Текст книги "Вирусный флигель"

Автор книги: Дэвид Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

С ней, между прочим, связан еще один инцидент, весьма характерный для Дёппеля, человека странного и столь неуживчивого, что он сумел перессориться со всеми, с кем ему пришлось работать в военные годы. Единственным человеком, способным ладить с Дёппелем, оказался Гейзенберг. После взрыва атомного котла Дёппель написал Рилю письмо, полное грубых упреков в том, что Риль прислал в Лейпциг столь опасное в обращении вещество. Риль ответил весьма политично и, без сомнения, напомнил о документе, распространенном фирмой год назад. Однако Дёппеля это письмо ни в чем не убедило, и он направил Рилю еще более грубое послание, на которое Риль благоразумно решил не отвечать.

На этом отношения Дёппеля и Риля прервались до 1945 года, когда им довелось снова встретиться. В это время Германия уже пала, а они находились в плену. Увидев Риля, Дёппель подошел к нему и напыщенно извинился за два письма, написанные в 1942 году. Этот эпизод, незначительный сам по себе, чрезвычайно характерен для узкого мелочного мирка немецких ученых. Подумать только: мир прошел через самую страшную войну, родина Дёппеля и Риля была повержена в прах, сами они очутились в плену, и все же их продолжал волновать жалкий личный инцидент трехлетней давности.

Новичок

1

Всего лишь за месяц, непосредственно после встречи Шпеера с физиками, организация научных исследований в Германии была изменена почти коренным образом. Во имя победы правительство решило перевести всю науку на военные рельсы. Имперский исследовательский совет под председательством Руста заменил совершенно новый Совет, унаследовавший от прежнего лишь название. Возглавил новый Совет сам Геринг.

Соответствующее постановление было подписано Гитлером 9 июня. Как водится, началась пора перестроек и реорганизаций. И это не замедлило сказаться на ядерных исследованиях, для них настало тяжелое время. И хотя Геринг уверял, что «все мы со жгучим интересом относимся к проекту расщепления атома», пока кипела перестройка и реорганизация, практическая работа по немецкому атомному проекту замерла.

Вначале Геринг образовал специальный «президентский совет» Имперского исследовательского совета. В президентский совет были введены 21 министр, высшие военные, руководители партии, включая Гиммлера, но… ни одного ученого не было в его составе.

Разумеется, никакими перемещениями, никакими бюрократическими перетасовками невозможно было исправить положение в немецкой науке, возместить ущерб, причиненный политическими преследованиями ученых. С первых же дней захвата нацистами власти начались они, а уже в 1937 году от работы в университетах было отстранено 40 процентов профессоров. Разгул антисемитизма еще более усугубил положение, вынудив многих ученых, включая выдающихся физиков, бежать из Германии. Только летом 1942 года, почти через десять лет после начала травли ученых, нацистские бонзы наконец-то почувствовали, сколь дорогой ценой приходится платить за это.

Открывая в Берлине конференцию, посвященную задачам нового Имперского исследовательского совета, Геринг перед членами президентского совета 1 и другими присутствующими произнес весьма откровенную и показательную речь, которая, разумеется, не появилась в газетах.

Особенно примечательным в этой речи было место, где Геринг говорил об использовании неарийских специалистов. Фельдмаршал сообщил присутствующим о глубоком огорчении, которое пережили фюрер и он сам, узнав о преследовании ученых по национальному признаку. Без тени юмора, совершенно серьезно он добавлял:

Фюрер испытывает глубочайшее отвращение к любому виду строгой регламентации в науке, приводящему к такому вот рассуждению: «Это изобретение действительно важно, жизненно важно для нас и открыло бы перед нами большие возможности, но мы не можем им воспользоваться, потому что у человека, который сделал это изобретение, жена еврейка или потому что он сам наполовину еврей».

Сегодня я говорил по этому поводу с фюрером. Нам уже удалось использовать в течение двух лет одного еврея в Вене, а другого – для исследований в области фотографии; они знали кое-что, в чем мы нуждались и что в настоящее время мы используем с огромной выгодой для себя. Было бы величайшим безумием говорить сегодня: «Он должен уйти. Он блестящий ученый, фантастический ум, но у него жена еврейка и ему нельзя оставаться в университете» и так далее, и тому подобное. Фюрер уже делал исключения такого рода в искусстве, причем на всех уровнях, включая даже оперу, и уже тем более он склонен сделать подобные исключения, когда речь идет о действительно величайших научных проблемах.

Перед закрытием конференции Геринг коснулся немецкого атомного проекта – проекта, «требующего величайшей секретности». «В этой области ученые слишком долго вели себя, как примадонны», – упрекал он физиков. Коснувшись событий последних предвоенных месяцев, он заговорил в свойственной ему манере:

«Вы прямо-таки заболеваете, узнав, что в Лондоне или Нью-Йорке состоится какой-нибудь физический или химический конгресс. А чего стоят нетерпение и поспешность, с которой тот или иной ученый трубит всему миру о своем открытии. Они не в силах удержаться и так боятся упустить каждый миг, как человек с переполненным мочевым пузырем. Как прекрасно! Как замечательно! Все слышат об этом! Но те из нас, кто действительно заинтересован в практическом применении открытий, те узнают обо всем в последнюю очередь! Мы ведь не умеем читать статей, публикуемых учеными, по крайней мере я слишком слаб для этого. Получается, что мы, кому дано больше всего прав и практических возможностей применить те или иные открытия, обычно ничего не знаем о них. Вашим же коллегам в Англии, Франции, Америке точно известно, что за яичко снес немецкий ученый».

Очевидно, последние слова были сказаны в адрес Гана в связи с его публикацией в 1939 году.

Итак, Геринг с помпой отметил начало деятельности нового Имперского исследовательского совета. Но уже через несколько недель фельдмаршал принял новое крайне неожиданное решение, отстранившись по существу от руководства Советом. Он поручил управлять Советом от своего имени мин и стериаль-директору Рудольфу Менцелю, имевшему к тому же высокое почетное звание войск СС. Последний, как это делалось и в прежнем Совете, разделил административные обязанности между одиннадцатью ведомственными директорами, назначив на эти должности именитых ученых, часть которых была тесно связана с партией. Для руководства наиболее важными научно-исследовательскими работами предусматривалось назначение специальных уполномоченных. Но в то время атомный проект не был включен в число наиболее важных, и ядерная физика осталась под контролем начальника физического отдела совета профессора Абрагама Эзау. Чтобы управлять работами по проекту, ему понадобилось создать специальное бюро, а для работы в этом бюро пришлось пригласить из Готтова Дибнера, а с ним и Беркеи. Теперь он, Эзау, одержал верх над теми, кто столь ловко обошел его на первом этапе. Надо думать, что Дибнеру не доставляло удовольствия оказаться в подчинении у Эзау. Так что отношения между двумя руководителями ядерных исследований вряд ли способствовали делу.

Как это не удивительно, но истинной движущей силой, вдохновителями уранового проекта в Германии оказались в ту пору вовсе не физики. В Лейпциге, Берлине и Гейдельберге физики все еще довоенными темпами вели интересующие их теоретические исследования. Лишь в Гамбурге группа физико-химиков, руководимая Паулем Хартеком, полностью отдавала силы осуществлению намеченных целей. Именно Хартек с его великолепной интуицией и блестящей экспериментаторской хваткой первым предложил послойную конфигурацию расположения урана и замедлителя в реакторе, именно он первым, за два с половиной года до Ферми, попытался построить атомный котел, именно Хартек в сотрудничестве с Суэссом разработал методы десятикратного увеличения производства тяжелой воды. И именно в гамбургской группе Грот и Хартек целый год напряженно трудились, стараясь приспособить процесс Клузиуса – Диккеля для разделения изотопов урана. И не кто иной, как Грот, удивив даже Хартека, радикально решил проблему повышения концентрации урана-235, предложив метод ультрацентрифугирования.

Первая ультрацентрифуга, построенная Хартеком и Гротом

И именно этой самой активной группе ученых, а особенно самому Хартеку, результаты встречи со Шпеером казались поистине катастрофическими. Разумеется, решение построить в Берлине бункер для монтажа первого атомного реактора следовало бы только приветствовать. Но остальные решения грозили отменой всех представленных ранее приоритетов и льгот на изготовление ультрацентрифуги как раз в тот момент, когда уже были осуществлены пробные эксперименты по разделению изотопов ксенона. Они закончились полным успехом, причём коэффициент разделения изотопов оказался практически равным предсказанному теорией. Теперь гамбургская лаборатория со дня на день собиралась начать центрифугирование шестифтористого урана.

26 июня, после того как Дибнер посетил Кель и Гамбург, чтобы обсудить новый метод разделения изотопов, Хартек направил в военное министерство письмо с просьбой не прекращать поддержки его работ. Вот как он доказывал необходимость и важность проводимых им в Гамбурге работ:

Как известно, создать урановый реактор можно двумя способами:

реактор типа I должен содержать природный уран и примерно пять тонн тяжёлой воды;

реактор типа II должен содержать металлический уран с повышенной концентрацией урана-235, благодаря чему общее количество необходимого урана снижается и одновременно снижается количество необходимой тяжелой воды или даже открывается возможность замены ее обычной. Немецкие исследователи до сих пор ориентировались на реакторы первого типа, в то время как американцы, вероятно, приняли за основу вторые. Только практика в состоянии ответить на вопрос, какой тип реакторов более перспективен. Но как бы то ни было, реакторы второго типа могут иметь значительно меньшие размеры, что, по-видимому, позволит применять их на военных транспортных средствах.

Кроме того, они более пригодны для производства взрывчатых веществ.

Далее Хартек приводил и причину отказа немецких атомщиков от создания реактора на обогащенном уране – считавшуюся непреодолимой трудность повышения концентрации урана-235. Однако результаты ультрацентрифугирования оказались столь обнадеживающими, что в конце своего послания в военное министерство Хартек категорически писал: «Мы обязаны все в большей и большей степени сосредоточивать усилия на втором способе».

В начале августа ротор ультрацентрифуги наконец заполнили шестифтористым ураном. В первой серии пусков концентрация урана-235 в среднем повышалась до 2,7 процента. А четыре дня спустя ультрацентрифуга, работая с более высокой скоростью, повышала концентрацию урана до 3,9 процента. Возможно, вследствие загрязнения проб газа степень обогащения оказалась меньше ожидавшейся, но самое главное – повышение концентрации урана-235 – стало фактом.

По расчетам Гейзенберга и его берлинских сотрудников, для создания реактора с обычной водой концентрацию урана-235 следовало повысить до 11 процентов. Значит, по крайней мере в принципе, все, что оставалось сделать, это – изготовить достаточное количество ультрацентрифуг и наладить ступенчатое обогащение урана.

Для упрощения Хартек предложил два существенных изменения в конструкции ультрацентрифуги. Мысль о них пришла к нему внезапно, в вагоне поезда, мчавшего его из Киля в Гамбург. Сперва Хартек подумал, что ротор ультрацентрифуги следовало бы разделить по длине на несколько камер таким образом, чтобы периферия одной из них соединилась с осью следующей. А эта мысль почти сразу же натолкнула его на вторую, еще более смелую идею: соединить трубопроводом две ультрацентрифуги и заставить их роторы вращаться с неравными скоростями, так чтобы перепад давлений между ультрацентрифугами непрерывно менялся. Тогда поток газа начнет колебаться между двумя роторами, а это в несколько раз увеличит возможную степень обогащения в системе всего лишь из двух ультрацентрифуг.

Докладывая Герингу об особой перспективности метода ультрацентрифугирования, Эзау счел необходимым отметить, что после завершения конструктивной разработки для удовлетворения нужд в уране-235 потребуется изготовить большую партию ультрацентрифуг. В октябре фирма, построившая ультрацентрифугу, согласилась внести конструктивные изменения, предложенные Хартеком. Последний уверял фирму, что теперь, после столь успешных испытаний, правительство наверняка сделает большой заказ.

Однако Эзау придерживался иного мнения и не проявлял особого желания довести все работы и исследования до логического завершения – до создания урановой бомбы. Примерно в то самое время, когда Хартек стремился наладить производство ультрацентрифуг, к отделу Эзау прикомандировали в качестве офицера связи профессора Хакселя из научно-исследовательского центра военно-морских сил. Однажды в разговоре с Хакселем Эзау бросил весьма многозначительную фразу, проливающую свет на самые сокровенные мысли. Смысл этой фразы сводился к тому, что, если до штаб-квартиры фюрера дойдет слух о возможности создать бомбу, Хакселю и всем его коллегам скорее всего придется провести за колючей проволокой остаток войны, иными словами, до тех пор, пока не будет сделана бомба. Эзау посоветовал Хакселю всегда делать упор на «урановую машину» как на конечную цель всего уранового проекта.

2

Гейзенберг не раз настаивал на количестве пяти тонн тяжелой воды как минимально необходимом для цепной реакции. К концу же 1942 года из Веморка в Германию поступило всего 800 килограммов тяжелой воды, то есть примерно шестая часть нужного количества. На повестку дня вновь был поставлен вопрос о производстве этого остродефицитного вещества в Германии. Его обсуждали в Берлине, на совещании с участием Дибнера, Беркеи, специалистов по тяжелой воде, а также Гейзенберга и Боте.

Совещание установило, что завод, основанный на процессе Клузиуса – Линде (под Мюнхеном уже сооружалась опытная установка), будет выпускать не более 200 килограммов тяжелой воды в год. Его производительность удастся поднять, если исходный водород окажется слегка обогащенным дейтерием. Но откуда могли немцы получать такой обогащенный водород? Это соображение говорило не в пользу завода Клузиуса – Линде. А Хартек вообще возражал против процесса Клузиуса – Линде, требовавшего чрезмерных энергетических затрат, мощных холодильных установок и исключительно чистого водорода. Однако, как это уже не раз случалось, его соображения не встретили сочувствия. И было решено послать на мощную гидростанцию в Мерано, в Тироле, комиссию специалистов, чтобы они на месте проверили концентрацию тяжелой воды в электролизных установках. Если бы она оказалась достаточной, производительность завода на процессе Клузиуса – Линде удалось бы поднять до полутора тонн в год.

Совещание констатировало, что «потребность в тяжелой воде, как и прежде, чрезвычайно остра», и, исходя из этого, необходимо приступить к разработке других возможных методов получения тяжелой воды, не дожидаясь результатов работы комиссии в Мерано.

Ганс Суэсс выехал на десять дней в Веморк и вместе с главным инженером завода тяжелой воды Вруном провел несколько экспериментов, стремясь выяснить влияние катализаторов на ход двойного процесса температурного обмена, который уже вводился на первых ступенях обогащения. К этому времени отношения между немецкими учеными и норвежскими инженерами внешне вполне наладились. Суэсс, Брун и второй веморкский инженер Альф Ларсен изготовили небольшой лабораторный аппарат и проводили на нем исследования различных катализаторов. Примерно через неделю вслед за Суэссом в Норвегию отправились Виртц и Беркеи. В Осло их встретили консул Шэпке и трое инженеров Норвежской гидроэлектрической компании Вослев, Эйде и Иохансен. А в Веморке к ним присоединился директор гидростанции. Здесь, в ее огромном заполненном ровным гулом здании, состоялось совещание о дальнейшем увеличении производства тяжелой воды. Участники сочли работы по усовершенствованию шестой ступени электролиза вполне успешными. Но до окончания было не близко. Работы продолжались еще в течение трех последующих месяцев Вруном и Суэссом; за эти месяцы они совместно составили несколько отчетов военному министерству о мерах по увеличению эффективности процесса и о различных катализаторах, испробованных на шестой ступени.

25 июля немецкие ученые побывали в Захейме и на месте ознакомились с состоянием дел на тамошнем заводе. Здесь уже ввели в действие новые электролизеры Пехкранца, и в скором времени ожидалось прибытие из Берлина еще двух. Была и другая приятная новость – соглашение, в соответствии с которым вся имеющаяся электроэнергия должна постоянно направляться на производство тяжелой воды. Это сочли особо отрадным, потому что в связи с различными задержками завод тяжелой воды в Веморке не справлялся с планом производства, и военные власти в Берлине и Осло единодушно считали жизненно важным строительство завода высокой концентрации в Захейме. В связи с этим Исследовательский департамент военного министерства Германии принял необходимые меры для обеспечения всеми дефицитными материалами строительства полного, с девятью ступенями электролиза, завода в Захейме. К числу наиболее дефицитных относились специальная сталь V2A, резина и асбест.

Через три дня после визита в Захейм директор Норвежской гидроэлектрической компании Н. Стефан-сон пообещал немцам «удерживать месячное производство тяжелой воды в количестве 125—130 килограммов, пока в реке будет оставаться должный уровень воды».

14 сентября была впервые пущена в эксплуатацию усовершенствованная аппаратура, в которую ввели технические изменения, позволяющие осуществить производство тяжелой воды на основе обменного процесса

Хартека – Суэсса. С ее пуском немецкие ученые могли с уверенностью ожидать в самом недалеком будущем увеличения производства тяжелой воды до 400 килограммов в месяц. Тем не менее в конце ноября Эзау доложил Герингу о подготовке производства тяжелой воды в самой Германии. По его словам, широкое производство удалось бы начать сразу же после окончания некоторых экспериментов на заводах в Лейне.

В те же самые месяцы, когда подготавливался резкий подъем производства тяжелой воды, немецкая промышленность решила задачу выпуска пластин из металлического сплавленного урана. Чтобы в конце концов провести эксперименты с котлом, содержащим достаточное количество урана, требовалось несколько тонн таких пластин. Контракт на приготовление сплавленного урана был заключен с заводом № 1 фирмы «Дегусса» во Франкфурте. Первый килограмм урана был направлен заводу специально для экспериментирования еще в январе. В середине мая поступили 100 килограммов, а к концу того же месяца еще 1000 килограммов. Сплавляли уран в вакуумных электрических печах, но все-таки качество слитков получалось очень низким: в них присутствовало много раковин и содержались вредные химические примеси.

Что же касается порошкового урана, то его выпуск в течение 1941 года колебался в соответствии с крайне нерегулярным в ту пору спросом. Так, завод на Гутлейтштрассе, где окись урана восстанавливалась до металла, мог ежемесячно давать до одной тонны продукта, однако за весь 1941 год, когда еще на промышленности совершенно не сказывались английские бомбардировки, завод изготовил всего 2460 килограммов урана. Установить, почему выпуск был столь низким, нелегко, тем более что для выполнения работ требовалось всего пять-шесть человек, а исходного сырья было хоть отбавляй. Но какова бы ни была причина, нехватка металлического урана уже сама по себе могла замедлить выполнение атомного проекта[22]22
  Вот цифры производства металлического урана в Германии («Дегусса», Франкфурт)
  1)год – 280,6 килограмма (в лаборатории)
  2)» 2459,8 » (на заводе)
  3)» 5601,7 » »
  4)» 3762,1 » »
  5)» 710,8 » »
  В 1944 году Фирма начала производство металлического урана в Грюнау (декабрь 1944 года – 224 килограмма, январь 194о года -376 килограммов, февраль – 286 килограммов).


[Закрыть].

И тем удивительнее, что, несмотря на далеко не полное использование производственных мощностей франкфуртского завода, «Дегусса» в начале 1942 года начала строительство второго, идентичного первому, завода в Грюнау, под Берлином, причем строительству был присвоен исключительно высокий приоритет. В то же время «Дегусса» испытывала очень большие трудности при изготовлении урановых слитков, дела на франкфуртском заводе, как уже говорилось, шли плохо, и Гейзенберг с Дёппелем испытывали острую нехватку урановых слитков. А впоследствии, когда интерес и внимание властей к атомному проекту остыли, фирме становилось все труднее снабжать оба своих завода необходимым оборудованием и запасными частями. И уже после 1942 года нехватка вакуумных насосов, меди для трансформаторов и некоторых других материалов и оборудования начала сказываться – производство металлического урана стало уменьшаться с каждым годом.

3

С тех пор как в 1941 году поступили первые сведения об увеличении поставок тяжелой воды в Германию, британская разведка следила за немецкими атомными работами со все возрастающей тревогой. Самые надежные, самые достоверные данные по-прежнему поступали из Норвегии. Они попадали прямо на стол к командэру Уэлшу, а от него – в лондонскую штаб-квартиру «Тьюб эллойз» к Майклу Перрину. Но и в Берлине был очень надежный человек, один из ведущих немецких ученых, имя которого уже встречалось на страницах этой книги. От него, правда изредка, тоже поступала исключительно ценная информация.

Примерно в то же самое время, когда Шпеер, докладывая Гитлеру о делах, счел возможным лишь очень кратко сообщить о немецком атомном проекте, британский кабинет министров получил сведения, содержащие такие подробности, которые ясно говорили о том, что немцы не сидят сложа руки. Уоллес Аккерс, непосредственный начальник Перрина по «Тыобэллойз» известил научного советника Черчилля лорда Черуэлла о письме, направленном из Упсала в Англию одним шведским физиком-теоретиком, сообщавшим о широких исследованиях, проводимых под руководством Гейзенберга и направленных на осуществление цепной реакции расщепления атомов, особенно урана-235. По мнению шведского ученого, последствия этих исследований недопустимо недооценивать.

Хардангерское плато и район Веморка

А весной 1942 года Интеллидженс сервис удалось установить прямую связь с Рьюканом. В середине марта одному из самых лучших агентов в Норвегии и небольшой группе добровольцев удалось захватить каботажный пароход и добраться на нем до Абердина. Среди бежавших находился Эйнар Скиннарланд. Этот человек стал сущей находкой для разведки. Он жаждал бороться с немцами и, что в данном случае было не менее ценным, оказался жителем Рьюкана. Чтобы никто не успел обратить внимание на его отсутствие, требовалось как можно скорее переправить Скиннарланда назад. Он стремительно прошел обучение на специальных курсах, затем профессор, а к тому времени майор Тронстад кратко проинструктировал Скиннарланда, и уже ранним утром 29 марта его сбросили с парашютом в Норвегии. В Англии Скиннарланд пробыл всего одиннадцать дней, и никто из жителей Рьюкана не заметил его отсутствия.

Вскоре Скиннарланд через Швецию сообщил об установлении прямого контакта с некоторыми техниками завода тяжелой воды и его главным инженером Йомаром Вруном. Теперь Лондон достоверно знал, какое важное значение придают немцы увеличению производства тяжелой воды.

Новые сведения поступили в Англию после того, как в Рьюкане побывал Суэсс. По просьбе Тронстада Брун добыл исключительно ценную информацию – чертежи и фотографии завода высокой концентрации, а также технические подробности способа увеличения производства тяжелой воды. Все эти материалы получил у Бруна житель Рьюкана доктор д'Арси Шепард. Он переснял их на микропленку, вложил в тюбик зубной пасты и со специальным курьером переправил через Швецию в Англию.

Ныне, однако, трудно правильно сказать, насколько точно первоначальные разведывательные данные отражали истинное положение дел. Быть может, они несколько переоценивались. Так, в 1944 году Пауль Хартек считал, что «меры по предупреждению саботажа, принятые на заводе, подчинение завода военным инстанциям и то давление, которое они оказывали с целью ускорения работ, привели к тому, что норвежцы переоценили важность производства SH.200 для военных целей». Но Брун знал кое-что еще, его настораживала не только усиленная охрана завода и повышенный интерес немецких военных к его продукции; как-то раз

Суэсс в присутствии Бруна неосторожно упомянул о патенте, полученном профессором Жолио. Для физика Бруна этого оказалось вполне достаточно, чтобы понять истинные цели немецких ученых и то, почему они с таким упорством добивались увеличения производства тяжелой воды. Правда, затем Суэсс попытался уверить Бруна в исключительно мирном характере планов рейха в области атомных исследований, в их направленности лишь на послевоенное экономическое развитие Германии; Суэсс говорил, что проводимые ими работы принесут плоды лишь через много лет. Брун не поверил Суэссу и незамедлительно передал в Лондон о разговоре со своим немецким коллегой.

В это же время в Чикаго группа Ферми завершила основные расчеты эффективного сечения, необходимые для окончательного изготовления уран-графитового реактора решетчатого типа. Еще в декабре 1941 года,_ построив и испытав за короткий срок несколько опытных моделей котла, группа создала образец столь близкий к критическому, что, по мнению Ферми, цепная реакция в нем не возникла лишь из-за недостаточной чистоты использованных при изготовлении материалов. В марте 1942 года доктор Ваневар Буш в докладе президенту перечислил шесть способов получения атомной энергии; четыре из них были основаны на обогащении природной смеси изотопов урана ураном-235: методом центрифугирования (в Германии им занимался Грот), термодиффузии (Клузиус и Флейшманн), электромагнитного разделения (Арденне, Звальд, Вальхер), газовой диффузии сквозь пористую перегородку (метод Густава Герца), а два метода основывались на получении плутония в котле с графитовым или тяжеловодным замедлителем.

Как мы уже знаем, немецкие физики неизменно старались увильнуть, уклониться от прямого ответа на вопрос о возможности создать атомное оружие в обозримые сроки. В отличие от них американцы почти с самого начала повели твердую и последовательную линию. Так, докладывая 17 июня Рузвельту, Буш указал, что при благоприятных условиях атомное оружие можно создать еще до окончания войны и тем самым повлиять на ее исход, И не прошло даже месяца, как было принято решение строить в США завод электромагнитного разделения, а в Англии – опытную установку, основанную на методе Герца. Правительство США приняло меры для приобретения 350 тонн урана и выдало заказы на очистку и получение порошка металлического урана. И еще задолго до того, как урановый котел удалось довести до критических условий, в Аргоннском лесу, под Чикаго, начались работы по сооружению атомного реактора. Кроме того, по просьбе англичан США подписали контракт на сооружение завода тяжелой воды в Трейле, в Британской Колумбии. Этот завод строился на случай, если графит не оправдает себя в качестве замедлителя. К концу июля 1942 года для строительства основного завода по разделению изотопов был подыскан и участок земли в Окридже, штат Теннесси. Все было подготовлено к покупке восьмидесяти тысяч акров и дожидались лишь первых результатов экспериментов Ферми на атомном реакторе в Чикаго.

Таким образом, ведущее положение, которое немецкие физики занимали в 1940 и 1941 годах, довольно быстро сводилось на нет работами в Америке. Не стоит, однако, забывать, что в ту пору еще никому не удалось доказать на опыте возможность создания уранового котла с самоподдерживающейся цепной реакцией; к тому же под контролем немцев по-прежнему оставался единственный в мире завод тяжелой воды.

4

А в Лондоне продолжали скапливаться все новые и новые разведывательные данные. Картина немецких атомных исследований постепенно все более прояснялась. В июле британский военный кабинет указал объединенному командованию на срочную необходимость военной операции против завода тяжелой воды в Веморке. Однако возможность уничтожения завода с воздуха была решительно отвергнута майором Тронстадом, который не хотел подвергать риску мирных жителей. Ведь если бы хоть одна из бомб случайно попала в резервуары с жидким аммиаком, многие из них погибли бы. Этот аргумент оказался решающим, и объединенное командование обратилось за помощью и советом к начальнику штаба специальных операций. Норвежский отдел штаба сообщил, что им уже подготовлена диверсионная группа, в составе которой имеется очень опытный радист. Группу забросят в Норвегию, как только создадутся благоприятные условия. Ее участники устроят базовый лагерь на пустынном Хардангерском плато, примерно в тридцати милях к северо-западу от Рьюкана. Группа эта и была передана в распоряжение объединенного командования.

Кроме нее объединенное командование решило забросить на планерах десант инженерных войск из Первой воздушной дивизии. Им предстояло высадиться неподалеку от озера Мёсватан, питающего водой гидростанцию в Веморке, сгруппироваться на шоссе, проходящем по плато к Рьюкану, и в полной военной форме атаковать завод в Веморке. Взорвав завод, они должны были попытаться уйти в Швецию. Операции было дано без всякого умысла название «Новичок», но позднее оно приобрело трагический смысл. Операция была задумана плохо и плохо разработана. И норвежский отдел штаба специальных операций немедленно раскритиковал ее. Но офицеры из штаба объединенного командования, разработавшие «Новичка», имели больший вес, чем работники норвежского отдела штаба специальных операций; к их критике не прислушались, и решение доставить десант на двух буксируемых планерах осталось в силе. Между тем планерам, загруженным людьми и большим количеством взрывчатки, предстояло приземлиться не на ровном летном поле, а на Хардангерском плато, усеянном огромными валунами, изрезанном трещинами, окруженном опасными горными цепями, особенно опасными потому, что небо над плато редко бывает ясным, а воздух – спокойным. Пожалуй единственным аргументом в пользу «Новичка» было то, что в случае удачи войну против немецкой атомной бомбы можно будет выиграть одним внезапным ударом, после которого десантникам удастся быстро отойти.

Все же с проведением «Новичка» не спешили. И только когда в сентябре разведка получила сведения о ежемесячной отправке в Германию 130 килограммов тяжелой воды, а американский генерал Гровс рекомендовал либо разбомбить завод в Веморке, либо заслать туда диверсантов, «Новичку» был дан ход.