Текст книги "Вирусный флигель"

Автор книги: Дэвид Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Однако очень скоро ситуация в Лондоне резко изменилась. Вероятно, в расчете на людей, подобных Фурману, британцы с охотой согласились на проведение совместных операций. Однако главой американской миссии стал не он, а человек совершенно иного склада. Им оказался майор Горас Калверт, хороший специалист в области разведки, прекрасно знакомый с состоянием дел в американском ядерном проекте, человек жесткий, пунктуальный и большой формалист. Калверту присвоили звание помощника военного атташе, и он вскоре прочно обосновался в одном из помещений «Тьюб эллойз», его штат был очень невелик – всего шесть человек, но все – и офицеры, и агенты – были сильными и деятельными работниками.

Калверт начал с того, что решил выяснить, располагают ли немцы нужным количеством урана, а попутно и тория. Научные же и технические возможности Германии изготовить бомбу сами по себе не вызывали у американцев в то время никаких сомнений. Поскольку с начала войны Германия, по-видимому, была лишена доступа к источникам тория, считалось, что она не располагает сколько-нибудь значительным количеством этого металла. А учитывая огромные трудности получения урана-235, предполагали, что немецкие физики скорее всего делают ставку на плутоний и что для его получения они располагают достаточным количеством природного урана. Но не только материалы интересовали Калверта. Он не забыл и об ученых. Он составил список из пятидесяти ведущих атомщиков и начал систематический розыск.

Даже если бы тяжелую воду и уран использовали в Германии не для получения плутония, следовало учитывать другую серьезную опасность – производство в ядерных реакторах больших количеств радиоактивных поражающих веществ. Эти опасения возникали уже не в первый раз, но теперь они стали более конкретными.

В январе Черчилль принял лорда Черуэлла, фельдмаршала Дилла и генерала Деверса. Последний рассказал премьер-министру о возможности изготовления в Германии бомб для заражения местности радиоактивными веществами; каждая такая бомба, по словам Деверса, могла заразить смертельной дозой участок площадью в две квадратные мили. «Все это представляется весьма серьезным», – озабоченно сказал Черчилль в ответ на сообщение Деверса. Однако Черуэлл напомнил ему об аналогичных опасениях американцев, высказывавшихся еще прошлым летом. По мнению научного советника Черчилля, подобное направление немецких работ можно было считать «почти невероятным». С мнением Черуэлла согласились, и было решено, что фельдмаршал Дилл сообщит его американцам. А британская разведка не побоялась поставить на карту свое реноме и утверждала, что атомные работы в Германии ведутся в весьма умеренном объеме и потому нечего опасаться ни немецкой атомной бомбы, ни радиоактивных поражающих веществ.

Однако весной 1944 года американцы испытывали сильное недоверие к Интеллидженс сервис. Оно явилось следствием пережитого американцами шока, когда английская разведка с большим запозданием сообщила им о разработке другого нового вида оружия[39]39
  Имеются в виду немецкие ракеты. Обмен первыми разведывательными данными состоялся в начале 1944 года, через девять месяцев после того, как англичане признали реальность ракетной угрозы.


[Закрыть]. Гровс же относительно уверенности англичан в скромных успехах немецкого атомного проекта писал: «Я не мог бы доказать этого, но уверен, что немцы, имея столь мощный научный потенциал и сильную группу первоклассных физиков, могли бы продвинуться очень далеко и значительно опередить нас». По мнению Гровса, в Германии при разработке и создании атомной бомбы не будут считаться со здоровьем и безопасностью людей и, вероятно, именно таким путем сумеют приготовлять большие количества радиоактивных веществ и снаряжать ими бомбы с обычной взрывчаткой. Внезапное применение подобных бомб могло бы вызвать панику в союзных странах.

Возможность применения радиоактивных веществ очень тревожила Гровса, и 23 марта он посоветовал генералу Маршаллу выслать к Эйзенхауэру, в Англию, офицера, чтобы специально предупредить командующего о возможности натолкнуться на «радиоактивные заграждения» при высадке войск на побережье Франции. Гровс указывал: «Радиоактивные вещества – чрезвычайно активные отравляющие агенты – известны немцам; они могут изготавливать и применять их в военных целях. Эти материалы в ходе отражения высадки союзников на западном побережье Европы немцы могут применить без предупреждения». Маршалл согласился послать к Эйзенхауэру офицера. А через несколько недель после этого главный хирург армии США приказал сообщать ему обо всех случаях заболеваний с определенными симптомами и о случаях необъяснимой порчи фотографических материалов.

Тем временем Калверт действовал. В его руках собиралось все больше сведений о ведущих немецких ученых. Список с их фамилиями он разослал в агентства, следящие за немецкой прессой, и постепенно удалось выяснить адреса почти всех упомянутых в списке ученых и составить на каждого довольно объемистые досье. Первую совершенно достоверную информацию Калверт получил от агента Бюро стратегических служб из Берна: швейцарскому профессору Шереру стало доподлинно известно о пребывании Гейзенберга в Хейсингеяе, в Шварцвальде. Почти одновременно один из самых надежных агентов в Берлине сообщил о том, что вблизи от Хейсингена видели и другого ведущего физика. К тому же Калверт уже располагал перехваченным американской почтовой цензурой письмом от военнопленного, в котором он упоминал о работе в исследовательской лаборатории – на письме стоял штемпель Хейсингена. Таким образом, новое местонахождение ядерной немецкой группы уже не вызывало сомнений. И хотя, по показаниям майора Гаспери, основные работы по взрывчатым веществам проводились в Пеенемюнде, ни один из ученых, значившихся в списке Калверта, не находился там.

Все эти сведения не особенно взволновали англичан, они по-прежнему не очень-то серьезно расценивали успехи немецких атомщиков. В беседе с Черчиллем 21 марта сэр Джон Андерсон указал, что создание бомбы в Америке почти несомненно завершится уже к лету 1944 года и ее можно будет применить против Германии. Он заверил премьер-министра в том, что «все поступающие данные, к счастью, говорят о том, что в этой области немцы не работают с особым напряжением».

4

По мере нарастания силы английских бомбардировок немецкие атомщики, особенно Герлах, Боте и Гейзенберг, все с возрастающей тревогой пытались представить себе возможный уровень достижений американских и английских физиков. Им действительно было о чем беспокоиться. Немецкая люфтваффе и немецкая противовоздушная оборона уже не были в состоянии эффективно отражать налеты союзной авиации.

Ночь за ночью в Берлине выли сирены и взрывы сотрясали даже мощный, глубоко упрятанный под землю бункер во дворе Физического института, где вовсю шли работы. Но, хотя люди и экспериментальный котел оставались в безопасности, дело продвигалось медленно; частые выключения электроэнергии, перебои в снабжении сильно тормозили работы. Тем с большим напряжением трудились ученые. Не покладая рук Гейзенберг и его группа собирали большой подкритический реактор, в который предстояло залить 1,6 тонны тяжелой воды. Целью их эксперимента являлось изучение характеристик реактора с пластинчатой конфигурацией элементов и вопросов стабилизации получения нейтронов.

В ночь на 15 февраля, как записал в своем дневнике Герлах, случился «катастрофический налет». В ту ночь прямо в Химический институт, где Ган и его сотрудники проводили широкие исследования продуктов расщепления урана, угодила большая бомба. Правда, драгоценный генератор Ван де Граафа уцелел, но институт уже не мог продолжать работу в Берлине, Его пришлось эвакуировать в Тайльфинген, находившийся примерно в десяти милях к югу от Хейсингена. Однако здание Физического института благополучно пережило самую страшную волну английских бомбардировок и стояло невредимым. Тем не менее было решено эвакуировать из него еще оставшуюся часть.

В дневнике Багге под датой 20 февраля записано: «Решение эвакуироваться в Хейсинген до некоторой степени преждевременно». Но ему самому недолго оставалось пробыть в Берлине. Ровно столько, сколько понадобилось, чтобы стать очевидцем гибели только что законченного нового образца его изотопного шлюза. Это случилось в самые последние дни марта, когда в завод «Бамаг-Мегуин» опять попали бомбы. 1 апреля Багге вынес вещи из своей берлинской квартиры, погрузил их в мебельный фургон и отправил свою молоденькую жену в Нойштадт. Две недели спустя он и сам очутился неподалеку от Франкфурта, в Бутцбахе, где снова (в который раз!) занялся изготовлением изотопного шлюза.

А разрушения в Берлине все ширились и некоторые казались столь ужасными, что у немецких физиков возникли опасения, не применяют ли англичане каких-то особых бомб, в которых хотя бы частично развивается термоядерная реакция. Как помнит читатель, они сами, хотя и безуспешно, экспериментировали в этой области. Однако Герлах и Боте не считали полученные результаты окончательными; быть может, рассуждали они, союзники сумели сделать то, чего не удалось немецким физикам. На эту мысль их наталкивали размеры некоторых бомбовых воронок в Берлин-Далеме, которые значительно превышали все, что им доводилось видеть раньше; не менее сильным бывало и действие взрывной волны – одной бомбы оказывалось достаточно, чтобы в целом квартале сорвать с домов крыши.

Уж не потому ли действие оказывалось столь сильным, что в бомбы дополнительно закладывали небольшой термоядерный заряд? В таком случае в воронках должна была бы обнаруживаться радиоактивность. Были и другие данные, которые немецкие ученые истолковывали в этом же смысле. В конце мая Герлах писал Герингу:

Поступающие из Америки сведения о предполагаемом массовом производстве тяжелого парафина и его использовании для изготовления взрывчатых веществ, а также тот особый интерес, который проявился в разрушении норвежского завода тяжелой воды, показывают значение, придаваемое американцами тяжелой воде, и тем самым – необходимость уделить в Германии особое внимание применению ядерных реакций во взрывчатых веществах.

Герлах также просил Департамент армейского вооружения проверить на радиоактивность бомбовые воронки и посмотреть, нет ли в неразорвавшихся бомбах тяжелой воды или веществ, содержащих тяжелый водород. В бюро Дибнера подготовили несколько счетчиков Гейгера – Мюллера, и Герлах лично наблюдал за техниками, когда в Далеме они обследовали на радиоактивность бомбовые воронки. Результаты, разумеется, оказались отрицательными; на их основании было дано заключение об отсутствии каких-либо доказательств о сбрасывании на Берлин термоядерных бомб[40]40
  Читателям, отнесшимся с недоверием к рассказанному, кратко сообщу об американском отчете от сентября 1945 года, составленном на основании допроса полковника Фридриха Гейста, руководителя технических исследований по линии министерства снабжения.
  Касаясь сведений об атомных исследованиях, Гейст писал:
  «Насколько я помню, мне не приходилось получать разведывательных данных о том, что союзники близки к завершению разработки атомной бомбы. Тем не менее я одобрил предложение о проверке на радиоактивность бомбовых воронок сразу после очередного налета. Однако мне неизвестно последующее. Никаких результатов об обнаружении радиоактивности мне не докладывали. Мы не исключали целиком и полностью возможности, что союзникам удалось найти некоторые способы утилизации частичного процесса ядерного синтеза. Не исключено, что чииы, имевшие непосредственное отношение (т. е. министериаль-директор Шуман или же профессор Герлах) получали те разведывательные данные о разработках союзников, которые не поступали ко мне».


[Закрыть].

Впоследствии профессор Боте утверждал, что он неизменно считался с такой возможностью. Кстати, уже после войны Герлаху довелось слышать от англичан и американцев, что и они высказывали подобные опасения относительно немецких бомб, но вскоре убедились в их безосновательности.

Внимание союзников к немецкому производству тяжелой воды диктовалось совершенно иными соображениями, чем предполагал Герлах. Вскоре после вступления в должность новому полномочному Представителю пришлось признать, что в Германии «положение с тяжелой водой сделалось критическим». С прекращением производства тяжелой воды в Норвегии все планы обеспечения ею рухнули. Как докладывал Герлах Имперскому исследовательскому совету и Герингу, «норвежский завод и основные источники производства исходного продукта все еще не восстановлены. И на возобновление производства в Норвегии нет никаких надежд». К тому же пришлось расторгнуть контракт с «ИГ Фарбениндустри» на строительство завода высокой концентрации – завод все равно не принес бы никакой пользы, поскольку снабжать его необходимым количеством исходного продукта – низкоконцентрированной тяжелой воды – было уже неоткуда. Электролизный завод итальянской фирмы «Монтекатини» в Мерано и немецкие заводы в общей сложности способны были обеспечивать производство всего лишь нескольких сот килограммов тяжелой воды в год, а этого было явно недостаточно.

В отличие от Герлаха Хартек более оптимистично расценивал общее положение. Он утверждал, что его еще можно исправить, и продолжал добиваться своего. В середине апреля 1944 года он заново пересмотрел четыре возможных способа производства низкоконцентрированной тяжелой воды:

1) предложенный им самим простой процесс дистилляции воды при низком давлении;

2) процесс перегонки жидкого водорода Клузиуса – Линде;

3) процесс двойного температурного обмена Хартека – Суэсса;

4) принципиально новый процесс двойного температурного обмена с применением сероводорода, предложенный доктором Гейбом.

По мнению Хартека, за основу следовало взять второй и третий процессы и немедленно приступить к созданию мощного завода. Эти процессы можно было бы использовать либо совместно, либо один только третий, поскольку для второго требовалось много электроэнергии и очень чистый исходный водород.

Хартек считал необходимым осуществлять новое производство совершенно автономно, вне всякой прямой связи с крупными предприятиями. Теперь он знал, сколь внимательно следят союзники за тяжелой водой в Германии, и не сомневался, что они обязательно подвергнут бомбардировкам установки для производства тяжелой воды. И если бы их соорудили на территории какого-либо крупного предприятия, то неизбежные «воздушные налеты, направленные на прекращение производства SH.200, могли поставить под угрозу все предприятие». Упоминая о возможности получения низкоконцентрированной тяжелой воды на уже существующих предприятиях, Хартек даже в совершенно секретном документе, направленном в Имперский исследовательский совет, не посмел привести названия этих предприятий. Он боялся не только английской и американской авиации, но и их разведки.

Вскоре Хартек начал энергично добиваться разрешения на строительство завода тяжелой воды. По его расчетам, завод должен был войти в строй в течение двух лет и выпускать по две тонны тяжелой воды в год. Письменные обоснования он подкрепил краткой исторической справкой:

В течение 1940 и 1941 годов все еще не было ясно, какое количество SH.200 необходимо для реактора. Имелись лишь грубые оценки – примерно пять тонн на реактор. Учитывая, что в те годы разрешались только разработки с «немедленным выходом», мы должны благодарить тех, кто контролировал соблюдение указанного положения, уже за одно то, что атомные исследования все же велись. Включив в наши планы Норвежскую гидроэлектрическую компанию, мы без больших затрат смогли удовлетворить наши первые нужды в SH.200 и тем самым выполнить начальные исследования конфигураций котлов и провести необходимые измерения.

Потеря Норвежской гидроэлектрической компании, а также благоприятные результаты, полученные на первых опытных котлах, привели к совершенно новой ситуации. И, исходя из этого, можно считать весьма удовлетворительным, что проблему производства SH.200 уже удалось исследовать в столь многих аспектах. При том состоянии дел, какое существовало в 1941 и 1942 годах, никто не посмел бы взять на себя ответственность за решение вложить несколько миллионов марок только в производство SH.200.

Однако и в 1944 году было трудно принять подобное решение, и Герлах, видимо, тоже не отважился рекомендовать почти единовременное выделение столь большой суммы. Тем не менее он подписал разрешение на начало проектирования завода с ориентировочной стоимостью в миллион триста тысяч марок и проектной мощностью полторы тонны в год. На заводе намечалось применить процесс Клузиуса – Линде. Одновременно Герлах разрешил начать конструирование большой дистилляционной колонны на заводах в Лейне; на эту работу, названную «производство 5Я.200 и возведение завода», предусматривалось выделить миллион двести тысяч марок. Как процесс Клузиуса – Линде, так и метод дистилляционной колонны оказался более экономичным, чем считали прежде.

Строительству завода тяжелой воды не предоставили достаточно высокого приоритета и оно с самого начала столкнулось с трудностями. Если бы немецкие физики смелее и решительнее добивались высокого приоритета для строительства завода тяжелой воды, они, вероятно, выхлопотали бы его. Но ни у кого из них не хватило на это смелости, никто не пожелал взять на себя ответственность. Недостаток решительности можно объяснить не только боязнью ответственности, но и не высказываемой вслух верой в то, что специалисты в области разделения изотопов добьются цели и наладят хотя бы один из методов повышения концентрации урана-235 прежде, чем удастся построить завод тяжелой воды. Даже Хартек, столь много хлопотавший о тяжелой воде, счел необходимым рекомендовать руководству:

«По всей вероятности, появится возможность получить некоторые количества обогащенного пре-парата-38, что приведет к уменьшению потребности в SH.200. Но только будущее покажет, можно ли будет получать обогащенный препарат-38 в количествах, достаточных для того, чтобы полностью отказаться от производства SH.200».

В этом-то и можно увидеть разницу между организацией атомного проекта в Германии и в Америке. Американцы решили дилемму одним махом: они присвоили высшие приоритеты и производству тяжелой воды, и производству урана-235. Немцы «решили» ее иначе – ни тяжелой воде, ни урану-235 они вообще не присвоили никаких приоритетов. И хотя многие немецкие ученые верили в перспективность разделения изотопов урана, это направление работ всегда оказывалось в загоне, всегда оставалось пасынком немецкого проекта.

Немецкие физики исследовали в общей сложности пять различных методов. Из них наиболее продвинутыми можно считать ультрацентрифугирование и шлюзование изотопов. К тому времени ультрацентрифуга «Марк I» уже прошла длительные испытания на срок службы, а ультрацентрифуга «Марк III» с двойным ротором была удачно испытана на заводе во Фрейбурге. И, как сообщал в мае Герлаху доктор Грот, коэффициент разделения достиг 70 процентов теоретического значения. В это же время в производстве уже находилась серия двухроторных ультрацентрифуг. На заводе «Хеллиге», под Фрейбургом, Хартек и Грот готовили установку для опытной эксплуатации. Она позволила бы получить все данные, необходимые для проектирования полной промышленной установки. Ее уже начинали строить в Кандерне, в двадцати милях южнее Фрейбурга. Хартек выбрал это место специально. Оно так близко находилось к швейцарской границе, что союзники не посмели бы подвергнуть его бомбардировке. Суточная производительность завода в Кандерне должна была достигнуть нескольких килограммов обогащенного продукта с концентрацией урана-235 до 0,9 процента. Обогащенный уран Хартек хотел прежде всего использовать для собственных экспериментов с небольшим реактором.

Герлах выделил средства и на разработку других методов разделения изотопов, включая фотохимический. Последний был основан на пропускании сквозь раствор уранового соединения света определенной длины волны; соединения одного изотопа должны были реагировать на свет иначе, чем соединения другого, и их можно было бы разделять.

Сообщая в конце мая о завершенных и проводимых экспериментах с урановыми реакторами, Герлах упоминал и о подготовке к большому эксперименту в бункере Физического института в Берлин-Далеме. Судя по всему, сам он считал, что уже недолго осталось ждать того времени, когда условия в реакторе удастся довести до критических. Поэтому начались работы над методами прерывания цепной реакции и регулирования мощности котла.

Столь оптимистическая оценка Герлаха основывалась, в частности, и на том, что «Ауэр гезельшафт» после многих неудач наконец-то удалось разработать процесс создания антикоррозионных покрытий урановых элементов: их погружали в цианистые соединения щелочных либо щелочноземельных металлов, и получавшееся при этом покрытие казалось весьма надежным. Однако существовали и осложняющие обстоятельства, одно из главных – тяжелые воздушные налеты, которые серьезно замедляли производство урановых пластин. Чтобы как-то избежать их, плавильное оборудование перевели в сравнительно безопасное место, в Грюнау.

Если изучить распределение всех контрактов, заключенных Эзау и Герлахом в течение двенадцати месяцев вплоть до апреля 1944 года, возникнет следующая довольно любопытная картина атомного проекта в целом. Прежде всего бросается в глаза, что самый высший приоритет DE получили только две задачи частного характера: производство изотопного шлюза на заводе «Бамаг-Мегуин» и изготовление трех образцов (только трех образцов!) коррозионноустойчивых урановых пластин в «Ауэр гезельшафт». В то же время многие теоретические вопросы, часть которых, правда, имела в основном академический интерес, разрабатывались весьма умеренным темпом и имели приоритет SS. Некоторые работы Хартека, Мартина и Эзау хотя бы частично пользовались льготами по приоритету DE, но ни Гейзенберг, ни Боте не получили даже таких привилегий. То же можно сказать и о распределении средств. Хартек имел контракты на общую сумму 250 тысяч, Ган – на 243 тысячи, а Эзау – на 150 тысяч марок. Зато Дибнеру выделили 25 тысяч, Гейзенбергу 8,5 тысячи, а Гроту —всего 4,2 тысячи марок. Правда, в контрактах на большую сумму существенную долю составляли средства для финансирования заказов в промышленности, они шли в основном «Ауэр гезельшафт» и «Дегуссе», изготавливавшим уран, «ИГ Фарбениндустри», строившей завод тяжелой воды, и предприятиям «Хеллинге» и «Аншютц», занимавшимся изготовлением образцов ультрацентрифуг.

После перезаключения Герлахом в апреле контрактов положение стало еще более тяжелым: только работам Хартека оставили высокий приоритет, остальные же получили приоритет SS, совершенно обесцененный к тому времени, так как его присваивали практически всем работам.

Самым же замечательным в эпоху правления Герлаха явилось то, что, несмотря на войну, основные усилия ученых сосредоточились не на военной тематике, а на исследованиях, не имевших к ней прямого отношения. Так, Герлах позаботился об обеспечении аппаратурой и оборудованием исследовательских групп в Гёттингене и Берлин-Далеме. Обе они занимались чисто физическими исследованиями: определением ядерных моментов и спектров, а также измерениями удельной теплоемкости, коэффициента линейного расширения урана и другими работами подобного рода. Отсутствие циклотронов в Германии удалось вначале возместить пуском парижского циклотрона, а затем постройкой циклотрона в Гейдельберге (во времена Герлаха он работал уже на полную мощность). Однако новый полномочный представитель не собирался использовать их для исследований военного характера, в то время как американцы именно с помощью циклотронов добились исключительно ценных для создания атомной бомбы результатов. Герлах же считал, что получаемые на циклотронах изотопы должны использоваться в медицинских и биологических исследованиях.

Еще задолго до вступления Герлаха в должность германское правительство бросило лозунг: «Немецкая наука – для войны!» Однако все фонды и привилегии, выхлопотанные для уранового проекта, Герлах, не колеблясь, стремился обратить на дальнейшее развитие науки в своей стране. Он читал правительственный лозунг как бы наоборот: «Война – для немецкой науки!»

5

Как помнит читатель, в Берлин-Далеме, еще в дни, когда Физическим институтом правили профессор Позе и доктор Дибнер, началось сооружение огромного бункера, где предполагалось собрать первый действующий атомный котел («реактор нулевой мощности»). Строительству бункера был присвоен самый высший приоритет.

При проектировании и строительстве этой подземной атомной лаборатории был учтен пришедшийся весьма кстати опыт работы в Вирусном флигеле. Но в отличие от Вирусного флигеля бетонные стены и потолок двухметровой толщины могли надежно защитить работников от бомб, а когда условия в реакторе удастся довести до критических, то и от радиоактивных излучений.

О работах, проводившихся в бункере до начала весны 1944 года, сохранились весьма скудные, отрывочные сведения. Так, из дневника Гана можно узнать об одобрении Шпеером в июле 1942 года «конструкционных работ», а из сохранившейся записки, которую Эзау направил руководству, становится известно о присвоении строительству бункера высшего приоритета DE, чему способствовал председатель Фонда кайзера Вильгельма Фёглер и «что было бы неосуществимо для простого смертного». В документах, исходивших от Эзау в 1943 году, явно или между строками видно, с каким нетерпением ожидал он поры, когда можно будет начать эксперименты в бункере. Весной 1944 года, когда Эзау уже не руководил атомным проектом, долгожданная пора наступила.

Внутренние сооружения и планировка бункера выглядели весьма впечатляюще. Уже после конца войны, в июле 1945 года, заброшенный и опустошенный бункер, в котором не осталось ничего от установленного в нем некогда оборудования, посетил глава американской миссии научной разведки; он по достоинству оценил подземную лабораторию: «Все показывало, что некогда бункер был великолепно оснащен, – писал он впоследствии.– И, осматривая его, я вспоминал примитивную установку Колумбийского университета. В отличие от нее берлинская лаборатория, даже опустошенная, оставляла впечатление первоклассного достижения».

Специальное углубление в полу основного помещения, предназначенное для котла, не уступало по размерам небольшому плавательному бассейну, а под потолком был установлен электрический тельфер. Рядом находились подсобные помещения для насосного и вентиляционного оборудования, для контейнеров из нержавеющей стали, в которых хранили тяжелую воду, для системы вторичной очистки тяжелой воды. Имелась и установка кондиционирования, она снабжала бункер воздухом, свободным от радиоактивных примесей. В стенах основного помещения были сделаны двойные иллюминаторы, заполненные водой, через них физики могли бы наблюдать за работой котла, не подвергая себя радиационной опасности. С этой же целью в лаборатории была предусмотрена и система дистанционного управления котлом. Рядом с основным помещением находились также комнаты для обработки урана и для проверки тяжелой воды, доступ из них к котлу охранялся двойными стальными герметическими дверями.

Вот в этой-то прекрасно оборудованной подземной лаборатории физики из берлинского и гейдельбергского институтов работали над созданием большого тяжеловодного реактора. Четыре полных года прошли с тех пор, как доктор Баше впервые выступил с требованием собрать всех ядерщиков под общей крышей в Берлин-Далеме, но только война и жестокие бомбардировки заставили собраться их под мощными бетонными сводами бункера.

В предпоследнюю военную зиму королевская авиация вновь обратила особое внимание на столицу третьего рейха, и каждую ночь в городе бывали воздушные тревоги. Те ученые, кто, подобно Гейзенбергу, вывезли свои семьи из Берлина, трудились, сутками не покидая бункера. Однако обстановка в городе не способствовала сосредоточенным занятиям наукой. И берлинские эксперименты все откладывались. Подготовка к ним затянулась на много месяцев.

Только летом в бункере было завершено строительство реактора. Группой, сооружавшей реактор, руководил Карл Виртц. К этому времени эксперименты в Готтове уже ни у кого не вызывали сомнений, все уже признали преимущества кубической конфигурации. Тем не менее во имя «чистоты эксперимента» в берлинском котле слои тяжелой воды чередовались с урановыми пластинами. Как и для всех прежних реакторов, цилиндрический контейнер заказывали у фирмы «Бамаг-Мегуин». Он был изготовлен из очень легкого магниевого сплава, почти не поглощавшего нейтронов. Высота и диаметр контейнера равнялись 124 сантиметрам. В ходе экспериментов удалось проверить четыре варианта с сантиметровыми пластинами урана. В зависимости от варианта общий вес пластин составлял от 900 до 2100 килограммов. Пластины закреплялись горизонтально в вертикально стоящем контейнере. Между слоями закладывали специальные магниевые распорки. Собранный в контейнере реактор опускали в бассейн с обычной водой, а затем заливали в пространство между урановыми пластинами до полутора тонн тяжелой воды.

Для экспериментальной проверки четырех вариантов понадобилось очень много времени. За несколько месяцев, в течение которых велись опыты, ученым удалось установить, что скорость возрастания количества нейтронов максимальна при расстоянии между пластинами, равном 18 сантиметрам. Учитывая затраченные усилия и время, это был весьма скромный результат, особенно если вспомнить, что он уже был известен со времен гейдельбергских экспериментов Боте и Фюнфера, проведенных еще в ноябре 1943 года. Словом, новая многомесячная работа ни на шаг не продвинула атомные исследования. Когда Фёглер услышал о результатах из уст самого Гейзенберга, он даже не пожелал скрыть своего возмущения. Не скрыл он его и в письме, направленном полномочному представителю Герлаху.

Третий опытный образец изотопного шлюза был закончен в начале июня. Багге сам запустил установку для холостой обкатки. Через два часа вышли из строя подшипники, и дело снова застопорилось. Новый доработанный образец подготовили к испытаниям на срок службы в июле. На испытания прибыли Дибнер в сопровождении Беркеи, специалист по ультрацентрифугам из фирмы «Аншютц» доктор Бейерле и представитель фирмы «Бамаг» доктор Зиберт. Все они считали необходимым испытать атомный шлюз на срок службы. Установку включили 10 июля и она безостановочно проработала шесть суток. За это время удалось получить около двух с половиной граммов сильнообогащенного шестифтористого урана.

Так после долгих неудач и срывов в Германии наконец-то появилась действующая установка для разделения изотопов урана. К тому же технически она оказалась даже более простой, чем ультрацентрифуга.

Во второй половине августа Багге покинул Бутцбах и перебрался в Хейсинген, где уже обосновались его родные. Шлюз разобрали и тоже отправили в Хейсинген. Вслед за ним увезли и все необходимое оборудование. Формальным поводом к переезду Багге и его лаборатории явилось тяжелое «положение с транспортом, возникшее в ходе войны, в частности войны в воздухе, и не способствующее регулярному снабжению жидким воздухом, а также шестифтористым ураном».

Пожалуй, самым перспективным из разрабатывавшихся в ту пору в Германии методов разделения изотопов занимался барон Манфред фон Арденне, который по-прежнему оставался в принадлежащей лично ему лаборатории в Берлин-Лихтерфельде. Эта лаборатория собственными силами строила электромагнитную машину для разделения изотопов урана; принцип ее действия был тем же самым, что и у масс-спектроскопов: электрически заряженные частицы различной массы удается разделить благодаря тому, что они под воздействием магнитного поля движутся по разным траекториям. Арденне намеревался применить плазменный источник ионов, позволяющий получить высокие плотности потока ионов при малом разбросе значений их энергий. Разработанная Арденне конструкция имела очень много общего с конструкцией машин, примененных в Ок-Ридже для получения урана-235. К тому же ионный источник в установке Арденне был значительно лучше ок-риджского. Он и поныне используется в опытах по физике плазмы и называется по имени создателя. Но в ту пору коллеги Арденне в Германии относились скептически к его работам, только после войны они получили весьма высокую оценку и с большим успехом были применены в других странах.