Текст книги "Сталин и бомба. Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956"
Автор книги: Дэвид Холловэй (Холловей)
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 44 страниц)
IV
Президиум Академии предложил Урановой комиссии к 20 сентября 1940 г. подготовить план исследований. 29 августа, до того, как Комиссия выполнила это указание, Курчатов, Харитон, Флеров и Русинов представили в Академию свой собственный план под названием: «Об использовании энергии деления урана в цепной реакции»[68]68
Ссылки на этот план есть в разных источниках. См., например: Головин И.Н. Игорь Васильевич Курчатов. С. 50; Александров А.П. Ядерная физика и развитие атомной техники в СССР// Октябрь и научный прогресс в СССР. М.: Новости, 1967. Т. 1. С. 195. Только Сергей Снегов в книге «Прометей раскованный: повесть об Игоре Курчатове» (М.: Дет. лит., 1980. С. 101–103) приводит из него выдержки. Эта документальная повесть может показаться необычным источником сведений, но она основана на записях многочисленных бесед, и люди, близкие к Курчатову, рекомендовали мне воспользоваться имеющимися в ней сведениями. Большинство из того, что пишет Снегов, подтверждается другими воспоминаниями, поэтому нет оснований сомневаться в подлинности выдержек, которые он приводит из этого плана, подготовленного Курчатовым и его сотрудниками.
[Закрыть]. Возможность использования атомной энергии в принципе установлена, писали они, но необходимы дальнейшие исследования.
Первой задачей было определение условий возникновения цепной реакции в металлическом уране. Это исследование должен был провести Флеров, и ему был необходим килограмм чистого металлического урана. Вторая задача вытекала из первой: если окажется, что цепная реакция в металлическом уране возможна, следует изучить нейтроны, испускаемые при делении урана-238. Для этих экспериментов понадобится 300 кг металлического урана. Эти два момента свидетельствовали о том, что Курчатов и его сотрудники, подстегиваемые, по-видимому, Флеровым, не потеряли надежды на возможность осуществления цепной реакции в смеси природного урана и воды. Следующие три направления исследований отражали их интерес к системам, состоящим из природного урана и замедлителя: следовало определить поперечные сечения захвата нейтронов тяжелым водородом (дейтерием), гелием, углеродом, кислородом и другими легкими элементами, рассчитать условия, необходимые для возникновения реакции в смеси урана и тяжелой воды, и выявить возможность получения тяжелой воды в количестве, измеряемом тоннами. Наконец, в плане предлагалось исследовать методы разделения изотопов урана.
Курчатов и его сотрудники убеждали Академию образовать специальный запас из нескольких тонн урана, необходимого для экспериментов с цепной реакцией. Нехватка урана была главным фактором, тормозившим исследования. Для одного из первых экспериментов, выполненных в его лаборатории, Курчатов отправил своих молодых сотрудников в рейд по фотомагазинам Ленинграда с поручением закупить весь имевшийся там нитрат урана{292}. Теперь такого рода импровизаций было недостаточно. Чтобы получить необходимые данные для определенного заключения об осуществлении цепной реакции, экспериментаторы нуждались в больших количествах урана. 9 сентября Курчатов написал Хлопину, что ему надо 500–1000 грамм чистого металлического урана для изучения возможности возникновения цепной реакции в уране-238. Немного позднее он написал ему снова, спрашивая, когда металлический уран может быть получен и какие меры следовало бы предпринять, чтобы ускорить дело{293}.
В планах ленинградских физиков не было и намека на исследования по атомной бомбе[69]69
Может быть, в неопубликованной части этого документа содержатся сведения о дискуссии о возможности создания бомбы, но трудно понять, почему они не могли быть опубликованы.
[Закрыть]. Они полностью осознавали, что деление ядер могло быть использовано в военном деле, но основной их интерес в то время состоял в том, чтобы установить, действительно ли возможна цепная реакция, а не в том, чтобы достигнуть какой-либо практической цели. В работе, написанной в начале лета 1940 г., Зельдович и Харитон дали обзор исследований по делению ядра и подсчитали, что для осуществления цепной реакции на медленных нейтронах необходимо 2,5 тонны урана и 15 тонн тяжелой воды{294}. О реакциях на быстрых нейтронах ничего не было сказано.
На заседании 28 сентября, т. е. почти через месяц после того как Курчатов и его сотрудники направили свой план в Академию, Урановая комиссия решила подготовить свой собственный план исследований{295}. Этот план составили Хлопин и Лейпунский, который в то время работал в Радиевом институте. Они определили пять направлений исследований: определение механизма деления ядер урана и тория; выявление возможности цепной реакции в природном уране; разработка методов разделения изотопов урана; разработка методов получения и изучения летучих соединений металлического урана; разведка богатых месторождений урановых руд и создание методов их разработки{296}. Неясно, знали ли Хлопин и Лейпунский о планах, разработанных Курчатовым и его сотрудниками. Иоффе находился в весьма неважных отношениях с Вернадским и Хлопиным, и хотя Курчатов с апреля 1939 г. по октябрь 1940 г. возглавлял физический отдел Радиевого института, его отношения с Хлопиным также казались сложными[70]70
Флеров характеризует отношения Курчатова с Хлопипым как «сложные и соревновательные, возможно, с некоторой личной ревностью со стороны Хлопина, так же как и опасением, что Радиевый институт займет ведущую роль в этой области» (Володин Б. Повесть об Игоре Васильевиче Курчатове. С. 86). О работе Курчатова в Радиевом институте см.: Гринберг А. П., Френкель В.Я. Игорь Васильевич Курчатов… С. 87.
[Закрыть]. Этим может быть объяснен тот факт, что Курчатов послал свой план в Президиум Академии, а не непосредственно Хлопину.
15 октября Президиум Академии одобрил план, подготовленный Хлопиным и Лейпунским. Академия выделила Радиевому институту и биогеохимической лаборатории на 1941 г. дополнительные средства для работы над проблемой урана. Она обещала обратиться в правительство за резолюцией на получение 1,5 тонн соединений урана в год, создать государственный урановый фонд и закупить 300 килограммов урановых солей, которыми располагала промышленность. Академия также заявила о предпринятых ею шагах по увеличению запасов урана. В составе Урановой комиссии была создана постоянная сырьевая подкомиссия под председательством Ферсмана. Академия также решила обрисовать важность проблемы урана различным государственным геологическим учреждениям и попытаться поставить Среднеазиатский трест редких металлов во главе разведки урана в Средней Азии. Наконец, Академия ассигновала Радиевому институту около миллиона рублей на завершение строительства здания циклотрона Радиевого института{297}.
Будущее ядерных исследований явилось предметом «весьма оживленной» дискуссии на 5-й Всесоюзной конференции по ядерной физике, которая состоялась в Москве 20–26 ноября 1940 г.[71]71
Определение «очень живо» идет от И.К. Кикоина (см.: Кикоин И.К. Он прожил счастливую жизнь// Кикоин И.К. Рассказы о физике и физиках. М.: Наука, 1986. С. 86). О конкретных вопросах, затронутых в ходе дискуссий, см.: Lifschitz E. Report on the Nuclear Physics Conference// Journ. of Phys. (Moscow). 1941. № 3. P. 283.
[Закрыть] В ней приняло участие около 200 ученых. Курчатов представил основной доклад о делении атомного ядра, в котором проанализировал успехи в этой области, достигнутые в предыдущем году, и остановился на возможности возникновения цепной реакции{298}. Он доказывал, что цепная реакция могла бы пойти в смеси воды и урана, обогащенного изотопом урана-235, или же в смеси природного урана с тяжелой водой. (Курчатов высказал сомнение в эффективности гелия, углерода и кислорода в качестве замедлителя, потому что, как он думал, их сечения взаимодействия с нейтронами слишком велики.) В обоих случаях предстояло преодолеть очень большие трудности: в первом нужно было разделить изотопы урана, а во втором – изотопы водорода. Курчатов представил таблицу, в которой он сравнил требуемые количества урана и тяжелой воды с имеющимися их запасами: полтонны обогащенного урана, хотя во всем мире в то время имелись только незначительные его количества; 15 тонн тяжелой воды – но во всех лабораториях мира ее было только полтонны. Курчатов рассматривал также возможность использования для цепной реакции протактиния, но отношение имевшихся его запасов к необходимому их количеству было еще худшим[72]72
Элемент протактиний (Ра) имеет атомный номер 91. Ра-231 делится под действием нейтронов с энергией, меньшей чем 1 МэВ.
[Закрыть]. «…Хотя принципиально вопрос об осуществлении цепного ядерного распада и решен в положительном смысле, – заключил он, – но на пути его практической реализации в исследованных сейчас системах возникают громаднейшие трудности….Быть может, ближайшие годы принесут нам другие пути решения задачи, но если этого не случится, то только новые, очень эффективные, методы разделения изотопов урана или водорода обеспечат осуществление цепной ядерной реакции»{299}.
По своему тону доклад Курчатова был сдержанным и трезвым, но в нем указывалось на необходимость принятия чрезвычайных мер, если потребуется получить цепную реакцию. По свидетельству Игоря Головина, который принимал участие в работе конференции, доклад вызвал оживленную дискуссию, начавшуюся во время перерыва. Речь шла о том, следует ли обратиться к правительству с просьбой о выделении средств на ядерные исследования. Основной вопрос, который обсуждался, заключался в том, достаточно ли известно о цепных реакциях, чтобы оправдать средства, необходимые для серьезных работ по разделению изотопов, получению необходимых количеств урана-235 и производству тяжелой воды. «После перерыва, – писал Головин, – Хлопин вернулся на сцену и заявил, что он пришел к выводу, что слишком рано запрашивать у правительства большие ассигнования, так как в Европе идет война и деньги нужны для других целей. Он сказал, что необходимо поработать еще год и тогда решить, есть ли основания обращаться к правительству и запрашивать несколько миллионов для строительства уранового реактора, чтобы провести в нем цепную реакцию»[73]73
Цитата дается в обратном переводе с англоязычного источника. – Прим. ред.
[Закрыть].{300} Курчатов, по-видимому, приготовил записку, в которой просил правительство об увеличении средств, но заявление Хлопина исключало такой ход[74]74
Об этой записке см.: Флеров Г.Н. Всему мы можем поучиться у Курчатова. С. 70; Кикоин И.К. Он прожил счастливую жизнь. С. 87. Неясно, была ли она вообще отправлена. Логика дискуссии на московской конференции подсказывает, что не была.
[Закрыть]. Хлопин не был единственным, кто выбрал осторожную линию поведения. Иоффе на публичной лекции, прочитанной им во время конференции, тоже дал ясно понять, что, по его мнению, атомная энергия может быть использована лишь в отдаленном будущем{301}.[75]75
Это текст публичной лекции, прочитанной 23 ноября 1940 г. Обреимов указывает, что Иоффе в этот предвоенный период говорил: «если овладение ракетной технологией является делом следующих пятидесяти лет, то использование внутриатомной энергии – дело следующего столетия» (см.: Воспоминания об А.Ф. Иоффе. Л.: Наука, 1973. С. 47.)
[Закрыть]
30 ноября 1940 г., через четыре дня после окончания конференции, Урановая комиссия собралась, чтобы заслушать отчеты Ферсмана и Хлопина об экспедициях, которые под их руководством той же осенью раньше вели разведку урановых месторождений в Средней Азии{302}. Ферсман обрисовал мрачную картину. К 1942–1943 гг. можно будет добывать 10 тонн урана в год, сказал он, если будет построен рудник. Но создание сырьевой базы потребует значительных капиталовложений, а потребность в уране для получения атомной энергии может быть оценена лишь приблизительно. Поэтому он предложил, чтобы были учтены потребности и других отраслей, в которых может быть использован уран, т. е. металлургии, красильной и фармацевтической промышленности. Хлопин утверждал, что следует точно установить объем запасов урана и определить масштаб работ по их эксплуатации. Он предложил установить объем резервного запаса, чтобы гарантировать обеспечение ураном-235 или ураном, обогащенным этим изотопом до трех-четырех процентов. Он настаивал также на создании специального запаса из двух тонн урана. Комиссия одобрила это предложение{303}.[76]76
Щербаков позднее писал, что доклад о результатах экспедиции сыграл «значительную роль для последующей практической работы» (Щербаков Д.И. Избр. тр. М.: Наука, 1969. Т. 2. С. 214).
[Закрыть]
Пока Хлопин сосредоточил свое внимание на поставках урана, Харитон и Зельдович продолжали изучать условия возникновения цепной ядерной реакции. В ходе исследований они поставили тот же вопрос, который был поднят годом ранее Фришем и Пайерлсом: если предположить, что имеется чистый уран-235, то какова его критическая масса? Так же как Фриш и Пайерлс, они пришли к заключению, основываясь на теории Бора – Уилера, что в уране-235 почти каждое столкновение нейтрона с ядром урана приводит к делению[77]77
Говоря о теории Бора – Уилера, они писали, что «при бомбардировке урана-235 захват нейтрона с вероятностью, не отличающейся от единицы, ведет к делению» (Зельдович Я. Б., Харитон Ю.Б. Механизм деления ядер. II// УФН. 1983. Т. 139, № 3. С. 513.
[Закрыть]. Вместе с сотрудником Радиевого института Исаем Гуревичем они подсчитали величину критической массы для цепной реакции на быстрых нейтронах в куске чистого урана-235, окруженного отражателем нейтронов{304}.[78]78
Здесь содержится указание на использование отражателя нейтронов. Трое авторов писали эту статью в мае 1941 г., но она не была опубликована. См.: Памяти И.И. Гуревича// Курчатовец. 1922. Дек. Сб.
[Закрыть] В статье, представленной в 1941 г. в журнал «Успехи физических наук», они бегло сослались на эти расчеты: «для осуществления цепного деления урана с выделением огромных количеств энергии достаточно десятка килограммов чистого изотопа урана-235»{305}. (Война началась до того, как их статья могла быть опубликована, и она увидела свет только сорока годами позже[79]79
Это вторая часть статьи о механизме деления. Первая была опубликована в сентябрьском выпуске журнала «Успехи физических паук», который был направлен в печать 15 июля. Следующий номер журнала появился только в 1944 г. К этому времени было решено, что вторая часть статьи не должна публиковаться в открытой печати; она была напечатана в «Успехах физических наук» только в 1983 г.
[Закрыть].) Полученная ими оценка (10 килограммов) была на порядок выше сделанной Фришем и Пайерлсом (один килограмм), но разница была невелика в сравнении с более ранними оценками, по которым нужны были тонны урана-235.[80]80
Критическая масса сферы из урана-235 при его нормальной плотности и без отражателя составляет примерно 52 килограмма (см.: Cochran Т. В., Arkin W. В., Hoenig М.М. Nuclear Weapons: Databook. V. 1: US Nuclear Forces and Capabilities. Cambridge: Ballinger, 1984. P. 24).
[Закрыть] Как и Фриш с Пайерлсом, Харитон и Зельдович высказали несколько соображений, касающихся инициирования взрывной цепной реакции, и подсчитали, что если блок урана-235 будет сжат с помощью обычной взрывчатки, может начаться цепная реакция[81]81
Фриш и Пайерлс писали, что «сфера радиуса менее 3 см могла быть сделана из двух полусфер, стягивающихся с помощью пружин и отделенных друг от друга специальным приспособлением, которое может быть удалено в нужный момент» (цит. по: Gowing M. Britain and Atomic Energy. P. 391). Предложение Харитона и Зельдовича могло быть таким же. Обсуждение, касающееся конструкции, предложенной Флеровым, см. в главе 4.
[Закрыть]. Разница между работами Фриша и Пайерлса, с одной стороны, и Харитона и Зельдовича – с другой, состояла в том, что первые предложили метод разделения изотопов, а вторые этого не сделали. В 1937 г. Харитон опубликовал работу о разделении изотопов с помощью метода центрифуги, в которой он доказывал, что этот метод будет рациональным только в случае их малых количеств. В 1940 г. он и Зельдович не предложили какого-либо определенного метода разделения{306}.[82]82
В своей статье Харитон имел в виду не уран, а азот.
[Закрыть]
Параллель с меморандумом Фриша – Пайерлса поразительна. Меморандум английских физиков, конечно, не был опубликован, и нет ни оснований, ни свидетельств в пользу того, что Зельдович и Харитон знали о нем из данных разведки. Расчеты величины критической массы, выполненные Харитоном и Зельдовичем, были логическим продолжением их ранних исследований. Семенов как директор института, в котором они работали, естественно, знал об их работе и понимал, что она открывает возможность создания атомной бомбы. Он обратился в научно-техническое управление народного комиссариата нефтяной промышленности, которому в то время подчинялся Институт химической физики, с сообщение о том, что теперь появилась возможность создания бомбы, обладающей несравненно большей разрушительной силой, чем у любого существующего взрывчатого вещества, и настаивал на расширении исследовательских работ. Он просил, чтобы его письмо было передано наркому{307}.[83]83
Головин пишет, что письмо было послано в Народный комиссариат тяжелой промышленности, но такого наркомата в 1940 г. уже не было. См. также: Харитон Ю. Б.// Воспоминания об академике Николае Николаевиче Семенове/ Под ред. A. Е. Шилова. М.: Наука, 1993. С. 38.
[Закрыть] Поскольку копия этого письма не была найдена, невозможно точно утверждать, каково было его содержание, а также и когда оно было написано. Это письмо могло быть написано во второй половине 1940 г. или в первые месяцы 1941 г. Но оно могло быть написано и до того, как Харитон и Зельдович провели свои расчеты критической массы урана-235. Во всяком случае, оно не вызвало никакой реакции. Здесь параллель с меморандумом Фриша – Пайерлса прерывается, потому что работа, выполненная Харитоном и Зельдовичем, не привела к созданию чего-либо подобного Комитету Мод, который был исключительно важной структурой. Семенову следовало бы, наверное, написать кому-нибудь, кто занимал в правительстве более высокое положение[84]84
Предложение, озаглавленное «Об использовании атома как взрывчатого элемента», было направлено в Наркомат обороны в октябре 1940 г. B. А. Масловым и В.С. Шнинелем, работавшими в Харьковском физико-техническом институте. Это предложение кочевало по отделам наркомата, который решил в начале 1941 г., что рано еще думать об использовании атомной энергии в Красной Армии. Фактически не было даже приблизительной рабочей концепции. См.: Харитон Ю. Б., Смирнов Ю.Н. О некоторых мифах и легендах вокруг советского атомного и водородного проектов// Материалы юбилейной сессии ученого совета центра. М.: Изд. Инта атомной энергии им. И.В. Курчатова, 1993. C. 41; Бабаев В., Гудков Е. Атомная бомба: харьковский проект// Неделя. 1990. № 22. С. 14, 15.
[Закрыть].
Во второй половине 1940 г. советские ученые все больше осознавали стратегическую значимость открытия деления ядер. Ситуация в Европе ухудшилась. Германия стала основной силой на континенте, после того как в июне нанесла оглушительное поражение Франции. Красная армия неудачно воевала с Финляндией. В Советском Союзе заметно росло чувство тревоги, и это способствовало тому, чтобы обратить внимание на использование атомной энергии в военных целях. Более того, в конце лета 1940 г. для советских ученых стало очевидным влияние, оказываемое войной на ядерные исследования. Они начали замечать, что публикации о делении ядер в зарубежных журналах стали появляться все реже. Вернадский осознал это в августе 1940 г., и тогда эта тема обсуждалась ленинградскими физиками{308}. Иоффе в своем письме к Нильсу Бору от 5 декабря 1940 г., написанном сразу по окончании Московской конференции по ядерной физике, намекнул на это. «К несчастью, – писал он, – мы почти не имеем новостей о научных результатах за рубежами нашей страны». Бор вскоре ответил ему из Копенгагена, который был в это время уже оккупирован нацистской Германией, но лишь очень немного сообщил о последних исследованиях{309}.
V
Урановая комиссия продолжала свою работу, а исследования проводились широким фронтом, но без особой интенсивности. В марте 1941 г. Хлопин сказал: «Мы, конечно, еще очень далеки от решения этой задачи [использование атомной энергии], однако некоторая надежда на ее положительное решение имеется, и работа в этом направлении идет»{310}. Циклотрон Радиевого института начал действовать в конце 1940 г. Курчатов стал уделять внимание постройке циклотрона в институте Иоффе. Он и Алиханов взяли на себя ответственность за эту работу, причем Курчатов занимался расчетами и конструированием, а Алиханов обеспечивал получение необходимых фондов и материалов. К лету 1941 г. строительство циклотрона было почти закончено, и запуск его планировался на 1 января 1942 г.{311},[85]85
Закладка здания циклотрона была осуществлена 23 сентября 1939 г., но строительство было приостановлено в 1939–1940 гг. во время войны с Финляндией, когда прекратились работы над гражданскими проектами. Однако в феврале 1941 г. магнит с диаметром электромагнита в 1,2 метра прошел испытания на ленинградском заводе «Электросила».
[Закрыть] Поскольку было понято, что именно уран-235 является делящимся изотопом, интерес к методам разделения начал возрастать. У советских физиков наибольшей популярностью пользовались два метода: термодиффузия и центрифуга. Радиевый институт, биогеохимическая лаборатория и Днепропетровский физико-технический институт – все эти учреждения работали над методом термодиффузии{312}. Многие физики, однако, полагали, что эти методы не очень перспективны для осуществления разделения в промышленных масштабах, потому что процесс разделения потребовал бы затрат такого же количества энергии, которое могло бы быть получено за счет деления урана-235.{313} В.С. Шпинель из УФТИ считал, что использование диффузионных методов для разделения изотопов тяжелых элементов очень непроизводительно и что для этих целей подошла бы центрифуга, которую изучал в УФТИ Фриц Ланге. Ее использование представлялась более перспективным подходом к решению проблемы разделения{314}. Исследовались и другие методы. Курчатов поручил Арцимовичу начать в институте Иоффе эксперименты с электромагнитным методом разделения изотопов, а в Радиевом институте изучали возможность разделения с помощью линейного ускорителя{315}. В январе 1941 г. в биогеохимической лаборатории для целей разделения была предпринята попытка приготовить гексафторид урана (соединение в газовой форме, содержащее уран), и Вернадский начал искать подходящее помещение для этой работы.
Размах советских ядерных исследований может быть оценен, если ознакомиться со списком проблем, обсуждавшихся на заседании Урановой комиссии 17 мая 1941 г.: расчет цепной реакции, методы разделения изотопов, использование флюоресцентных методов для обнаружения урана и работы, проводимые в Ленинградском и Харьковском физико-технических институтах{316}. Однако работа Комиссии была затруднена двумя обстоятельствами. О первом Вернадский записал в своем дневнике так: «рутина и невежество советских бюрократов». Весной 1941 г. правительство предложило приостановить разведку урановых месторождений в Табашаре, хотя до сих пор не было определено, что это за месторождение и как глубоко залегает в нем руда. Лишь протест со стороны Хлопина, Вернадского и Ферсмана убедил правительство в необходимости отмены этого решения{317}.
Второе препятствие заключалось в напряженности отношений, сложившихся между группой Вернадского и физиками. Отчасти их неприязнь коренилась в давнем соперничестве, но она отражала также разногласия, связанные с тем, чему отдавать приоритет: теории ядра или разведке урана. 16 мая 1941 г. Вернадский записал содержание разговора, который состоялся у него с одним из вице-президентов Академии: «Между прочим я ему указал, что сейчас обструкция в физиках (Иоффе, Вавилов – я не называл лиц). Они направляют усилия на изучение атомного ядра и его теории, и здесь (например, Капица, Ландау) делается много важного, но жизнь требует направления рудно-химического»{318}. Двумя неделями позже он писал: «…Физик направляет внимание на теорию ядра, а не на ту прямую задачу, которая стоит перед физико-химиком и геохимиком, – выделения изотопа 235 из урана»{319}.[86]86
Вернадский не был в плохих отношениях со всеми физиками. Во время войны он очень подружился с Мандельштамом, которым восхищался. Его мнение о Иоффе было невысоким. Он считал его «карьеристом, менее талантливым и великим, чем он думает» (АРАН. 518–2-52. С. 311).
[Закрыть]
Хотя соперничество между группой Вернадского и физиками и существовало, в нем не было идеологической и политической подоплеки. Противоречия были острыми, но ни одна из сторон не обращалась к сталинскому методу аргументации. Не было и обвинений в саботаже или антимарксизме. Эти люди были слишком преданы науке, преданы физике, чтобы прибегать к таким методам. Они не переступали границы той области, где использовался опасный язык сталинской политики.
Плохие отношения между Хлопиным и Иоффе видны из переписки между ними, относящейся к декабрю 1940 г. 2 декабря Иоффе вышел из состава Урановой комиссии. Он писал, что проблема урана претерпевает быстрые изменения и «совершенно необходимо, чтобы принимаемые комиссией решения учитывали все возможные факты. Между тем физики (Курчатов и др.) не участвуют в самых ответственных заседаниях, а остальные члены комиссии», и в том числе Хлопин, «недостаточно полно осведомлены о вновь возникающих возможностях и об устранении других, ставших малонадежными»{320}. Непосредственным поводом для этого письма было приглашение Иоффе на заседание Урановой комиссии 30 ноября, которое пришло с опозданием на три дня. Хлопин ответил, что физики присутствовали на всех «ответственных заседаниях»: «…Вы сами, ак. С.И. Вавилов, ак. П.П. Лазарев, ак. А.И. Лейпунский, Ю.Б. Харитон и др. Что касается И.В. Курчатова, то он действительно по непонятной для меня причине ни на одном заседании комиссии не был, хотя приглашение на них, за исключением последнего, получал все время»{321}.[87]87
Лейпунский был действительным членом Академии наук Украины, а не Академии наук СССР.
[Закрыть]
Ссылка на то, что Курчатов не бывал на заседаниях Урановой комиссии, не может не заинтриговать. В воспоминаниях о Курчатове его часто рисуют как «избранного» для великих свершений, но в тот период было еще мало признаков его силы и того влияния, которое он приобрел позднее. Он был известным ученым, своим коллегам он внушал доверие, но его не считали по-настоящему выдающимся физиком. Когда институт Иоффе представил кандидатуру Курчатова в Академию во время выборов 1938 г., он не был в нее избран{322}. Он хотел ускорить работы по ядерным цепным реакциям, но предложенный им план Академией не был принят. Для Курчатова это было волнующим временем, потому что область его исследований развивалась очень быстро. Гуревич писал, что после открытия деления ядер он находился в «праздничном настроении», но это было для него и время крушения планов{323}.
Хотя личные контакты с западными коллегами прекратились, советские ученые продолжали очень внимательно следить за работами, ведущимися за границей. Например, тщательно изучались эксперименты, выполненные группой Жолио в Париже или Ферми в Нью-Йорке. То же справедливо в отношении теории деления Бора и Уилера. Советские ядерщики особенно заинтересовались статьей, опубликованной в «Физикэл Ревью» в июне 1940 г. учеными из университета в Беркли Эдвином Макмилланом и Филиппом Абельсоном, в которой сообщалось о том, что ими получен элемент нептуний, и утверждалось, что существует элемент-94.{324},[88]88
В 1941 г. в работах Хлопина, а также Харитона и Зельдовича появилось несколько ссылок на эту статью. Зельдович и Харитон ссылались на нее во второй части своей статьи о механизме деления ядер (см.: Зельдович Я. Б., Харитон Ю.Б. Механизм деления ядер. II. С. 286), а Хлопин – в своей лекции в марте 1941 г. (см.: Хлопин В.Г. Превращение элементов… С. 1065). 121
[Закрыть] Это была статья, опубликование которой вызвало протесты физиков Великобритании и Соединенных Штатов и которая повлекла за собой прекращение публикаций по делению ядра.
Западные физики не столь внимательно следили за советскими работами. Хотя некоторые исследования, выполненные в Советском Союзе, например о числе вторичных нейтронов, испускаемых в одном акте деления, были предвосхищены публикациями ученых из других исследовательских групп, советские физики в этот период внесли важный вклад в рассматриваемую область двумя работами – открытием спонтанного деления и разработкой теории цепных реакций. Но и они не привлекли к себе особого внимания на Западе. На Московской конференции по ядерной физике (ноябрь 1940 г.) прошла резолюция о выдвижении работы Флерова и Петржака на соискание Сталинской премии (положение об этих премиях было только что принято). Но рецензент, давший отзыв на это представление, по-видимому, отклонил их кандидатуру, на том основании, что западные физики никак не откликнулись на это открытие{325}.[89]89
Я слышал другое объяснение: что Сталин не хотел, чтобы первая премия его имени была присуждена за работу, не имеющую практического значения.
[Закрыть] Подобным же образом статьи Харитона и Зельдовича, в которых среди всех работ по проблеме цепных реакций, опубликованных в это время, дан самый детальный анализ явления, не вызвали отклика за пределами Советского Союза.
Существовали различные причины, которыми объяснялся этот очевидный недостаток интереса. Исследования деления ядер в ведущих странах к лету 1940 г. были засекречены, так что нет ничего удивительного в том, что советские работы не цитировались в западных журналах. Ученые Соединенных Штатов и Великобритании особенно интересовались ситуацией, которая складывалась в Германии, и не обращали специального внимания на советские исследования. Отсутствие личных контактов уменьшало вероятность того, что работа советских физиков получит известность за рубежом. Однако эти связи не были прерваны полностью. За советскими исследованиями следил Нильс Бор. В своем письме к Иоффе от 23 декабря 1940 г. он писал: «крайне интересно, что эксперименты Петржака и Флерова, кажется, на самом деле подтверждают наши [Бора и Уилера] ожидания. Очень желательно, чтобы эти важные эксперименты были в дальнейшем продолжены»{326}. Осведомленность Бора о сделанном советскими физиками открытии спонтанного деления урана, равно как и его высокое мнение о советской физике в целом, по-видимому, были причиной его усилий, предпринятых в 1944 и 1945 гг. против гонки ядерных вооружений.
