как-то обеспечить их рассылку. Правда, Шуман вскоре разрешил размножать на мимеографе материалы наиболее важных ядерных исследований. Они выпускались в виде томов под общим названием «Секретные отчеты об исследованиях». Тома отличались высокой научной ценностью, но публиковались редко и нерегулярно.

Открытие теоретической конференции Шуман назначил на 26 февраля. Об этом он почти за месяц известил директоров институтов. Конференция должна была проводиться в Институте кайзера Вильгельма, и, поскольку ее сочли чрезвычайно секретной, количество участников свели к минимуму. Программу разослали только директорам институтов и даже заранее заготовили специальные пропуска, которые выдали участникам под расписку непосредственно перед самым открытием конференции. Столь строгие меры принимались не зря, ибо даже список выступающих и тем докладов давал специалисту возможность заглянуть в самые недра ядерного проекта.

Теоретическая конференция имела весьма обширную программу: перечень названий двадцати пяти чрезвычайно сложных докладов, подготовленных на высшем научном уровне, занимал четыре страницы. В сущности каждый из докладов представлял собой как бы пятнадцатиминутную диссертацию на тему о длине диффузии, сечении деления, о конфигурациях котлов, об обогащении изотопов и о многих других вопросах, чрезвычайно важных для атомщиков, но совершенно непонятных непосвященным.

С этой-то программой и случилась совершенно непредвиденная ошибка, не только спутавшая все карты устроителей конференции, но и имевшая серьезнейшие последствия для судеб немецкого уранового проекта.

Случилось так, что Имперский исследовательский совет тоже решил провести специальную конференцию, но не теоретическую, а преследовавшую рекламные цели – привлечь внимание высших деятелей рейха к атомной проблеме, убедить их в перспективности атомного проекта и тем самым заручиться их поддержкой. В конце второй недели февраля Совет разослал высшим офицерам из ставки главнокомандующего, высшим чинам СС и ряду ученых приглашения на конференцию. Конференция должна была собраться в «Доме немецкой науки» (где и помещался Совет) 26 февраля, то есть в тот же день, когда и теоретическая конференция, созываемая Департаментом армейского вооружения.

Правда, на сей раз такое совпадение дат не было вызвано стремлением Совета обойти Департамент. Наоборот, Совет предполагал, что его конференция откроется несколько раньше, ученые выступят перед слушателями, а затем успеют попасть к открытию теоретической конференции. Как сообщал приглашенным Совет, на конференции «намечаются сообщения о ряде проблем ядерной физики, работы над которыми в силу соображений государственной безопасности засекречены».

Причиной, вызвавшей ошибку, было то, что открытие обеих конференций назначили на одно и то же число. 21 февраля Совет разослал приглашения высшим деятелям рейха: Шпееру, Кейтелю, Гиммлеру, Редеру, Герингу, Борману. Разумеется, Совет хотел пригласить их на свою конференцию, где с короткими и популярными сообщениями должны были выступить Ган, Гейзенберг, Боте, Гейгер, Клузиус, Хартек; открывать эту конференцию докладом «Ядерная физика как средство ведения войны» собирался сам Шуман. Однако секретарша, которой пришлось рассылать приглашения, перепутала их и направила «бонзам» программы теоретической конференции[20]20
  Виновница ошибки, одна из секретарш Имперского исследовательского совета, повторила подобную ошибку и позже, в 1943 г., рассылая постановление Геринга об освобождении Эзау от обязанностей главы атомного проекта. Она вновь вложила в конверты не те документы, которые следовало. Через несколько дней она принесла свои извинения адресатам и сообщила, что на сей раз вложила нужные документы и... опять ошиблась.


[Закрыть]. Длинные малопонятные названия оказались слишком трудными для руководителей рейха. Выслушивать подобные доклады было свыше их сил, и, естественно, ни один из них не пожелал посетить конференцию.

Геринг в ответ на приглашение так писал Русту: «Поскольку в указанное время меня не будет в Берлине, я с глубоким сожалением сообщаю, что не смогу присутствовать на данном мероприятии». Фельдмаршал Кейтель, дипломатично воздав должное всей важности «этих научных проблем», объяснил отказ прибыть на конференцию исключительной ответственностью возложенных на него обязанностей. Не приехал и Редер, но он все же обещал прислать своего представителя адмирала Витцеля.

И когда 26 февраля в 11 часов утра под председательством министра просвещения Бернгарда Руста открылась конференция, места для тех, от кого зависело столь многое, были пусты.

Первым выступал Шуман, он говорил об атомном оружии. Вслед за ним с десятиминутным сообщением о принципах расщепления урана выступил Отто Ган.

А потом настала очередь Гейзенберга. Его доклад «Теория извлечения энергии при делении урана» представлял собой шедевр ясного и точного изложения общей проблемы, даже сегодня в нем трудно найти изъяны.

Главным пунктом доклада было разъяснение возможностей получения атомной энергии, примерно в сто миллионов раз более мощной, чем химическая. Гейзенберг предвидел очень серьезные трудности. И в первую очередь следовало преодолеть препятствия на пути к цепной реакции, которая может возникнуть только в случае, когда количество нейтронов, вылетающих из ядер при делении, превысит количество нейтронов, поглощаемых нерасщепившимися атомами. Но именно этого и не удается осуществить в природном уране.

Чтобы пояснить неспециалистам принципы цепной реакции, Гейзенберг привел весьма наглядный пример: «Жизнь нейтронов в уране можно сравнить с жизнью некоторой человеческой популяции. Тогда процесс деления мы можем уподобить «браку», а поглощение нейтрона неразделившимся атомом – «смерти». В природном уране «смертность» превышает «рождаемость», а потому некоторая данная популяция осуждена на вымирание». Однако, по словам Гейзенберга, такое положение исправляется либо увеличением числа детей от каждого «брака», либо понижением «смертности». Средняя рождаемость нейтронов в акте единичного распада есть физическая константа, она определяется законами природы, и ее человек изменять не волен, зато в его силах увеличить концентрацию урана-235 в атомном топливе, или, иными словами, снизить «смертность». А если бы удалось выделить чистый уран-235, то «смертность» нейтронов вообще свелась бы к нулю:

Если удастся сложить уран-235 в единый кусок, достаточно большой для того, чтобы количество нейтронов, улетающих во вне через его поверхность, оказалось значительно меньше числа нейтронов, размножающихся в толще куска, количество последних чрезвычайно возрастет за очень короткое время. И тогда вся энергия расщепления урана, равная 15 миллионам миллионов больших калорий на тонну, высвободится за малую долю секунду. Поэтому-то уран-235 и должен оказаться взрывчатым веществом невообразимой силы.

Гейзенберг не говорил о том, как, какими средствами можно выделить уран-235, он лишь сказал, что сделать это чрезвычайно трудно и что о проведенных в этом направлении работах расскажет профессор Клузиус. Однако Гейзенберг счел необходимым сделать следующее предупреждение: «Американцы, видимо, именно в данном направлении ведут основные исследования».

Затем он снова вернулся к аналогии с ростом населения, чтобы рассказать о другом возможном пути снижения «смертности» нейтронов. Он сообщил о проведенных к тому времени новейших исследованиях, которые с полной несомненностью подтвердили, что нейтроны «погибают», то есть захватываются нерасщепляемыми атомами только в том случае, когда скорость их движения находится в известных пределах. Рассказал он и об изучении веществ, способных на очень коротких отрезках пути, не поглощая, замедлять нейтроны до таких малых скоростей, когда нейтронам уже не грозит «гибель». Самым лучшим из таких замедляющих веществ оказался гелий, вообще не поглощающий нейтронов. Но плотность гелия чрезвычайно мала, и потому он не пригоден для практического применения; графит и бериллий также пришлось забраковать. Единственным практически пригодным замедлителем, как считали тогда немецкие ученые, оказалась тяжелая вода.

Пояснив принципы действия атомной бомбы и уранового котла, Гейзенберг назвал некоторые области применения урановых котлов с послойным расположением урана и замедлителя. По его мнению, они оказывались наиболее пригодными для производства тепла, которое, в свою очередь, можно использовать для приведения в действие турбин. При работе таких атомных двигателей кислород не требуется, и, следовательно, их особенно выгодно применять на подводных лодках. Но Гейзенберг отдавал дань урановому котлу и в другом: «Как только такой котел начнет действовать, проблема получения ядерного взрывчатого вещества приобретет совершенно иную окраску: в работающем котле происходит превращение урана в новый элемент (с атомным номером 94), который, по всей вероятности, окажется столь же мощным взрывчатым веществом, как и уран-235». Зато выделить новый элемент окажется значительно легче, для этого потребуются всего лишь химические методы.

В то самое время, когда Гейзенберг читал лекцию в «Доме немецкой науки» в Берлин-Штиглице, Институт кайзера Вильгельма в Берлин-Далеме принимал участников теоретической конференции. И хотя почти все они хорошо знали друг друга, в вестибюле их встречал доктор Беркеи и лично проверял пропуска. Внезапно перед ним появился человек совершенно незнакомый и, представившись «герром Эккартом», сказал, что прислан на конференцию Гейзенбергом. Но у герра Эккарта не было пропуска. Беркеи, извинившись перед незнакомцем, пошел выяснить все у начальства. Он позвонил Дибнеру, и тот, будучи человеком приученным к военным порядкам, приказал Беркеи тотчас задержать незнакомца, даже силой, и установить его личность. Однако, когда Беркеи вернулся, герра Эккарта и след простыл. И, разумеется, ни Гейзенберг, ни кто-либо другой из ученых не поручали герру Эккарту присутствовать на конференции.