Текст книги "Сталин и бомба. Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956"

Автор книги: Дэвид Холловэй (Холловей)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)

Глава тринадцатая.
Опасные игры

I

21 декабря 1949 г. Сталин праздновал свое 70-летие. Теперь он был старым и усталым человеком. Те, кто впервые встречался с ним после войны, не видя его в течение нескольких лет, были поражены, насколько он постарел[327]327
  Н.В. Новиков, присутствовавший на встрече Маршалла и Сталина в апреле 1947 г., увидел совсем не того человека, которого он наблюдал накануне войны. Теперь Сталин был «старый, очень старый, уставший человек, которому с большим трудом приходилось нести тяжелую ношу очень большой ответственности». См.: Новиков Н.В. Воспоминания дипломата. М.: Политиздат, 1989. С. 383. См. также: Рыбин А.И. Рядом с И.В. Сталиным// Социологические исследования. 1988. М» 3. С. 91.


[Закрыть]. Упадок сил стал сказываться все больше, когда ему перевалило за семьдесят. «С каждым годом, – писал Хрущев в своих мемуарах, – становилось все более и более ясно, что Сталин слабеет физически и умом. Это становилось особенно ясно при его помрачениях рассудка и провалах в памяти»^{1454}. Его память, которая прежде была исключительной, стала сдавать. «По-моему, в последние годы Сталин не вполне владел собой. Не верил кругом», – сказал Молотов, чья жена Полина была арестована в 1949 г.^{1455} Однажды в 1951 г., и это был исключительный случай, Сталин, ни к кому не обращаясь, но в присутствии Хрущева и Микояна сказал: «Со мной кончено. Я не верю никому, даже себе»^{1456}.

Но в 1949 г. был не только сталинский семидесятилетний юбилей. Этот год знаменовал поворот в советской внешней политике. В марте Сталин назначил Андрея Вышинского министром иностранных дел вместо Молотова. Вышинский, бывший главным прокурором в показательных судах 1930-х гг., ассоциировался в общественном мнении Запада с этими шарадами, вызывающими ужас. Когда десятью годами ранее Молотов заменил Литвинова в качестве народного комиссара иностранных дел, его назначение расчистило путь к советско-нацистскому пакту. Назначение Вышинского не привело к чему-либо столь же драматичному, хотя именно оно и послужило свидетельством того, что Сталин не искал расположения Запада. Вышинский никогда не принадлежал к ближайшему окружению Сталина, а Молотов остался заместителем премьера и принимал участие в ключевых совещаниях по внешней политике^{1457}.

Западные ученые сходились в том, что советская внешняя политика приняла новое направление в 1949 г., но относительно того, каким стало это направление, согласия не было. Одни, предчувствуя сдвиг к мирному сосуществованию в середине 1950-х гг., утверждали, что политика СССР стала более гибкой^{1458}. Другие, на-, против, считали, что не было никакого смягчения советской политики до смерти Сталина в марте 1953 г. и что сталинская политика если и стала иной, то еще более жесткой и агрессивной^{1459}.[328]328
  Уильям Таубмен утверждает, что советская внешняя политика стала после 1949 г. более жесткой, ориентированной на позицию силы. См. его: Stalin's American Policy. N.-Y: W. W. Norton, 1982.


[Закрыть] Эти разногласия отражают трудности в понимании последних четырех лет жизни Сталина – особенно темного и зловещего периода советской истории. Тем более исключительно важно как можно тщательнее разобраться с этим периодом, чтобы установить, изменилось ли отношение Сталина к войне и миру и к атомной бомбе в последние годы его жизни.

II

В 1949 г. холодная война в Европе стала позиционной; в Азии, где ситуация оказалась более динамичной, она была скорее маневренной. Сталин после второй мировой войны не вдохновлял китайских коммунистов на скорую революцию. «Я не верю, что китайские коммунисты смогут победить, – говорил он Булганину и югославским коммунистическим лидерам в феврале 1948 г. – Я уверен, что американцы сделали бы все, чтобы подавить восстание»^{1460}. Мао игнорировал совет Сталина договориться с Чан Кайши. И когда Лю Шаоци прибыл в Москву в июле 1949 г., Сталин произнес нечто похожее на извинение. «Он недооценил потенциала китайской революции, – вспоминал переводчик Лю Шаоци. – Он не думал, что мы можем сравняться с хорошо экипированной многомиллионной армией Чан Кайши, опирающейся на поддержку США, тогда как Советский Союз не был в состоянии помочь нам. Вот почему он не был согласен с политикой, которая вела к войне»^{1461}.

Сталин предчувствовал, что успех коммунистов в Китае привел бы к стратегическому сдвигу большого масштаба; вот почему он ожидал американского вторжения. В мае 1948 г. он сказал И. Ковалеву: «Если социализм победит и в Китае и наши страны пойдут одним путем, то победу социализма в мире можно считать обеспеченной. Нам не будут угрожать никакие случайности»^{1462}. Китайско-советский союз был бы непобедим. Но условие, звучащее в сталинском замечании – «если… наши страны пойдут одним путем» – было решающим. Сталин не думал, что китайско-советские отношения будут гладкими, если коммунисты окажутся у власти. Его отношения с китайским партийным руководством не были простыми, ведь Мао стал лидером партии, победив в 1930-е годы ставленников Сталина^{1463}. Сталинское замечание Ковалеву было сделано за месяц до исключения Югославии из Коминформа, а в декабре 1948 г., когда Ковалев вернулся в Москву с отчетом о ситуации в Корее, Сталин спросил о китайском отношении к югославскому вопросу: какую сторону они поддержат?^{1464}

Летом 1949 г. Сталина еще беспокоила угроза американской интервенции. Народно-освободительная армия (НОА) переправилась через р. Янцзы в апреле 1949 г. и, быстро продвигаясь, занимала южные провинции страны. В телеграмме китайским лидерам в июне 1949 г. Сталин выразил опасение в связи с возможным американским вторжением. Хотя китайские коммунисты сражались великолепно, кампания еще не была закончена. «Англо-франко-американцы» боялись, что приближение НОА к границам соседних стран может создать революционную ситуацию в этих странах и на островах, оккупированных Чан Кайши. От империалистов можно было ждать чего угодно – от блокады до развязывания войны с Китаем. Особая опасность состояла в том, заметил Сталин, что англо-американские войска могут высадиться в тылу главных сил НОА, которые двигались на юг. Он рекомендовал китайцам очень тщательно подготовить свою кампанию в приграничных районах^{1465}.[329]329
  Форсирование Янцзы привело к инциденту, который, по представлению Советского Союза, угрожал спровоцировать интервенцию Запада. В конце апреля 1949 г., когда два корабля флота Его величества были повреждены огнем артиллерии НОА на Янцзы, консерваторы в палате общин призывали к войне против «красного Китая». Советские войска на Ляодунском полуострове и военно-морской флот в Порт-Артуре и на других базах Тихого океана были приведены в полную боевую готовность. Но инцидент закончился без последствий (Там же. С. 13–14).


[Закрыть]

В своих разговорах с Лю Шаоци в июле и августе 1949 г. Сталин был очень осторожен. Он поддерживал стремление китайских коммунистов возглавить революционное движение в Азии[330]330
  Маленков выразил подобную мысль в своей речи 6 ноября: «Победа китайской демократии открывает новую главу в истории не только китайского народа, но и всех народов Азии, угнетенных империалистами. Национально-освободительная борьба народов Азии и Океании и сам колониальный мир достигли нового, значительно более высокого уровня». См.: Маленков Г.М. 32-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. М.: Политиздат, 1949. С. 27.


[Закрыть]. «Центр революции сместился в Китай и Восточную Азию… Но в то же время я настаиваю, что ответственность, возложенная на ваши плечи, возросла. Вы должны выполнить свой долг в отношении революций на Востоке»^{1466}. Вдохновленный сталинскими словами, Лю Шаоци заявил, что он высказал эту идею самым решительным образом в ноябре 1949 г. на профсоюзной конференции в Пекине. Лю Шаоци ранее утверждал, что Китай обеспечит идеологическое руководство антиимпериалистическими революциями на Востоке. «Путь, которым шел китайский народ, – сказал он, – есть путь, по которому должны пойти народы многих колониальных и полуколониальных стран»^{1467}.

Сталин осторожно отнесся к китайской революции и избегал партизанщины в Европе. Сейчас, однако, он побуждал китайских коммунистов поддержать революцию в Азии. Почему? Не потому ли, как думали многие на Западе, что советская внешняя политика стала более активной с того момента, когда Советский Союз стал обладателем атомной бомбы?[331]331
  Объединенный разведывательный комитет в своем докладе ОКНШ в феврале 1950 г. утверждал, что с ростом советских атомных запасов «отношение Кремля становится все более агрессивным, таким образом увеличивая риск войны». См.: Report of the JIC to the JCS on Implications of Soviet Possession of Atomic Weapons. JCS 502. February 9, 1950. National Archives. Record Group 218. CCS 471.6. USSR (11–8-49), sec. I. P. 2.


[Закрыть] Но сталинское замечание в разговоре с Лю Шаоци – это еще до проведения советских испытаний; и в любом случае реакция Сталина на испытание заключалась в признании, что мир стал более враждебным, а отнюдь не более расположенным к советской экспансии. Сталинское замечание легче понять в контексте всей его азиатской стратегии. Когда Лю Шаоци спросил, должен ли Китай присоединиться к Коминформу, Сталин ответил, что ситуация в Китае отличается от восточноевропейской. Возможна, сказал он, организация союза восточноазиатских коммунистических партий с участием китайской и советской партий^{1468}.

Сталин, очевидно, считал, что в Азии и Европе нужно проводить различную политику. Он вполне мог рассчитывать на лучшие перспективы укрепить свое влияние в Азии, где все еще находилось в движении и быстро изменялось, чем в Европе, уже явно разделенной на две части. Он мог также надеяться, что с помощью революций в Малайе и Индокитае Китай свяжет британские и французские силы, тем самым замедлив укрепление сил НАТО в Европе^{1469}. Возможно, однако, что главной целью Сталина, вдохновлявшего китайскую поддержку азиатской революции, было втянуть Китай в конфликт с Соединенными Штатами, предвосхитив сближение Китая с Западом. При этом Сталин старался обеспечить прочный союз с Китаем, что представляло, с его точки зрения, главную перемену в стратегическом равновесии. Летом 1949 г. Мао буквально из кожи вот лез, чтобы доказать, что Китай твердо принадлежит к советскому лагерю^{1470}.[332]332
  Он сказал: «Коммунистическая партия Советского Союза – наш лучший учитель, и мы должны у нее учиться» (р. 423).


[Закрыть] Но Сталин продолжал сохранять дистанцию, понимая, что Китай слишком велик и независим, чтобы подчинить его своему влиянию в той же степени, что и страны Восточной Европы. Конфликт между Китаем и Соединенными Штатами – особенно если бы Соединенные Штаты решили связать себя с националистами на Тайване, который коммунисты считали неотъемлемой частью Китая – не оставил бы Китаю другого выхода, как броситься в объятия Советского Союза^{1471}.

16 декабря 1949 г. Мао прибыл поездом в Москву с визитом к Сталину и оставался в Советском Союзе до 17 февраля. Этот визит был странным, хотя и ярким событием^{1472}. Оба вождя явно желали союза, но опасались друг друга. Сталин был не уверен в намерениях Мао и хотел привязать новый Китай к Советскому Союзу; Мао подозревал, что Сталин не считает Китай равным партнером^{1473}. Сталин не приехал на вокзал встречать Мао. В первый же вечер после разговора со Сталиным Мао оставили в фактической изоляции на даче под Москвой. Однако в конце концов ситуация улучшилась, и они согласились заключить новый союз. Чжоу Эньлай, китайский премьер, прибыл в Москву 20 января для переговоров по пунктам договора, который был подписан 14 февраля 1950 г. Чжоу Эньлаем и Вышинским. Договор включал большое число секретных соглашений, направленных на сохранение большей части приобретений, сделанных Сталиным в августе 1945 г.

Новый договор заменил тот, который Сталин заключил с националистическим Китаем в августе 1945 г. Как и прежде, оба правительства стремились противодействовать повторению агрессии со стороны Японии или любого государства, поддерживающего Японию. В договоре говорилось, что если на Китай или Советский Союз нападет Япония или ее союзник, то другая страна «немедленно окажет военную или другую помощь всеми имеющимися в ее распоряжении средствами». Это слова, подразумевающие ядерное оружие, были добавлены после больших споров по настоянию Чжоу Эньлая^{1474}. Упоминание Японии было взято из августовского соглашения 1945 г. Однако роль Японии теперь была другой. Подобно Западной Германии, она стала союзником Соединенных Штатов. Суслов в ноябре 1949 г. заявил, что Соединенные Штаты превратили Японию в плацдарм для войны против Советского Союза и Китая^{1475}. В январе 1950 г. газета «Правда» из речи государственного секретаря Дина Ачесона сделала вывод о том, что «американские империалисты обосновались в Японии и не имеют желания покинуть ее»^{1476}. В том же месяце Сталин подтолкнул японскую коммунистическую партию к принятию более воинственной позиции по отношению к оккупационным силам США^{1477}.

III

Советско-китайский союз стал ступенькой к корейской войне – самому серьезному кризису первого[333]333
  Лига борьбы за независимость Вьетнама – организация единого национального фронта Вьетнама в 1941–1951 гг. (Прим. ред.).


[Закрыть] послевоенного десятилетия. В то время на Западе было широко распространено мнение, что Сталин, которому придало храбрости первое советское испытание атомной бомбы, дал указание Северной Корее напасть на Южную.

Позднее некоторые историки утверждали, что Сталин мог и не знать о решении Северной Кореи объединить страну силой. Эта проблема является определяющей для понимания политики Сталина в последние годы его жизни, в особенности его отношения к войне и миру^{1478}-[334]334
  Брюс Камингс в кн.: The Origins of the Korean War. Princeton: Princeton University Press. Vol. 1, 1981. Vol. 2, 1990 – прямо указывает на внутренние причины корейской войны. Но и советская роль очевидна в отдельных моментах, что является не последним в понимании сталинской политики.


[Закрыть]

Корейский полуостров в 1945 г. был оккупирован советскими и американскими войсками. В 1948 г. к северу от 38-й параллели, в области, занимаемой советскими войсками, была провозглашена Корейская Народно-Демократическая Республика; на юге была образована Республика Корея. Когда советские и американские войска ушли, они оставили два режима, каждый из которых желал объединить страну под своим собственным управлением. Ким Ир Сен, коммунистический вождь Северной Кореи, превратил Корейскую народную армию (КНА) в силу, намного превосходившую по численности и оснащению южнокорейскую армию. Ким считал, что Соединенные Штаты не вступят в войну из-за Южной Кореи, и домогался согласия Сталина и Мао на объединение страны силой оружия^{1479}. Он впервые поднял этот вопрос во время визита в Москву в марте 1949 г.^{1480}

Сталин настороженно отнесся к идее Ким Ир Сена, но он не отклонил ее в принципе. «Такое большое дело в отношении Южной Кореи… нуждается в большой подготовке», – сказал он ему^{1481}. И только когда в марте – апреле 1950 г. Ким Ир Сен прибыл в Москву, Сталин окончательно «дал добро»^{1482}. Теперь его, очевидно, убедил аргумент Ким Ир Сена, что режим Южной Кореи лопнет при первом же толчке и что на юге тоже будет установлена «народная власть», как это произошло на севере^{1483}. По Хрущеву, Сталин и Ким Ир Сен «склонились к тому, что если это быстро будет сделано (Ким Ир Сен был уверен, что это будет сделано быстро), то вмешательство США можно будет исключить»^{1484}. Мао присоединился к этому мнению. Когда Ким Ир Сен посетил Пекин в мае 1950 г., Мао выразил уверенность в том, что американцы не станут ввязываться в войну «из-за такой маленькой территории, как Корея»^{1485}. Соединенные Штаты будут смотреть на это, как на внутренний конфликт, который должен быть улажен самими корейцами^{1486}.

Сталин, предупредивший руководство стран советского блока о необходимости решения «национального вопроса о единой Корее», не встретил с их стороны каких-либо возражений^{1487}.[335]335
  Молотов говорил: «Корейцы сами навязывают нам войну. Сталин сказал, что мы не сможем обойти стороной национальный вопрос в объединенной Корее». Хрущев дает подобное же представление о причинах поддержки Ким Ир Сена Сталиным. См.: Хрущев Н.С. Корейская война. С. 28.


[Закрыть] Но вряд ли это было единственным мотивом для одобрения Сталиным плана Ким Ир Сена, поскольку он охотно шел на то, чтобы приструнить европейских коммунистов, когда ему не нравилась их политика. Даже недавно рассекреченные китайские и советские документы не раскрывают стратегической подоплеки решения Сталина. Возможно, он верил, что объединение Кореи под коммунистическим правлением позволит ему оказать более сильное политическое давление на Японию, – ведь он заметил в разговоре с Т.В. Суном в 1945 г., что «нужно сделать Японию уязвимой со всех сторон, севера, запада, юга, востока, тогда она будет вести себя тихо»^{1488}. Кроме того, объединенная коммунистическая Корея была бы идеальным плацдармом для вторжения в Японию в случае войны. Но главная забота Сталина, видимо, сосредоточилась в треугольнике отношений между Советским Союзом, Китаем и Соединенными Штатами. Мои коллеги Сергей Гончаров, Джон Льюис и Сюэ Литай утверждали, что Сталин надеялся, что вторжение спровоцирует Соединенные Штаты на поддержку националистического режима на Тайване, и по этой причине ослабнет угроза китайского сближения с Соединенными Штатами^{1489}.

Сталин отдал приказ, чтобы все запросы Северной Кореи на вооружение и боеприпасы быстро удовлетворялись. К 25 июня Север обеспечил себе значительное превосходство над Югом. Согласно последним советским оценкам, баланс сил был в пользу Севера как 2:1 по численному составу и по артиллерийским орудиям, 7:1 – по автоматам, 13:1 – по полуавтоматическому оружию, 6,5:1 – по танкам и 6:1 – по самолетам. Именно такое соотношение сил предпочитали советские военные стратеги для наступательных операций. Советские советники помогли подготовить оперативный план для Корейской народной армии. План был рассчитан на то, что северокорейские войска будут продвигаться со скоростью примерно 15–20 км в день, а окончание военных операций предполагалось через 22–27 дней. По требованию Ким Ир Сена, на 25 июня было назначено начало военных операций^{1490}.

Утром в субботу 25 июня 1950 г. Корейская народная армия начала наступление на юг. Поначалу операция имела большой успех, причем южнокорейская армия отступала даже быстрее, чем ожидалось^{1491}.[336]336
  Ю Сои Чол был начальником оперативного отдела Генерального штаба Северной Кореи.


[Закрыть] К утру 28 июня северокорейские войска заняли Сеул. Но кампания, несмотря на ошеломляющий успех, не достигла политической цели. Операционный план базировался на предположении, что, как только Север нападет, коммунисты на Юге поднимут восстание и свергнут южнокорейский режим. Однако восстания не произошло^{1492}. Более того, к моменту взятия Сеула Соединенные Штаты решили вмешаться. Политические предпосылки, на основании которых Сталин одобрил план Ким Ир Сена, оказались глубоко ошибочными. Еще раз – как и в случае нападения Германии в 1941 г. и в недооценке значения атомной бомбы до августа 1945 г. – сталинское понимание международной ситуации оказалось далеко не безошибочным.

Как только известие о нападении достигло Вашингтона, трумэновская администрация созвала заседание Совета Безопасности ООН для осуждения Северной Кореи. Резолюция была принята в отсутствие советского представителя Якова Малика. Советский Союз бойкотировал Организацию Объединенных Наций, поскольку место от Китая занимали националисты. Двумя днями позже, 27 июня, Трумэн заявил, что он отдал приказ военно-воздушным и военно-морским силам США оказать помощь южнокорейской армии, выступить в ее поддержку и дислоцировать 7-й флот между Тайванем и континентальным Китаем. А 30 июня он направил в Корею сухопутные войска^{1493}.

27 июня Совет Безопасности принял вторую резолюцию, которая призывала членов ООН оказать Южной Корее поддержку, необходимую для отражения нападения и восстановления мира. Эта резолюция послужила легальной основой для отправки вооруженных сил в Корею под флагом Организации Объединенных Наций. Генерал Дуглас Макартур, командующий силами США в Японии, был назначен командующим войск ООН, состоящих в основном из военнослужащих Соединенных Штатов. И снова, как и 25 июня, Малик отсутствовал при голосовании, хотя, как и раньше, мог бы наложить вето на резолюцию, если бы присутствовал. Министерство иностранных дел хотело, чтобы Малик вернулся в Совет Безопасности для дебатов с подготовленной для него директивой, содержащей инструкцию о наложении вето на любую резолюцию, направленную против Северной Кореи или Советского Союза. Сталин не утвердил этого предложения министерства, несмотря даже на высказанное Громыко предположение, что в случае принятия резолюции войска Соединенных Штатов будут посланы в Южную Корею под флагом ООН^{1494}. Сталин не разъяснил Громыко своей позиции, но он, возможно, желал удержать Советский Союз от войны в тот момент, когда Соединенные Штаты решили вмешаться.

Эта интерпретация получает подтверждение, если проанализировать советскую реакцию в первые месяцы войны. Даже после решения Соединенных Штатов вступить в войну в советских заявлениях война в Корее называлась гражданской, в которой Советский Союз не собирался участвовать. Когда в августе Малик вернулся в Совет Безопасности, он занял довольно примиренческую позицию и пытался предпринять миротворческие усилия. Когда Соединенные Штаты бомбардировали нефтехранилище в Расине в 25 км от советской границы с Северной Кореей, советский протест оказался неожиданно мягким. Позиция Москвы была отмечена в Вашингтоне, где ее расценили как признак того, что Советский Союз осознал свою ошибку и хотел бы списать свои потери^{1495}.

Интервенция Соединенных Штатов вначале не остановила продвижения Северной Кореи, и к сентябрю силы ООН были оттеснены в небольшой район вокруг порта Пусан на юго-востоке полуострова. Однако 15 сентября генерал Макартур изменил военную ситуацию, высадив войска в Инчхоне, в тылу Корейской народной армии вблизи 38-й параллели. 26 сентября войска Соединенных Штатов снова заняли Сеул. Пять дней спустя, 1 октября, первые южнокорейские солдаты пересекли 38-ю параллель, наступая на север, за ними последовали американские солдаты 7 октября. Теперь уже Соединенные Штаты не ограничивали цель войны восстановлением статус-кво.

Северная Корея оказалась в страшном положении. 29 сентября – три дня спустя после сдачи Сеула и за два дня до пересечения 38-й параллели южнокорейскими войсками – Ким Ир Сен и Пак Хон Ен, лидер южнокорейских коммунистов, попросили Сталина о помощи. «Мы полны решимости преодолеть все трудности, стоящие перед нами, чтобы Корея не была колонией и военным плацдармом американских империалистов», – писали они. Но положение стало «чрезвычайно тяжелым», и КНА не сможет остановить врага, если он решит напасть на Северную Корею. «Поэтому, дорогой Иосиф Виссарионович, – продолжалось в письме, – мы не можем не просить от Вас особой помощи. Иными словами, в момент перехода вражеских войск севернее 38 параллели нам очень необходима непосредственная военная помощь со стороны Советского Союза». Ким Ир Сен и Пак Хон Ен явно понимали, что вряд ли получат желаемую помощь, поэтому они продолжали: «Если по каким-либо причинам это невозможно, то окажите нам помощь по созданию международных добровольческих частей в Китае и в других странах народной демократии для оказания военной помощи нашей борьбе. Мы просим Вашего указания по поводу вышеизложенного нами предложения»^{1496}. Ким Ир Сен обратился также к Мао Цзэдуну 1 октября с просьбой об оказании помощи^{1497}.

Ким Ир Сен был прав, не ожидая прямой военной поддержки со стороны Советского Союза. Согласно Хрущеву, Сталин неохотно позволял во что-нибудь себя втягивать. Он отверг предложение, чтобы маршал Р. Малиновский, главнокомандующий советскими войсками на Дальнем Востоке, был послан в Корею для организации военных операций^{1498}.[337]337
  Хрущев не дает даты, когда было сделано это предложение, но представляется, что время указано правильно.


[Закрыть] Позднее, в октябре, когда казалось, что Ким Ир Сен должен будет искать убежища в северокорейских горах, Сталин сказал: «Ну что же? Пусть теперь будут нашими соседями на Дальнем Востоке Соединенные Штаты Америки. Они туда придут, но мы воевать сейчас с ними не будем. Мы воевать не готовы»^{1499}.

Мао не смотрел так отстраненно. Когда 1 октября собралось китайское Политбюро, он утверждал, что Китаю следовало бы вмешаться. Те, кто был против вторжения, отмечали промышленную и военную слабость Китая и необходимость вначале укрепить режим дома. Мао отвечал, что китайско-американская война является только вопросом времени и что Корея, с китайской точки зрения, – наиболее благоприятное поле битвы. Много труднее было бы сражаться во Вьетнаме или на прибрежных островах. Корея представляет для нас, говорил Мао, «наиболее удачный плацдарм, граничащий с Китаем, наиболее удобный источник материальных и людских ресурсов… наиболее удобный предлог для получения скрытой советской поддержки»^{1500}.[338]338
  Цитата взята из последней речи Чжоу Эньлая, в которой он объяснил рассуждения Мао Цзэдуна о китайских народных добровольцах.


[Закрыть] Заседание Политбюро длилось несколько дней, но решение послать китайских добровольцев (фактически регулярные части НОА) в Корею было принято 2 октября, за пять дней до того, как войска Соединенных Штатов перешли 38-ю параллель^{1501}.

Мао объяснил свое решение в телеграмме Сталину от 2 октября^{1502}. Соединенные Штаты стали бы еще более высокомерными и агрессивными, если бы победили Северную Корею и оккупировали всю страну, писал он, что было бы пагубным для всего Востока. Китайские вооруженные силы в состоянии разгромить армии Соединенных Штатов и других интервентов и вышвырнуть их из Кореи. Китай должен быть готов объявить войну Соединенным Штатам, предваряя их нападение на китайские города и промышленные центры. Если бы китайские вооруженные силы смогли нанести поражение американским войскам в Корее, корейская проблема была бы решена. Даже если бы Соединенные Штаты объявили войну Китаю, эта война «не разразилась бы скоро и длилась бы недолго».

Наихудшее положение возникло бы при создании патовой военной ситуации в Корее, писал Мао, и при объявлении Америкой войны Китаю. Это нарушило бы планы экономической реконструкции Китая и вызвало бы разочарование «национальной буржуазии и других слоев народа (они очень боятся войны)». Китайское руководство было озабочено эффектом влияния американцев на политическую ситуацию в Китае. Их озабоченность неудивительна, так как промышленные и политические центры Китая находятся вблизи границы с Кореей. Мао информировал Сталина, что намеревается послать в Северную Корею 12 дивизий. Эти силы вступили бы в оборонительные сражения, пока не поступило советское вооружение. Последствия ясны: советская военная помощь оказалась бы необходимой, если бы Китай захотел выполнить свою цель, т. е. победить Соединенные Штаты быстро; если Китаю не удастся сделать это, то создастся патовое положение, что приведет к китайско-американской войне, в которую, в соответствии со своими обязательствами по китайско-советскому договору, будет вынужден вступить и Советский Союз. Решение Мао о вмешательстве, таким образом, основывалось на уверенности в широкой советской военной помощи. Сталин уже согласился оказать поддержку с воздуха и экипировать китайские полевые дивизии^{1503}.[339]339
  Согласно Чен Жуану, Сталин согласился предоставить эту помощь после высадки в Инчхоне.


[Закрыть] 8 октября Мао издал приказ китайским добровольцам выступить в Корею под командованием Пэн Дэхуая^{1504}.

Чжоу Эньлай вылетел в Советский Союз, чтобы согласовать детали советской военной помощи. Когда он 9 октября встретился со Сталиным в Крыму, тот отказался от своего обещания поддержать китайские войска с воздуха. Он утверждал, что советским военно-воздушным силам потребуется значительное время на подготовку^{1505}. Чжоу Эньлай сказал Сталину, что Китай мог бы отложить вступление своих войск в Корею, поскольку нет уверенности, что китайские добровольцы смогут остановить войска ООН без советской поддержки. Сталин ответил, что он желал бы ускорить подготовку китайских пилотов, и обещал снабдить техникой 20 полевых дивизий. Он просил Чжоу Эньлая передать Мао Цзэдуну, что, если армия Соединенных Штатов нанесет поражение северокорейцам, Ким Ир Сен мог бы создать правительство в изгнании на северо-востоке Китая^{1506}.[340]340
  Хрущев ссылается на встречу Сталина с Чжоу Эньлаем, на которой он не присутствовал. Он сказал, что Сталин сообщил об этом, когда вернулся из Крыма, где состоялась эта встреча. Согласно рассказу Хрущева, обсуждался вопрос, должен ли Китай принять участие в войне. Упоминания о советской поддержке с воздуха не было. См.: Хрущев Н.С. Корейская война. С. 28.


[Закрыть] 10 октября по телеграфу Чжоу Эньлай послал доклад Мао^{1507}.

Получив этот доклад, Мао принял решение подождать с вступлением в войну. 12 октября он послал телеграммы Пэн Дэхуаю и другим командующим, отменяя свой прежний приказ двинуться в Северную Корею^{1508}. Однако на следующий день Мао послал Чжоу Эньлаю телеграмму, сообщая, что «после обсуждения с членами Политбюро мы достигли согласия в том, что ввод нашей армии по-прежнему был бы нам выгоден»^{1509}. Он объяснил: «Если мы не пошлем войска, реакционеры дома и за границей раздуются от важности, когда вражеские войска подойдут к реке Ялу. Следовательно, создастся неблагоприятное положения для различных районов Китая, особенно северо-восточных. Северо-восточные погранвойска будут связаны, и энергоснабжение в Южной Манчжурии подпадет под контроль [враждебных районов]. Короче, мы придерживаемся того, – писал Мао, – что мы должны вступить в войну». Очевидно, что обеспокоенность политической ситуацией внутри Китая сыграла определяющую роль в решении Мао. Командующий Северо-восточным военным округом Гао Ган в феврале 1951 г. сообщал, что, когда американские войска наступали в Северной Корее, «рабочие были сбиты с толку различными слухами о нестабильности ситуации»^{1510}. Сто тысяч человек было арестовано и 40–50 тысяч расстреляно, сказал Гао Ган, чтобы уничтожить опасность контрреволюции^{1511}.

Мао не упоминал об атомной бомбе в телеграмме Сталину. Он был более откровенен, чем Сталин, в принижении роли бомбы. Еще 13 августа 1945 г., через неделю после Хиросимы, он писал: «Могут ли атомные бомбы решать судьбу войн? Нет, не могут. Атомные бомбы не смогут заставить Японию сдаться. Без борьбы, которую ведут народы, атомные бомбы сами по себе бесполезны»^{1512}. Годом позже он говорил: «Атомная бомба – это бумажный тигр, который используется американскими реакционерами для запугивания людей. Он выглядит страшным, но на самом деле таковым не является. Конечно, атомная бомба – это оружие массового уничтожения, но судьбу войны решает народ, а не один-два новых типа оружия»[341]341
  Беседа с американским корреспондентом Анной Луизой Стронг (Ibid. Р. 100). В этом же интервью Мао объяснил, почему он не думает о неминуемости нападения американцев на Советский Союз. «Соединенные Штаты и Советский Союз разделены огромной территорией, – сказал он, – которая включает много капиталистических, колониальных и полуколониальных стран Европы, Азии и Африки. Пока Соединенные Штаты не поработят эти страны, нападение на Советский Союз исключено» (Ibid. P. 99).


[Закрыть]. Однако к октябрю 1950 г. атомный баланс весьма отличался от того, который существовал в 1946 г. Соединенные Штаты имели свыше 300 бомб, они могли бы нанести огромный ущерб китайским городам.

Китайские руководители осознавали, конечно, что Соединенные Штаты могли бы использовать атомную бомбу или против китайских городов, или против китайских вооруженных сил на поле сражения. Они вдохновляли себя теми же аргументами, которые использовали для воодушевления своих солдат^{1513}. В официальной пропагандистской инструкции, выпущенной 26 октября 1950 г., утверждалось, что США не станут тратить бомбу на Корею, поскольку их и так мало, а поберегут на случай войны против Советского Союза. Кроме того, говорилось в ней, использование бомбы против Китая не принесет желаемого результата, так как Китай занимает большие территории и имеет высокую численность населения, что же касается Кореи, то использованием бомбы тем более бессмысленно, потому что войска противоборствующих сторон будут находиться в непосредственной близости друг от друга^{1514}. Кроме того, возможно, китайские руководители, если они верили, что Советский Союз обладает бомбой с 1947 г., думали, что советская атомная мощь больше, чем она была на самом деле. В любом случае страх Китая перед атомной бомбой не перевесил доводов за вступление в войну: боязни воздействия американского присутствия в Корее на положение внутри Китая; страха, что Соединенные Штаты используют Корею в качестве плацдарма, и уверенности, что война с Соединенными Штатами неизбежна и что Корея – наиболее подходящий для Китая театр военных действий…

19 октября китайские войска начали переправляться через р. Ялу в Северную Корею^{1515}. Они приняли участие в тактических стычках с южнокорейскими и американскими частями, а затем исчезли из поля зрения американцев^{1516}. Макартур не расценил эти столкновения как признак серьезного китайского вмешательства. Когда он начал свое наступление к р. Ялу 24 ноября, то оказался застигнут врасплох массированным китайским контрнаступлением. Теперь уже войска ООН отступали в беспорядке. 4 декабря китайцы взяли Пхеньян, и 26 декабря они достигли 38-й параллели. Дело начинало выглядеть так, что теперь войска ООН должны эвакуироваться с полуострова^{1517}.

В ноябре, после вступления Китая в войну, Сталин бросил в бой подразделения советской авиации. Первое было развернуто в Северо-восточном Китае; к концу года там располагались две дивизии[342]342
  Hao Yufan, Zhai Zhihai. China's Decision… P. 111; Лобов Г.В. небе Северной Кореи// Авиация и космонавтика. 1990. № 10. С. 34. Лобов был одним из командиров советской авиации в Корее. Советские части были организованы в 64-й истребительный воздушный корпус, который к 1952 г. возрос до 26000 человек и имел главным образом истребители МиГ-15. Военно-воздушная дивизия состояла из нескольких полков, насчитывая в своем составе примерно 150 самолетов.


[Закрыть]. Сталин, возможно, говорил правду, когда сказал Чжоу Энь-лаю, что Советскому Союзу нужно время, чтобы подготовить поддержку с воздуха; возможно, это и была самая ранняя дата, когда такая поддержка могла быть организована. Более того, Сталин, вероятно, решил, что он не может стоять в стороне, раз Китай вступил в войну. Во всяком случае, он старался скрыть советское вмешательство. Советские летчики носили форму китайских добровольцев и были проинструктированы называть себя русскими, проживающими в Китае, если бы оказались захвачены в плен врагом. Им было запрещено летать над морем или к югу от линии Пхеньян – Вонсан, чтобы минимизировать вероятность попадания в плен в случае, если они будут сбиты^{1518}.