Текст книги "Смерть на Невском проспекте"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

3

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт изо всех сил постарался не показать своего удивления. Тот факт, что Родерик Мартин столь часто приезжал в Санкт-Петербург, радикально менял весь ход расследования. При этом он заметил, что выражение лица Шапорова таково, словно тот давным-давно это знал.

– Однако это чрезвычайно любопытно, господин заместитель, – начал Пауэрскорт. – А могу я спросить, имеются ли у вас под рукой точные даты этих визитов? Названия гостиниц, в которых он останавливался? Мое правительство будет признательно, если мы получим такие данные.

– Вы можете спросить, лорд Пауэрскорт, и я отвечу, что, да, имеются и да, получите. Никто не посмеет сказать, что мы, слуги царя, не желаем сотрудничать с королем Англии и правителем Индии! – расщедрился Бажанов. – Получить такого рода сведения будет весьма несложно. Предлагаю, господа, встретиться в это же время в начале следующей недели. Я сообщу, когда именно, в посольство. К этому времени, надеюсь, мы соберем нужные сведения. Так что получается, что эту неделю я буду служить правительству Его Величества Эдуарда Восьмого! Всего вам самого доброго, господа!

Пауэрскорт и Шапоров молчали весь путь по длинному коридору от комнаты 467 до лифта. Молчали и в лифте. Молча раскланялись с одноруким у входа, который отметил в своем журнале время, когда они покинули министерство. И только у парапета Фонтанки, по дороге к британскому посольству, Шапоров прервал молчание:

– Это был сюрприз, не так ли, лорд Пауэрскорт? Как вы думаете, что бы это могло означать?

Пауэрскорт рассмеялся:

– Честно говоря, даже не знаю, что и думать. – Именно в этот момент, как Михаил признался потом Наташе, он впервые понял, как богат жизненный опыт Пауэрскорта, какой изощренный у него ум. – Это может, к примеру, означать, что у него была любовница в городе. Может означать, что у него незаконный ребенок или даже дети здесь, в Петербурге, – в конце концов, в Англии у него детей нет. Возможно, что его шантажировал какой-нибудь местный вымогатель, и приходилось приезжать, чтобы лично выплачивать деньги. Он мог быть секретным дипломатическим связным между британским правительством и царем. А мог – двойным агентом охранки и являться в Россию, чтобы покаяться в грехах и обновить клятву верности чужой стране. Более того, он мог быть всем перечисленным сразу, хотя, впрочем, думаю, это маловероятно. Однако вот что я вам скажу, Михаил. Кем бы в итоге наш с вами Мартин ни оказался, мы наивернейшим образом все это выясним.

Михаил Шапоров и Наташа Бобринская сидели в Старой библиотеке шапоровского особняка на Миллионной улице. На вокзале, где Миша встречал царскосельский поезд, они обменялись целомудренным поцелуем, а теперь, усевшись, как полагается, по разные стороны столика, чинно пили чай. Наташа нашла, что Михаил очень повзрослел и возмужал после жизни в Лондоне. Он же нашел, что она стала еще прелестней, чем прежде.

– Что привело тебя в Петербург так скоро? – улыбаясь, спросила она. – Я очень обрадовалась, когда получила твою записку. Миша, ты надолго?

– Пока не знаю! Это, видишь ли, довольно фантастическая история, как я здесь оказался.

– Ну так расскажи! – Девушка даже подалась вперед от любопытства. – Обожаю фантастические истории!

– Я приехал переводчиком при высокородном английском сыщике, лорде Фрэнсисе Пауэрскорте. Британское Министерство иностранных дел поручило ему узнать, что случилось с неким мистером Мартином.

– Да? И для этого посылать сразу двух человек из самого Лондона? Ближний свет! Почему бы просто не спросить об этом самого Мартина?

– Это было бы несколько затруднительно, Наташа. – Шапоров усилием воли сохранял на лице подобающую серьезность. – Дело в том, что мистер Мартин не в силах что-либо рассказать. Он мертв. Точнее говоря, его убили. Тело нашли на Невском проспекте.

– Да? – отозвалась девушка, стараясь не показать виду, как щекочет ей нервы разговор о смерти. – Но почему ты, Михаил? Как случилось, что выбрали именно тебя? Или в туманах Бейкер-стрит ты стал приятелем Шерлока Холмса и доктора Ватсона?

– Увы, нет, – сказал Шапоров, – ответ куда более прозаичен. У моего отца какие-то дела с Форин-офисом. Он меня там и порекомендовал. Надо полагать, в свое время он потребует от них ответной услуги. А может, по их мнению, сможет оказаться полезным здесь. Если хорошенько подумать, то с их стороны это очень даже неглупо.

– И как тебе? Интересно? Наверно, приходится разговаривать с разными ужасно важными и интересными людьми?

– Ну, так бы я, наверно, не выразился. Пока что мы успели побывать в полицейском участке, в парочке моргов, в трактире, где подают щи – милорду они, кстати, понравились, сказал, напоминают Ирландию, – а также побеседовали с третьим помощником заместителя столоначальника департамента министерства иностранных дел, и этот последний оказался до того занимателен, что мы даже собираемся к нему еще раз на будущей неделе.

– Вот как? А этот лорд Пауэрскорт, Миша, каков он? Красив? Умен? Как на твой взгляд, для меня он хорошая партия?

– Ну, на мой взгляд, тебе нужен кто-то помоложе, Наташа, – со всей доступной ему рассудительностью проговорил Михаил. – Человек молодой, но уже умудренный опытом, успевший пожить за границей, начитанный, красноречивый и так далее. Все это мы еще обсудим с тобой позднее. А о Пауэрскорте скажу, что ему около сорока, он женат, у него четверо детей и прекрасные манеры. Он живет в Челси, Челси – это хороший район Лондона. Кроме того, все мысли Пауэрскорта заняты этим бедолагой мистером Мартином и его несчастной вдовой. И еще он очень умен, знаешь, очень, хотя сразу и не скажешь.

Тут Михаил вспомнил свой разговор с Пауэрскортом насчет того, рассказать ли Наташе о Мартине, чтобы на всякий случай она держала ухо востро.

– Так, значит, никто не знает, почему этого Мартина убили? – вернулась к самому для нее интересному Наташа, которая находилась под большим впечатлением от того, что ее поклонник – наверное, можно назвать поклонником человека, который при встрече целует тебя на вокзале? – участвует в расследовании такого загадочного происшествия.

– В том-то все и дело, душа моя, – произнес Шапоров, раздумывая, каким словом можно определить красоту этих темных, сверкающих от возбуждения глаз. – Сначала в британское посольство пришел полицейский рапорт о том, что он мертв. Теперь же в полиции говорят, что в глаза англичанина не видели, и кто писал этот рапорт, не знают. Более того, говорят, в этот последний раз Мартина здесь вообще не было, но зато в прошлом и позапрошлом годах он приезжал неоднократно! В общем, все ужасно запутано.

– Да-а, – озабоченно нахмурившись, протянула Наташа. – И что же он делал здесь, этот таинственный мистер Мартин?

– Это еще одна тайна. Только британский премьер-министр знает, с какой миссией его послали в Санкт-Петербург. Секретарь британского посольства в России, человек, которому, если верить Пауэрскорту, известно в точности, где все собаки зарыты, этого, однако, не знает. И британский посол тоже. И мы с лордом. В общем, мрак, темь и полная неизвестность.

– Ах, как интересно, – пробормотала Наташа. – Как бы мне хотелось вам чем-нибудь помочь!

Тут Михаил стремительно поднялся с места и принялся быстро вышагивать по комнате, вдоль книжных шкафов со старинными томами в кожаных переплетах, расставленными по языкам и году издания. В Старой библиотеке шапоровского особняка хранились книги по европейской истории и литературе на всех языках мира. В Новой библиотеке собирались российские издания. Когда он в очередной раз дошагал до толстого Данте, изданного в Венеции и переплетенного с особой элегантностью, Наташа не выдержала:

– Пожалуйста, перестань, Миша! Что такое, ты ходишь, будто меня здесь нет! Мне, знаешь ли, гораздо удобней, когда ты смирно сидишь напротив!

– Извини, Наташенька, – рассмеялся молодой человек. – Я просто раздумывал, сказать тебе одну вещь или нет.

– Какую вещь? – тут же загорелась она. – Конечно, скажи! Или ты меня дразнишь?

– Нет, не дразню. На самом деле это очень и очень серьезно. Мы с лордом Пауэрскортом думаем, что есть шанс, очень маленький такой шансик, что миссия Мартина каким-то образом может иметь отношение к царю. Как-то связана с зарубежной политикой, например.

– И это что-то до такой степени секретное, что даже английский посол ничего не знает?

– До такой степени секретное, что даже английский министр иностранных дел ничего не знает, Наташа.

– Но я-то тут при чем? Ты сказал, что думаешь, рассказывать мне или нет. О чем речь, Миша?

– Вот о чем. Мы хотели просить тебя помочь нам. Мы хотели, чтобы ты очень внимательно прислушивалась ко всем разговорам, касающимся политики, не всплывет ли где имя Мартина. Но только Христа ради не задавай никому никаких вопросов, не то сама угодишь под невский лед. Слушай, и больше ничего.

Наташа потеряла дар речи. Дважды она открывала рот, но слова вымолвить не могла.

– Это самое захватывающее поручение, какое я когда-либо получала! И самое взрослое при этом, – наконец сказала она. – Так что, ты хочешь, чтобы я сейчас же уехала и принялась за дело?

– Нет-нет, что ты! – замахал руками Шапоров. – Еще успеешь в свой дворец! У тебя еще полтора часа свободного времени! А кроме того, теперь твоя очередь рассказывать, Наташа. Как там, в Царском Селе?

– Доложу тебе, Миша, что для нас, затворниц Царскосельского дворца, вступление в мужской сыщицкий клуб дает возможность хоть как-то развеять царящую там прямо-таки удушающую скуку.

– Скука? Никогда не поверю! Мы ведь, в конце концов, толкуем о самодержце всея Руси. Он один из самых могущественных людей на этой земле. Разве присутствие власти не возбуждает? Не представляю себе, как это может быть скучно.

– Ну, ты же видел царя! В нем нет ничего могущественного. Скорей, он напоминает какого-нибудь начальника станции.

– И все-таки я не понимаю, Наташа, – отчего это так скучно?

– Сначала все ничего. Ты приезжаешь, тебе интересно, ты осваиваешься – и тут тебя затягивает, как в болото. Живешь словно в музее восковых фигур, только фигуры живые. Это из-за дворцового церемониала. Там есть такой древний швед, граф, не помню, как его там, так вот он помнит, что и как полагается делать во всех случаях жизни, начиная со времен царя Гороха. Едим, разумеется, по расписанию, всегда в одно время, завтрак в полвосьмого для всех, за исключением Александры Федоровны, обед в двенадцать, чай с печеньем в четыре – и кто-то мне говорил, что рецепт печенья к чаю утвержден еще Екатериной Великой. Ужин тоже по расписанию, потом государь читает всем вслух из какого-нибудь романа. Всюду, куда ни ступи, солдаты и полицейские, лакеи всех цветов кожи, белые, черные и коричневые. В самом Царском Селе столько военных – кажется, там расквартирована армия какого-нибудь небольшого государства, Дании, например. Выгляни в окно и обязательно увидишь спину солдата или казака. И через некоторое время, Миша, все эти спины в мундирах ужасно надоедают. Всех записывают в толстую книгу, кто входит во дворец, кто выходит. Не понимаю, как можно там жить, если есть прекрасный Зимний дворец, и при том в самом центре города! Для чего ж тогда Екатерина его строила, Зимний, если не жить там зимой?

– Безопасность, Наташа, ты не можешь этого не понимать, – сказал Михаил. – В Царском семья чувствует себя в безопасности. И предполагаемых террористов можно схватить раньше, чем они дойдут до парадной двери. А в центре города – поди их отследи!

– Вот будет потеха, если террорист все-таки проберется через парадную дверь! – легкомысленно воскликнула Наташа. – Как ты думаешь, как они проносят свои бомбы? Под пальто? Это не опасно, так их носить? Они не могут подорвать себя сами?

– Знаешь, по этому поводу я бы на твоем месте так уж не веселился. Ты поосторожней, Наташа. Никогда не знаешь, на что они нацелятся в следующий раз. Лучше расскажи мне о великих княжнах. Какие они?

– Девочки? – Наташа на мгновенье смолкла и улыбнулась. – Они милые, Миша, на самом деле милые. Их держат в строгости, они сами заправляют свои кровати, образцово ведут себя за столом, у них английские гувернантки и даже мебель английская. И у старших вдвое меньше карманных денег, чем у меня, когда я была вдвое их младше.

– И о чем они с тобой говорят? Или о чем ты разговариваешь с ними?

– Сразу видно, господин Шапоров, вы давно не перечитывали циркуляр о придворном церемониале. Мне стыдно за вас! Зарубите себе на носу: запрещено обращаться к членам императорской семьи, пока они сами не заговорят!

– Тогда скажи мне, – не сдался Михаил, – о чем они говорят с тобой.

– Вот это уже не так весело. Именно тут видны пробелы в их воспитании. Только подумай! Бедняжки вряд ли когда обедали в ресторане. Никогда не делали покупок в модных магазинах на Невском. На отдых они едут либо в Крым царским поездом, в плотном окружении охраны, либо в круиз по Балтийскому морю, в плотном окружении морских офицеров, отобранных строго по признаку преданности царскому дому. У них такие же представления о жизни простого русского народа, как о жизни человека на Луне! Я, как ты понимаешь, не из простого народа, но они ничего не знают и о том, как растут дети в нашем с тобой кругу. Они думают, что все русские похожи на тех крестьян, которые стоят вдоль железнодорожных путей, чтобы помахать им, когда они проезжают мимо. Их родители убеждены, что русский народ обожает и царя, и всю императорскую семью скопом, и думают, что верноподданнических чувств не разделяют только снобы и декаденты здесь, в Петербурге. Больше всего девочки любят, когда я описываю им какой-нибудь большой – галантерейный, например, – магазин, как что там устроено и какие где товары. В особенности про наряды готовы слушать часами. Еще одна любимая тема – меню в модном ресторане. И еще можно часок-другой провести за подробнейшим описанием моего личного гардероба.

– Тебя послушать, так они несчастные, обделенные дети! Ты что, в самом деле так думаешь?

– Честно говоря, да. Родители их любят, без всякого сомнения любят, но не понимают, что лишают их жизни. И, знаешь, Миша, есть еще одно обстоятельство, – тут девушка понизила голос и оглядела библиотеку так, словно агент охранки мог прятаться за томом Вольтера или Руссо. – Мальчик! Наследник! С ним что-то не так! Не знаю что, я даже думаю, они и сами не знают, но это серьезно, очень, очень серьезно!

– Что значит – с ним что-то не так? Что ты хочешь сказать? Он что, не начал ползать или что там полагается младенцу в его возрасте?

– Нет, дело не в этом, Миша. Несколько раз он болел. Не спрашивай меня, как и чем, но в таких случаях у мадам Алекс лицо делается еще длинней, чем обычно, Его Величество выглядит так, словно все займы рухнули разом, и из Петербурга приезжает целый поезд врачей. Буквально. Однажды у нас в Александровском дворце за день побывало семь профессоров!

– И это тоже не разгоняет твоей скуки? Совсем не веселят чинные доктора, которые приезжают осмотреть цесаревича? А что говорят о нем его сестры? Они вообще знают, что происходит?

– Думаю, что с них взяли слово молчать. Или пригрозили урезать порцию печенья за чаем. Ни слова не говорят. Тут еще кое-что случилось недавно, и я не знаю, как это трактовать. Пропали два яйца, самые красивые.

– Яйца? Пропали? Какие яйца? Особые романовские яйца от особых романовских несушек? – Михаил только руками развел: жизнь царского семейства со стороны производила довольно странное впечатление. Даже он, по убеждениям монархист, хотя и сомневающийся, не был уверен, что в Царском Селе обстановка такая, какая и должна быть.

– Извини, пожалуйста, Миша, мне следовало объяснить толком, – рассмеялась Наташа. – Речь идет о драгоценных пасхальных яйцах работы придворного ювелира Фаберже. Каждый раз на Пасху Его Величество заказывает два новых яйца, одно для своей матери, Марии Федоровны, другое для супруги, мадам Алекс. Так вот, одно из пропавших яиц называется «Великий Сибирский железный путь в 1900 году». Это – чудо! По центру яйца – пояс, на котором выгравирована карта Российской империи, по ней прочерчена Транссибирская магистраль, ее начали строить в 1891 году, чтобы связать европейскую часть России с азиатской. Недостроенные участки пути отмечены пунктиром. Ну а внутри, представь себе, крошечная модель поезда из золота и платины. В составе вагон-церковь Святой Ольги (в честь которой названа старшая из царевен), паровоз с рубиновым фонарем и бриллиантовыми фарами и еще четыре вагончика с окошками из горного хрусталя. На каждом вагоне надпись – ее можно рассмотреть только в лупу! На первом – «Прямое сибирское сообщение», на втором – «Для дам», на третьем и четвертом – «Для курящих», «Для некурящих», указаны количество мест и класс вагона. Но мало того! Есть еще золотой ключик, и если механизм завести, то поезд, сверкая бриллиантовыми фарами, приходит в движение и проезжает несколько метров!

– И ты сама видела, как он ездит, да, Наташа?

– Нет, я – нет, но девочки видели. Они говорят, это поразительно! Второе яйцо не такое затейливое, но все равно замечательное. Называется «Королевские дворцы Дании», и если открыть его, то увидишь восемь картинок с изображением восьми дворцов, в которых живала матушка царя, когда была девочкой. Это яйцо открытым я видела сама, и оно очень красивое.

– И куда ж они делись?

– Не знаю! – Наташа с тревогой взглянула на стенные часы над дверью. – Вот только что были тут, в особой стеклянной горке вместе с другими яйцами – и вот их нет. И никто, кажется, по этому поводу не беспокоится! Может, не замечают? А теперь мне пора идти, Миша, или будут неприятности. Опоздаю и, чего доброго, отловят меня у входа и запрут вместе с другими убивцами! Ты меня проводишь?

– А как же, конечно, провожу, – рассмеялся Михаил. – Как насчет того, чтобы в следующий раз встретиться в Царском Селе? И можно, я возьму с собой моего нового друга лорда Пауэрскорта?

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт был не слишком доволен тем приемом, который его новость имела в британском посольстве. Де Шассирону, конечно, вся эта коллизия на руку: он, Пауэрскорт, привнес новизну, остроту и даже некоторую опасность в посольскую жизнь, ведя которую так легко впасть в позерство и скуку. Де Шассирону что, он обрадуется всякому свежему лицу, с которым можно потолковать, поделиться своими саркастическими заметами, поумничать, посудачить. С де Шассироном все в порядке. Посол – вот с кем проблема. Вчера за завтраком де Шассирон дал ему убийственно резкую оценку.

– Отслужил свое в Вашингтоне, его милость, да, не первым номером, правда, но вторым отслужил. Вашингтон, кстати, был единственным местом, где он мог изъясняться на языке страны так же хорошо, как аборигены. В Париже, куда его после назначили послом, он опозорился своим слабым французским, дипломатическим и деловым. Потом был послом в Германии, где оскорбил половину правительства тем, что в нужный момент не отдал чести на каком-то нелепом параде, затеянном столь же нелепым кайзером. И вот теперь он в Петербурге, и намерен просидеть здесь не меньше двух лет. А уж там можно будет вернуться в Лондон, чтобы принять у бесцветного сэра Джереми Реддауэя должность постоянного секретаря Форин-офиса. Он и без того сэр Джаспер Колвилл, а теперь появится возможность воплотить амбиции жены и возвыситься до лорда Колвилла из… где у него там поместье? В Тутинг-Бэке? – с нескрываемым презрением говорил де Шассирон. – Или в Клэпхэм-Коммон? Но вы, Пауэрскорт, – тут де Шассирон откинулся в кресле и провел рукой по волосам, обнаружив в очередной раз, что зарождающаяся плешь никуда не исчезла, – вы представляете для его милости проблему. Мертвый британский дипломат ему решительно ни к чему. Хлопотные переговоры с местными властями приветствуются еще меньше. Его милость вполне устроило бы, чтобы Мартин остался под невским льдом, если он, конечно, там, и чтобы тело нашлось не раньше, чем его милость вернется домой – вступить на свою новую должность и занять свое место в палате лордов. Как только вы пойдете к нему с чем-то конкретным, он сразу очень расстроится. Все, что может осложнить или испортить отношения Его Величества с русским царем, в этом посольстве крайне не одобряют. Вы можете ему очень навредить, если в этой истории с Мартином обнаружится что-то серьезное. Можно даже сказать, что некоторым образом вы держите в руках будущее его милости.

Теперь же трое джентльменов сидели у посла в кабинете, пили английский чай и ели сандвичи с огурцом. Посол за свою жизнь навидался коллег, которые, впав в презренные обычаи тех стран, где служили, позорно забывали о том, кто и что они такое. Посол восседал за огромным письменным столом, и Пауэрскорта вдруг озарило, что все посольство обставлено диванами, креслами, столиками, стойками для газет по образцу какого-нибудь лондонского клуба с Пэлл-Мэлл [8]8
  Улица в центральной части Лондона, на которой расположено несколько известных клубов.


[Закрыть], да хоть «Атенеума» [9]9
  Один из самых известных клубов в Лондоне, был основан в 1824 году; его члены – в основном ученые и писатели.


[Закрыть].

Прежде чем выслушать, что удалось узнать Пауэрскорту за минувший день, посол побаловал аудиторию изложением собственных взглядов на дипломатические проблемы, сопутствующие загадочному делу Родерика Мартина. Во-первых, необходимо держать в поле зрения ранимость и впечатлительность русских, а также трудности, с которыми они столкнулись в военных действиях против Японии, с одной стороны, и в противодействии деятельности революционеров-бомбистов, с другой. Разумеется, представителям Его Величества короля Великобритании необходимо сохранять собственное достоинство, ни в коей мере не подвергая сомнению право русских на проведение политического маневра. Кроме того, необходимо получить те неопровержимые факты, которых у нас настоятельно требуют в Лондоне. Всем известно, как легко возбудимо британское общество – к счастью, в настоящий момент оно пребывает в неведении по волнующему нас вопросу, поскольку предприняты строжайшие меры, чтобы ничего не просочилось в газеты, – и как трудно его потом успокоить. Предубеждение против русского медведя, столь сильное поколение назад, сейчас не так велико, но, с точки зрения сэра Джаспера, все может резко измениться. Следовательно, то, что нам требуется, это смелость, приправленная осторожностью, и самообладание в сочетании с уважением к российским властям.

Де Шассирон рьяно кивал, выражая живейшее согласие с соображениями, высказанными послом. Распознав иронию, Пауэрскорт подумал, что де Шассирон играет в очень опасную игру. И только потом, вспоминая эту сцену, он понял, что тот, зная посла как облупленного, резвился, будучи совершенно уверен в собственной безнаказанности: его милость ни при каких обстоятельствах не способен почувствовать иронию и неуважение по отношению к своей драгоценной персоне. С точки зрения Пауэрскорта, речения посла были вздором, облеченным в словесную шелуху, так чтобы угодить всем и никому и усидеть на заборе, глядя во все стороны сразу.

Отчет самого Пауэрскорта о посещении полицейского участка и моргов вызвал у слушателей мало интереса, хотя де Шассирон вскинул бровь и уронил свой монокль, услышав, с каким жаром отрицали в участке, что Мартина обнаружил кто-то из тамошних городовых. Однако же сообщение о том, что, по утверждению чиновника министерства внутренних дел, Мартин не раз бывал в Санкт-Петербурге в прежние годы, было встречено с удивлением. Сэр Джаспер, впрочем, от прямых высказываний уклонился, уступив это право – возможно, с тем чтобы понять, откуда, собственно, ветер дует, – первому секретарю посольства де Шассирону.

– Черт побери, да это динамит! – воскликнул тот, ввинтив в глазницу серебряный монокль и уставясь в свои заметки. – Если Мартин бывал здесь, значит, он не останавливался в посольстве – не думаю, что я видел его хоть раз прежде, – а я, спаси Господь мою душу, здесь с 1899 года от Рождества Христова, и мне ли не знать! Как вы думаете, Пауэрскорт, что он тут делал? Этот ваш приятель в министерстве, у него есть какие-нибудь соображения на этот счет?

– Представитель министерства ни о чем подобном не говорил, – осторожно сформулировал Пауэрскорт. – В начале следующей недели мы договорились встретиться снова, в расчете на то, что появятся новые данные. Если он не был готов рассказать нам все, что знает, в тот раз, то я сомневаюсь, что распахнет перед нами всю душу в следующий.

– Нам, Пауэрскорт, нам? – переспросил сэр Джаспер, поигрывая ножом для бумаги. – Вы говорите о себе во множественном числе, как царственная особа, или же вас сопровождал кто-то, нам неизвестный?

– Со мной, сэр Джаспер, был переводчик, молодой человек из безупречной семьи, безупречно владеющий обоими языками, по имени Михаил Шапоров. Его прислали из Форин-офиса.

– Ну, разумеется, – важно сказал посол, стараясь загладить тот факт, что ему докладывали об этом, а он запамятовал. – Продолжайте же, прошу вас!

– Могу лишь повторить те варианты, которые уже обсуждал сегодня с Шапоровым, когда мы вышли из министерства, сэр Джаспер, – сказал Пауэрскорт, гадая про себя, стал бы он сам таким же надутым, если б провел жизнь на дипломатической службе. – Мартин мог иметь здесь даму сердца или любовницу. Или внебрачных детей, которых он навещал. Или его могли шантажировать, и он приезжал, чтобы вносить деньги. Или он мог быть агентом охранки и приезжать за инструкциями. Или приезжать, просто чтобы отдохнуть. Возможно, ему нравился этот город. Он ведь очень красивый. Все мы знаем людей, которые непременно хотя бы раз в год стремятся в Рим, Венецию или Париж. Мартин мог иметь такое же пристрастие к Петербургу.

Де Шассирон сидел с таким видом, словно предвидел, что сейчас произойдет нечто сугубо драматическое, и его ожидания оправдались.

– Вы хотите сказать, Пауэрскорт, что обсуждали все эти возможности с молодым Шапоровым, включая и совершенно постыдное предположение, что Мартин мог состоять в русских агентах? – Мартин, пока был жив, мог не раз доставить послу сильную головную боль, однако теперь тот встал грудью за честное имя покойника. – На мой взгляд, это неосмотрительно с вашей стороны, в высшей степени неосмотрительно.

Пауэрскорт раздумывал, принять бой или не принимать. Пожалуй, лучше нет.

– Прошу прощения, если вы считаете, что я превысил свои полномочия, сэр Джаспер. Я полагал, что могу положиться на молодого человека, рекомендованного мне британским Министерством иностранных дел. На мой взгляд, он вполне благоразумен.

– Тем не менее, Пауэрскорт, я требую благоразумия от вас, настоятельно требую. Благоразумие – первейший долг всех служащих на дипломатической ниве. Надеюсь, вы будете держать меня в курсе своей деятельности и своих… – тут посол помедлил, словно неуверенный в точности подвернувшегося ему слова, – своих умозаключений. Жду вас ежедневно, примерно в это же время. – Посол поднялся с места и направился к дверям. – Благодарю вас, джентльмены, прощайте.

Перед Крещением, как всегда перед большими праздниками, в Зимнем дворце устроили генеральную уборку. За несколько дней до срока целая армия уборщиц заняла свои боевые посты, экипированная высокими лестницами и обычным ассортиментом ведер, тряпок, швабр, щеток и перьевых метелок с длинными ручками для обметания пыли с хрупких предметов. С особенным тщанием наводился лоск на самую красивую лестницу этого самого красивого в мире дворца, Иорданскую.

На мраморные ее пролеты с двух сторон падает серый январский свет, сверху вниз неусыпно, отражаясь в зеркалах, ее оглядывают кариатиды и атланты, не спускают с нее глаз парящие под потолком боги Олимпа, изображенные на нарядной фреске. Десять монолитных колонн из серого гранита возвышаются над балюстрадой второго этажа, оттеняя белизну мрамора, щедро изукрашенного резьбой и позолотой. В мирные дни, когда не началась еще японская война и не была столь остра угроза покушений, весь свет Петербурга, приезжая во дворец на празднества, поднимался по Иорданской лестнице в бальные залы второго этажа.

В этом году во дворце было немного гостей, но все-таки торжественная лестница пригодилась, и труды армии уборщиков хоть и остались не оценены – такие вещи господа принимают как само собой разумеющееся, – но даром не пропали. Лестница недаром зовется Иорданской. Как заведено, ежегодно шестого января процессия во главе с императором – представители царствующего дома, церковнослужители, высшие сановники государства – спустилась по нарядным лестничным маршам, вышла на Дворцовую набережную и по ковровым дорожкам вступила на скованную льдом реку, чтобы по традиции, в память крещения Христа в водах иорданских, освятить воды Невы. Как всегда, на льду был сооружен временный павильон – как раз напротив северного входа во дворец. Митрополит Санкт-Петербургский Антоний окунул золотой крест в прорубь-«иордань», потом туда опустили чашу, набрали речной воды и с поклоном подали императору. Он пригубил и вернул чашу священнослужителю. Прозвучали молитвы за здоровье царя и царствующего дома – и очень не напрасно, будут язвить потом циники, учитывая гигиеническое состояние невской воды.

Царица с дочерьми, ввиду того, что в городе неспокойно, остались во дворце и наблюдали за церемонией водосвятия из гостиной, выходящей окнами на Неву. В углу еще стояла высокая наряженная елка, пахло хвоей и мандаринами, легкий сквозняк, пролетавший по анфиладе просторных комнат, заставлял трепетать оплывающие воском свечи. Ждали праздничного салюта.

И вот он грянул. Девочки побежали к высоким окнам. Императрица-мать, царица Александра Федоровна и сестра царя Ольга Александровна тоже поднялись с мест, чтобы полюбоваться тем, как над серо-зеленым, ледяным панцирем Невы вспыхнет фейерверк и взлетят ввысь ракеты.

Этот вид из окон Зимнего дворца на Неву, на Петропавловскую крепость с ее строгим шпилем, поблескивающим даже в непогоду, – одна из достопримечательностей Петербурга. Но кто-то злобный не хотел, чтобы в этот праздничный день Романовы забыли, что крепость – не только украшение города. Это еще и политическая тюрьма. Это еще и некрополь Романовых. Почти все русские цари лежат там. Этот кто-то хотел, чтобы число венценосных покойников возросло.

Потому что одно из орудий батарей, поставленных близ Биржи, ударило не холостым снарядом, как обычно бывает в салют, а картечью. Пули попали в помост у «иордани», на набережную, в фасад Зимнего дворца. Городовой, стоявший на посту у павильона водосвятия, упал, запятнав снег кровью. Стекла дворцовых окон, задребезжав, полопались. Осколки брызнули внутрь, к ногам царевен, вдовствующей императрицы и Ольги Александровны, сестры царя, но никто, к счастью, не пострадал.

В поднявшейся суматохе император с императрицей, тоже невредимые, перекрестились и стали молиться. Царь находился у «иордани», а царица – во дворце, но оба думали об одном. Совсем неподалеку находится то место, где двадцатью четырьмя годами раньше террористы бросили бомбу в экипаж деда царя, Александра Освободителя. Спутников царя и его лошадей ранило, сам же он, оставшись цел, вышел из развалин экипажа, чтобы помочь раненым, – и тут другой убийца бросил еще одну бомбу, которая упала точно между сапог царя. Страшным взрывом ему оторвало ноги, разворотило живот, иссекло лицо. Еще дыша, он попросил, чтобы его доставили в Зимний дворец. Черная дорожка крови осталась на мраморных ступенях после того, как его внесли на руках в кабинет и уложили на походной кровати. Когда он испустил последний вздох, в ногах его смертного одра стоял внук Николай, мальчик в синей матроске.