Текст книги "Земля обетованная"

Автор книги: Дэвид Хьюсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Итак, – спросил я, – как дела в «Шангри-Ла»?

– Затишье перед бурей, – сказал он, перегнулся через стол, взял отвратительную на вид беспроводную компьютерную клавиатуру и затыкал в нее толстыми пальцами.

Что-то начало появляться на крошечном плоском экране. Что-то не имеющее отношения ко мне.

– Понимаешь, сегодняшний бизнес требует знаний. Надо быть на шаг впереди. То, чего не знают бездельники в больших автомастерских, убьет их. Помнишь вторую серию спортивного «Фольксвагена-поло GTI», хэтчбэк, 97-2001?

– В ожидании исполнения смертного приговора ни о чем другом мы и не говорили.

Он что-то набрал и указал на экран монитора.

– На него больше нет гарантии. Но есть проблема с верхними клапанами. Об этом мало кто знает. Нужно понимать, где искать информацию. Изготовитель не отремонтирует его даже за большие деньги. Необходима модификация, а для этого нужно обращаться в Германию. Если только…

Он снова отхлебнул пива и широко улыбнулся. Стало заметно, что регулярное посещение дантиста Шелдона не слишком заботило.

– …ты меня знаешь. У меня есть запасные части. Я обладаю информацией. Когда эти машинки начнут кашлять, чихать и разваливаться, люди будут обивать мой порог. Большие деньги.

Я оглядел пустую мастерскую.

– Когда прольется золотой дождь?

Он нахмурился.

Через шесть недель. Самое большее, – через восемь. Парень, что продал мне запасные части, говорит, что проблема созреет при перемене погоды, когда жара сменится холодом. К концу сентября улицы заполнятся мертвыми «фольксвагенами», и некому будет их чинить. Владельцам придется выложить огромные деньги такому человеку, как я.

В углу офиса были составлены восемь картонных коробок с корейскими и японскими надписями. Картинка с изображением автомобиля казалась нарисованной рукой трехлетнего ребенка.

– Ты это купил на распродаже или получил как непроданный товар?

– Что?

– Ничего. Послушай, Шелдон. Мне нужно…

– У меня нет денег.

– Деньги мне не нужны. – Я посмотрел на ступеньки, ведущие на чердак. Там находилась квартира Шелдона, с тех пор как он оставил ферму. В отчаянных обстоятельствах… – В аэропорту «Рамада» неожиданно много народу. Мне нужно где-то остановиться. Всего на одну ночь. К тому же я хочу кое о чем с тобой поговорить.

Он встревожился. Открыл еще одну банку пива, но не подумал предложить мне.

– Кое о чем? – нервно пискнул Шелдон.

Об этой его особенности я уже и позабыл.

Я сразу перешел к делу.

– Мы были счастливы, Шелдон?

Он поерзал на стуле.

– Откуда я знаю? Это был твой брак.

– Мы выглядели счастливыми? Я имею в виду Мириам.

– Да, – ответил он, кивая. – Я никогда не видел ее такой счастливой, как в день вашей свадьбы.

– А после?

– Она и после казалась счастливой. Мы с ней мало говорили. Кажется, ей хотелось, чтобы ты побольше бывал дома. Чтобы больше зарабатывал. Седжвики всегда любили деньги. Семейная черта.

Он огляделся по сторонам.

– Мириам знала, что я растранжирил отцовское наследство. Это ее злило. Она не раз давала мне понять.

Мы с Мириам несколько раз говорили об этом.

– Дело было в тебе, Шелдон. Не в деньгах.

– Нет, – возразил он. Казалось, он осторожно подбирал слова. – И в том, и в другом. У Мириам были идеи, Бирс. Может, ты не заметил, но у нее были идеи.

Я покачал головой. Это не совпадало с картиной, запечатленной в моем мозгу. Картина эта была во многих отношениях ясная, поскольку я отполировал ее, сидя в душной камере Гвинета.

– Что за идеи?

– Обыкновенные. Большой дом. Большой сад. Возможно, бассейн и вид на море.

– Она не мечтала поехать в Гринпойнт и выйти замуж за копа? К тому же за честного?

– Нет. – Он снова заговорил осторожно. – Думаю, не мечтала.

– Может, она мне изменяла?

– Конечно, нет! Что за?…

Он бросил в мою сторону недопитую банку. Для Шелдона это было проявлением страшного негодования.

– Я не потерплю, чтобы ты оскорблял память моей бедной сестры. Понял?

– Мне нужно было спросить. Ты знаешь, какие намеки делают в суде.

– Я ни разу не был в суде. И ни слова не читал об ном в газетах. Не мог. Папа к тому времени заболел. Ты, наверное, не знаешь об этом. Я просто…

Он опустил голову и вздохнул.

Я просто хотел быть рядом с ним.

– Вопрос о наследстве, – сказал я и возненавидел себя за то, что сказал это.

– К тому времени денег уже не осталось, – сказал он уныло.

– Мне говорили, что она меня обманывала. Ты, должно быть, слышал это.

– Слышал, но ничего не хочу об этом знать.

– С одним прохвостом по имени Кайл Маккендрик. В суде его не упоминали, но на допросах говорили.

Он вздрогнул и взял газету.

– Могло это быть правдой, Шелдон?

Он сложил пополам одну из страниц и отдал мне. Там была напечатана длинная статья о неком благотворительном фонде и о пожертвовании, которое этот фонд передал в одну из городских больниц. Я внимательно прочитал текст. Снова Кайл Маккендрик. Я помнил лишь, как в Сент-Килде привлек его к ответственности, когда заметил, что он сажает в свою «хонду» дешевых проституток.

Статья описывала Маккендрика как «городского миллиардера и филантропа». Его фонд пожертвовал больнице двадцать миллионов на новую детскую палату. Тут же была и фотография – мужчина среднего возраста с ухоженными седыми волосами и лицом падшего ангела, молодого и одновременно старого. Он передавал чек хорошенькой молодой медсестре. Я удивился тому, что опубликовано именно это фото. Передавая чек, мистер Маккендрик откровенно заглядывал сестре в декольте. Может, у фотографа было чувство юмора?

– Кажется, он стал достойным человеком, – заметил я. – Порядочным, щедрым.

Шелдон хмыкнул.

– Он может себе это позволить. Единственное, чем в нашем городе не владеет Кайл Маккендрик, так это церквями и кладбищами. Не удивлюсь, если в эту минуту он ими и занимается. Ты знаешь, кому я плачу ренту? Если плачу.

– Ему лично?

– Нет! Он богат, Бирс. Богатые люди так прямо не действуют. Деньги поступают в компанию его дочери, на один из Карибских островов, а потом – прямиком к нему. Я тебе вот что скажу.

Он помолчал, кажется, пожалев о своих словах.

– Да, я слушаю, – сказал я.

– Все в конце концов приходит к Кайлу. Все. Руки у него загребущие. Ничего не пропускает. Ему не о чем беспокоиться. Все в его власти.

– Понимаю. Значит, правда то, что мне сказали? О Мириам?

– Почем я знаю?

На столе лежала телефонная книга. Вещи выглядели сейчас по-другому. Судя по тому, какой толстой была эта книга, сюда переписали телефонные номера всех жителей планеты.

– Как мне ему позвонить? Нам надо поговорить.

Шелдон вскочил и выхватил книгу из моих рук.

– Ты не в своем уме?

– Возможно. Тем не менее мне бы хотелось поговорить с этим человеком. Нужно кое-что выяснить. Ты, наверное, и сам понимаешь?

– Нет, нет и еще раз нет. Ты не будешь звонить Кайлу Маккендрику. Не вздумай к нему приближаться. Я не знаю, как тебе удалось выйти из тюрьмы, но он тотчас отправит тебя обратно, так что не успеешь и вопроса ему задать.

Люди постоянно говорят подобные вещи, и это меня раздражает.

– Может, пока я был в тюрьме, законодательство изменилось? А как же «независимое правосудие»? Это теперь анахронизм?

– Это ты анахронизм. В нашем мире все решают деньги. Если они у тебя есть, делай, что хочешь. Нет денег – помалкивай и радуйся тому, что прожил день. Мы всего лишь мелкие блохи, поедающие одна другую и отдающие часть добычи другим блохам, потому что те крупнее. Так вот, Кайл Маккендрик – самая крупная блоха.

– Как это все произошло? – недоумевал я.

Шелдон покачал головой.

– Не знаю. В самом деле не знаю.

– Так почему ты соглашаешься?

– Потому что так все устроено! Послушай, я не хочу, чтобы ты носился с глупыми идеями. Я знаю, какой ты упрямец, а потому, шурин, скажу: ты не прав. Знай, что пик цивилизации пришелся на весну 1985 года, а с тех пор мы катимся под уклон…

– Как красноречиво ты излагаешь…

– Да перестань! Какими мы были, такими и остались. Просто некоторое время этого не понимали.

– Цинизм не к лицу мужчине. Может, предложишь мне наконец пива?

Оказалось, это была последняя банка. Вот почему он так суетился.

Шелдон, вздохнув, швырнул ее мне. При попытке открыть я потерпел неудачу. Послышалось ругательство.

– Дай сюда! – заорал Шелдон, поднялся из-за стола и вырвал банку у меня из рук.

Он вдруг рассвирепел. Из-за банки? Или из-за меня?

– Если ты даже банку не можешь открыть, на что надеешься?

Я пригляделся. В мое время крышки открывались полностью. При этом требовалось проявлять осторожность, потому что острые как бритва края могли порезать пальцы. Сейчас надо было лишь потянуть на себя язычок, и он повисал, мягкий и гладкий.

– Прогресс, – сказал Шелдон и уселся. – Видишь?

– Да, – согласился я. – Травмы можно не опасаться.

Сделал глоток. Пиво было теплым, но замечательным. Первый алкогольный напиток после двадцатитрехлетнего перерыва.

– Пойду еще достану, – сказал Шелдон.

– Хорошо бы чем-нибудь закусить.

– Твои пожелания?

Я подумал.

– Хлеб. Прямо из пекарни, чтобы пахло. Ростбиф. Яблоки. Салат, только чтоб свежий, ароматный. На, держи…

Я протянул ему деньги. В этот момент почувствовал к нему расположение. Должно быть, хорошее пиво так на меня подействовало.

И вдруг, неожиданно для самого себя, спросил:

– Говорит ли тебе что-нибудь название «Сестра дракона»?

Шелдон задумался. Я его не торопил, потому что, произнеся эти слова, почувствовал, что в голове что-то шевельнулось. Должно быть, алкоголь сдвинул камень, застрявший в мозгу. Под этим камнем обнаружилось убеждение в том, что «Сестру дракона» я запомнил только потому, что во время допросов меня о ней часто и безуспешно спрашивали. Правда, было что-то в контексте – моем контексте, в ситуации, в которой задавали вопрос. В эти минуты я пугался так же, как и во время рассказа Элис. Если это и был допрос, то уж точно необычный.

– Хочешь сказать, что никогда туда не ходил? – спросил Шелдон.

– Куда не ходил?

– На Гумбольдт-стрит. Двадцать лет назад это место закрыли. Неожиданно. Ночью, словно там случилось что-то нехорошее. Долго не работали, но… открыли отличный коктейль-бар. Вначале все было хорошо, по-честному. Правда, скоро испортилось. Что поделаешь, такова жизнь. Танцы, стриптиз, представление с участием зрителей… если догадываешься, что я имею в виду.

В моей памяти ничто не шевельнулось.

– Меня туда водила Мириам! – продолжил Шелдон. – Помню, мы с ней заказывали «Маргариту». Хорошие коктейли:

– Мириам? «Маргарита»?

Я не помнил, чтобы жена пила что-нибудь, кроме вина, да и то очень умеренно.

– Да. Она вроде бы знала владельцев. Не помню. Это ж давно было. Она должна была и тебя туда водить, Бирс. В этом месте она чувствовала себя как дома.

– Может быть, – согласился я, уверенный в том, что никогда не переступал порог бара со стриптизом под названием «Сестра дракона».

– А почему такое название? – поинтересовался я.

– Должно быть, связано с женщиной, владелицей бара. Впрочем, кто его знает? Двадцать лет ведь прошло. Больше. Да какая разница?

– Скорее всего, никакой. Купи мне цветов. Белые розы.

У меня заболела голова. Слишком много информации.

– Цветы?

– Я просто хочу их понюхать. Разбуди меня, когда вернешься. И спасибо.

Я поплелся на чердак, стараясь не думать о том, какая, должно быть, там холостяцкая берлога.

Оказалось, он не такой уж плохой малый. На полу его каморки лежал матрас, стояли коробки, набитые беспорядочно сложенной одеждой, лежали журналы. Мерзкие, как я и предполагал.

«В мире, возможно, есть шурины и похуже», – подумал я, ложась спать на полу на мятых простынях. Мне снилась река Покапо, но не из моего детства, а такая, как сегодня, с шприцами и презервативами. Я видел серебристую форель и Элис Лун, улыбающуюся, довольную, потому что я стоял перед ней, волнуясь как мальчишка, и протягивал букет белоснежных роз.

У нее был такой вид, словно до сих пор никто не дарил ей цветов, что, конечно же, ужасно и немного неправдоподобно. Потом я увидел у нее маленький и очень настоящий пистолет, его дуло было повернуто в мою сторону. Когда посмотрел ей в лицо, понял, почему она улыбается. Ей приятно снова меня увидеть, но такую новость нельзя назвать хорошей.

Несмотря ни на что, я был счастлив в своем сне, пока меня не разбудили. С туманом в голове и с пивной отрыжкой во рту я открыл глаза.

Против меня на стуле сидел человек с серебристыми волосами. На нем был дорогой костюм, возможно шелковый, белая рубашка и красный, туго повязанный галстук. Так любят одеваться бизнесмены. Рядом с ним сидел чернокожий парень с телосложением и мускулами борца. Он втиснулся в почти такой же костюм, хотя и поскромнее, чем у седовласого бизнесмена. У чернокожего борца в руках был мой служебный револьвер, и он разглядывал его, словно антикварную вещицу. Позади этой пары стоял серьезный человек, похожий на врача. Он крутил в руках темную кожаную сумку. Глаза на выкате нервно щурились за толстыми стеклами очков без оправы.

Шелдон тоже был здесь. Он нервничал еще больше очкастого доктора.

– Ты с-с-казал, что хочешь видеть мистера Маккендрика, – заикаясь, выговорил этот лживый предатель. – Надеюсь, это самое… ты… это самое…

– Ох, Шелдон… – К своему удивлению, в этот момент я испытал скорее разочарование, чем гнев. – А кто во время моего заключения убил грамматику? Могу ли я прочитать приговор?

Он повесил голову и пробормотал слово, которое я связывал с ним на протяжении всей его печальной маленькой жизни.

– Извини. – Он судорожно сглотнул. – Эти части не были…

– Какие части? Что не было?

– Запасные части. Я их купил не на распродаже.

Вечно меня подводит мой глупый язык.

Доктор держал в руке шприц, совсем как мой дружок Мартин. В этот момент он вставлял его в ампулу и поглядывал на меня.

Кажется, я перестал испытывать детский страх перед уколами.

– Могу ли я чем-то помочь вам, джентльмены? – спросил я.

– Ради твоего же блага, – сказал Маккендрик низким хриплым голосом, не вязавшимся с серебристыми волосами и шикарным костюмом, – надеюсь, что сможешь.

– Так вот, Кайл, – сказал я дружелюбно, – больше двадцати лет назад я оштрафовал тебя за уличных проституток в Сент-Килде. Чем теперь занимаешься?

Маккендрик сунул руку во внутренний карман и вынул маленький блестящий пистолет.

Затем повернулся к Шелдону и спокойно выстрелил ему два раза в грудь.

Шурин повалился назад. Лицо его выразило гнев и шок. Сквозь комбинезон проступили два темных блестящих пятна. Они были цвета старого масла.

– Вот такими делами, когда мне этого захочется, – сказал Маккендрик, глядя на Шелдона. Тот привалился к стопке журналов «Плейбой», закрыл глаза и сделался неподвижен.

Я разумный человек, особенно когда вижу перед собой оружие и шприцы. К тому же меня крепко привязали к стулу нейлоновой веревкой, которую эти люди предусмотрительно прихватили с собой.

Сначала я посмотрел на неподвижного Шелдона, затем на Кайла Маккендрика и сказал:

– Я готов отвечать на твои вопросы.

Маккендрик смотрел на меня как на идиота.

– На вопросы? А мы чем занимались все это время?

Я покачал головой.

– Извини. Не понимаю.

– Сэр.

Очкастый доктор произнес это нерешительно, словно боялся сказать что-то не то.

– Что?

– Он не вспомнит, – сказал доктор.

– Что не вспомню? – спросил я. – Вы все время говорите загадками. Как я вам помогу, если не знаю, чего вы от меня хотите?

Маккендрик выпрямился и посмотрел на меня. Потом приложил палец к щеке, как это делают в телевизионных сериалах, когда хотят изобразить задумчивость.

– С кем еще ты говорил, с тех пор как они тебя выпустили?

– Они? Ты имеешь в виду судью?

– Никто из моих судей тебя из тюрьмы не выпускал.

Мне показалось это странным.

– Ты хочешь сказать, что я сбежал?

– Можно и так сказать.

– Наверное, я ушел во сне. Как лунатик. Мне показалось, что кто-то из судей пришел, освободил меня, дал денег и привез домой. А затем…

Интересно, чего хотел Стэп? При нем были бумаги, но он мне их не показал. Вроде бы и деньги были. У меня не было никакого доказательства того, что я вышел из тюрьмы на законных основаниях.

– Что затем? – спросил Маккендрик.

– Затем кто-то пригвоздил к столбу рядом с моим домом грязный мешок по имени Тони Моллой. Похоже, полиция преследует меня, словно сбежавшего из тюрьмы преступника.

Он молчал.

– Ну ладно, – сказал я. – Выходит, я беглый преступник. А человек, пригвоздивший к столбу Тони Моллоя, это ты.

– Нет, я, – вмешался в разговор чернокожий парень и ткнул себя в грудь пальцем.

– Выходит, Фрэнки Солера не сознавался в том, что убил мою жену и ребенка?

– Ну конечно же, этот идиот сознался! – прорычал Маккендрик. – Кто бы подумал, что подонок окажется религиозным?

– На смертном одре всякое случается.

– Тебе лучше знать, Бирс.

– Ловлю тебя на слове. Значит, ты говоришь, эти двое убили Мириам и моего мальчика?

Кайл Маккендрик вздохнул.

– Ты все еще разыгрываешь невинного, Бирс? И не надоело? Так и хочется тебя придушить. И что она в тебе нашла?

Их было трое, а я человек, не склонный к фантазиям. Тем не менее мне хотелось сбросить с себя веревки и одним движением снести им башки.

– Ты и Мириам?… – спросил я, на самом деле не желая знать ответа.

– Где она спрятала это? – спросил он.

– Что спрятала?

Очкастый доктор снова осмелился вмешаться.

– Он на самом деле не помнит, – сказал он. – Мы много раз пытались узнать.

– Может, он с самого начала не знал, – проворчал чернокожий парень. – В таком случае зачем понапрасну тратить время?

Маккендрик прикрыл глаза. Обычно так делают люди, общаясь с детьми.

– Потому что мы не знаем наверняка. А может, он сказал об этом кому-то другому. – И снова обратился ко мне: – Ты с кем-нибудь еще разговаривал?

– Я поехал домой. За мной начали охотиться. Тогда я явился сюда и поговорил с шурином на семейные темы. Вы его застрелили. Что еще я могу вам сказать?

Чернокожий парень свирепо уставился на меня.

– Один человек сказал, что на байке позади тебя сидел кто-то еще.

– Этому человеку нужно проверить зрение. Я не выходил из тюрьмы двадцать три года. Сколько, по-вашему, у меня здесь друзей?

– Ничего, – пробормотал Маккендрик. – Снова ничего. Одно и то же…

Вид у него был разъяренный. На его пути возникло препятствие, и такая ситуация была ему в новинку.

– Может быть, – предположил чернокожий парень, – они его все еще ищут. Давайте его прикончим, да и дело с концом.

Маккендрик обхватил руками голову и выругался виртуознее, чем уличный хулиган четверть века назад. Я не слишком часто вращался в кругах миллионеров, но таких слов от них не ожидал.

– Господи, – простонал Маккендрик. – Меня окружают одни идиоты. Он знает, придурок. Я немного трахался с его женой. Может, поэтому он и не хочет делиться.

Я поерзал в веревках. В голове было пусто: ни страха, ни гнева.

– Если пояснишь, что я должен знать… – сказал я.

– Мириам взяла то, что было для меня важно, – сказал Маккендрик. – Я хочу это вернуть.

– И что это?…

Маккендрик вздохнул.

– Вколи ему, – сказал он очкастому доктору. – Я не могу больше возиться с этим подонком. Мне надо успеть на открытие школы. На половину пятого у меня назначена встреча в рекламном агентстве. Это дает мне окно в час сорок пять минут. Постарайся, чтобы он его заполнил.

От травы исходит чудесный свежий запах. Это награда мне за утомительную работу по подстриганию газона. Рики бегает по саду, гоняя мяч. В ветвях яблони кто-то сидит. Может, кот, а может, более крупное животное.

Я присматриваюсь. Существо похоже на птицу, серую и бесформенную, с длинным острым клювом и очками без оправы. Из-за стекол на меня смотрят два холодных черных глаза. В лапах птицы зажат шприц. От шприца, через цветочную клумбу с аккуратными рядами лилий и белых роз, тянется провод к ножке стола и дальше к моей руке.

Птица слушает. Я знаю, что она может услышать.

В моих венах кипит кровь. Мозг мчится со скоростью миллион миль в час, отыскивает что-то, копается в поврежденной памяти.

– Не обращай на него внимания, – сказала Мириам.

На ней просторное алое платье, и это странно, потому что сейчас день. Руки загорели больше обычного. Ее лицо выглядит усталым, на щеках морщинки.

– Тебе легко так говорить. Ты мертва. Или только мне подыгрываешь. А может, и то и другое.

Она улыбается. Такую печальную улыбку я у нее редко видел.

– Знал ли я тебя по-настоящему? – спрашиваю я.

– Как ты можешь это говорить? Мы с тобой семь лет женаты.

– А последние несколько месяцев ты трахалась с городским чиновником. Я его оштрафовал в Сент-Килде за то, что он охотился за проституткой.

Она складывает на груди руки и окидывает меня холодным разочарованным взглядом.

– Ты меня лучше о другом спроси. Эти два факта – чистое совпадение. Надеюсь, ты понимаешь. Все дело в тебе.

Ее руки выглядят тоньше, чем я помню. На них следы. Царапины. Руки кажутся старыми и нездоровыми.

– Что ты хочешь сказать? – с обидой говорю я. – Я как раз и спрашиваю. Спрашиваю о нас. Ведь мы с гобой женаты.

Я смотрю на Рики. Но он вовсе и не Рики. Его черты размыты и незнакомы. Это просто слегка окрашенная тень, бегающая по подстриженной траве. Он похож на мультяштого персонажа.

– И все остальное, – добавляю я.

Она убирает с груди руки. Дотрагивается до меня. Я вижу, но самого прикосновения не чувствую.

– Нет, Бирс. Я не это имела в виду. Я говорила только о тебе. Ты же и сам понимаешь?

– Немного.

Частично я понимаю то, что она хочет сказать. Я уже не в саду на Оул-Крик, не в 1985 году. Я на чердаке дома Шелдона Седжвика. Он в двух ярдах от меня, возможно, мертвый. Рядом со мной человек в очках без оправы, похожий на птицу. Он колет мне в руку какой-то наркотик, чтобы я вспомнил то, что исчезло в день гибели жены и Рики. Их убили Фрэнки Солера и Тони Моллой, возможно, по приказанию Кайла Маккендрика, хотя кто знает?

Может, существо в очках без оправы – это Мириам. Впрочем, нет, вряд ли. Скорее всего, она – часть меня, и она задает мне вопросы обо мне. Она бросает их в темную яму моей памяти, пытаясь найти ответы. Очкастый доктор хочет достать их из меня с помощью иглы и наркотика.

– Я думал, что понял бы, – говорю я.

– Понял бы что?

– Что у тебя роман на стороне.

– Ох уж эти копы, – пожимает она плечами. – Ты столько времени проводишь, вглядываясь в жизни других людей, что не замечаешь, что творится у тебя под носом. Ты так мало бываешь дома, Бирс. Ты об этом даже не задумывался, я знаю. Понимаю, ты не специально пренебрегал мной. Но тебя не было. Дни и ночи.

Я пытаюсь сжать ее руку, стараюсь понять, сохранила ли она тепло.

– Итак, ты ходила в бар «Сестра дракона».

– И в другие места – тоже.

– Где в это время был Рики?

Она смотрит на мальчика. В этот момент он – мой сын. Наш сын. Я вижу это в его лице.

– Он мечтал увидеть пингвинов, – говорит она спокойно. – Мечтал…

– Они умеют летать.

Рики неожиданно попадает в фокус. Голос, правда, не его. Это мой голос, он исходит из юного невинного рта, и я чувствую себя ужаснее, чем за всю свою долгую жизнь. Я словно украл дыхание из легких моего ребенка и поместил туда свое.

– Они могут летать, я знаю.

– Пингвины, – говорит Мириам с интонацией учительницы, которой она когда-то была, – не могут летать. Мы говорили об этом сто раз.

– Это только потому, что ты их не видела… – возражает Рики, а может, я.

– У них слишком короткие и толстые крылья, – говорит Мириам. – Существуют физические законы, и то, что ты их не видел, не означает, что они могут летать. Разве только в земле обетованной. Здесь этого нет. Так устроен мир. Это…

Она смотрит на меня. Зрачки ее глаз черны, словно бездонные пруды.

– Их удерживает гравитация. Копы не преуспевают в жизни. Пингвины не летают. Дети верят фантазиям, пока не узнают правду. Затем они превращаются в нас.

Она машет Рики, чтобы тот ушел.

– Есть такие люди – бэби-ситтеры. По-моему, я тебе о них говорила.

– Значит, пока Рики был с бэби-ситтером, ты трахалась с человеком по имени Кайл Маккендрик? Не понимаю.

– Да, – произносит она ровным голосом. – Не понимаешь. Я это сознаю.

– Я так и не понял? Ни разу?

Мириам закрывает глаза. Теперь это точно она, даже если на самом деле она соткана из воспоминаний, разбуженных очкастым доктором и его ассистентом, мистером Наркотиком.

– Да, ты так и не понял.

– Но я узнал, верно? В тот вечер, когда… все случилось. Ты мне тогда сказала.

– Думаю, да.

В моей памяти нет ничего, что поддержало бы вопрос, который я задаю:

– И мы подрались? Ты стала драться со мной, а не наоборот. Поэтому они нашли мою кожу под твоими ногтями?

Мне очень нужно это знать. Она понимает это и молчит.

– Почему?

Это говорю не я. Это спрашивает то существо под деревом. В его голосе звенит металл. Если бы я мог двинуться – провод, идущий из шприца в мою руку, удерживает меня на месте, – то я бы встал и свернул эту толстую, покрытую перьями шею, не обращая внимания на длинный острый клюв.

– Что «почему»? – спрашивает она у меня, а не у человека-птицы.

– Почему мы подрались? – вмешиваюсь я, потому что это мой сон, а не его. – Из-за Маккендрика?

– А ты как думаешь, Бирс? Как бы ты среагировал, если бы подумал, что я сплю с другим мужчиной? Что, возможно, я полюбила другого человека?

Она очень ясно дает мне почувствовать разницу. Это меня удивляет. В любом случае я пришел бы в отчаяние. Я бы сидел там, у побитого деревянного стола, смотрел бы на сад, хотел бы вернуть все с начала, искал бы способ все исправить.

У меня до Мириам были женщины, но ни одна из них не стала такой близкой. Она была… единственная. Мне казалось, что она испытывает ко мне такие же чувства. Я ошибаюсь, но даже сейчас, когда я знаю, это ничего не меняет. Если ты выбираешь любовь, то никакая это не любовь. Что еще можно сказать?

– Где ты это спрятала? – каркает человек-птица.

– Спрятала что? – спрашивает она.

– Ты знаешь.

Она смотрит на меня, и мы говорим в один голос:

– Знаю?

Что-то происходит в моей руке. В отверстие врывается холодный химический поток. В затылке что-то звенит – то ли колокол, то ли шмель. Звучит одна нота, звук, который я не узнаю.

– Ты знаешь, – повторяет серая очкастая птица.

– Скажи мне, – прошу я Мириам.

В ее глазах слезы. Это не горе. Гнев. Она гневается сама на себя.

– Я не верю в привидения, Бирс. Ты – тоже. Подумай об этом. Либо ты понимаешь, либо нет. Некоторые пещи ты можешь делать только сам.

– Тогда помоги мне.

Она пожимает плечами.

– Как?

Она берет в свои руки мои пальцы, крутит их. У нее и раньше была такая привычка.

Мириам, мертвая Мириам, Мириам из моего сна… она Не спускает с меня глаз. На мгновение я завидую ей. Мне хочется оказаться в том месте, где она сейчас находится.

– Все, что есть, это твое. Ты – единственный человек, который может найти это. И произойдет это не под воздействием химии, или удара по голове, или другого искусственного средства. Ты найдешь это сам. Другого пути нет. – Потом она добавляет, все так же не сводя с меня глаз: – Если ты действительно этого хочешь. Некоторые вещи лучше не трогать.

– Бирс, – слышится другой голос, – это…

Она начинает завывать. Прикладывает руки к своим ушам, и – странная вещь – я не слышу ни звука.

Очкастая птица сваливается с дерева на твердую землю. Роняет шприц. Она орет что-то, но умение читать по губам меня оставляет. Все, что я слышу, это – Мириам. Она кричит, кричит и кричит, крепко прижав руки к своей – моей? – голове, и звук ее голоса остается внутри меня, заполняет меня целиком, каждый уголок, каждый темный проход.

Я говорю что-то, но не слышу звука собственного голоса.

Снова смотрю на дерево. Очкастая птица исчезла.

С Мириам тоже происходят изменения, и, хотя я понимаю, что это – воздействие наркотика, мне хочется плакать. Я вижу ее не так отчетливо. Она медленно исчезает, ее печальные глаза, блестящие от слез, уходят туда, откуда явились, – в глубину моего подсознания.

Голова начинает кружиться, меня увлекает пропасть, разверзшаяся под садовым столом.

Ощущения ужасные. Я не могу сидеть прямо. Хочу посмотреть на нее, но не вижу ничего, кроме яркой пыли, крутящейся под воображаемым ветерком.

Звучит голос мужчины, однако сам он не попадает в поле моего зрения. Должно быть, очкарик что-то орет, но слов я не понимаю. Никак не могу избавиться от желания вцепиться ему в горло.

– Бирс? – слышу я отдаленный женский голос, но у меня нет сил повернуть голову, чтобы посмотреть, откуда он исходит.

– Не знаю, о чем ты говоришь, – мямлю я. – Если когда-то и знал, то забыл. И на память ничего не приходит. Так что лучше убей меня. Какая разница, в конце концов?

– Бирс!

– Перестань орать. Я ничего не знаю.

Я пытаюсь отыскать птицу, но ее не видно. И дерева больше нет. Есть жалкая комната с жалкой мебелью, на стопке журналов лежит тело, которое вроде бы мне знакомо. Очкастый доктор снова стал человеком. Он валяется на матрасе Шелдона. Разбитые очки лежат у него на груди. На широком лбу большая красная рана. И вновь женский голос:

– Послушай, динозавр, быстро уходим отсюда. Пока никто не вернулся. Ты меня слышишь? Можешь двигаться? Бирс!

Ее фигура перестает вращаться. Из космического пространства выплывает длинная тонкая рука цвета увядшей чайной розы и больно бьет меня по щеке.

– Уходим. Немедленно. А это кто?

Рука указывает на Шелдона. Его глаза открыты. Оказывается, он в сознании и дышит. Я ему завидую.

– Шурин. Чертов предатель.

– Пусть и он уходит, – говорит она и рывком ставит меня на ноги.

От этого движения моя голова валится на плечо и смотрит на свободное место на полу, между пивными банками и порнографическими журналами. Похоже, ей хочется скатиться с туловища и немного полежать.

Элис Лун смотрит мне в глаза.

– Поможешь поднять родственника, – приказывает она. – Внизу четыре машины и миллион ключей. Что-то здесь назревает. Твой шурин нам понадобится.

Очкастый доктор стонет и произносит что-то цветистое.

Моя стройная подруга подходит к нему и бьет по голове гаечным ключом. Такого большого инструмента мне еще не приходилось видеть. Доктор больше не шевелится.

Я выдавливаю улыбку.

– Я пытался купить тебе цветы, – говорю я виновато и еще больше ненавижу Шелдона за то, что тот их, скорее всего, не купил.

– Ты самый добрый человек на свете, – отвечает она. – Бери его за ноги. Уходим.

В отличие от алкоголя наркотики действуют недолго. Мне хотелось так думать, и я пытался себе это внушить.

Мы выехали из промышленной зоны Покапо в древнем коричневом «вольво истейт», который я заметил, когда ехал к шурину. Грызуны его успели покинуть. Элис выбрала автомобиль из маленькой флотилии транспортных средств, которыми пренебрегли их владельцы. Я сидел очень прямо в пассажирском кресле. На меня напала болтливость, вызванная воздействием вколотого наркотика. Шелдон валялся на заднем сиденье, стонал. Элис Лун сидела за рулем. Если бы гнев можно было измерить, то он бы достиг у нее десяти баллов по шкале Рихтера.