Текст книги "Земля обетованная"

Автор книги: Дэвид Хьюсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Тропа показалась чем-то знакомой. Здесь существовали проходы, по которым можно срезать дорогу. Возможно, я не раз пользовался ими во времена далекой юности. Похоже, мы недалеко от устья. Вода была чистой и живой, хотя в ней и дымился умирающий «кавасаки».

Элис взглянула на мотоцикл со слезами на глазах. С тех пор как Мартин-медик сунул мне в вену иглу, хуже я себя еще не чувствовал. Ноги подкашивались, и я рухнул на землю. Не знаю, были ли причиной тому нервное истощение, наркотик Мартина или воздух незнакомого нового мира. Но в этот момент я был слаб, как младенец, и готов разрыдаться не хуже Элис Лун. Нет, это не мой мир.

Мое настроение подействовало на нее: я никогда не умел скрывать свои чувства.

– Черт! – сказала она тихо и уставилась в землю.

Я не знал, относилось ли это ко мне или к чему-нибудь другому.

Она уселась рядом со мной. Я постарался взять себя в руки и взглянул на ее рану. Она, как ребенок, позволила себя осмотреть. От локтя к запястью тянулась ссадина. Начал наливаться большой синяк. Но когда я осторожно сжал нетронутую кожу, стало ясно, что ничего не сломано, хотя заметно было, что Элис испытывает сильную боль. Я оторвал нижнюю часть рукава своей рубашки, замотал порез и аккуратно завязал.

– Постарайся не занести грязь, – сказал я. – Все не так плохо, как кажется.

Она смотрела на мои действия с удивлением, граничившим с благодарностью. Не думаю, что Элис Лун видела в своей жизни много мужчин, которые бы с ней так обращались. Может, их и вообще не было.

Тропа у реки была закидана мусором. Возможно, он пролежал здесь сорок лет. Фантики от конфет, старые газеты, рыболовные лески, окурки. Были и предметы, которых я раньше на берегу Покапо не видел. Я заметил два шприца и использованные презервативы. Над рекой лениво летела цапля. Она была похожа на тонкую серую стрелу. От поверхности воды ее отделяло лишь два фута. Птица искала добычу.

– «Как прекрасен род людской, – пробормотал я себе под нос. – О дивный новый мир, где обитают такие люди». [8]8
  У. Шекспир. Буря. Перев. О. Сороки.


[Закрыть]

– Что? – спросил она, мотая головой.

– За два десятка лет я увлекся чтением.

«Хюндай» ушел на вечный покой – застрял между двумя деревьями на низкой скале над нашими головами. Я слышал разговор. Знакомый голос звучал вполне бодро.

– Нам нужно идти, – сказал я, вошел в воду, снял с мотоцикла сумку, открыл ее и рассовал по карманам патроны. Я собирался перезарядить револьвер.

– Куда? – спросила она.

– В хорошее место. Тут неподалеку.

Когда мне было десять лет, родители уехали на машине и не вернулись. Какой-то лесовоз растерял свой груз на узкой двухполосной дороге, а они, к несчастью, следовали за грузовиком. Ехали они, кстати, в «хюндае». Мой отец не любил дорогие автомобили и обгонять – тоже. «От этого все неприятности, – говаривал он. – Лучше терпеливо дождаться, и все будет нормально». Ему попался водитель, не закрепивший как следует груз, и теория об обгонах себя не оправдала.

Если бы я тогда не слег с гриппом (за мной присматривал дружелюбный сосед), то меня тоже давно бы не было.

Я не был примерным приемным ребенком. Плохим меня тоже никто бы не назвал. Просто я не выказывал приемным родителям слишком много любви. Я считал, что любовь не обретешь по желанию. Невозможно ее включать и выключать, как лампочку. Эмоции контролю не подлежат. Они возникают помимо воли.

Во всяком случае, так мне казалось в десятилетнем возрасте. Тогда два копа в униформе пришли ко мне и сказали, что мои родители «ушли». Они сделали это с таким спокойным сочувствием и умением, что я до сих пор помню их лица. В результате я не задерживался ни в одной приемной семье, хотя вел себя безупречно: был вежлив, помогал, убирал со стола посуду и мыл автомобиль.

В те годы сильно помогла река. Где бы я ни жил, всегда мог доехать до нее на велосипеде. Я проводил часы возле медленно текущей воды – смотрел, ждал, думал. Отец брал меня на рыбалку, едва я научился ходить. Мы просиживали там целые дни, хотя улов был невелик. Со временем я стал ловить гораздо лучше его, так что к восьми годам именно я стал приносить домой форель. Родители так радовались, что даже слезу роняли.

Я все еще помню запах рыбы, жарившейся на сковороде. Мама и сам отец смеялись над тем, каким он был беспомощным в быту, в отличие от меня. Это моим делом стали все починки в нашем маленьком мире.

И дело было не в рыбе. Река объединяла нас: мы разговаривали, смотрели на воду, на дикий зеленый берег, который не изменился за сотни лет. Люди, жившие в то далекое время, непременно узнали бы его сейчас, если бы грубое наступление города и современного мира не стерло их, словно садовых вредителей.

Отец любил музыку. Фрэнка Синатру, Мела Торме, Пери Комо, всех из этой эпохи. У него самого был хороший голос. Однажды мы засиделись допоздна, на небо выкатились звезды. Помню, как он запел – прекрасные слова, прекрасная мелодия: «У ночи тысяча глаз», – он спел всю песню, включая маленькую джазовую импровизацию в середине, пока мы упаковывали рыболовные принадлежности и двух больших рыб.

Я не сказал ему в тот раз, что песня мне не понравилась и слова – тоже. Я был еще ребенком, что бы он ни думал, и мысль о глазах в черном бархатном небе, как бы это красиво ни звучало, меня страшила.

Произошло это за три недели до его гибели. В первой приемной семье был диск с этой песней. Я проигрывал ее снова и снова, пока хозяин дома не взбесился. Он обратился в попечительский совет и попросил, чтобы меня забрали.

Пока мы шли, я немного рассказал об этом Элис. По двум причинам. Во-первых, чтобы она прекратила задавать вопросы. Во-вторых – и это было главным, – я хотел, чтобы она рассказала о себе. Я услышал о причине, побудившей ее прийти ко мне накануне. Она думала, что гибель Мириам и Рики как-то связана с гибелью ее матери. Я все еще считал идею невероятной, но не был готов сказать об этом.

Мы шли по берегу на восток, в сторону океана и промышленной зоны, которая наверняка скоро поглотит побережье, поскольку никому не приходило в голову строить жилые дома на грязной серой земле, даже в наше смутное время. Через час мы оба проголодались.

– Ты ешь рыбу? – спросил я.

– Когда могу себе это позволить.

– Найди хворост для костра. И подожди меня здесь.

Я снял порванные ботинки, закатал брюки и вошел в реку. Это был трюк, которым я дразнил отца. Большую часть времени он не мог поймать ничего даже с удочкой, крючком и наживкой. Он бесился, оттого что я знал, как нужно стоять в медленном холодном течении реки, пока форель не примет меня за часть пейзажа. Тогда я хватал рыбу руками и выбрасывал на берег, а отец быстро оглушал ее свинцовой плашкой, прикрепленной к короткому стальному прутку.

Я стоял в реке, не думая ни о Мартине-медике, ни о Стэпе, ни о ком-то другом, потому что они были городскими людьми из двадцать первого века. Им и в голову не придет то, что мы пойдем по узкой тропе через заросли тростника и камыша. Маленькие водовороты закручивались возле моих ступней и щиколоток. Я снова почувствовал себя молодым и голодным.

Первая темная тень двинулась ко мне минут через пятнадцать. Я выхватил ее из реки обеими руками и швырнул на берег. Элис танцевала вокруг нее, хихикая и пиная рыбину ногой, пресекая ее попытки запрыгнуть назад в воду. Я с удовольствием смотрел на нее. Она даже забыла о боли в руке. В этом отношении, по крайней мере, я все сделал правильно.

– Что мне теперь делать, Бирс?

– Убей ее! – крикнул я в ответ и переключил внимание, потому что еще одна толстая тень сдуру метнулась в мою сторону.

– Я не могу ее убить. Нечем.

– Подожди меня…

Вторая форель подплыла совсем близко, и я повторил свой трюк. Рыбина пролетела по воздуху и ударила девушку в грудь. Я вылез из реки, подобрал извивающуюся добычу и дважды стукнул рыбьими головами по земле.

Она смотрела на меня так, как смотрят женщины: в ее глазах я был зверем, а не человеком, добывшим столь нужное нам пропитание. Я улыбнулся в ответ, поняв две вещи. Мне нравилась Элис Лун. Тем не менее интуиция подсказывала не доверять ей, потому что часть ее истории вызывала у меня сомнения.

Неодобрение уступило место голоду. Оказалось, что у Элис в сумке есть перочинный нож. Такой предусмотрительности я от нее не ожидал. Мы выпотрошили рыбу, Элис вынула зажигалку, сказав, что намерена бросить курить. Мы насадили серебристых рыб на сучки и красиво поджарили их над маленьким костром. Запах вернул меня в кухню – единственное место, которое я считал своим домом. Это приятно волновало.

– Ну я же говорила – пещерный человек, – проворчала она, пока мы поворачивали рыбу над огнем, чтобы на ней со всех сторон образовалась золотистая корочка.

– Да, – согласился я. – Ты меня классифицировала, прикрепила табличку и выставила в музейной витрине. А как насчет тебя?

– Ты о чем?

– Кто ты такая? Чем занимаешься?

– Ну что ты заладил, Бирс?! Мне нечего сказать.

– Рассказывай.

Я отодвинул рыбу от огня и изобразил внимание.

– Ну что обо мне говорить? Перебиваюсь кое-как случайными заработками. Если в магазине потребуется человек на неполный рабочий день, Элис к вашим услугам. Нужна официантка, умеющая хорошо одеться и нравиться солидным мужчинам, зашедшим в бар по пути домой? Будет сделано, при условии, что они не станут распускать руки. Как, думаешь, я услышала разговоры копов?

– И все же не понятно, – сказал я очень серьезно, – почему именно тебе удалось услышать эти разговоры. Расскажи.

– Ну вот еще. Ты угрохал мой байк. Фактически ты меня похитил. Почему я должна тебе верить?

– Это ведь ты ко мне пришла.

Она уставила на меня палец.

– Мне двадцать шесть лет.

– Выглядишь моложе. Впрочем, это всего лишь наблюдение, ничего больше.

– Я говорю правду. К тому же я живу – вернее, должна жить – в квартире с двумя другими женщинами. Они работают в барах, в которые я бы не пошла. К ним подошел черный коп и спросил, не может ли кто-нибудь из них оказать гостеприимный прием бывшему заключенному, тайно выпущенному из тюрьмы. Он не слишком распространялся о том, что от них потребуется. Я устроила импровизацию. Откуда мне знать, что пещерный человек блюдет моральные устои?

– Моральные устои – это то, что человечество выработало в процессе эволюции? – спросил я, стараясь разрешить эту загадку для себя.

– Дарвин, – сказала она. – Видишь, не только ты читаешь книжки.

– Я никогда не верил в эволюцию. В принципе звучит неплохо. Но чем больше людей встречаешь, тем больше понимаешь, что теория расходится с практикой. Это просто…

После двадцати лет в тюрьме странно встретить неглупого человека, готового вступить с тобой в спор. Самыми долгими разговорами у меня были перебранки с тюремщиками, запиравшими туалет.

– Что «просто»?

– Мысль о человечестве, постепенно становящемся умнее и добрее, не выдерживает критики. В тюрьме я читал книги людей, умерших две тысячи лет назад. Так вот, они гораздо умнее большинства идиотов, пишущих статьи для нынешних крупных газет. И социальные темы… Брак. Что это? В половине случаев все заканчивается неприятием и даже ненавистью. Если в социальном плане мы постоянно развиваемся, то почему не становимся лучше?

– Становимся-становимся, – возразила она. – Реже вступаем в брак и посылаем подальше подонков, когда они больше нам не нужны.

– Ну и молодежь! – сказал я.

Элис подцепила форель. Правильно сделала: рыба готова. Я снял с нее ту почти чистую газету, которую удалось найти на берегу, и мы поели. Самая лучшая еда, которую я когда-либо пробовал. Впервые после долгого отсутствия я вспомнил: еда может быть вкусной, и наиболее вкусная – простая здоровая еда.

– Кстати, – продолжила она, утирая рот, – ты был женат. Счастливо. Так в чем проблема?

– Возможно, проблемы нет, – солгал я. – Почему ты думаешь, что смерть твоей матери и убийства Мириам и Рики каким-то образом связаны?

Она ссутулилась и помрачнела.

– Не знаю. Они должны быть связаны. Тут и время, и орудие убийства…

– Возможно, что время – простое совпадение, а молоток можно найти в любой скобяной лавке. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что молотком можно воспользоваться не по прямому назначению.

– Она тебя знала!

Это меня удивило.

– Ты этого не говорила. Ты сказала, будто она видела, как я возвращался с работы.

– Ей казалось, что она тебя знает. И она работала на фабрике рядом с твоим домом. Опять совпадение, правда? Ты – коп. Я думала, что ты сможешь в этом разобраться.

– Был копом.

Она, кстати, дело говорит.

– Как ее звали?

– Все звали ее Мэй. По-китайски звучит красивее, но и Мэй сойдет.

Мэй Лун. Нет, колокольчики не прозвенели. Даже самые маленькие.

– Так ты не знаешь, почему ее убили? До сих пор?

Она осмотрела рыбные кости, поковырялась в них.

– Нет.

Элис произнесла это, не сводя глаз с серебристой рыбьей головы, которую держала в руке.

– Что-нибудь забрали?

– Думаю, нет. Все, что я знаю… – Она отложила рыбу. Разговор испортил ей аппетит, и я винил себя за это. – Произошло это не быстро. Мне тогда было всего три года, но я помню. Все тянулось долго. Они не быстро ее убили.

– Они?

Элис заглянула мне в глаза. Из-за упрямства этой женщины люди нарывались на неприятности.

– Два голоса. Два человека. – Она произнесла это спокойным голосом. Лицо утратило всякое выражение. – Судя по крикам, они ее долго мучили.

Я тоже потерял аппетит.

– Помнишь, о чем они ее спрашивали?

Элис покачала головой.

– Не уверена. Может, мне все приснилось. Не знаю, Бирс.

– Скажи.

Она колебалась, и это показалось мне странным.

– Они спрашивали ее о сестре дракона. Я не знаю, что это значит. А ты?

Я был рад, что между нами костер: ей не было видно, что мои руки дрожат, как листья, подхваченные быстрым течением Покапо.

– Нет, – ответил я, и это было лишь отчасти правдиво.

Я понятия не имел, кто или что такое «сестра дракона», но когда-то я слышал эту фразу. Она прозвучала, как колокол из пустоты, как алое платье на гибкой фигурке Элис, как вкус красно-зеленого яблока из нашего сада. Это что-то важное… если бы только я мог это понять.

– Возможно, я все придумала, – пробормотала она, и я с этим тут же согласился.

– Послушай, – сказал я. – Это нелепо. Мои проблемы не имеют к тебе никакого отношения. Это серьезные проблемы. Может, настолько серьезные… Ты видела, что тогда происходило. Ты не похожа на девушку, в которую надо стрелять.

– Я тебе не «девушка».

– Скажи тогда, как тебя называть. Сути это не меняет.

– Ты снова меня увольняешь.

– Не помню, чтобы я тебя нанимал.

– Ты украл мой байк. Похитил меня.

Я вынул странный подарок Стэпа и положил пачку возле костра.

– Я хочу, чтобы ты их взяла. Можешь тратить. Я не считал, но здесь должно быть двадцать тысяч. Можешь купить себе несколько новых байков. А умнее будет взять билет и уехать отсюда. Поезжай куда-нибудь. Начни новую жизнь.

Элис уставилась на деньги. Судя по всему, столько денег она никогда не видела.

– У меня уже есть жизнь, – сказала она.

Я начал терять терпение.

– Постарайся ее сохранить. Скажу жестче. Есть люди, с которыми мне придется иметь дело. Они не станут сюсюкать с непрофессионалами. Да и со мной тоже, если обстоятельства так сложатся. Думаю, в этом ты уже убедилась.

Она и бровью не повела.

– Нет, я не бросаю мужчин, даже если они мне не нравятся. Это они меня бросают. Так уж заведено. К тому же ты обозлился, когда я заговорила о браке.

– Что?

– Я видела, как у тебя скривилось лицо, когда об этом зашел разговор. Что ты задумал? Избавишься от меня и надеешься, что все пройдет?

– На что я надеюсь?

Элис снова взяла рыбину, отломила кусочек, сунула в рот. Она была явно довольна собой.

– Меня всегда это удивляло, – сказала она с набитым ртом. – Я несколько раз ходила в библиотеку и читала судебные материалы. Они были не слишком подробными. Мне казалось, что дело о местном копе, убившем жену и ребенка, заслуживает большего внимания, чем половина колонки на тридцать третьей странице.

Я заинтересовался.

– И это все, что обо мне написали?

– Шесть абзацев. И все. Никаких улик. Там лишь вскользь упомянут мотив.

– Мотив?

– Там написано, что Мириам закрутила роман и ты об этом узнал.

– Вот как, – сказал я, у меня неожиданно закружилась голова. – Мотив.

Я взял остатки рыбы и швырнул ее в реку. Форель – каннибал. Мне об этом отец рассказывал.

Снова вошел в воду, вымыл руки и остался стоять в реке, глядя на течение. Смотреть было не на что.

– Мне жаль.

Видно было, что ей и в самом деле немного жаль. Я заставил ее прождать десять минут, а времени у нас не было. К этому моменту Мартин-медик и его неизвестный спутник должны были догадаться, где мы находимся.

– Я не должна была ворошить это дело. Всегда удивлялась тому, что они взяли тебя при отсутствии улик. Им нужен был мотив. Причина, по которой ты совершил это злодеяние. – Она помолчала. – Это правда, Бирс? Она тебе изменила?

– Я в самом деле не знаю, – сказал я честно. – Не помню, чтобы у Мириам был любовник.

– А в тот день?

– О том дне я ничего не помню.

– А если бы ты ее застал? Если то, что они говорили, правда…

– Я все равно остался бы в неведении. Они назвали его имя? В документах?

– Нет. А ты его знаешь?

И внимательно на нее посмотрел.

– Я помню имя, которое назвали мне во время допросов. Кайл Маккендрик. Мелкий городской чиновник. Однажды я арестовал его за то, что он покупал проститутку в Сент-Килде. Ему удалось уйти от наказания, возможно потому, что он имел влиятельных друзей. Больше ничего о нем не знаю.

Ее загорелое лицо слегка побледнело при упоминании этого имени.

Настал мой черед удивляться. Кайл Маккендрик никогда не входил, в мою жизнь, за исключением короткого эпизода в полицейском участке, а это имя я услышал во время допросов, где не мог ни о чем думать, кроме того, что я потерял. Маккендрик меня не интересовал, как бы ни пытались уверить меня в том злобные следователи.

– Ты о нем слышала? – спросил я.

– Кайл Маккендрик? Разве ты в тюрьме не читал газеты?

– Нет, двадцать лет в руки не брал. Зачем? Я ведь не должен был выйти на свободу.

Она все еще не смотрела мне в глаза.

– Бирс… Кайл Маккендрик – главное лицо в городе. Он владеет всем, так или иначе. Газетами. Телевидением. Много лет назад приватизировал весь сервис. Транспорт. Здравоохранение. Несколько тюрем и полицию.

– Тюрьмы? – поразился я.

– Сейчас эра предпринимателей. Да, даже тюрьмы. Зачем лишать заключенных права пользования тарелками с логотипами фирмы?

– У меня не было тарелок с таким логотипом.

– Ты уверен?

Я не был уверен. Я не обращал внимания. По какой-то причине меня переселяли из одной одиночной камеры в другую. Добрые пятнадцать лет жизни слились для меня в размытое пятно. Я знал, что меня заключили в Гвинет. Предполагал, что вышел оттуда, хотя теперешний вид из окна моего дома меня все еще удивлял. Все выглядело странно: ведь они могли сделать со мной в тюрьме что угодно, и я бы никогда ничего не узнал.

– Да, – промямлил я.

– Сомневаюсь. Итак, они думали, что Маккендрик спал с твоей женой и поэтому ты ее убил?

– Так мне сказали. А что, этот парень действительно такая шишка?

– Он у нас царь и бог. Большой семейный человек. Если он не владеет чем-то сам, значит, этим владеет кто-то из его детей. Маккендрик мог в два счета освободить тебя из тюрьмы.

– Зачем бы ему это понадобилось?

– Не знаю. Ему и убить тебя ничего не стоило.

– О, – протянул я. – Значит, царь и бог? Как в старые времена?

– Вежливые и благоразумные люди предпочитают это не обсуждать.

Я вынужден был задать этот вопрос.

– Как думаешь? Может… он знал твою мать?

– Ну как он мог ее знать? Китаянку, мать-одиночку, работающую нелегально по двенадцать часов в день?

– Должно быть, она была красива.

– Я тебя умоляю…

– Я просто высказываю предположение. Ищу связи. Нот и все.

Ее лицо выразило разочарование.

– Я думала, ты хороший коп.

– Хороший – то есть «приличный»? Или высокопрофессиональный?

– И то и другое.

Я пожал плечами.

– О господи, – простонала Элис. – Ты и этого не помнишь.

– У меня по этому поводу возникли некоторые соображения. Понимаешь, если это Маккендрик, то он не мог действовать один.

– Не поняла.

– Кто-то меня освободил. Возможно, это сделано для того, чтобы снова упрятать меня за решетку. Во-первых, двадцать тысяч долларов наличными уже вызывают некоторые подозрения. Но если это Маккендрик, то зачем сегодня утром он пригвоздил Тони Моллоя к столбу возле моего дома? И что за люди сидели в «хюндае»? На копов они не похожи. Скорее, на…

– На кого?

Элис явно заинтересовалась.

– Не знаю. Меня же здесь давно не было, забыла? Кто-то хотел убрать меня из тюрьмы. Дал деньги. Он знал, что я буду на Оул-Крик, и надеялся что-то узнать. С другой стороны, возможно, другие люди хотят, чтобы я…

«Умер», – подумал я, сам не зная почему. Не знаю, произнес ли я это слово вслух.

– Ergo [9]9
  Следовательно (лат.).


[Закрыть]… – продолжил я.

– Пожалуйста, без заумных слов. Ты много читал. Я это уже поняла.

– Ergo, мне нужна точка, с которой начать. Стало быть, я должен выяснить, действительно ли Маккендрик и Мириам были любовниками.

Я не сказал ей о своем шурине Шелдоне и его маленькой автомастерской, которая, возможно, находилась в полумиле отсюда, в бедном промышленном районе, который, как я надеялся, до сих пор существовал. Решил, что лучше будет промолчать об этом до поры.

– Поняла, – сказала она. – А теперь прошу меня извинить.

– В чем дело?

– Туалет. Или проще сказать – кусты.

Я приложил руку к виску, отсалютовав ей по-военному, и она исчезла. Здесь буйно росли шиповник и бузина. Из зарослей с писком вырвались четыре зеленых вьюрка. Шумные птички.

Элис Лун бескорыстно стремилась узнать то, что хотела, какая бы правда ей ни открылась и к каким бы последствиям это ни привело. Именно поэтому я не желал иметь с ней дела.

Когда она скрылась из виду, я вынул из пачки две сотенные купюры на возможные расходы, а остальные деньги положил ей в сумку. Затем очень быстро нашел ручку и лист бумаги и написал: «Пошел туда…». Стрелкой указал направление – вниз по течению, к серому устью и мысу Блю-Ойстер.

Может, она поверит. Может, и нет. В любом случае проведет здесь минуты две, раздумывая, блеф это или двойной блеф. Такая уж эта Элис Лун. Она сначала вникала в суть дела и только потом принимала решение. А вот меня разумные ограничения никогда не останавливали.

Хотя я ей и не говорил, эту часть реки я знал очень хорошо, именно поэтому здесь и остановился. Здесь мы рыбачили, когда я был ребенком, и здесь папа пел «Ночь с тысячей глаз», глядя на заплутавшую в звездном лабиринте луну. Его не стало, но это место по-прежнему было моим любимым. Я ходил сюда один или с лучшим другом, Микки Карлуччо. Его отец был владельцем городского рыбного рынка, и время от времени я подрабатывал там на карманные расходы. Потом эта связь оборвалась, и я долгие годы не вспоминал о Микки. Не было повода. Со временем воспоминания начали приходить. Некоторые из них оказались полезны.

Я легко поднялся на берег, цепляясь за низкие ветви кустов, росшие на красной глинистой почве. Наверху была еще одна тропа. Она, как и раньше, вела к промышленной зоне, только с тех пор промзона выросла. Настолько выросла, что до ближайшего здания оказалось рукой подать. Я смог добраться туда менее чем за минуту.

Часов у меня не было, но я догадывался, что сейчас послеполуденное время. Шелдон, должно быть, дремлет за первой банкой пива.

Рики исполнилось три года, когда он дал прозвище своему дяде. Дело было на пляже. Мириам тайком от меня поглядывала на красивые дома Гринпойнта. Должно быть, мечтала когда-нибудь там поселиться. Она думала, что я ничего не замечаю, но я-то видел. В этих мечтах не было ничего дурного. Рики строил большой и сложный песчаный замок. Скорее, это была крепость. Даже тогда было заметно, что он пошел в папу. Вдруг он оторвался от своего занятия, указал на Шелдона и сказал: «Таинственный Мамфорд! Как сандвич с арахисовым маслом».

Мириам вынуждена была дать мне пояснение. Я не смотрел днем телевизор, да и вечером тоже.

Но на следующий день я уселся вместе с сынишкой, и мы целый час смотрели «Улицу Сезам». Оба радостно визжали, когда на экране появлялся таинственный Мамфорд, очень похожий на Шелдона Джея Седжвика.

Длинные черные грязные волосы были немного фантастичнее, лысина отчетливее и усы неопрятнее, но, судя по всему, трудно отразить все эти реальные подробности в кукле, сделанной из фетра и картона. И все же сходство было велико. С этого момента Шелдон стал Мамфордом, хотя Мириам как-то отвела меня в сторонку и попросила перестать использовать это прозвище, потому что Шелдон наконец-то набрался смелости и пожаловался ей.

Такой уж он был человек, робкий, но исполненный достоинства. Он совершенно не был способен заниматься настоящей работой, однако верил в то, что его маленькая автомастерская, которую он завел после того, как его выгнали из колледжа, когда-нибудь принесет ему состояние.

Шелдон – я перестал называть его Мамфордом, хотя до сих пор ассоциирую его с этим персонажем – жил в мире, который существовал лишь в его голове, и, насколько могу судить, он был в нем вполне счастлив. Жил он в комнате над мастерской: так дешевле. У него были постоянные клиенты. Они не могли позволить себе отремонтировать транспортные средства нигде, кроме как в этом месте, где для решения проблемы – большой или маленькой – использовалась главным образом простая грубая сила. Друзей у него почти не было – особенно женщин, потому что человеческий контакт внес бы в его жизнь неудобства.

Он был единственным человеком, который писал мне в тюрьму. Кто бы мог подумать?

За то время, что я был в тюрьме, город мог измениться, но только не автомастерская «Шангри-Ла Мотор». Во дворе стояло шесть выпотрошенных автомобилей. Они ржавели, то ли потому, что владельцы не заплатили, то ли потому, что не пришли за машинами. Возможно также, что Шелдон, обладавший весьма скромными познаниями в механике, попросту не справился с ремонтом. Половина неоновой вывески, которую Шелдон приобрел за большие деньги, не горела.

В то время, когда он собирался совершить эту покупку, я отговаривал его, поскольку работал он только днем, да и то не всегда, и неоновая вывеска являлась ненужной роскошью. Мириам мне возразила: советовать что-либо Шелдону было бесполезно. Они с Мириам не были близнецами, но их отец, чудесный человек, фермер с полуострова Пейтон, видел в них смысл своей жизни. Его жена умерла, когда дети были совсем маленькими. Отец обожал своих отпрысков, что понятно в отношении Мириам и разорительно в отношении Шелдона. К тому времени, когда Седжвик умер, Шелдон истратил семейные накопления, а позже заложил ферму. Я знаю это из письма, присланного в тюрьму, в котором он единственный раз сообщил мне что-то конкретное. Письмо это говорило о Шелдоне больше, чем он сам сознавал. Он был не просто праздный, ненадежный и одинокий человек. Он хотел, чтобы все об этом знали.

Я протиснулся мимо полуобгоревшего «фольксвагена» и «вольво» (у этого автомобиля был такой вид, словно в багажнике у него поселились крысы). Из мастерской не доносилось ни звука, и это меня ничуть не удивило. Двери были раскрыты настежь – любой вор мог свободно войти и взять то, что обладало хоть какой-то ценностью. Сразу за дверью висели часы. Я решил, что они идут правильно, потому что стрелки указывали на начало четвертого, а это, по моим ощущениям, соответствовало действительности.

Если Элис Лун проявила благоразумие, то она должна быть сейчас на полпути к аэропорту. По дороге она придумает, куда лететь. Я на это надеялся. Но с другой стороны, считал, что это маловероятно. Эти размышления и радовали меня, и огорчали. Элис рассказала мне лишь половину истории, а может, и того меньше, но я не знал, хочу ли узнать остальное и понять скрытый смысл того, что произошло.

Где-то работал телевизор: знакомые звуки, стоны и вздохи. Я повернул за угол, в контору, и там нашел Шелдона. Он сидел, положив ноги на стол, заваленный бумагами, на многих из которых был текст, отпечатанный кричащим красным цветом. Он держал банку пива и пялился на экран, где показывали порнофильм. Две силиконовые женщины орудовали пластмассовыми членами. В «Улице Сезам» такого не показывали.

– Как сандвич с арахисовым маслом, – сказал я и нажал на кнопку выключателя на грязном маленьком переносном телевизоре, стоящем на шатком шкафу для документов.

Немытое, в жирных пятнах, лицо Шелдона исказилось от страха и растерянности.

– О, черт, – пробормотал он и глотнул из банки, при этом большая часть пива полилась по замызганному синему комбинезону. – О, черт…

И снова поднес банку ко рту.

Он потолстел и, к моему удивлению, потерял так много волос, что остались лишь тонкие черные пряди, прилипшие к нижней части блестящего черепа. Они напоминали свиные хвостики, прикрепленные канцелярскими кнопками. Усы стали больше и уродливее, но не настолько велики, чтобы скрывать дряблое лицо Шелдона.

Он выглядел ужасно. Старый, толстый, больной. А теперь еще и напуганный.

– Какого черта ты здесь делаешь, Бирс? – спросил ни наконец.

Захотелось увидеть единственного оставшегося в живых родственника. А чего еще ты можешь ожидать от человека, только что выпущенного из тюрьмы?

– Выпущенного? – изумился Шелдон. – Когда, черт возьми, это случилось? Как?

Я стряхнул крошки пиццы со второго стула (в комнате их было только два), принес его к столу и уселся напротив Шелдона.

– Разве ты не следишь за новостями? – спросил я.

– Какими новостями?

На столе – надо отдать ему должное – лежала газета. Я взял ее, посмотрел передовицу и местные новости. Заглянул во вчерашний номер. Ничего.

– Они вчера выпустили меня из тюрьмы. Фрэнки Солера сознался. Ты слыхал о нем?

– Фрэнки Солера?

Он покачал головой. Жидкие пряди беспорядочно замотались.

– Нет, – твердо сказал он. – Никогда.

– Сегодня утром возле своего дома я увидел человека, пригвожденного к столбу. Это был мертвый Тони Моллой.

Шелдон глотнул пива и закашлялся.

– Поскольку Тони Моллой каким-то образом был связан с Фрэнки Солера, с человеком, которого ты не знаешь, – продолжил я, – думаю, что тебе он тоже незнаком.

– Тебя выпустили?

– Потому что я невиновен, Шелдон. Я думал, ты это понимаешь. Думал, что поэтому ты и писал мне раз в год.

К его чести, он отставил банку.

– Я писал тебе, потому что не верил в то, что ты сделал это, Бирс. Но я так и не понял, почему ты им ничего не доказал. Я считал, что у тебя все получается.

Я промолчал.

– Я подумал, – добавил он, – что ты сам себя в этом не убедил.

– Интересное наблюдение.

Я оглянулся по сторонам. Один телефон. Кипа счетов. Работы не видно. Дешевое порно по телевизору.