Текст книги "Вирусный флигель"

Автор книги: Дэвид Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Полностью пропало содержание всех восемнадцати бачков – почти полтонны тяжелой воды. И, не говоря уже о времени, необходимом для капитального ремонта, требовались многие недели непрерывной работы завода, чтобы заново провести электролиз во всех девяти ступенях и заполнить бачки. А на то, чтобы из аппаратов снова пошла чистая тяжелая вода, требовались месяцы. Словом, можно без преувеличения сказать, что взрыв затормозил немецкие ядерные исследования на несколько месяцев. Наверстать столь длительную задержку немецким ученым уже не удалось.

Пока десантники взбирались по горному склону, они все еще могли видеть, как прожекторы, установленные на крыше завода, обшаривают дорогу, могли видеть вспышки ручных фонарей немецких солдат, посланных вдогонку по полотну железной дороги. Здесь, на этом полотне, еще хорошо были видны пятна крови Рёнеберга, и немцы не могли не заметить их.

Ветер крепчал. Десантники достали из тайника лыжи и припасы. Пришла пора расстаться. Первым покинул группу Хельберг, ему нужно было, как и прежде, действовать в районе Рьюкана. Остальные той же ночью добрались до одной из базовых хижин. К счастью, они успели сделать это до того, как буря разыгралась по-настоящему. Она бушевала двое суток. Только на третьи сутки она стихла, и десантники двинулись дальше, на озеро Скрикен. Отсюда пятеро участников оде-рации «Ганнерсайд» отправились в двухсотпятидесятикилометровый путь к Швеции. Все они в конце концов благополучно прибыли в Англию. Поулссон перебрался в Осло, а Хаукелид и Кьелструп остались для связи с радистами. Через неделю в Лондоне получили шифрованную радиотелеграмму – первое достоверное известие о происшедшем:

Установка высокой концентрации в Веморке полностью разрушена в ночь с 27-го на 28-е, «Ганнерсайд» направились в Швецию. Привет.

На следующее утро после диверсии в Веморк прибыл генерал Фалькенхорст. Его сопровождал местный уполномоченный службы безопасности Муггенталлер. Был проведен тщательный допрос всех находившихся в момент взрыва на станции. Но при всем желании они не сумели бы сообщить никаких подробностей, облегчающих поиски диверсантов. Однако теперь немцы уже не сомневались, что к делу причастен предшественник Ларсена доктор Брун. В связи со взрывом арестовали примерно пятьдесят человек. Их неоднократно допрашивали, но и они не сообщили ничего, что могло бы пролить свет на диверсию.

Обследовав организацию охраны, Фалькенхорст пришел в бешенство. Он дошел до того, что приказал выстроить гарнизон и в присутствии норвежцев всячески ругал офицеров и солдат. Об операции же он сказал, что «это был самый замечательный диверсионный акт, который ему когда-либо приходилось видеть»[31]31
  Эти слова дошли до штаба специальных операций и доставили там немало удовольствия.


[Закрыть]. Инспекторская поездка Фалькенхорста, как нередко бывает в таких случаях, окончилась комическим эпизодом, еще более разъярившим его. Перед отъездом Фалькенхорст попросил включить мощную систему прожекторов, установленных на станции, но ни один из офицеров охраны не знал, как это делается.

Генерал Редиесс, глава тайной полиции в Норвегии, в своем донесении сообщал в Берлин кое-какие подробности:

В ночь с 27 на 28 февраля 1943 года, примерно в 1 час 15 минут пополуночи, в Веморке, под Рьюканом, была разрушена взрывом установка, имеющая важное значение для экономики военного времени. Атаку произвели трое человек, одетых в серо-зеленую форму.

По предположениям Редиесса, диверсия явилась совместной операцией британской Интеллидженс сервис и норвежского подполья. Расследование показало, что диверсанты проникли на завод, разрубив цепь на запоре главных ворот, и незаметно для часовых и норвежских сторожей прошли дальше. «На основании вещественных доказательств, оставленных преступниками, можно предполагать, что они были засланы из Британии. Тайная полиция продолжает изучать дело», – докладывал Редиесс.

Взрыв побудил немцев принять в Рьюкане дополнительные жесткие меры. До конца войны там не работала телефонная станция и никому не разрешалось выезжать из Рьюкана по железной дороге. Город перевели на военное положение, установили комендантский час; после одиннадцати вечера выходить на улицу запрещалось. На дорогах ввели новые контрольные посты, еще более усилили минные заграждения вокруг электростанции. К тому же немцы считали весьма вероятной возможность нападения с воздуха. Они разместили в районе гидростанции множество дымовых генераторов, а водонапорный трубопровод, спускавшийся к станции с вершины горы, замаскировали восемью сотнями искусственных деревьев. Они учли также успешную атаку королевской авиации на плотины в Руре, совершенную за несколько недель до нападения на завод высокой концентрации; вокруг плотины в Мёсватане они разместили аэростаты воздушного заграждения, расставили противоторпедные сети.

Все же сравнительно скоро немцам удалось достоверно узнать, что десантников видели на Хардангерском плато. Эти сведения поступили от норвежского рыбака, видевшего неподалеку от одного из охотничьих домиков «шестерых человек в форме», вероятно, сброшенных с английского самолета.

На Хардангерское плато бросили целую армию: части немецкой пехоты, части дивизии СС «Германии», немецкую и норвежскую военную полицию, норвежскую «Гирд». Наверное, у немцев создалось впечатление, что плато наводнено партизанами. И они решили раз и навсегда очистить плато. Десять дней, с 24 марта по 2 апреля, плато было оцеплено и его несколько раз прочесывали из конца в конец. В операции участвовало почти десять тысяч человек. Во время прочесывания солдаты обыскали все охотничьи убежища, все хижины, они забирали из них все, что там попадалось. Те же домики, где находили оружие и взрывчатку, сжигали дотла. В Южной Норвегии быстро распространились слухи о десанте из восьмисот английских парашютистов, якобы сброшенном на плато, о жестоком сражении с немецкими войсками безопасности, которыми командовал сам генерал Редиесс; немцев будто бы жестоко потрепали в сражении, и находились очевидцы, видевшие множество раненых немцев. А агентство печати в Осло, находившееся под контролем немцев, так объясняло проводимую операцию: «Уже давно ходили слухи, что в горном районе расположена база британских парашютистов, откуда они организуют диверсионные вылазки на близлежащие промышленные объекты».

На самом же деле на плато никого не нашли. Ни единого человека не попалось десятитысячному войску.

Правда, одному из десантников все же пришлось повстречаться с немцами. Но окончилась эта встреча столь же курьезно и даже анекдотично, как и вся немецкая операция. Когда солдаты подходили к домику, указанному рыбаком, они увидели одинокого лыжника. Но он уже был почти вне пределов досягаемости. Вот строки из донесения генерала Редиесса в Берлин:

Пулеметчик патрульной команды, вооруженный лишь пистолетом среднего калибра, все же сумел настигнуть его и вступить в перестрелку на расстоянии всего тридцати шагов.

И действительно, между пулеметчиком и норвежцем произошло нечто вроде дуэли: они встретились один на один, никого не было вокруг, они сблизились настолько, что каждый отлично различал лицо врага.

Человеком, которого преследовал немецкий солдат, был Клаус Хельберг. В очередном отчете в штаб специальных операций он несколько иначе, чем Редиесс, рассказал, как 25 марта неожиданно встретился с тремя немцами. Он увидел их едва ли дальше чем за полтораста шагов. Что есть силы Хельберг пустился от них на лыжах. Почти два часа он уходил от преследователей, но один из немцев упорно шел за ним, и Хельберг понял, что тот рано или поздно настигнет его.

…Я повернулся, выхватил пистолет и сделал один выстрел из моего кольта тридцать второго калибра. К своей радости, я увидел, что немец вооружен только «люгером». Тогда я сообразил, что при таком расстоянии проиграет тот, кто первым расстреляет всю обойму. И решил не стрелять. Я встал неподвижно, как мишень; когда расстояние между нами сократилось шагов до шестидесяти, немец разрядил в меня всю обойму и сразу же повернул обратно. Я выстрелил ему вслед. Он зашатался и вскоре остановился, повиснув на своих лыжных палках.

В донесении Редиесса конец встречи описан куда более драматично; по словам генерала, преследуемый был вооружен значительно лучше преследователя и принудил последнего отступить.

Хельбергу удалось скрыться в наступивших сумерках. И это был единственный раз, когда немцам пришлось видеть одного из тех, кто уничтожил завод тяжелой воды.

Через Стокгольм известия о взрыве в Веморке попали и на страницы английских газет. Они сообщали о нем «как об одной из исключительно важных и успешных операций, когда-либо осуществленных диверсионными группами союзников на протяжении войны», А газета «Тайме» даже указала, какого рода объект был уничтожен – оборудование завода тяжелой воды, «по-видимому, предназначенной для военной промышленности». Эти явно неосторожные слова были, однако, помещены только в самом нервом выпуске, из всех более поздних их исключили. В другой английской газете поместили даже такой комментарий: «Многие ученые связали свои надежды с производством «секретного» оружия, основанного на использовании тяжелой воды; этим оружием должно явиться взрывчатое вещество невиданной силы».

В отличие от злосчастной операции «Новичок», «Ганнерсайд» увенчалась замечательным успехом. При ее выполнении не пострадал ни один человек, а полное разрушение завода высокой концентрации не повлекло за собой повреждения остального оборудования станции, что было жизненно важно для норвежской экономики.

Сразу же после получения донесений о диверсии штаб специальных операций составил подробный отчет. Его передали Черчиллю. Премьер-министр ознакомился с ним 14 апреля и написал на полях: Чем наградить этих героев?

Лейтенанты Рёнеберг и Поулссон были награждены орденом «За боевое отличие», а остальные члены группы получили военные медали или кресты. Кроме них награду получил и доктор Йомар Брун. В совершенно секретном рескрипте ему присвоили звание почетного офицера ордена Британской империи[32]32
  Такие же награды получили полковник Уилсон и майор Тронстад.


[Закрыть].

По оценкам английских экспертов, немцы могли бы возместить ущерб не скорее чем через два года. Однако американцы приняли оценку с оговорками. Как выяснилось, при взрыве было потеряно около тонны тяжелой воды с концентрацией от 10,5 до 99,3 процентов, что эквивалентно 350 килограммам чистой тяжелой воды. Результаты диверсии усугублялись тем, что перед самым взрывом на заводе были завершены работы по модернизации и расширению; производство намечали повысить до 150 килограммов, а в следующем месяце – до 200 килограммов. Однако надежды немецких ученых не сбылись. Весь март пришлось потратить на ремонт оборудования. Главный инженер Альф Ларсен всячески старался увильнуть от работы под предлогом необходимости построить более вместительное помещение для нового завода высокой концентрации.

Чтобы ускорить работы, из Берлина командировали в Веморк доктора Беркеи. Это, однако, не очень помогло. Завод пустили вновь лишь 17 апреля, а тяжелая вода пошла из последней ступени только через несколько месяцев.

Неожиданный результат

1

Потеря завода высокой концентрации явилась первым явным препятствием для немецких ученых. Что же касается всех областей исследований, не связанных с использованием тяжелой воды, то здесь к концу 1942 года им удалось добиться серьезных успехов: они разработали эксперимент с атомным реактором средних размеров; с весьма реалистических позиций рассмотрели технические трудности, которые могут возникнуть при работе реактора, а в промышленности за это же время сумели создать достаточные для производства и обработки урана производственные мощности. В то время работы, непосредственно направленные на разработку атомной взрывчатки, по существу не велись. Однако в Вене и некоторых других городах небольшие исследовательские группы выполняли измерения важнейших ядерных констант, в частности эффективного сечения урана-235 для быстрых нейтронов. Измерения такого рода имели существенное значение для изготовления атомной бомбы.

Но доверие к проекту в целом, разумеется, сильно зависело от конкретных успехов в области создания атомного реактора. И теперь, надолго лишившись пот ставок тяжелой воды из Норвегии, немецкие ученые впервые ясно поняли, какую сами себе вырыли яму, всецело положившись на завод тяжелой воды в Норвегии. Во время многочисленных поездок на север немецкие ученые постоянно тешили себя заманчивой перспективой регулярного снабжения тяжелой водой. А когда закончилась модернизация завода, они рассчитывали получать по четыре тонны в год. В середине ноября Виртц, вернувшись из поездки в Норвегию, сообщил о подготовке завода в Захейме, поставки воды с которого должны были начаться примерно через одиннадцать месяцев.

К концу ноября он же объездил почти всю оккупированную часть Европы в поисках новых возможных источников снабжения тяжелой водой. Он пришел к выводу, что помимо Веморка имеются лишь два заслуживающих внимания гидроэлектролизных завода, оба принадлежащие итальянскому концерну «Монтека-тини». Один неподалеку от Мерано, а другой в Котроне. На этих заводах электролитические процессы не столь благоприятствовали получению тяжелой воды, а их общая мощность составляла 68 тысяч киловатт, то есть вдвое уступала мощности завода в Веморке.

Хартек рекомендовал военному министерству послать инкогнито двух или трех физиков из Исследовательской группы, чтобы они на месте ознакомились с делом и сравнили эффективность применяемого в Мерано процесса Фаузера с эффективностью электролизеров Пехкранца, установленных в Веморке. По замыслу Хартека, на заводах Италии концентрацию тяжелой воды следовало повышать всего лишь до одного процента, а затем вывозить полупродукт в Германию и здесь, на месте, получать тяжелую воду. Это предложение сулило куда более существенную экономию, чем может показаться с первого взгляда. Весной 1943 года Хартек и Эзау лично посетили завод в Мерано; но уже тогда Хартек начал чувствовать скептицизм Эзау по отношению к будущему немецкого уранового проекта.

Военное министерство в ту пору перещеголяло Эзау. В марте оно полностью отказалось от работ в области атомной энергии и даже не пожелало выделить обещанные начальником Департамента армейского вооружения генералом Леебом два миллиона марок для финансирования ядерных исследований в текущем финансовом году. Исследовательскую группу Дибнера передали в ведение Эзау. Правда, ей разрешалось остаться в Готтове и пользоваться лабораториями. Дибнер и Беркеи переселили свои конторы из здания Департамента армейского вооружения на Харденбергштрассе 10 в Национальное бюро стандартов, к Эзау. Теперь их непосредственным начальником оказался весьма посредственный специалист доктор Бойте, возглавлявший радиологический отдел Национального бюро стандартов.

Все же атомный проект не бросили на произвол судьбы. Имперскому исследовательскому совету предложили изыскать средства для финансирования. Совет поручил Эзау составить смету на общую сумму в два миллиона марок[33]33
  Вот как распределил Эзау эти деньги на 1943—1944 финансовый год:
  Эксперименты с урановыми реакторами, начальная стоимость производства металлического урана . 40 ООО
  Тяжелая вода, первоначальная стоимость опытного завода тяжелой воды в Германии...... 560 ООО
  Разделение изотопов урана, первоначальная стоимость изготовления десяти двойных ультрацентрифуг ................. 600 ООО
  Исследования в области люминесцентных составов для ВВС................ 40 000
  Исследования в области радиационной защиты . . 70 000 Стоимость высоковольтных источников нейтронов . 50 000
  Химия урана и коррозионная защита 80 000
  Непредвиденные расходы и разное ....... 200 000


[Закрыть], и вскоре ее утвердил Геринг.

Самая значительная статья расходов в бюджете Эзау предусматривала изготовление десяти двойных ультрацентрифуг. Первые эксперименты с «пульсирующим потоком» удалось провести в Киле еще в середине января. Правда, тогда производилось разделение изотопов все того же ксенона, а не шестифтористого урана. Последний был впервые введен в ультрацентрифугу 2 марта и сразу же удалось получить прекрасный результат: концентрация урана-235 повысилась до 7 процентов. Это достижение позволило гамбургской группе уже через восемь дней официально ходатайствовать перед военным министерством о начале серийного выпуска ультрацентрифуг и о снабжении необходимыми деталями и материалами. Поскольку ходатайство поступило почти сразу после новости о разрушении завода тяжелой воды, оно было удовлетворено без всякой волокиты.

Как мы помним", завод в Веморке восстановили только к 17 апреля. На созванном вскоре совещании Эзау поспешил заверить участников в быстрой ликвидации последствий прекращения снабжения тяжелой водой. Он сообщил также о близкой! завершении строительства еще двух небольших заводов в Норвегии – в Захейме и Нотоддене. Однако тут же добавил:

«Исходя из существующих в Норвегии условий, мы обязаны учитывать возможность новых диверсий, несмотря на любые меры безопасности. Поэтому на заводах «Лейна» строится такая же, как и в Веморке, установка высокой концентрации. Работы по ее завершению близятся к концу. Если завод в Веморке вновь выйдет из строя, то на заводах «Лейна» можно будет получать тяжелую воду, используя слабообогащенную воду из Норвегии».

Эзау не исключал также возможности полного разрушения электролизного завода в Веморке. Чтобы и на этот случай полностью обеспечить завод «Лейна» сырьем, немцы, как и предлагал Хартек, вступили в секретные переговоры о получении исходного продукта с завода в Мерано. «Как бы ни складывались обстоятельства, – обещал Эзау, – мы будем располагать тяжелой водой в нужных для наших экспериментов количествах».

Выступление Эзау оказалось неоправданно оптимистичным. Возможно, его уверенность и явилась причиной того, что в течение всего 1943 года так и не был сделан окончательный выбор одного из четырех возможных способов массового изготовления исходного продукта – слабообогащенной воды. А в 1944 году, когда Эзау ушел в отставку, стало слишком поздно.

Проводя в Лейпциге эксперимент L-IV, Гейзенберг и Дёппель волей-неволей вынуждены были для разделения слоев урана и тяжелой воды воспользоваться алюминиевыми сферическими перегородками. Хотя толщина перегородок была сравнительно невелика, они все же оказывали влияние на результаты эксперимента. Избавиться от перегородок и всяких других конструкций для закрепления урановых элементов первым сумел Дибнер. В это время он уже работал у Эзау. Еще в 1942 году на завод фирмы «Дегусса» во Франкфурте для переработки в слитки поступила примерно тонна урана. Дибнер пытался заказать для своих экспериментов урановые кубики. Но на заводе из металлического урана изготавливали пластины толщиной в один сантиметр, предназначенные специально для берлинских экспериментов группы Гейзенберга. Возможности Дибнера были куда скромнее, чем у Гейзенберга и его сотрудников, а потому он был доволен уже тем, что ему удалось получить урановые пластины. Наивыгоднейшими (исходя из теоретических соображений) оказались бы урановые кубики с размером ребра 6,5 сантиметра. Однако из пластин размером 19 на 11 сантиметров Дибнеру ради экономии материала пришлось делать кубики с размером ребра 5 сантиметров.

Дибнер уже привык работать на остатках и отходах материалов, заказанных другими, и воспринимал связанные с этим неудобства философски. То, чего он не мог добиться вследствие своего небольшого влияния, он восполнял экспериментаторским дарованием. Так, чтобы избежать применения для поддерживающих конструкций алюминия или подобных ему материалов, он решил воспользоваться льдом из тяжелой воды. Этот необычный и многообещающий эксперимент он проводил в лаборатории низких температур Института технической химии. Общий вес кубиков урана в экспериментальном реакторе на тяжелом льде составил 232 килограмма, а вес тяжелого льда—210 килограммов. Тяжелый лед с вмороженными в него кубиками урана поместили в шар из парафина диаметром 75 сантиметров.

Эксперимент оказался крайне сложным. Пожалуй, если бы его авторы смогли заранее представить себе ожидающие их трудности, они избрали бы другой путь. Правда, трудности имели чисто технический характер. Так, пришлось поддерживать реактор при температуре 12 градусов ниже нуля; кроме того, в ходе опыта невозможно было менять взаимное расположение вмороженных в тяжелый лед кубиков, а это не позволяло найти наиболее выгодную конфигурацию. Однако эксперимент был поставлен не напрасно: коэффициент умножения нейтронов в реакторе с тяжелым льдом оказался самым высоким из достигнутых к тому времени в Германии и, в частности, значительно превосходил достигнутое в ходе эксперимента L-IV. Даже сам Дибнер и его сотрудники были приятно удивлены «крайне благоприятными и неожиданными результатами», особенно учитывая весьма скромные размеры реактора. Из этого эксперимента следовал очень важный и вполне очевидный вывод: решетка из кубиков металлического урана ничуть не уступает, а скорее всего превосходит по эффективности конструкцию с послойным расположением урана и замедлителя.

Результат оказался настолько ободряющим, что опыты решено было продолжать и выяснить, как при прочих равных условиях коэффициент размножения нейтронов зависит от размеров реактора. В первом из двух новых экспериментов размеры реактора планировалось оставить прежними, но использовать не тяжелый лед, а тяжелую воду при нормальной температуре; в следующем эксперименте размеры реактора намечалось увеличить вдвое. Группе Дибнера удалось создать исключительно легкую конструкцию закрепления урановых кубиков. Гирлянды кубиков были подвешены и закреплены в контейнерах на тонких проволоках из специального сплава. Новый эксперимент рассеял последние сомнения. Дибнер писал: «Увеличение реактора неизбежно поведет к возникновению в нем критических условий. Остается лишь выяснить, каково необходимое для этого количество урана и тяжелой воды».

Профессор Гейзенберг воспринял известия об успехах Дибнера без особого энтузиазма. Более того, на конференции, собравшейся через несколько дней после завершения экспериментов на реакторе с тяжелым льдом, Гейзенберг не преминул подчеркнуть принципиальную важность лейпцигских экспериментов, проведенных им и Дёппелем. А о реакторе Дибнера отозвался весьма прохладно, охарактеризовав его как «несколько усовершенствованный вариант лейпцигского реактора, показавший аналогичные результаты». Он ни словом не обмолвился о чрезвычайно важном конструктивном отличии реактора Дибнера и не выразил никакого желания воспользоваться новым конструктивным решением в большом экспериментальном реакторе. Такой реактор готовился совместно двумя институтами – берлинским и гейдельбергским. Реактор должны были закончить летом, и для конструктивных изменений еще оставалось время. Но во имя логичности, стройности и последовательности разработок и исследований урановые элементы решили оставить прежними – в форме пластин.

К тому же Гейзенберг вновь утвердился в своем прежнем мнении, что при возникновении в реакторе критических условий в нем автоматически установится и тепловое равновесие. Ныне хорошо известно, что, если не предусмотреть в реакторе специальных регулирующих устройств, последствия окажутся весьма печальными.

Упомянутое выступление Гейзенберга состоялось 6 мая 1943 года на конференции, организованной Германской академией воздухоплавания. Ученые с большим уважением относились к ней, но правительство едва мирилось с ее существованием. Так, всего лишь за месяц до конференции в стенах академии президент Физического общества Карл Рамзауэр резко критиковал правительство за неспособность руководить физическими исследованиями в условиях войны.

И не удивительно, что, когда Академия пригласила на конференцию ведущих ядерных физиков, чтобы те смогли обменяться информацией о новейших результатах, официальный глава ядерщиков Эзау всячески старался отказаться. А власти попытались воспрепятствовать конференции. Фельдмаршал Мильх созвал на тот же день аналогичную конференцию в Берлине. Разумеется, в подобных условиях трудно было ожидать, что на конференции в Академии воздухоплавания окажется много участников, особенно из числа важных лиц.

Как и на прошлых конференциях, Ган в своем докладе весьма общо говорил о расщеплении атома и роли атомной энергии в будущем. Профессор Клузиус дал обзор различных методов разделения изотопов урана. А Боте доложил об успехах в области конструирования циклотронов и бетатронов в Германии. Никто из них не упомянул об атомной взрывчатке.

Только Гейсенберг, как и раньше, уделил ей особое внимание. И на этой конференции его выступление носило популярный характер: он объяснял, какие процессы происходят при атомном взрыве; желая более наглядно показать, что произойдет, если удастся выделить «достаточно большое количество чистого урана-235», даже дополнил свое выступление демонстрацией диапозитивов. Он говорил, что взрыв произойдет за долю секунды. За это время расщепится основная масса урана и выделится гигантская энергия. В связи с этим Гейзенберг особенно подчеркнул чрезвычайную ценность опытов с ультрацентрифугами.

Конференция не оправдала надежд ее организаторов – почти никто из тех, от кого зависело дальнейшее содействие атомному проекту, не посетил ее.

Доктор Адольф Беумкер, президент Академии, подготовил совершенно секретное печатное издание трудов конференции для ознакомления отсутствовавших с ее материалами. Труды представляли собой брошюру в восемьдесят страниц, снабженную прекрасными фотографиями и диаграммами, в ней содержались самые новые сведения. Когда о брошюре узнали в Имперском исследовательском совете и в министерстве снабжения, началась паника. Дело дошло до Шпеера, и он приказал уничтожить весь тираж.

К весне 1943 года стало ясно, насколько бесплодной оказалась реорганизация Имперского исследовательского совета. Она ничем не способствовала исследованиям и разработкам военного характера. Надо сказать, что отношение большинства немецких ученых к войне вообще оставалось довольно противоречивым; многие к тому же избегали вступать в тесные отношения с нацистской партией, а их вклад в военные усилия Германии значительно уступал вкладу ученых в других странах. Быть физиком в нацистской Германии оказалось нелегко. И не только в силу плохой организации науки. Не менее важным являлось то, что в создании большинства новейших фундаментальных теорий видная роль принадлежала физикам-евреям, а потому эти теории считались в Германии «упадочническими». И не раз собирались конференции и совещания немецких физиков специально для того, чтобы найти хоть какую-то возможность пользоваться теориями Эйнштейна, очистив их от самого Эйнштейна. Со стороны это может показаться бредовым занятием, но ведь немецким физикам ничего иного не оставалось делать: они не могли разрабатывать вопросов ядерной физики, не прибегая к специальной теории относительности Эйнштейна. Но даже ее упоминание вызывало протесты со стороны нацистской партии.

Некоторые ученые, подобно Вайцзеккеру, сыну высокопоставленного дипломата, искали компромисса с партией, другие, подобно отважному Максу Лауэ, не страшились высказывать истинные свои мысли. Так случилось на одной из лекций, прочитанных Лауэ в Швеции. После нее Менцель резко напал на Лауэ за то, что тот не пожелал сделать в лекции оговорку, будто «немецкие физики решительно отмежевались от теории Эйнштейна». От Лауэ потребовали объяснений. Вайцзеккер советовал выдающемуся физику ответить, что теорию, значительно опередив Эйнштейна, создали арийцы Лоренц и Пуанкаре. Лауэ пренебрег двусмысленным советом. Он не стал оправдываться, а послал в научный журнал статью, в которой выразил все, что думал на самом деле. «Это и явится моим ответом», – писал он Вайцзеккеру.

Ученые жили в атмосфере страха и взаимного недоверия. Самым главным их стремлением было уберечь себя от возможных провокаций – ведь в каждом институте среди сотрудников находились тайные агенты и осведомители. Так, Хартека в начале 1943 года анонимно обвинили в саботаже. И ему пришлось потратить немало времени и нервов, чтобы выпутаться из интриги, затеянной за его спиной. Другой случай, когда особенно ярко проявился страх, владевший даже крупнейшими учеными, связан с трагической судьбой родителей известного голландского физика Гоудсмита, еврея по национальности. Гоудсмиту принадлежит честь открытия магнитных свойств электрона. До прихода нацистов к власти между ним и немецкими физиками существовали самые дружественные отношения. Даже когда Гоудсмит уехал в Америку, эти отношения оставались хорошими. Например, во время поездки в 1939 году Гейзенберг гостил у Гоудсмита. И вот теперь родителей Гоудсмита заключили в концлагерь и им грозила страшная участь. Друзья Гоудсмитов решили обратиться за помощью к немецким физикам. Но чем мог облегчить судьбу стариков Гейзенберг? Правда, между семействами Гейзенбергов и Гиммлера существовала давняя дружба, однако Гейзенберг не посмел воспользоваться ею для спасения стариков. Ничем не мог помочь и Лауэ. Он, правда, ответил голландским друзьям Гоудсмитов, но почему-то забыл подписаться под собственным письмом. Ответил после долгих раздумий и Гейзенберг. Он особенно подчеркивал дружественные чувства Гоудсмита к Германии и добавлял, что будет крайне огорчен, если «по неизвестным причинам» родителям Гоудсмита придется испытать неудобства. Письмо Гейзенберга запоздало. За пять дней до того, как он все-таки решился его отправить, слепая мать Гоудсмита и его отец уже перестали испытывать какие-либо неудобства – они были уничтожены. День смерти отца оказался и днем его рождения, в тот день ему исполнялось семьдесят лет.

Но даже и те ученые, которые с охотой служили партии, часто не могли скрыть истинного отношения к положению немецкой науки. Многие, в том числе профессор Вернер Озенберг, работавший в исследовательской организации военно-морских сил, не раз сообщали Герингу о «слабом руководстве Менцеля», о «хаосе и неразберихе», царящих в университетах.

Озенберг как ученый стоил немного, но был весьма энергичным администратором и, что особенно повышало его вес, имел тесные связи с нацистами и даже службой безопасности СС. Его представления о ядерной физике были крайне путаными. Но, несмотря на это, он все же затеял несколько тайных расследований положения в ядерных исследованиях. Так, 7 апреля 1943 года представитель СС из Готтенхафена посетил в Данциге[34]34
  Оккупированный гитлеровской Германией еще до второй мировой войны польский город Гданьск. – Прим. перев.


[Закрыть] профессора Альберса, лаборатория которого вела поиск летучего химического соединения урана, способного заменить шестифтористый уран. Представитель СС хотел узнать у Альберса о состоянии дел в немецких ядерных исследованиях и услышать его оценку имевшихся в Германии сведений о работах американцев над атомной бомбой.

После этого посещения в папке Озенберга появилась памятная записка. Она датирована 8 мая 1943 года, то есть подготовлена через два дня после конференции, созванной Академией воздухоплавания. Вот ее текст.

По вопросу: Урановые бомбы.

В соответствии с разведывательными данными ученые США в настоящее время заняты производством урановых бомб. С целью изучить вопрос об их технической осуществимости Департамент армейского вооружения объединил в исследовательскую группу около 50 ученых (в основном физиков и нескольких химиков).

В связи с этим профессору Альберсу было поручено разработать и изготовить некоторое количество исходного продукта, пригодного для получения чистого урана-235 2. Над этим заданием профессор работает в сотрудничестве с двумя докторами физики; предварительные исследования рассчитаны на одиннадцать месяцев, однако, исходя из характера работы и наличия аппаратуры и лабораторий, представляется возможным использовать для ее выполнения от двенадцати до четырнадцати человек и тем самым сократить сроки работы примерно до двух месяцев.

Помимо группы Альберса над тем же проектом трудятся еще несколько групп; как сообщают, положение с кадрами в этих группах аналогичное.

Организационное рвение Озенберга вскоре произвело на Геринга нужное впечатление. В конце июня 1943 года он поручил профессору создать в рамках Имперского исследовательского совета особый отдел планирования, чтобы провести новую реорганизацию и покончить с хаосом.