Текст книги "Вирусный флигель"
Автор книги: Дэвид Ирвинг
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
Головная группа, четверо норвежцев, была сброшена с парашютами на землю своей родины в 11 часов 30 минут 18 октября. Двое суток им пришлось разыскивать и собирать сброшенное вслед за ними оружие, оборудование, питание. Но не успели они подобрать и половины, как разразилась страшная метель. И им даже не удалось наладить радиосвязь со штабом. Когда метель кончилась, все четверо, нагрузив на себя все что можно, двинулись к основной базе в Сандватане. Они долго пробивались к ней и пришли туда только б ноября. Радист снова попытался связаться с Лондоном. И когда наконец их услышали, как назло сел аккумулятор. Свежий аккумулятор удалось заполучить в Мёсватане у брата Эйнара Скиннарланда, смотрителя веморкской плотины. Потом четверка норвежцев соорудила хорошую радиомачту, и они снова стали вызывать Лондон. Но и на этот раз их постигла неудача – вышел из строя приемопередатчик. Только 9 ноября контакт со штабом специальных операций был наконец налажен. Однако в Лондоне к радости по поводу удачи отважной четверки примешивалась и изрядная доля разочарования: в первом же своем донесении головная группа сообщила, что в районе Веморка расквартирован сильный немецкий гарнизон, а завод тяжелой воды, электростанция и трубы, по которым к станции поступает вода, находятся под прикрытием укреплений.
Но на следующий день в Лондоне появился человек из Веморка, привезший столь важные данные о производстве тяжелой воды, что атака на Веморк была предрешена. Этим человеком был сам главный инженер завода тяжелой воды Йомар Брун, совершивший очень опасный и тяжелый побег из Норвегии. Он покинул Веморк 24 октября и 17 суток добирался до Англии. За два дня по побега Бруна посетил связной, представившийся господином Бергом[23]23
Под именем Берга действовал ныне здравствующий Фредерик Бачке, норвежский судовладелец.
[Закрыть]. Он привез с собой от находившегося в Лондоне генерала Ханстеена приказ Бруну немедленно направиться в Англию. Перед побегом Брун отобрал множество заводских документов и чертежей, подпольщики в Осло сняли с них микрофотографии и затем переправили в Лондон.
Бруна с женой поселили в Южном Кенсингтоне в отеле «Де Вер». И в тот же вечер к ним приехали командэр Уэлш и майор Тронстад. Они повезли Бруна к доктору Джонсу. Здесь ему пришлось вспомнить и рассказать все даже самые мелкие впечатления и подробности своего посещения Физического института кайзера Вильгельма. Особенно много вопросов задавал помощник Джонса доктор Франк, который был на редкость хорошо знаком с берлинским институтом и, как выяснилось, работал там перед войной. Брун не забыл также выразить свою озабоченность судьбой Суэсса в ходе предстоящих операций. Он сильно сдружился с ним во время совместной работы.
Затем, уже на следующий день, Уэлш и Тронстад доставили Бруна к Майклу Перрину.
Планирование операции «Новичок» было практически завершено еще до прибытия Бруна в Лондон, но для руководителей операции сведения Бруна о самых уязвимых местах завода, об обстановке в районе завода были необыкновенно ценными.
Факт пребывания Бруна в Англии хранился в величайшей тайне. Норвежец получил новое имя «доктор Хаген» и приступил к работе под непосредственным руководством майора Тронстада. Здесь он подготавливал подробные чертежи завода и описание обстановки вокруг него.
К третьей неделе ноября все было готово к началу операции. В десантную группу вошли 34 специально обученных сапера под командованием лейтенанта Месвена. Вечером 19 ноября их погрузили на два планера «Хорса», каждый из которых буксировал бомбардировщик «Галифакс». С утра прогноз погоды предсказывал благоприятные условия: на всем четырехсотмильном пути ожидается сравнительно тонкий слой облачности, а над самой целью, освещенной полной луной, небо будет чистым.
Десант стартовал на закате. С летного поля шотландской авиабазы Вик поднялись две тяжелонагруженные планерные сцепки и легли на курс к берегам Норвегии.
Никто и никогда точно не узнает, что происходило в последующие трагические часы. Но неудачи начались почти сразу же. Случилось так, что экипажи обоих бомбардировщиков совершенно не имели опыта буксировки планеров, да и сами самолеты этого типа не подходили для такой цели. Уже вскоре после взлета телефонная связь между самолетами и планерами прервалась, а каждая из сцепок летела по-своему.
Один из «Галифаксов» подошел к норвежскому побережью на высоте трех тысяч метров. Небо над южной Норвегией действительно оказалось ясным, но отыскать место посадки на заснеженной, не имевшей ни единого ориентира равнине было невозможно. Все попытки оказались тщетными. Запасы горючего на «Галифаксе» неумолимо уменьшались, и самолет повернул домой. В сорока милях западнее Рьюкана сцепка попала в тяжелую облачность, и вскоре началось сильное обледенение. И когда самолет и планер пересекли береговую линию, буксирный трос лопнул. С борта самолета коротко сообщили о падении планера в море.
Вторая сцепка летела над Северным морем на небольшой высоте, стремясь все время оставаться под облаками. Летчик собирался набрать высоту уже в ясном небе, над Норвегией. Они пересекли береговую линию в районе Эгерсунда и, не успев пролететь и десяти миль вглубь, врезались в горный склон. Трудно объяснить, почему это произошло, тем более что они не подверглись зенитному обстрелу. К утру на место катастрофы подоспели немецкие войска. Они захватили четырнадцать оставшихся в живых десантников; все шестеро членов экипажа бомбардировщика и трое из тех, кто был на планере, погибли, несколько человек получили тяжелые ранения. Обломки самолета и планера лежали далеко друг от друга, примерно в пяти милях; возможно, в последние мгновения бомбардировщик, стремясь во чтобы то ни стало набрать высоту, отцепил планер.
Из Ставангера на место катастрофы примчался офицер немецкой контрразведки. Он обнаружил «значительное количество материалов, необходимых для организации диверсионных актов, и соответствующего оборудования» и убедился, что «целью несомненно являлось совершение диверсионного акта». И действительно, среди обломков лежали восемь рюкзаков, лыжи, радиопередатчики, пулеметы и автоматы, взрывчатка и довольствие. Да и сами десантники, хотя и не имели ни нашивок, ни знаков различия, были в английских хаки, а у некоторых под формой были надеты синие лыжные костюмы.
Четырнадцать уцелевших командосов, среди них шесть серьезно раненных, были доставлены в штаб немецкого батальона в Эгерсунде. Здесь им устроили краткий допрос; они сообщили лишь имена, звания и номера. А затем из 280-й пехотной дивизии пришло распоряжение поступить с ними, как того требовал приказ Гитлера о командосах. Четырнадцать англичан были расстреляны в тот же вечер.
Их поспешная казнь вызвала возмущение гестапо. Рейхскомиссар Тербовен и глава гестапо в Норвегии генерал Редиесс немедленно пожаловались на действия командования пехотной дивизии. Вот что сообщал в телеграмме своему берлинскому начальству Редиесс:
20 ноября примерно в 3.00 пополуночи вблизи Эгерсунда разбился британский буксирный самолет и планер. Причины катастрофы еще не установлены. По всем данным, экипаж буксирного самолета состоял из военных, один из них был негр; все члены экипажа погибли. В планере было семнадцать человек, по всей вероятности агенты. Трое из них погибли, шесть получили тяжелые ранения. Команда планера имела большие запасы норвежских денег.
К сожалению, военные власти расстреляли уцелевших и теперь выяснение возлагавшихся на них задач невозможно.
Чтобы телеграмма возымела большее действие, начальник берлинского гестапо генерал СС Мюллер переслал ее в штаб Гиммлера. Военный губернатор Норвегии генерал фон Фалькенхорст вызвал к себе своих подчиненных и накричал на них за то, что они недостаточно внимательно прочитали последние слова гитлеровского приказа о командосах, требующие сперва допрашивать саботажников, а уже потом казнить. Фалькенхорст немедленно отдал приказ о передаче впредь всех захваченных лиц войскам безопасности, которые обязаны перед казнью производить допросы.
Новый приказ Фалькенхорста подоспел вовремя. Как раз днем 21 ноября немцы обнаружили второй британский планер. Как оказалось, он не упал в море, а сумел сделать вынужденную посадку в Южной Норвегии. О полете планера уже знали, так как служба немецких ВВС перехватила радиопереговоры «Галифакса» с Англией. Обнаружить планер помог случай. Полиция задержала троих командосов. Они-то и рассказали о месте вынужденной посадки планера, примерно в тридцати милях от Ставангера. По их словам, из шестнадцати человек часть погибла, а часть получила ранения. Командосы ошибались относительно посадки. Фактически их планер разбился на северном берегу фиорда Лизе, то есть более чем в сотне миль от Рьюкана и почти напротив электростанции Флёйрли, питавшей энергией Ставангер. Немцы прочесали район посадки и схватили оставшихся в живых командосов. Их постигла та же участь, что и команду с первого планера.
Но перед расстрелом их подвергли допросу. Через несколько недель Фалькенхорст доносил верховному командованию, что «допрос дал ценные сведения о намерениях врага». Вряд ли можно сомневаться в том, какими были эти сведения и к чему они привели. Достаточно сказать, что немцы оцепили и прочесали именно тот район, где намечалась высадка десанта. Англичан они там не обнаружили, но арестовали много норвежцев, у которых нашли оружие или радиоприемники.
Об этом же говорят и два других факта. Так, в письме генерала Радиесса в Берлин упоминаются «некоторые указания на то, что англичане придают особое значение исполнению своих планов уничтожить указанные сооружения». О другом факте писала газета «Тайме»: в Лондон через Стокгольм дошли известия о том, что 9 декабря в Рьюкане немцы объявили ложную воздушную тревогу и двести солдат обыскали все дома, пока их владельцев держали в бомбоубежищах. По словам «Тайме», обыск длился пятнадцать часов, и все эти часы в городе царила атмосфера осадного положения.
А самым красноречивым доказательством осведомленности немцев о планах англичан явился личный визит рейхскомиссара Тербовена и генерала Фалькенхорста в Веморк на завод тяжелой воды. После визита высокого начальства гарнизон в Рьюкане получил новые подкрепления, а вокруг станции и завода начали создавать минные заграждения.
Так закончилась первая фаза атомной кампании – фаза, в течение которой каждая из сторон могла надеяться на неосведомленность другой о своих намерениях. После неудавшегося десанта немцы не могли не понять, что их работы известны союзникам. И, конечно, они должны были прийти к выводу, что и союзники ведут работы в том же самом направлении.
Атака на Веморк
1
Утром 20 ноября, то есть сразу же после катастрофической неудачи операции «Новичок», Лондон передал четверке из головной партии трагическое известие. В тот день ее командир Йене Поулссон записал: «Это был тяжелый удар». Теперь четверым норвежцам, затерянным в ледяной пустыне Хардангерского плато, оставалось лишь долгие недели ждать новой попытки высадить десант. Она могла быть предпринята не раньше следующего полнолуния.
В это же самое утро начальник норвежского штаба специальных операций полковник «Джек» Уилсон связался по телефону со штабом объединенных операций и выразил соболезнования. Но вспомнив, как отстаивали работники штаба объединенных операций «Новичка», Уилсон не удержался и сказал, что штаб специальных операций готов взяться за уничтожение Веморка. На другом конце провода его слова были встречены с нескрываемым облегчением. Уилсон тотчас передал об этом своему начальнику, главе штаба специальных операций генерал-майору сэру Колину Габбинсу. Габбинса возмутило самоуправство Уилсона, но вскоре он поддался уговорам Уилсона и согласился с ним.
И тогда же утром в штабе появился майор Тронстад с докладом о ценнейшей и подробнейшей информации, привезенной Вруном. Теперь они располагали общим планом завода высокой концентрации. Это сулило некоторые шансы на успех при использовании очень небольшой, но исключительно хорошо подготовленной диверсионной группы. Одной из важнейших подробностей явилось сообщение Бруна о никем не охраняемом и всеми забытом кабельном вводе, по которому диверсанты могли бы незаметно проникнуть в здание завода.
Доклад Тронстада пришелся как нельзя более кстати, и работа в штабе закипела. Вскоре же военный кабинет министров принял и одобрил план засылки небольшой диверсионной группы. Уилсон позвонил на военную базу норвежского отдела в Эйвимор и приказал одному из самых замечательных норвежских сотрудников лейтенанту Иоахиму Рёнебергу подобрать пять хороших лыжников[24]24
В их число вошли только добровольцы из Королевской армии Норвегии. Вот имена отобранных: лейтенанты Кнут Хауке-лид и Каспар Идланд, сержанты Фредерик Кайзер, Ханс Сторхауг и Биргер Стромсхейм.
[Закрыть]. Всех их ожидало важное специальное задание.
А вечером полковник Уилсон, один из его офицеров и Тронстад выехали ночным экспрессом к Рёнебергу. Они рассказали ему о характере объекта (промышленная установка) и подробно проинструктировали о необходимой подготовке диверсионной группы.
Начались дни напряженной учебы. Всех членов группы готовили одинаково. Сперва была общевойсковая подготовка, а затем перешли к подрывному делу и обращению со взрывчатыми веществами. Практические занятия проводились на особом тренировочном полигоне штаба специальных операций. Здесь норвежцы на практике осваивали динамит, бездымный порох, тол, пластиковую взрывчатку, они обучались проделывать проходы в каменных стенах и в броневых плитах, учились рассчитывать нужное для этого количество взрывчатки. Они узнали, как обращаться с запалами и детонаторами, как изготовлять самим нужные заряды и мины-приманки. После окончания подготовки шестерка возвратилась в Эйвимор и вскоре они узнали о предстоящем деле.
Задание им сообщили в Лондоне. Здесь всю группу приняли представители Норвежского штаба обороны, который возглавлял генерал Ханстеен. Им рассказали об исключительной важности предстоящего задания и не скрыли от них жестокую неудачу, постигшую злополучный десант. Майор Тронстад, начальник IV отдела Норвежского штаба, занимавшегося разведывательными и диверсионными операциями, отдельно проинструктировал лейтенанта Кнута Хаукелида, в задачу которого также входило и создание подпольной военной организации в Норвегии.
Операция получила условное наименование «Ганнерсайд». Членов группы должны были забросить в одну из ночей в Норвегию. Здесь они должны были соединиться с четырьмя членами головной группы, а также с Эйнаром Скиннарландом. А потом всем вместе им следовало продвинуться к Рыокану и уже оттуда напасть на завод высокой концентрации в Веморке и уничтожить его. После диверсии лейтенанту Хаукэлиду и троим из головной группы предстояло остаться в Норвегии, а остальным под командой лейтенанта Рёнеберга – попытаться уйти в Швецию.
После получения задания десантников перевели в помещение школы специальной подготовки, школы № 17, откуда удалили весь прежний персонал. Поскольку для успеха операции десантникам необходимо было отлично изучать объект, в одной из хорошо охраняемых казарм на территории школы построили точный макет трех ступеней веморкского завода высокой концентрации. Разумеется, это оказалось возможным только благодаря тому, что и Тронстад, и Брун являлись авторами веморкского завода и располагали чертежами, добытыми Бруном. Однако шестеро норвежцев ничего не знали о Бруне[25]25
В своей книге «Лыжи против атома» Хаукелид писал: «Временами мы задавали Тронстаду вопросы о таких подробностях, что он не мог дать ответа. В этих случаях Тронстад приносил интересующие нас сведения на следующий день. Это и навело нас на мысль о существовании кого-то, кто знал завод еще лучше Трон-стада».
[Закрыть]. Они упорно и непрестанно отрабатывали технику закладки зарядов, тренируясь даже в полной темноте, и буквально на ощупь знали расположение оборудования. Члены шестерки часами изучали аэрофотоснимки завода и ущелья, в котором он расположен, стараясь запомнить мельчайшие подробности. И они сами приготовили два полных комплекта пластиковых зарядов и детонаторов. В каждом комплекте было по восемнадцать зарядов, то есть по одному на каждый из восемнадцати аппаратов. В конце года подготовка была завершена. Норвежцев перевезли в Кембриджшир, Отсюда им предстоял нелегкий путь на родину. Ждали только полнолуния…
2
Прошло более двух лет с тех пор, как профессор Гейзенберг был назначен научным консультантом Физического института кайзера Вильгельма в Берлине. Но цель, к которой стремились Вайцзеккер и Виртц, все еще не была достигнута. Только летом 1942 года им наконец удалось осуществить свой замысел. Они су-
Мели убедить руководство Фонда кайзера Вильгельма в желательности признания Гейзенберга де-факто. Однако существовали формальные причины, по которым осуществить это было невозможно. Дело в том, что Дебай, уже находившийся в то время в Америке, никогда не подавал прошения об отставке. Поэтому Гейзенберга назначили директором при Физическом институте кайзера Вильгельма. Это произошло 10 октября.
Теперь Гейзенберг всецело подпал под влияние двух физиков-политиканов, задумавших и совершивших «переворот». В то время жителям Германии почти на каждом шагу встречались буквы WHW – эмблема компании зимней помощи – Винтерхильфсверк, – многие из сотрудников Физического института язвительно шутили, что эти три буквы следует расшифровывать иначе: «Гейзенберг, зажатый между Виртцем и Вайцзеккером»[26]26
Начальные буквы фамилий Виртца – W, Гейзенберга – Н, Вайцзеккера – W.– Прим. перев.
[Закрыть].
Разумеется, от доктора Дибнера постарались избавиться. Он был выдворен из института и переведен в исследовательский полигон в Готтове, где в то время уже начинали самостоятельно экспериментировать в области атомной физики. С самого своего создания Готтов предназначался главным образом для исследования взрывчатых веществ и имел прекрасное оборудование, замечательные мастерские и специальные боксы для испытания взрывчатых веществ.
Грызня между сторонниками Гейзенберга и армейскими физиками не ослабевала, и все, кто был не прочь извлечь выгоды из разлада и хаоса, воцарившихся в немецких атомных исследованиях, особенно рьяно поддерживали вражду. В этом свете весьма показательными являются характеристики в личных делах Дибнера и Гейзенберга, хранившихся в архивах Геринга. О Дибнере, например, говорится как о человеке, «который не способен выйти даже за рамки шаблонного технического образования», человеке, которому удается поддержать свой престиж, «только полагаясь на закон о сохранении государственной тайны». С точки зрения нацистов едва ли более лестно говорилось и о Гейзенберге: его называли «главным теоретизатором, который даже и в 1942 году превозносит датского полуеврея Нильса Бора, считая его великим гением».
Первый атомный котёл на окиси урана в Готтове
Надо признать, доктор Дибнер и в самом деле не являлся выдающимся физиком-теоретиком, и, действительно, он был специалистом куда меньшего калибра, чем Гейзенберг. Тем не менее Дибнеру были присущи хорошо развитое чувство здравого смысла и крепкая экспериментаторская хватка. И не удивительно, что в создавшейся обстановке Дибнер сам, не уведомляя о том Гейзенберга, начал экспериментировать в Готтове.
К этому времени все, что уже стало известно физикам, подтверждало, что наилучшей из известных является конфигурация послойного, чередующегося расположения в котле урана и замедлителя. Это положение, ставшее непреложным фактом после лейпцигского эксперимента L-IV, натолкнуло Дибнера на идею чередования не в двух, а в трех измерениях. Иначе говоря, он предположил, что чередование урана и замедлителя во всех трех измерениях окажется эффективнее послойного. А отсюда следовал вывод, что лучшей формой для уранового элемента является не плоская пластина, а куб. И надо признать, эта идея оказалась одним из самых значительных индивидуальных достижений во всем немецком атомном проекте.
Еще летом 1941 года в распоряжение Департамента армейского вооружения поступило достаточно большое количество окиси урана. И поскольку летом 1942 года все возможности получить металлический уран оказались для Дибнера закрытыми, он решил построить свой первый атомный котел на окиси урана, а в качестве замедлителя применить парафин. В Готтове для котла было построено специальное помещение из железобетона, а фирма «Бамаг-Мегуин» изготовила алюминиевый цилиндрический контейнер, достаточно вместительный для того, чтобы в нем, не мешая друг другу, могли работать несколько человек. Инженеры и техники из группы Дибнера принялись за дело. Они получили примерно такую же спецодежду, что и работники Вирусного флигеля, и в целях безопасности у каждого из них периодически проверяли кровь; последнее, как тогда считалось, помогало уберечь людей от чрезмерного радиоактивного облучения. Был разработан весьма остроумный метод, позволивший быстро, слой за слоем, укладывать в алюминиевом цилиндре некое подобие гигантских сотов из парафина, в каждой ячейке которых закладывался кубик из порошковой окиси урана. («Ауэр гезельшафт» оказалась не в состоянии наладить серийный выпуск брикетированной окиси урана.)
Когда работа была завершена, в контейнере разместили 6802 кубика общим весом около 25 тонн, покоившихся в парафиновых сотах весом чуть менее 4,5 тонны; толщина парафиновых перегородок между ячейками была равна двум сантиметрам. Перед сборкой контейнер установили в бетонированном бассейне, и, когда она была завершена, бассейн заполнили водой, служившей отражателем и защитой. В толще реактора были прорезаны колодцы, через которые вводили источник нейтронов и различные измерительные приборы.
Результат этого эксперимента в Готтове можно считать отрицательным лишь постольку, поскольку количество нейтронов в реакторе не возрастало. Но зато было совершенно недвусмысленно показано преимущество кубиков перед пластинами. Первый секретный отчет Готтовской исследовательской группы Департамент армейского вооружения разослал в ноябре 1942 года.
Подкритический котёл B-III в Вирусном флигеле в Берлине
Одновременно с группой Дибнера проводили серию экспериментов и в Вирусном флигеле. Здесь, в частности, ставились опыты с использованием порошка металлического урана и парафина. Три эксперимента проводились с котлами, отличавшимися друг от друга лишь числом и толщиной слоев: девятнадцать, двенадцать и семь слоев, причем толщина слоев была тем меньше, чем больше было их число. Результаты ухудшались при уменьшении числа слоев, и ни один из результатов не мог сравниться с тем, что было достигнуто в Лейпциге.
Читатель, вероятно, помнит о решении построить в Далеме огромный подземный бункер для самого большого экспериментального реактора. Это решение не было забыто, и бункер строили. В нем собирались испытать реактор, содержащий полторы тонны тяжелой воды и три тонны металлического урана. Разумеется, уран все еще предполагали изготовлять в виде металлических пластин.
В связи с этим экспериментом Гейзенберг счел необходимым еще раз проработать вопрос о тепловой стабилизации реактора, поскольку по его расчетам реактор, хотя и не стал бы еще пригодным для получения энергии, все же оказался бы близким к критическому. Гейзенберг по-прежнему считал, что одного лишь повышения температуры окажется достаточно, чтобы при некоторой температуре наступило равновесное состояние. Но Гейзенберг совершенно справедливо опасался, что вся масса урана может вступить в реакцию расщепления и та начнет развиваться со взрывной скоростью. А это, в свою очередь, влекло за собой важный практический вопрос: уже самые элементарные расчеты показывали, что, если цепная реакция действительно выйдет из-под контроля, вся масса урана расщепится менее чем за две десятых секунды. Итак, вставал вопрос: удастся ли достаточно быстро с помощью кадмиевых пластин регулировать цепную реакцию?
Выяснить это в эксперименте можно было только после завершения строительства бункера, но ни у кого не вызвало сомнений, что успешных результатов удастся добиться, только разрешив целый ряд сложных технических проблем.
Тем временем в Гейдельберге профессор Воте и профессор Йенсен сумели определить минимальные размеры тяжеловодного уранового реактора. По их расчетам, диаметр сферического реактора должен был равняться 166 сантиметрам, если в качестве отражателя применить обычную воду или графит. Виртц и Юсти в эту же пору занимались другими сложными техническими вопросами, они изучали процессы теплопереноса в компактном тяжеловодном котле и пытались определить истинную величину мощности, генерируемой таким котлом.
И, конечно же, всплыл чрезвычайно трудный и в то же время исключительно важный вопрос о химическом взаимодействии урана и воды, столь бурно проявившем себя в ходе лейпцигских экспериментов. Его неоднократно обсуждали на совещаниях. Чтобы защитить урановые элементы от воздействия воды, предлагалось покрывать их позолотой. Однако даже очень тонкая пленка золота поглощает столь много нейтронов, что от золочения сразу же отказались. Никелирование и хромирование сочли более подходящими, но при условии, что покрытия удастся сделать достаточно прочными и глубокими. Кто-то предложил принципиально иное решение: применить в качестве замедлителя не тяжелую воду, а некоторое другое вещество, содержащее тяжелый водород, например тяжелый парафин, в молекулах которого атомы обычного водорода замещены атомами дейтерия. Но и это предложение не прошло, поскольку тяжелый парафин в условиях атомного котла очень недолговечен; каждая альфа-частица разрушала бы до ста тысяч молекул парафина. Об этом говорили многие ученые на совещании в Берлине, в том числе Боте, Вайцзеккер, Виртц и Хартек. В протоколе была сделана следующая запись: «На основании того, что нам известно, в настоящее время мы должны отказаться от применения тяжелого парафина, а единственным подходящим носителем дейтерия следует считать тяжелую воду». Как ни странно, немцам, видимо, даже не приходила в голову возможность «упаковки» урановых элементов в металлические кожухи из малопоглощающего и некорродирующего металла. А ведь именно таким методом и воспользовались в свое время американцы.
Но, как мы знаем, немецкие ученые допустили куда более серьезную ошибку: ведь тяжелую воду они считали единственным пригодным и ничем не заменимым замедлителем.
Первый в мире ядерный реактор был запущен американцами без единой капли этой жидкости, в нем замедлителем служил графит. Второго декабря 1942 года на имя генерала Гровса из Чикаго была отправлена историческая телеграмма:
В тот день в урановом котле, построенном в помещении для игры в скуош[28]28
Скуош – игра в мяч специальными ракетками. Во время игры противники сильнейшими ударами посылают мяч в бетонированную стенку. – Прим. перев.
[Закрыть], под трибунами стадиона Чикагского университета, впервые в истории человечества удалось осуществить цепную реакцию деления урана. В первый котел заложили 350 тонн чистейшего графита, 5,6 тонны урана и 36,6 тонны окиси урана. А спустя всего двенадцать дней были окончены первые наметки проекта мощного плутониевого завода в Ханфорде. Предусматривалось строительство четырех (одного резервного) котлов с водяным охлаждением, для безопасности разделенных расстоянием в милю, и двух химических заводов для выделения плутония из облученного урана; каждый такой завод намечали располагать внутри четырехмильной зоны безопасности. Котлы должны были работать по циклическому графику – три месяца работы, а затем месячная остановка для удаления с помощью дистанционных устройств облученного урана и замены его свежим. Облученный уран собирались перевозить на уединенный склад. Там его следовало выдерживать в воде, пока радиоактивность не спадет до уровня, приемлемого на плутониевом заводе.
Интересно отметить, что все эти планы были намечены и приведены в действие еще до того, как стало известным точное количество плутония, необходимое для бомбы. Тогда же, в 1942 году, не мешкая, американцы приступили и к строительству в Окридже основных заводов по разделению изотопов урана. Разделение проектировали выполнять двумя различными методами. В долинах, находящихся в семнадцати милях друг от друга, началось сооружение двух заводов – электромагнитного разделения и газодиффузионного разделения. Именно на заводе электромагнитного разделения и. был получен тот уран-235, которым снарядили бомбу, сброшенную на Хиросиму. В декабре президенту Рузвельту назвали общую стоимость всей программы, оцененную тогда в 400 миллионов долларов, из которых примерно четверть намечалось затратить на завод электромагнитного разделения. Этому заводу было отдано первенство.
Примерно в те же дни рейхсминистр почт Онезорге лихорадочно добивался нового приема у Гитлера. Через посредника он обратился за содействием к Гиммлеру и просил передать ему, что «по его наблюдениям американцы именно теперь собирают всех профессоров физики и химии с целью добиться конкретных результатов». Как указывал впоследствии Манфред Арденне, один из самых сильных ученых, работавших в ведомстве у Онезорге, министр имел в виду американский атомный проект. Можно лишь гадать, каким образом ему достались эти сведения. Однако точно известно, что именно весной 1942 года специалистам из ведомства Онезорге удалось наладить расшифровку перехваченных трансатлантических радиопереговоров, и с тех пор они записывали их тысячами, включая и переговоры самого Черчилля. Быть может, именно отсюда и узнал Онезорге об американском атомном проекте.
Среди американских ученых тоже ходило не мало слухов о работах в Германии. Еще несколькими неделями раньше пуска первого реактора до группы ученых, работавших под руководством Комптона, дошло известие о назначении Гейзенберга директором Физического института, стало также известно о его намерении выехать на короткое время в нейтральную Швейцарию. Руководители американской разведки не придали особого значения полученным сведениям, тогда чикагские ученые обратились к известному голландскому физику доктору Гоудсмиту, имевшему много друзей в Англии, с просьбой как-нибудь довести до британской разведки эти сведения. Гоудсмит был совершенно не в курсе дел американского атомного проекта, поэтому Комптон назвал ему некоторые имена и шифрованные названия, чтобы он включил их в свое письмо. Гоудсмит написал, что место работы Гейзенберга и его занятия «могут оказаться особо интересными для тех, кто работает в «Тьюбэллойз», в частности для группы, с которой связан профессор Пайерлс. Соответствующая группа здесь (в США) особенно хотела бы знать, не означает ли новое назначение Гейзенберга, что отношение к конкретной проблеме в Германии стало более серьезным». Конечно, Гоудсмит не рассчитывал узнать у самого Гейзенберга что-либо существенное, но может быть удастся, – писал Гоудсмит, – выяснить, «кто работает совместно с ним и много ли они работают». Письмо Гоудсмита отправили дипломатической почтой, а копию отослали в разведку военно-воздушных сил.
В Чикаго на совещании у Комптона, созванном вскоре после пуска первого котла, как и следовало ожидать, зашел разговор и о том, когда можно ожидать изготовления первой бомбы в Германии. Доктор Вигнер, самый большой пессимист среди ученых чикагской группы, выписал мелом на доске доказательства того, что урановая бомба будет у немцев в декабре 1944 года.
