Текст книги "Последнее Евангелие"

Автор книги: Дэвид Гиббинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

– Что он тебе сказал?

– Он сказал, что я должен покорно принять эти муки, что они защитят меня и приведут к величию, о котором я едва мог мечтать. Я и понятия не имел тогда, о чем он. К величию… Меня, Клавдия Калеку, невзрачного племянника великого императора Тиберия, которого мало кто выносит в Риме, изгнанного и отверженного всему и вся! Тогда многие мои ровесники уже снискали славу, став легионерами.

– Он узрел в тебе ученого мужа и будущего императора, – прошептал Плиний. – Он видел твою судьбу. Он был удивительно проницательным человеком, принцепс!

– Я не верю в судьбу. И вот опять ты заладил – принцепс-принцепс…

– Какое будущее ждало его самого? Того назареянина? – Плиний умело вернул разговор в нужное русло.

– Он упомянул об этом. Сказал, что однажды растворится в неизвестности, а потом весь мир заговорит о нем. Я предостерег его. Посоветовал обходить липкие сети тех, кто станет использовать и обманывать его. Назарет – прелестный уединенный уголок… не знаю, понимал ли назареянин вообще, на что способны люди. Сомневаюсь, что он видел, как распинают на кресте.

– А что же Ирод Агриппа?

– Ирод был с нами, когда назареянин сказал, что ему не нежны ни посредники, ни толкователи. Ирод назвал их по-гречески «апостолами». Он был довольно резким человеком, всегда открыто говорил, что думал. Мой милый друг… Его, правда, не заинтересовали речи нашего нового знакомого, но, видя, что я увлечен, он решил, что, когда придет к власти, будет терпим к назареянину.

– Вроде бы позже этого человека казнили, да? – спросил Плиний.

– Его распяли в Иерусалиме в последний год правления моего дяди Тиберия. Назареянин говорил мне, что предложит себя в качестве жертвы. Предвидел ли он свою смерть, распятие на кресте?.. Не знаю, но не в этом дело. Человек, с которым я тогда познакомился, не хотел умирать. Он радовался жизни. Мы вспоминали древние легенды о принесении людей в жертву. Распространенный ритуал среди семитов и иудеев. Назареянин прекрасно знал историю своего народа, знал, как затронуть сердца братьев. Думаю, говоря о жертве, он имел в виду лишь символ, а не свою смерть.

– Удивительно, – пробормотал Плиний. – Ты упомянул Генисаретское озеро? Точно не Мертвое море? Оно очень соленое, насколько мне известно. – Плиний, обмакнув перо в чернильницу, написал что-то на оставленном пустом месте на пергаменте. – Рассказанная тобой история станет прекрасным дополнением к главе об Иудее. Спасибо тебе, Клавдий.

– Подожди! Это еще не все. Я тебе даже не показал его.

Клавдий встал и нетвердым шагом подошел к книжному шкафу, в котором хранилась библиотека Филодема. Отодвинул несколько свитков на средней полке и сунул руку в темную нишу за шкафом. Затем, шатаясь, подошел к столу и, тяжело опустившись рядом с Плинием, протянул ему небольшую деревянную трубу. В таких обычно переносили пергамент.

– Вот оно, – задыхаясь, проговорил Клавдий. – Я хочу, чтобы теперь ты хранил его.

– Акация? – Плиний поднес тубу к лицу, принюхиваясь. – Евреи называют ее ситтим. Невысокое дерево, произрастающее на восточном побережье.

Осторожно открыв тубу, Плиний достал свиток. Пожелтевший от времени, он все же был не столь древним, как сочинения Филодема. В некоторых местах, правда, появились пятна, чернила поблекли. Плиний не спеша поднес пергамент к носу.

– Вряд ли писали сульфатом, – прошептал Плиний. – Хотя сложно сказать, сегодня в воздухе столько серы.

– Ты тоже почувствовал? – удивился Клавдий. – Я думал, меня одного преследует этот запах после посещения Флегрейский полей.

– Битум, – проговорил Плиний, вновь принюхавшись к чернилам. – Несомненно, это битум.

– Точно, – заявил Клавдий. – Маслянистая смола на полях всплывает на поверхность Генисаретского озера. Я видел своими глазами.

– Неужели? – Плиний черкнул несколько слов на полях. – Изумительно! Ты знал, что я экспериментирую с чернилами? Поверенный в Александрии прислал мне несколько замечательных дубильных орешков, срезанных в Аравии. Оказывается, их делают крошечные насекомые, выделяя желчь. Невероятно, правда? Я раздробил орешки, смешал с водой и смолой, затем добавил железо и сернистые соли, которые нашел на берегу острова Мисен. Получились замечательные чернила! Черные, как уголь, и не оставляют пятен. Сейчас я пишу ими. Только посмотри! Намного лучше, чем эти чернила. Что здесь намешали? Жирную смолу с клеем из кожи животных? Жаль, что не нашлось ничего достойнее. Уж не знаю, насколько важен этот документ, но, похоже, пышные словоизлияния Филодема проживут дольше.

– К сожалению, это единственные компоненты, оказавшиеся под рукой. – Клавдий жадно отпил вина и вытер рукой губы. – Я истратил все чернила во время путешествия.

– Так это ты написал?!

– Нет, я лишь дал папирус и эту смесь, сошедшую за чернила.

Развернув документ, Плиний разгладил его на скатерти, небрежно брошенной на стол. Папирус был испещрен красивым почерком на неизвестном языке. Ни греческий, ни латынь… Слова выведены изящно, с большим старанием. Но вряд ли автор зарабатывал письмом на жизнь.

– Писал назареянин?

Клавдий вздрогнул.

– В конце нашей встречи на берегу озера той ночью… он сказал, чтобы я увез свиток с собой и сохранил в тайне до тех пор, пока не наступит нужный момент. Ты читаешь по-арамейски?

– Конечно. Ты сам учил меня финикийскому языку. Думаю, они схожи, – ответил Плиний и просмотрел написанное.

Внизу стояло имя. Он быстро прочитал несколько верхних строк, мельком взглянул на Клавдия и вновь перечитал слова на пергаменте. В комнате стало совсем тихо. Клавдий внимательно наблюдал за Плинием, нижняя губа его дрожала. Теплый поток воздуха принес отвратительный запах серы. Послышался приглушенный шепот волн, ударяющихся о берег. Клавдий задержал взгляд на Плинии. Тот сложил свиток и задумчиво скрестил руки.

– Ну что?

Взглянув на Клавдия, Плиний осторожно проговорил:

– Я энциклопедист и военный. Я записываю факты… только то, что видел своими собственными глазами, или то, что узнал из достоверных источников. Чувствуется, что этот документ перенял власть человека, написавшего его и поставившего в конце свое имя…

– Спрячь свиток! – прервал его Клавдий, схватив за запястье. – Спрячь его в надежном месте! В самом надежном. Но прежде запомни последние строки и добавь их в «Естественную историю». Сейчас самое время.

– Ты переписал документ?

Клавдий взглянул на Плиния, затем на свиток. И вдруг рука его задрожала.

– Только посмотри на меня. Я совершенно беспомощен. Я не в состоянии свое имя написать! Этот свиток нельзя доверить писцам, даже Нарциссу.

Поднявшись, Клавдий взял свиток и подошел к тайнику за книжным шкафом, заполненным такими же свитками папируса и старинными восковыми пластинами. Затем, повернувшись спиной к Плинию, неловко опустился на колени и, найдя каменный сосуд цилиндрической формы, встал на ноги.

– Эти сосуды привезены из египетского Саиса, сам знаешь. Кальпурний Пизон украл их из храма богини Нейт. По-видимому, в них хранились древнеегипетские свитки с иероглифами, но он сжег их все. Старый осел!

Клавдий поставил сосуд. Затем взял в руки бронзовое блюдо с темной вязкой жидкостью и поднял над горящей свечой. Руки, как ни странно, не тряслись. Воздух наполнился насыщенным ароматом благовоний. Запах серы вдруг улетучился. Клавдий поставил блюдо на стол, взял деревянную лопаточку и намазал смолой края крышки сосуда, дал остыть и вручил сосуд Плинию.

– Возьми. Я запечатал сосуд. Так было предсказано на дубовых листьях.

– Почему же этот документ столь важен? – спросил Плиний.

– Потому что предсказание автора скоро сбудется. – Руки Клавдия снова затряслись. Он сцепил их в замок, будто так мог унять дрожь, и тяжело посмотрел на Плиния. – Назареянин знал силу написанного слова. Однако он сказал мне, что не будет больше писать. Он утверждал, что его слово однажды станет священным, а последователи будут проповедовать его, называя божественным писанием. Время исказит его слова. Кое-кто захочет создать новую версию для достижения своих целей, для того, чтобы достичь высот в мире людей. В Назарете его окружали невежды. Он хотел, чтобы его слово хранилось у грамотного человека.

– Слова, написанные пророком… – прошептал Плиний. – Обычно священнослужители им не рады. Кому нужна церковь, если есть прямой доступ к первоисточнику!

– Так вот почему за-загадочная Сивилла говорит за-загадками! – взволнованно прошептал Клавдий. – Только предсказатели умеют их истолковывать. Чепуха какая-то!

– Почему ты выбрал меня? – спросил Плиний.

– Потому что я не могу это опубликовать. Я же умер двадцать пять лет назад! Неужели забыл? У тебя есть власть. «Естественная история» почти готова. Люди по всему миру будут читать ее. Твоя работа лучшая из всех когда-либо написанных! Она переживет Рим. Неувядаемая слава ожидает тех, чьи подвиги ты увековечил.

– Ты льстишь мне, император! – Плиний поклонился. – Но я до сих пор не понимаю, к чему ты клонишь.

– Назареянин сказал, что вначале его слову потребуются другие слова, чтобы донести суть до людей. Но придет время, когда люди будут готовы услышать его открыто, когда на земле появится достаточно обращенных, чтобы распространить слово по всему миру, когда не нужны будут учителя. Назареянин добавил, что это время наступит при моей жизни, я пойму когда.

– Консилиум, – прошептал Плиний. – Формируется консилиум… Об этом предупреждал назареянин!

– На Флегрейских полях часто слышно это слово. Консилиум. Но откуда ты его знаешь?

– Слышал от моряков в Мисене.

– Я рассказывал тебе, что встречал последователей Христа на Флегрейских полях, – продолжал Клавдий. – Все больше и больше людей присоединяется к пастве, консилиуму. Они говорят о kyriakum boma – доме Бога. Среди них уже возникли разногласия, интриги. Каждый трактует высказывания Христа по-своему. Все говорят загадками. Сплошная софистика! Прямо как у Филодема. Появились люди, называющие себя отцами – patres.

– Священники… – пробубнил Плиний. – Они бы не хотели, чтобы весь мир узнал то, что пока известно только нам с тобой.

– Когда я еще был римским императором, сюда приехал один из них – иудейский апостол Павел из Тарсы. Я был с тайным визитом у Сивиллы и слышал его речь. Он рассказал, что нашел последователей на Флегрейских полях. Многие из них и по сей день живут там. Но вряд ли кто-то из них знал назареянина или даже Павла, никто из них не сидел так близко к Христу, как я. Для них человек, с которым я повстречался на берегу озера, уже в то время был божеством. – Клавдий замолчал, внимательно глядя на Плиния. – Этот свиток нужно спрятать. Он станет основным подтверждением всего, что ты напишешь в «Естественной истории»!

– Я сохраню его.

– С каждым разом все хуже… – Клавдий в отчаянии опустил взгляд. – Морфий развязывает мой язык, туманит разум, заставляет говорит то, что я потом не помню. Они знают, кто я. Появляются будто из тумана, тянут ко мне руки…

– Тебе нужно быть осторожнее, император, – посоветовал Плиний.

– Они придут сюда и уничтожат все. Творение всей моей жизни! Мои рукописи. Поэтому я хочу передать их тебе. Больше я не могу доверять даже самому себе.

Подумав, Плиний взял свиток еще недописанной «Естественной истории» и поставил на книжную полку.

– Я вернусь за ним завтра, – сказал он Клавдию. – Зо одну ночь ничего не случится. А завтра ты расскажешь мне еще об Иудее, и я наконец-то закончу эту главу. Я обязательно приду. Но сегодня я должен навестить еще кое-кого. Я жаждал встречи с ней так долго! Составишь мне компанию?

– Раньше я бы не преминул воспользоваться предложением. Но теперь все чаще вспоминаю мою милую Кальпурнию. Подобные развлечения для меня, увы, остались в далеком прошлом, Плиний.

– Сегодня я направлю мою быструю галеру прямиком в Рим! А к тебе вернусь уже на рассвете. Завтра после разговора с тобой я впишу добавления в основную версию и отправлю ее сразу нескольким римским переписчикам, – проговорил он еле слышно. – Тогда «Естественная история» будет полностью завершена. Окончательно! Конечно, если ты больше ничего не расскажешь о Британии. – Плиний задумался, барабаня пальцами по столу и тубе, которую отдал ему Клавдий. – Ага, похоже, я придумал, где спрятать свиток!

Плиний взял с полки свиток «Естественной истории», в котором описывалась Иудея, положил его на стол, вытащил перо и черкнул еще несколько строк. Потом, вдруг задумавшись на секунду, решительно размазал не успевшие высохнуть чернила пальцем и пометил что-то на полях. Клавдий, наблюдавший за ним все это время, одобрительно кивнул. Плиний свернул документ, отпустив концы свитка, и быстро поставил его обратно на полку, внезапно вспомнив о времени и о назначенном свидании. Вдруг в дверь поскреблись, будто не осмеливались постучать громко. Держа в руках две шерстяные накидки, в комнату вошел старик в простой тунике.

– А, это ты, Нарцисс! – воскликнул Клавдий. – Я готов.

– Идете к Сивилле? – спросил Плиний.

– В последний раз. Обещаю!

– Тогда пообещай еще одно, император.

– Говори.

– Я выполню твою просьбу как друг и как историк. Мой долг – передавать факты, о которых мне известно, ничего не утаивая.

– Но?..

– Дело в тебе. Зачем тебе это нужно? Почему этот назареянин так важен для тебя?

– Я, как и ты, предан друзьям. А он был одним из моих лучших друзей.

– Мои моряки говорят о приходе Царствия Небесного на землю, и что только добродетельные и сострадающие смогут найти туда дорогу. Ты веришь в это?

Клавдий хотел было что-то сказать, но передумал и просто пристально посмотрел на Плиния. В глазах старого императора блестели слезы. Он взял друга за руку и слабо улыбнулся:

– Дорогой Плиний, ты забываешься. Я бог. А богам не нужны небеса. Даже на земле.

Плиний тоже улыбнулся и медленно поклонился:

– Конечно, император.

Глава 4

Наши дни.

Джек с Костасом зависли в воде, словно в невесомости, на глубине восьми метров под моторной лодкой «Зодиак» у юго-восточного берега Сицилии. Солнечные лучи проникали до самого основания клифа на тридцать метров, отражаясь на металлических приборах. Джек наблюдал за происходившим наверху, покачиваясь в нескольких метрах от якорного троса, поддерживая идеальную плавучесть благодаря правильному дыханию. Вертолет «линкс» с «Сиквеста II» прилетел несколько минут назад. Его изогнутый воздушный винт создавал вокруг лодки идеальный ореол. Сквозь толщу спокойной воды Джек разглядел фигурки аквалангистов запасного состава. Они опустились, чтобы обеспечить безопасный подъем Джека и Костаса, если что-то пойдет не так.

Джек чувствовал вибрацию от винта вертолета, передающуюся по воде. Шлем и наушники приглушали рев двигателей. По внутренней связи Костас выдавал инструкцию аквалангистам, готовящимся к погружению, об использовании спецприборов по списку, который охватывал чуть ли не все оборудование на складе ММУ.

– Отлично, Джек, – сказал Костас. – Энди считает, мы можем двигаться. Я хочу еще связаться с ребятами из материально-технического обеспечения на «Сиквесте II» на случай, если все шоу не зря.

Голос, доносившийся из динамика, был похож на механический. Все из-за особой конструкции модулятора, которая нивелировала воздействие гелия на голос. Выпрямившись, Джек поплыл обратно к якорному тросу. Благодаря двум гофрированным шлангам регулятора Джек чувствовал себя водолазом времени Кусто, но на этом все сходство заканчивалось. Приближаясь к Костасу, он оценивающе взглянул на желтый держатель на спине друга, регенеративную систему замкнутого цикла с кислородными баллонами и необходимый для погружения тримикс. Гофрированные шланги соединяли шлем с лицевой маской, что позволяло дышать и разговаривать без все время мешающего микрофона у рта.

– Не забывай, что я говорил на инструктаже! – сказал Костас. – Не включать фонари, пока не наткнемся на что-нибудь.

Джек кивнул. Конечно, когда глаза привыкнут к темноте, проще будет увидеть место кораблекрушения, чем светить маломощным фонариком на шлеме и беспомощно глазеть по сторонам, точно кроты.

– Сообщи параметры погружения, – попросил Джек.

– Максимальная глубина – восемьдесят метров. Продолжительность нахождения на максимальной глубине – двадцать пять минут. Можно опуститься и глубже, но я не хочу рисковать, пока не вернется «Сиквест II» и пока не запустят камеру рекомпрессии. И не забывай о красной кнопке. – Костас показал на многофункциональный регулятор, который можно подключить к шлему в случае неполадок в регенеративной кислородной системе, что позволит направить углекислый газ напрямую из газосборника в баллон.

– Вас понял! Да ты просто профи!

– Вспомним об этом, когда в следующий раз увидишь блеск золота на дне пропасти или внутри айсберга. – Костас нажал кнопку контроля над погружением на мини-компьютере и строго взглянул на Джека. – И еще одно, прежде чем начнем.

– Что?

– Ты сказал, что все, связанное с жизнью Христа, подобно золотой пыли. Люди принялись искать останки корабля святого Павла сразу, как только овладели искусством погружения, еще задолго до Кусто. Это, пожалуй, мечта любого археолога. Почему ты решил, что повезет именно нам?

– То же самое ты говорил об Атлантиде! Удача плюс всесторонний подход – вот и все, что помогает мне добиваться успеха.

– Да, и еще помощь друга.

– Точно! И еще помощь друга. – Джек ухватился за клапан сброса давления на гидрожилете. – Готов?

– Готов!

Через несколько секунд Костас уже быстро погружался в обычной для него манере – будто сиганул в бочке с Ниагарского водопада. Джек опускался следом за ним более изящным способом. Он вытянул ноги и руки, как парашютист, наслаждаясь невесомостью и раскрывающейся перед ним панорамой, прислушиваясь к собственному дыханию. Именно таким он все и помнил: каждая впадина, каждый хребет запечатлелись в памяти еще двадцать лет назад. Сколько часов он провел за исследованиями и анализом записей! Сколько кропотливой работы потребовалось, чтобы изучить место кораблекрушения и составить план раскопок! Естественно, Костас прав. Технологии подводной археологии за последние двадцать лет совершили огромный рывок в развитии. Его можно сравнить с тем, если бы Мария Кюри открыла ускоритель элементарных частиц. Раньше измерения проходилось проводить вручную. Теперь для этого есть лазерные дальномеры и цифровая фотограмметрия, которые используются даже не водолазами, а роботами с дистанционным управлением. То, что несколько лет назад занимало месяцы, теперь выполнялось за пару дней. Даже неудобства, связанные с погружением, больше не казалось такими уж невыносимыми. Специальные костюмы защищали от перепадов температур. Новые технологии позволяли погружаться глубже, тем самым расширяя границы и отодвигая порог опасности. Но на кону, как обычно, оказывалась жизнь, риск ведь никто не отменял.

Джек был одержим работой, всегда решался на большее. Тем не менее, прежде чем потянуть за собой подчиненных, он должен был убедиться, что конечный результат того стоит.

Джек окинул взглядом то место, где Пит с Энди бросили якорь, где он сам нашел ручной лот. Затем увидел дрожащий трос, обвитый водорослями, которые, казалось, тянут его на дно ущелья. Джеку вдруг почудилось, что он перенесся в прошлое. Вот канат, размотанный много лет назад. Так и лежит, где оставлен, будто ждет его возвращения. Костас тоже задумался и едва успел притормозить, чтобы не врезаться со всего маху в морское дно. Он дождался Джека, и они вместе поплыли над канатом, пока не достигли последнего плато, находившегося на глубине пятьдесят метров, – самой дальней точки. Там двадцать лет назад обнаружили амфору, упавшую с останков римского корабля. Проплывая над плато, они заметили среди илистых отложений решетчатых объектов длиной около двух метров с едва видимым прямоугольным отверстием посередине.

– А вот и мой старый друг! – Джек дотронулся до ручки управления радиосигналом на шлеме, чтобы отрегулировать передачу голоса. – Это то, что осталось от римского свинцового якоря. Через метров пятьдесят на краю плато должен быть еще один такой же. Я обнаружил их во время последнего погружения. Именно здесь им и положено находиться. Когда на корабле два якоря, для остановки в открытом море один выбрасывается вслед за другим. Мы можем воспользоваться этим фактом, чтобы определить компасный азимут.

– Вас понял.

Они поплыли дальше за канат и, как предполагалось, увидели остов второго якоря, застрявшего в расщелине. Оттуда можно было разглядеть конец каната, свисающий с горной гряды, – точку, глубже которой Джек не осмелился опуститься во время последнего погружения двадцать лет назад. Прямо как конец страховочного троса, по которым им столько раз приходилось спускаться в пещеры в поисках предметов старины!

Не останавливаясь, Джек с Костасом доплыли до каменистого склона, где морское дно превращалось в бесформенную песчаную пустыню. На краю Джек заметил ленту с заржавевшими пулеметными патронами, лежавшую поверх снарядов, – видимо, для зенитных орудий. Он вспомнил, что уже видел эти реликвии Второй мировой. Оказавшись рядом, Костас потянулся к клапану сброса давления на барометрическом компенсаторе.

– Даже не думай! – остановил его Джек.

– Да я только краем глаза взгляну! – взмолился Костас.

Песок, казалось, простирался далеко за горизонт, а очертания серо-голубой пустыни терялись вдалеке. Через пятьдесят метров друзья подплыли к месту, где обнажилась горная порода. Песок там образовал низкие дюны. Ближе и ближе. Казалось, что это не просто песок, а морское чудовище, залегшее на дне. Неровности простирались на десять метров в каждую сторону от центрального возвышения под прямым углом по отношению друг к другу.

– Боже мой! Джек, это же самолет! – воскликнул Костас.

– А я все думал, наткнемся мы на них или обойдем. Это британский десантный планер «Хорса». Видишь вот здесь, как верхние крылья сложились над фюзеляжем? В 1943 году британские парашютно-десантные части особого назначения атаковали итальянцев. В ту же ночь произошло единственное серьезное сражение за Сицилию. И самое кровавое. Планеры выпустили слишком далеко от берега, причем против ветра. Десятки просто не смогли долететь. Сотни ребят утонули. Осторожнее, там будут тела погибших.

– Вот туда я точно не хочу опускаться, – прошептал Костас.

– Наверху иногда кажется, что тех войн никогда и не было, – сказал Джек. – Все подчищено, обработано. А под водой остается нетронутым и не дает забыть…

– Глубина семьдесят пять метров. – Костас напряженно смотрел на экран компьютера, проплывая над последней песчаной могилой. – У нас не так уж много времени, Джек. Максимум минут десять, если, конечно, не планируем остаться здесь навечно.

– Вас понял, – отозвался Джек.

– Проясни ситуацию. Вряд ли мы ищем гигантский крест, торчащий из морского дна, так ведь?

Джек улыбнулся Костасу.

– Если бы все оказалось так просто! На сегодняшний день нам даже неизвестно, был ли крест в те времена христианским символом. Кораблекрушение произошло через двадцать… ну, скажем, двадцать пять лет после распятия. Большинство знакомых нам символов христианства, таких как крест, рыба, якорь, голубь, греческие буквы «хи» и «ро», стали появляться только в следующем веке, да и то использовались тайно. Археологические находки периода раннего христианства не дают однозначного ответа. К тому же считалось, что Павел был заключенным под охраной римских солдат, поэтому он вряд ли держал реликвии при себе.

Джек взглянул на глубиномер. Семьдесят семь метров. Чувствовалось, как потоки воздуха надували гидрокостюм, но он спускался все ниже и ниже, сопротивляясь давлению воды. Джек ликовал: подобное чувство он испытал двадцать лет тому назад, находясь на той же самой глубине, всего лишь на волоске от смерти. Он хорошо помнил пьянящий эффект «глубинного наркоза» и приторно-сладкий вкус сжатого воздуха там, внизу, на глубине пятидесяти метров в опасной зоне. Вдыхать газовые смеси – все равно что пить вино, не содержащее алкоголь. Те же ожидания, но абсолютно никакого опьянения. Только сейчас он понял, что наркоз не подействовал, голова оставалась ясной. Но погружение все равно давало ощущение своеобразной эйфории. Джек чувствовал себя бодрым и предельно сосредоточенным. Сознание обострялось ощущением неминуемой опасности, поджидающей впереди. Волнующее, как будто погружаешься в первый раз!

– У них от восхищения, наверное, башни снесло, – сказал Костас.

– У кого? У водолазов Кусто?

– Не верится, что они взяли эту глубину.

– Почему же, – ответил Джек, – мне приходилось работать с последним поколением таких ребят. Настоящие борцы. Крепкие французы, бывшие военные. Перед каждым погружением они делали глоток вина, чтобы расширить кровеносные сосуды, а перед тем как сунуть трубку в рот, затягивались французскими «голуаз». То погружение напомнило мне соревнование, кто больше выпьет и устоит на ногах! Испытание для настоящих мужчин.

– Да уж, пройти через все или умереть…

Наконец Джек увидел их в темноте. Сначала одну, потом вторую. Он сразу же узнал амфоры, покрытые илом. Они вели назад к отвесному рифу, именно в том направлении, откуда Джек с Костасом приплыли. С ходу невозможно было определить происхождение этих сосудов – греческие или римские. Нужно пройти дальше. Джек снова посмотрел на глубиномер – восемьдесят метров. Костас все время плыл за Джеком. Внезапно они очутились около другого рифа. Только внизу был не песок, а чернильная пустота. Природа завораживала. Они достигли границы непознанного, места, пожалуй, столь же неприступного и неизведанного, как космос. Здесь начинался склон, который пролегал через широкие каньоны и бесконечные горные цепи и заканчивался где-то на глубине пяти тысяч метров в самой глубоководной зоне Средиземного моря. Конец пути! Джек по инерции проплыл еще несколько метров над краем. Разум меркнул перед огромной зияющей пропастью.

– Джек, не надо, – тихо сказал Костас, голос его исказился до неузнаваемости из-за резкого скачка в содержании гелия. – Мы можем вернуться сюда позже с более современным глубиномером гелия. – Мы можем вернуться сюда позже с более современным глубиномером и проверить еще пару сотен метров. Не стоит рисковать.

– Мы ничего не нашли, чтобы рассчитывать на дальнейшее исследование. – Голос Джека звучал откуда-то издалека, отрешенный, совершенно безразличный, чужой. Так Джек пытался скрыть разочарование. – Похоже, в отчетах водолазов Кусто речь шла о разбросанных здесь амфорах и об этом выступе. Вряд ли они могли уйти глубже под откос.

Медленно повернувшись, Джек как будто случайно включил фонарь на шлеме. Теперь нечего терять. Свет буквально ослепил. Как же темно вокруг! Он направил луч вниз по поверхности скалы, выхватывая из темноты красно-оранжевые морские растения, невидимые при естественном освещении. Очень немногие существа способны жить на такой глубине. Джек скользнул лучом вверх, затем снова опустил его в бездну.

Ура! Наконец-то он увидел узкий выступ, который невозможно заметить сверху из-за нависшей глыбы. Целый курган разнообразных сосудов. Двадцать, может быть, тридцать точно таких же амфор, которые они только что видели.

– Нашел! – взволнованно крикнул Джек. – В десяти метрах под нами.

Костас плыл неподалеку с включенным фонарем, вглядываясь в темному.

– Похоже на разрушенные обломки корабля, – прошептал он. – Нос корабля ударился о риф, корма отплыла назад, а амфоры выпадали по ходу движения, а здесь корабль ушел на дно. Вот где должны быть лучшие артефакты, корабельные запасы, личные вещи пассажиров и команды!

– Можешь определить тип амфор?

– Нет, нужно спуститься ниже.

– Джек, мы, конечно, можем, но прежде необходимо перенастроить профиль погружения. А как раз это не входит в мои планы. Произойдет переход в режим пониженного давления. Не стоит рисковать, пока не подошел «Сиквест II». Просто мы останемся без поддержки. Даже безопасное погружение не сработает. И что еще?.. Ах да! У нас осталось всего десять минут.

– Любое погружение рискованно, – прошептал Джек. – Но если правильно вычислить уровень риска, есть возможность безопасно осуществить его. Кстати, разве не ты постоянно твердишь мне об этом? К тому же ты наверняка уже все рассчитал!

– Помнишь, ты говорил мне о новой технике погружения, о том, что дайверы зачастую забывают, где предел возможностей, где край, за которым обрыв и возврата оттуда нет? Так вот, сейчас мы как раз стоим на таком краю!

– Я полностью доверяю твоему оборудованию, а ты – моей интуиции. Это лучшее судно, которое нам приходилось находить. Мы не вправе упускать такую возможность!

– Можно подождать. Сейчас у нас достаточно доказательств, чтобы вернуться и возобновить раскопки.

– Можно…

– Ну хорошо! Я прикрою тебя, ты – меня.

– А как иначе? По рукам.

– Тогда вперед!

Они одновременно скользнули за выступ. Костас перепрограммировал мини-компьютер, а Джек направил луч фонаря на груду амфор внизу.

Подплывая к рифу, Джек возбужденно крикнул:

– Греко-итальянские! По типологии Дрессела такие же, как на рисунках два, три и четыре. Посмотри – высокие ручки, угловатая форма. Это I век. Итальянский тип. Такие делали в Кампании у подножия Везувия. Супер! Мы нашли то, что так долго искали. Корму судна, затонувшего в середине I века нашей эры!

– У нас еще девять минут, – произнес Костас. – Я все перепрограммировал, можно потянуть время.

Оба тут же бросились к сосудам, осматривая каждый сантиметр морского дна. Свет фонаря раскрывал все великолепие амфор, красноватых от налета.

Вдруг Джек заметил какие-то странные предметы, покрытые илом, – плоские, широкие, около метра в длину. Опустившись чуть ниже, от стер рукой налет, затем вынул нож и аккуратно отскоблил часть поверхности.

– Все, как я и предполагал, – прошептал он. – Свинцовые слитки.

– А вот на этом есть надпись! – воскликнул Костас. Джек подплыл к нему и прочитал – ТИБ.КЛ.НАРЦ.БР.ЛТ.ЭКС.АРГ. На секунду повисло молчание.

– Не может быть… – прошептал Джек. – Тиберий Клавдий Нарцисс!

– Ты знал этого парня? – Костас с улыбкой взглянул на друга.

– Раб императора Клавдия. После освобождения он взял себе два первых императорских имени – Тиберий Клавдий. Еще он был секретарем Клавдия, а затем стал одним из его министров. Позже жена Клавдия, Агриппина, убила его. Кстати, мужа тоже она отравила.

– Как это поможет нам?

– Вольноотпущенники быстро становились богачами в те времена. Они не заморачивались, как снобы-аристократы, на инвестировании капитала в развитие торговли и промышленности. Все происходило по той же схеме, как и в XIX веке. Доподлинно известно, что Нарцисс участвовал во многих грязных делишках в Риме. Свинцовые слитки лишний раз доказывают, каким коварным он был.