Текст книги "Сталин и бомба. Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956"

Автор книги: Дэвид Холловэй (Холловей)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 44 страниц)

IV

Китайское контрнаступление преобразовало войну в «совершенно новую», сообщил Макартур в Вашингтон 28 ноября. Он жаловался в прессе, что приказы, запрещающие ему ударить через китайскую границу, поставили его войска в «чрезвычайно затруднительное положение, беспрецедентное в военной истории». Ачесон считал: «Мы были близки к большой войне как никогда»^{1519}. ЦРУ не могло исключить, что Советский Союз, возможно, «уже решил развязать глобальную войну в обстоятельствах наиболее благоприятных для себя – путем вовлечения в войну всей Азии»^{1520}.

30 ноября Трумэн дал неопределенные и, возможно, неосторожные ответы одному репортеру, создав впечатление, что в Корее по усмотрению Макартура может быть использована атомная бомба^{1521}. Встревоженный этими замечаниями, английский премьер-министр Клемент Этт ли вылетел в Вашингтон, проконсультировавшись с французским премьером и министром иностранных дел. Он прибыл 4 декабря, в день, когда китайские войска взяли Пхеньян^{1522}. Перед вылетом из, Лондона Эттли узнал, что Трумэн не очень активно настаивает на применении бомбы в Корее и что это решение целиком в руках президента[343]343
  Военные стратеги в Объединенном штабе, однако, обсуждали, как можно было бы использовать бомбу. См.: Dingman R. Atomic Diplomacy During the Korean War// International Security. Winter 1988–1989. P. 65–69. Эттли тем не менее хотел получить заверения, что с Великобританией будут консультироваться в духе Квебекского соглашения 1943 г. при любом решении относительно использования атомной бомбы. Но он должен был удовлетвориться надеждой, выраженной в финальном коммюнике, на то, что «условия в мире» не дадут оснований для применения атомной бомбы, а также заверениями, что его проинформируют, если ситуация изменится. Черчилль пришел в ярость, узнав, что Квебекское соглашение отодвинуто в сторону, и написал Трумэну, прося его согласия на то, что атомное оружие никогда не будет использовано с британских баз без согласования с Англией. Британские начальники штабов также были озабочены. См.: Gowing M. Independence and Deterrence: Britain and Atomic Energy. 1945–1952. Vol. 1: Policy Making. L.: Macmillan, 1974. P. 312–316. См. также: Duke S. US Defence Bases in the United Kingdom. L.: Macmillan, 1987. P. 64–72.


[Закрыть]. Но Эттли, пославший британские войска в Корею, был озабочен возможным распространением войны на Китай. Англия признала Китайскую Народную Республику и была склонна к примиренческой политике, считая, что это вдохновит Китай на утверждение своей независимости от Москвы^{1523}. Эттли сказал Трумэну, что союзники «не должны так связать себя на Востоке, чтобы оказаться незащищенными на Западе. В конце концов, именно Запад самый жизненно важный участок нашей обороны против коммунизма». 10 декабря Эттли телеграфировал своему министру иностранных дел, что британская делегация «потрясла американских государственных руководителей, раскрыв перед ними опасности ограниченной войны с Китаем»^{1524}. Трумэн и Ачесон были вполне осведомлены о связи между европейскими делами и войной в Корее и не очень досадовали на то, что Эттли привел этот аргумент^{1525}.

Вечером 31 декабря 1950 г. китайцы начали новое наступление, перейдя 38-ю параллель. Они вскоре взяли Сеул, и их продвижение не было остановлено вплоть до 25 января, когда 8-я армия США начала контрнаступление. Макартур хотел перенести войну на китайскую территорию, чтобы замедлить продвижение китайцев. Трумэн отклонил эту рекомендацию из страха перед вмешательством Советского Союза, но несмотря на все опасения, администрация Трумэна была близка к тому, чтобы принять решение о расширении театра военных действий^{1526}. Напряжение в Вашингтоне ослабло только тогда, когда генерал Дж. Лоутон Коллинз, начальник штаба армии, который прибыл в Корею для оценки ситуации на месте, сообщил 17 января, что дела обстоят не так плохо, как представляет это Макартур^{1527}. Восемь дней спустя 8-я армия прекратила свое двухмесячное отступление, атаковав китайские войска. Вскоре после этого Пэн Дэхуай, командующий китайскими войсками в Корее, приехал в Пекин объяснить Мао, что корейскую войну быстро не выиграть^{1528}.[344]344
  «Добейтесь быстрой победы, если сможете, – сказал ему Мао Цзэдун. – А если не сможете, побеждайте не торопясь».


[Закрыть]

Кризис в декабре – январе был самой опасной точкой в послевоенных международных отношениях. Существовала реальная возможность, что Трумэн распространит войну на китайскую территорию и что Сталин будет вынужден тоже вступить в войну. Во время берлинского кризиса Сталин контролировал рискованную ситуацию и был в состоянии решать, до какой степени усиливать напряжение и когда разрешить кризис, сделав соответствующие уступки. Но в случае с Кореей положение вещей было намного сложнее. Некоторые из советников – особенно генерал Макартур – хотели бы развязать войну с Китаем. А Сталин должен был учитывать желания Мао. Все это представляло сложное и опасное переплетение обстоятельств.

В декабре – январе Сталин не проявлял никакой заинтересованности в урегулировании военного конфликта в Корее. Он не настаивал – что было бы логичным – на прекращении огня по линии 38-й параллели. Напротив, и он, и Мао проводили бескомпромиссную политику. 7 декабря Громыко, согласно инструкциям Политбюро, телеграфировал Вышинскому, который был в Нью-Йорке в ООН: «Ваше предложение о прекращении огня в Корее мы считаем неправильным в настоящей ситуации, когда американская сторона все чаще и чаще предлагает прекратить огонь в Корее, для того чтобы выиграть время и предотвратить полное поражение американских сил»^{1529}. Эта телеграмма позволяет предположить, что советское руководство ожидало полного изгнания войск США из Кореи.

Китай придерживался такой же позиции. В ноябре китайская делегация поехала в Нью-Йорк, чтобы принять участие в дебатах по Корее в Совете Безопасности. «Мы подтвердили нашу непоколебимость, не выразив никакого желания пойти на компромисс и не желая иметь никаких контактов с американскими властями, пока не будет открыто осужден акт агрессии США, – писал позднее глава делегации, генерал By Сюцюань. – Не добившись ничего на поле битвы в Корее, они и от нас ничего не. добьются. Напротив, когда китайские и корейские солдаты одерживают одну победу за другой, наша позиция в ООН становится все тверже и тверже»^{1530}.[345]345
  13, 21 и 24 декабря Мао Цзэдун послал Пэн Дэхуаю телеграммы, требуя перейти 38-ю параллель. См.: Hong Xuezhi. Kang Mei Yuan Chao Zhangzheng Huiyi. Beijing, 1990. P. 98; Du Ping. Zai Zhiynanjun Zong-bu. Beijing, 1989. P. 147.


[Закрыть] Отъезд делегации из Нью-Йорка в Пекин 19 декабря продемонстрировал полную незаинтересованность Пекина в каком-либо компромиссе. Действительно, Мао очень настаивал, несмотря на возражения Пэн Дэхуая, чтобы китайские войска перешли 38-ю параллель. Сталин поддержал Мао, хотя он, кажется, был более осторожен по сравнению с Мао, желавшим преследовать отступавшие под флагом ООН американские войска[346]346
  После захвата Сеула 4 января 1951 г. Ким Ир Сей настаивал, чтобы Пэн Дэ-хуай по пятам преследовал войска ООН. Пэн Дэхуай не поддавался на это, и Сталин поддержал его. Я благодарен Сюэ Литаю за эту информацию и ссылки.


[Закрыть].

Решающий вопрос здесь формулируется следующим образом: почему Сталин, если он был обеспокоен возможностью расширения войны, не поддержал Пэн Дэхуая и не вынудил Мао прекратить огонь на 38-й параллели? Возможно, сталинская поддержка Мао означала, что он не боялся распространения войны. Или же считал, что способен контролировать рискованную ситуацию, даже если войска ООН будут выведены из Кореи. Один из интересных аспектов кризиса заключается в том, что Сталин предпринял в декабре – январе некоторые шаги, которые можно интерпретировать как попытку удержать Соединенные Штаты от расширения корейской войны, играя на страхе Запада по поводу безопасности в Европе. Дональд Маклин, шпионивший в пользу Советского Союза, был назначен руководителем американского отдела в Министерстве иностранных дел 1 ноября 1950 г.^{1531} Маклин видел короткие сообщения о визите Эттли в Вашингтон и доклад кабинета о результатах встречи^{1532}.[347]347
  Доклад кабинета, в котором сообщалось о визите Эттли, был среди бумаг, обнаруженных в сейфе Маклина после его бегства (Ibid. P. 123). См. также: Andrew Ch., Gordievskii О. KGB: The Inside Story. N.-Y.: Harper Collins, 1990. P. 395.


[Закрыть] Он получил возможность передать в Москву о надеждах в Вашингтоне на атомную бомбу, об озабоченности Лондона уязвимостью Европы и о расхождениях между Великобританией и Соединенными Штатами. Из сообщения Маклина стало ясно, что главным аргументом Эттли против расширения корейской войны были опасения оставить Западную Европу без защиты. Москва явно решила, что лучшим способом препятствовать расширению войны в Азии было бы привлечение внимания к угрозе войны в Европе.

15 декабря советское правительство послало резкие ноты английскому и французскому правительствам по поводу предполагаемого перевооружения Западной Германии как нарушения англо-советского и франко-советского соглашений^{1533}. Этот гамбит имел желаемый эффект, как писал Ачесон в своих мемуарах, так как на совещании в Брюсселе несколькими днями позже, собранном для обсуждения обороны Западной Европы, атмосфера была «окрашена страхом». Помощник французского министра иностранных дел спросил одного американского представителя: «Вы и в самом деле считаете, что мы будем воевать через три месяца?»^{1534} Эрнст Бевин, британский министр иностранных дел, также был озабочен. Он находился под впечатлением предостережения британского посла в Москве, что было бы самой тяжелой ошибкой игнорировать советские предупреждения о перевооружении Западной Германии, как это случилось с китайскими предупреждениями о переходе через 38-ю параллель в Корее^{1535}.

Позднее, в декабре, Сталин просил Пальмиро Тольятти, лидера Итальянской коммунистической партии, который находился в Москве, восстанавливаясь после серьезной операции, занять место Генерального секретаря Коминформа. 24 декабря Сталин сказал Тольятти, что международное положение ухудшилось и что американский империализм готовит новые агрессивные акции. Тольятти отклонил предложение Сталина под предлогом, что он нужен в Италии^{1536}. Сталин вызвал двух лидеров итальянской партии в Москву в середине января, чтобы разъяснить свое предложение. Международное положение серьезное, говорил он, и Коминформ надо усилить. В любой момент может произойти международный конфликт, и коммунистические партии в западных странах будут запрещены. Тольятти не должен быть захвачен врагом; он может продолжать осуществлять руководство итальянской партией, живя за границей, возможно, в Чехословакии. Руководство итальянской партии проголосовало за предложение Сталина, но Тольятти настоял на своем отказе и в феврале вернулся в Италию.

Этот случай считался необъяснимым эпизодом в политике руководства Итальянской коммунистической партии^{1537}. С учетом времени, однако, можно предположить, что он связан с международной ситуацией. Возможно, Сталин считал, что война в Европе неминуема. Возможно также, что он хотел сообщить об этой опасности западным державам. А возможно, он рассчитывал, что западным правительствам станет известно о переговорах с лидерами итальянской партии и они подумают, что Советский Союз предпринимает политические шаги для подготовки войны. 24 декабря Вьетминь* начал новое наступление против французов в Индокитае. По приказу Сталина или нет, эта кампания оказала непосредственное влияние на ситуацию в Европе, поскольку Франция вынуждена была сократить численность военных сил, предоставляемых НАТО. Это усилило кризис в Европе[348]348
  В своих мемуарах Эйзенхауэр вспоминает: «С начала 1951 г. индокитайские дела постоянно были в сфере моего внимания как командующего союзных сил НАТО со штаб-квартирой в Париже. Оборона НАТО требовала увеличения французского участия, но этому всячески препятствовали из-за множащихся французских потерь и затрат на войну в Индокитае».


[Закрыть].

В январе Сталин вызвал восточноевропейских руководителей в Москву. Эдвард Охаб, в то время секретарь Центрального Комитета польской компартии, позднее вспоминал: «Шла холодная война, конфликт в Индокитае, обострилась ситуация в Корее. Несколько представителей стран народной демократии, включая меня, Ракоши, Сланского и Рокоссовского, приехали в Москву на обсуждение проблем усиления обороны социалистических стран. Сталин и его военные советники, в частности маршалы Василевский и Соколовский, были того мнения, что в условиях нынешней сложной международной ситуации страны народной демократии, особенно Польша, должны усилить свое участие в интересах общей обороны»^{1538}.[349]349
  Охаб не приводит даты этой встречи, но из контекста ясно, что он говорит о встрече в январе 1951 г. Охаб был первым заместителем министра обороны и главным политкомиссаром в 1949–1950 гг. и секретарем Центрального Комитета партии с 1950 по 1956 г. См.: Ibid. Р. 34. Иначе рассказывает об этой встрече Карел Каплан, основываясь на интервью с Алексеем Чепичкой, который присутствовал на встрече в качестве министра обороны Чехословакии. Согласно его рассказу, Сталин говорил о необходимости подготовки к военной оккупации Западной Европы через три-четыре года, прежде чем Соединенные Штаты получат возможность быстрой переброски своих подкреплений в Европу и «введут в игру свое атомное превосходство». См.: Kaplan К. Dans les Archives du Comite Central. Pariz: Albin Michel, 1978. P. 162–166. Однако другие подтверждения речи Сталина, подобные этому свидетельству, отсутствуют.


[Закрыть] На следующий день состоялись двусторонние встречи между представителями советского Генерального штаба и каждым из восточноевропейских министров обороны для обновления обязательств, которые накладывал сталинский план на соответствующие страны, и определения, какие силы они должны направить на театр военных действий^{1539}. «С тяжелым сердцем мы приняли эти “предложения” и их следствия», – вспоминал позднее Охаб^{1540}. В следующем месяце Чехословакия, Венгрия и Польша объявили об увеличении заданий промышленного производства в своих планах; в действительности это означало увеличение выпуска военной продукции[350]350
  Zaleski E. Stalinist Planning for Economic Growth. 1933–1952. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1980. P. 396. Pelikan J. The Czechoslovak Political Trials. 1950–1954. Stanford: Stanford University Press, 1971. P. 100. Здесь утверждается, что в Чехословакии и, возможно, в других странах тоже, рост промышленного производства в феврале 1951 г. произошел за счет увеличения выпуска вооружений.


[Закрыть]. И в этом случае Сталин опасался утечки информации на Запад[351]351
  Подозревая многих восточноевропейских правителей в шпионаже на страны Запада, он мог думать, что кто-то из них сообщит о военных приготовлениях в Вашингтон или Лондон. Когда Рудольф Сланский, присутствовавший на встрече в Москве, был арестован в ноябре 1951 г., «Сталин торжествовал… Он сказал, что догадывался об истинном лице Сланского». (Khrushchev N. S. Khrushchev Remembers: The Glasnost Tapes. Boston: Little, Brown, 1990. P. 133) И если бы никто из руководителей не передал этих сведений, тогда кто-то из подчиненных, осведомленный о военных приготовлениях, мог бы сделать это. Многие из официальных лиц могли знать об увеличении производства вооружений. Эти планы были одобрены на пленарных заседаниях ЦК во всех трех странах. Эта же мысль возникает и в версии Каплана: если бы Сталин намеревался напасть на Западную Европу, не имело смысла сообщать об этом восточноевропейским лидерам, которым он не доверял; если же нападать он не собирался, тогда сообщать им об этом имело смысл только в том случае, если он хотел, чтобы сведения попали на Запад.


[Закрыть].

Политика Сталина в декабре – январе может быть интерпретирована как попытка удержать Соединенные Штаты от расширения войны в Азии, отвлекая их внимание на советскую угрозу в Европе. Хотя Сталин не исключал возможности возникновения новой мировой войны в отдаленном будущем, его политика с 1945 г. показывает, что он хотел избежать войны с Соединенными Штатами. Он ясно указал на это в Северной Корее и Китае в октябре 1950 г., и нет оснований считать, что он мог изменить свои намерения в период от октября до декабря. Следовательно, представляется вероятным, что его политика в декабре и январе была направлена против расширения корейской войны, хотя он и поддержал решение перейти 38-ю параллель.

Это всего лишь предположение, но оно позволяет понять сталинскую политику. Давление на Западную Европу напомнило Соединенным Штатам об уязвимости Западной Европы перед советским нападением в случае расширения войны в Азии. Эта «война нервов» заставила западных союзников более твердо выступить против расширения корейской войны. Она могла также обострить напряжение в лагере западных союзников и усилить изоляционистские тенденции в Соединенных Штатах[352]352
  В пользу политики изоляционизма раздавались сильные голоса в Соединенных Штатах. Герберт Гувер, например, 20 декабря в своей речи призывал оградить Западное полушарие от всякого инородного влияния. Речь была полностью опубликована в «Правде» от 23 декабря 1950 г.


[Закрыть]. С другой стороны, примиренческая политика могла вызвать только увеличение нажима со стороны Соединенных Штатов и, если этот нажим сработал бы, усилить позицию тех, кто хотел расширения войны^{1541}.[353]353
  Отмечается, что сдержанность Советского Союза в сентябре 1950 г. «подтолкнула Соединенные Штаты к рискованным шагам».


[Закрыть] Сталинская политика была продолжением «войны нервов»: Соединенные Штаты, вероятно, расширили бы войну, если бы Китай и Северная Корея захотели положить конец враждебным действиям, так как это показало бы, что они не хотят или не могут продолжать сражаться.

Сталин также апеллировал к общественному мнению на Западе. Газета «Правда» опубликовала его первое за два года интервью 16 февраля 1951 г. Двумя днями раньше Эттли произнес речь, критикуя Советский Союз за укрепление своих вооруженных сил и вооружение сателлитов. «Результатом, – сказал Эттли, – стала растущая озабоченность в мире»^{1542}. Эттли лжет, сказал Сталин в своем интервью, чтобы вынудить британский народ поддержать «новую мировую войну, организуемую правящими кругами Соединенных Штатов». Война в Корее, сказал он, может закончиться только поражением «интервентов», поскольку их дело неправое.

В настоящее время война не может считаться неизбежной, сказал Сталин. «Агрессивные силы» на Западе могут быть удержаны «миролюбивыми силами» в этих странах. Движение за мир стало важной целью советской политики, и Сталин предложил его поддержать: «Мир удастся сохранить и укрепить, если народы возьмут курс на сохранение мира в собственные руки и будут защищать его до конца. Война может стать неизбежной, если поджигателям войны удастся ввести в заблуждение народные массы и обманом втянуть их в новую мировую войну». Только что организованный Всемирный совет мира провел в феврале в Восточном Берлине свое первое заседание, посвященное перевооружению Германии^{1543}.

Весной 1951 г. – после того, как Трумэн сместил Макартура с поста командующего в Азии – трумэновская администрация начала подумывать об окончании войны путем переговоров. В начале июня Ачесон послал Джорджа Кеннана для неформальных переговоров с Яковом Маликом. Советский Союз благосклонно встретил американскую инициативу, и переговоры о перемирии начались 10 июля 1951 г. Наиболее опасный кризис последних сталинских лет миновал. Хотя война продолжалась еще два года, на полуострове образовалось патовое военное положение. Администрация Трумэна рассматривала пути выхода из этого положения за счет расширения войны или использования ядерного оружия, но она еще никогда не была так близка к этому, как в декабре 1950 г. или январе 1951 г.

Сталин не торопился с достижением мирного соглашения. В августе 1951 г. он отклонил предложение Мао включить нейтральные страны в качестве наблюдателей на том основании, что это дало бы повод считать, что «китайско-корейская сторона» более американской склонна к перемирию^{1544}. 19 ноября 1951 г. он писал Мао: «Мы считаем правильным, чтобы китайско-корейская сторона, используя гибкую тактику в переговорах, продолжала проводить твердую линию, не проявляя поспешности и не показывая какой-либо заинтересованности в быстром завершении переговоров»^{1545}. Сталин был вполне удовлетворен сохранением войны между Китаем и Соединенными Штатами – она углубляла взаимную враждебность и связывала американские войска в Азии. В июле 1952 г. Сталин сказал Пьетро Ненни, что возникло нечто вроде равновесия между силами войны и силами мира. Проблема войны в Корее, добавил он, не могла быть решена военным путем^{1546}.

V

В последние годы своей жизни Сталин страдал от перенапряжения и артериосклероза. В начале 1952 г. его врач Владимир Виноградов рекомендовал ему курс лечения и отход от общественной деятельности. Сталин был в ярости и не позволил Виноградову снова осмотреть его^{1547}. Но гнев на своего врача не избавил его от болячек. Старость все более и более влияла на его мозг, и он все время жаловался на это. Он все реже появлялся в своем кабинете и перекраивал список вопросов, которые необходимо было решить, но не сами проекты решений. Многие важные вопросы оставались нерешенными; произошла блокада центра, как говорил сам Сталин^{1548}.

В октябре 1952 г. Сталин опубликовал свою работу «Экономические проблемы социализма в СССР». Этот разрозненный и путанный памфлет состоял из его комментариев к проходившему в ноябре совещанию по обсуждению учебника политической экономии^{1549}. Часть работы была посвящена вопросу войны и мира. В этой части Сталин ответил на аргумент, выдвинутый Евгением Варгой на совещании в ноябре 1951 г. Сталинские комментарии будут лучше поняты, если рассмотреть аргумент Варги.

Варга работал в органах Коминтерна с 1930-х годов, и Сталин принял некоторые его идеи. После второй мировой войны Варга предложил иной анализ мировой политики, отличающийся от сталинского. Варга утверждал, что капиталистическое государство сохраняет возможность руководить капиталистической экономикой и способно отсрочить кризис, подобный тому, который потряс капитализм в 1930-е годы. Кроме того, Варга утверждал, что Соединенные Штаты заняли положение гегемона в капиталистическом мире и теперь будут препятствовать превращению соперничества между капиталистическими странами в войну. С позиций сегодняшнего дня этот анализ оказался более провидческим, чем сталинский, но тогда Варга был осужден за свои взгляды, и в 1948 г. Институт мирового хозяйства и мировой политики, в котором он был директором, закрыли^{1550}.

Варга, тем не менее, продолжал выдвигать свои идеи. В записке Центральному Комитету он утверждал: (1) буржуазия за две мировые войны усвоила, что такие войны заканчиваются революциями; (2) империалистический лагерь превратился в единый военный союз; (3) заинтересованность буржуазии в защите от социализма сильнее, чем ее внутренние противоречия; (4) «крайне трудно конкретно вообразить новую войну между империалистами»^{1551}. Эти соображения, по мнению Варги, опровергают тезис Ленина о неизбежности войн, в том числе между капитализмом и социализмом. Он считал, что достигнутое равновесие сил увеличивало риск войны последнего типа; но «потенциальный выигрыш не окупает риска крушения всей капиталистической системы»^{1552}.

Именно этот аргумент Сталин и хотел опровергнуть в своей книге «Экономические проблемы социализма в СССР». «Некоторые товарищи, – писал он, – верят, что войны между капиталистическими странами перестали быть неизбежностью, но они ошибаются»^{1553}. Хотя кажется, что Соединенные Штаты контролируют другие капиталистические страны, «но было бы неправильно думать, что это “благополучие” может сохраниться на веки вечные». Англия и Франция в поисках дешевого сырья и рынков будут вынуждены вырваться из объятий Соединенных Штатов и вступить с ними в конфликт. Германия и Япония также попытаются сбросить «режим» США и проложить свою дорогу к независимому развитию^{1554}.

Хотя и верно в теории, что «противоречия между капитализмом и социализмом сильнее, чем противоречия между капиталистическими странами», это не означает, что новая мировая война начнется как схватка между капитализмом и социализмом. Такая же ситуация была и перед второй мировой войной, писал Сталин, и все же война началась не между капиталистическим миром и Советским Союзом, а между капиталистическими странами. Есть два основания для утверждения, что новая война не будет войной между социализмом и капитализмом. Первое состоит в том, что война с Советским Союзом ставит под угрозу не только превосходство отдельных капиталистических стран, но существование самой капиталистической системы. Второе – капиталисты отдают себе отчет в том, что политика Советского Союза – это политика мира, и знают, что он сам по себе не нападет на капиталистические страны.

Сталин провел параллель между периодами после второй мировой войны и между двумя мировыми войнами. Германия поднялась на ноги за 15–20 лет после первой мировой войны. Англия и Соединенные Штаты помогли восстановлению Германии, чтобы противопоставить ее Советскому Союзу. Но Германия вначале выступила против «англо-франко-американского блока», и когда Гитлер напал на Советский Союз, эти капиталистические страны были вынуждены войти в коалицию с Советским Союзом. «Следовательно, – заключал Сталин, – борьба капиталистических стран за рынки и желание утопить своих конкурентов оказались практически сильнее, чем противоречия между лагерем капитализма и лагерем социализма»^{1555}. По словам Уильяма Уолфорта, Сталин верил, что «послевоенная мировая политика станет грандиозным, полным катаклизмов повторением довоенной мировой политики»^{1556}. В июле Сталин сказал Пьетро Ненни, что Западная Германия окажется менее послушной, чем воображают американцы^{1557}.

Сталин затем отбросил аргумент, заключающийся в том, что движение за мир указывает на устарелость ленинского тезиса о неизбежности войны. Движение за мир не ставит целью свержение капитализма и установление социализма, писал он. В случае успеха движение за мир остановит данную войну, сохранит данный мир, но этого будет недостаточно, чтобы навсегда исключить неизбежность войн между капиталистическими странами. Этого будет недостаточно, так как «при всех успехах движения в защиту мира империализм все же сохраняется, остается в силе – следовательно, остается в силе также неизбежность войн»^{1558}. Движение за мир является полезным инструментом политики, но оно не способно преобразовать международную политику.

Некоторые западные комментаторы решили, что этот сталинский аргумент означает, что войны между капитализмом и социализмом можно избежать[354]354
  Шульмаи только противопоставляет эти два типа войн, но не показывает, как они взаимосвязаны.


[Закрыть]. Но они ошибались. Сталин утверждал, как делал это в феврале 1946 г., что вторая мировая война вызвана межимпериалистическими противоречиями и что в новую мировую войну снова может быть вовлечен Советский Союз. Из выдвинутой Сталиным аргументации следовало, что Советскому Союзу необходимо быть готовым к войне. Это было также основным моментом его оценки движения за мир: поскольку оно не могло устранить войну в принципе, Советский Союз не должен ослаблять свою военную мощь. Война неизбежна, пока существует империализм. Все, что может сделать Советский Союз, – это укрепить свою мощь и уничтожить врагов внутри страны. Этот аргумент совпадает со сталинскими тезисами в следующей части его работы – о необходимости укрепления тяжелой промышленности и отказе от широкого использования возможностей рынка.

«Экономические проблемы социализма в СССР» были опубликованы за три дня до открытия XIX съезда партии в октябре 1952 г.[355]355
  Хотя фрагменты печатались начиная с февраля 1952 г.


[Закрыть] Это был первый партийный съезд за 13 лет. Маленков выступил с главным докладом, в котором он повторил утверждение, что в результате первой мировой войны Россия вышла из капиталистической системы, а вторая мировая война привела к образованию мировой социалистической системы. «Есть все основания полагать, – продолжал он, – что третья мировая война вызовет развал мировой капиталистической системы». Но главным человеком на съезде был Сталин, хотя он и выступил лишь с короткой речью. Он сидел один, справа от Президиума, слушая, как ораторы соревнуются друг с другом в лести; никого не было ни рядом с ним, ни позади него^{1559}.

16 октября, через день после окончания съезда, Сталин выступил с длинной и суровой речью на пленарном заседании нового Центрального Комитета. Главным пунктом его речи (по Константину Симонову, который только что стал кандидатом в члены ЦК) было заявление, что «он стар, приближается время, когда другим придется продолжать делать то, что он делал, что обстановка в мире сложная и борьба с капиталистическим лагерем предстоит тяжелая и что самое опасное в этой борьбе дрогнуть, испугаться, отступить, капитулировать. Это и было самым главным, что он хотел не просто сказать, а внушить присутствующим, что, в свою очередь, было связано с темою собственной старости и возможного ухода из жизни»^{1560}. Подчеркнув реальность угрозы отступления, неуверенности и капитуляции перед силами империализма, Сталин напомнил о ленинской твердости перед лицом трудностей. Логически развивая эту мысль, он яростно обрушился на Молотова и Микояна – двух долгожителей в Политбюро – за недостаток твердости, трусость и капитулянтство.

Молотов и Микоян сидели позади Сталина с мертвенно белыми лицами. Когда Сталин закончил, они «пытались объяснить Сталину свои действия и поступки, оправдаться, сказать ему, что это не так, что они никогда не были ни трусами, ни капитулянтами и не убоятся новых столкновений с лагерем капитализма и не капитулируют перед ним». Они вели себя, как приговоренные, произносящие свое последнее слово^{1561}.[356]356
  Сталин обвинил Молотова и Микояна в «правом уклоне», хотя он не употребил этот термин, а назвал их «рыковцами» (Алексей Рыков, член Политбюро с 1922 но 1930 г., был членом «правой оппозиции». Его судили вместе с Бухариным и расстреляли в 1938 г.) Молотов сказал, что не мог понять причину сталинских нападок на него.


[Закрыть]

Пятимесячный период после XIX съезда до сталинской смерти 5 марта 1953 г. был «трудным и странным», по словам Симонова. Аркадий Ваксберг писал, что «царила вселяющая ужас атмосфера, в которой предчувствовались новые катастрофы в еще более кошмарном масштабе, чем происходившие когда-либо ранее»^{1562}. В ноябре Сталин приказал арестовать ведущих кремлевских врачей, включая своего личного врача, Виноградова. Скоро пытками были добыты “признания”, и Сталин распространял их среди руководства, говоря: «Вы – как слепые котята; что бы вы делали без меня? Страна погибнет, поскольку вы не в состоянии распознать врагов»^{1563}. Врачей обвинили в умерщвлении Жданова и попытке уничтожить других членов руководства. Как было сказано, большинство из них работало на еврейские организации и состояло на службе американской разведки; другие были английскими агентами.

Публикация этих обвинений в январе 1953 г. создала истерическую атмосферу в стране с явно антисемитскими обертонами.

Кажется, в намерения Сталина входил суд над врачами и их повешение. Последовали бы антиеврейские погромы, и еврейские лидеры умоляли бы о высылке евреев в Сибирь ради их же безопасности. Жена Молотова Полина – еврейка – была обвинена как один из руководителей антисоветского заговора. Отсюда тянулась ниточка к Молотову, который несомненно был бы арестован тоже. Микоян и Ворошилов, которых Сталин подозревал как английских агентов, также, вероятно, оказались бы среди жертв. И Берия, возможно, не избежал бы чистки, так как секретные службы обвинялись в просмотре заговора врачей^{1564}.

Независимо от того, что было у Сталина на уме, кажется ясным, что страна к моменту его смерти стояла на пороге катастрофы. Он готовил кровавую чистку. За границей его политика создала крайне напряженную ситуацию и вовлекла Советский Союз в дорогостоящую гонку вооружений. Опасность войны казалась явной, но Сталин не искал разрядки в отношениях с Западом^{1565}. Генерал-лейтенант Н.Н. Остроумов, заместитель начальника оперативного отдела штаба военно-воздушных сил в 1952 г., вспоминал, что он и его коллеги считали, что Сталин активно готовится к войне. Это следовало не только из военной политики, писал он: «шла обработка общественного сознания, целенаправленно велась подготовка страны к грядущим испытаниям, а точнее – к войне»[357]357
  Весной 1952 г. Сталин приказал создать 100 дивизий новых тактических бомбардировщиков. ВВС не видели смысла в таком их количестве, по решение Сталина не ставилось под сомнение. Именно этот факт привел Остроумова и его коллег к заключению, что Сталин активно готовился к войне. См.: Остроумов Н.Н. Армада, которая не взлетела// Военно-исторический журнал. 1992. № 10. С. 40.


[Закрыть]. Сталин всегда был осторожен в использовании силы и нет причин считать, что он хотел войны. Но у него были серьезные просчеты в прошлом, а старость еще больше ослабила его способность трезво мыслить. Трудно увидеть в Сталине этих последних месяцев человека, способного воспринять новые идеи о войне и мире в ядерный век. Скорее всего, он, как кажется, был увлечен подготовкой страны к грядущим схваткам с миром капитализма, укрепляя в свойственной ему жесткой манере внутренний фронт.