Текст книги "Смерть на Невском проспекте"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

– Если я поделюсь с вами, генерал, обещаете ли вы освободить мисс Бобринскую? – осведомился Пауэрскорт, надеясь, что такая общая формулировка пройдет. Однако Хватов для этого был слишком тертый калач.

– Ну, так дело не пойдет, друг мой. Я пообещаю освободить юную даму – если смогу, а вы мне ничего не расскажете! Лучше давайте-ка расскажите, что там у вас произошло, и тогда я скажу, смогу ли я сделать то, что вы просите.

– Но в таком случае, генерал, – настала очередь торговаться Пауэрскорту, – может выйти так, что я вам все выложу и ничего не получу взамен! Если, конечно, предположить, что вы, генерал, человек неблагоразумный, но ведь мы оба знаем, что это не соответствует действительности!

Как ни странно, Пауэрскорт был твердо уверен, что этот человек, который собственноручно порол заключенных, а некоторых из них, самых несчастных, даже убивал, выстраивая живые картины на сюжеты из классической живописи, сдержит свое слово.

– Ну, так мы с вами можем продолжать весь день! – рассмеялся Хватов. – Навыка хватает! Однако, лорд Пауэрскорт, я прошу вас мне верить. Если вы расскажете мне, что узнали, и я сочту, что рассказанное вами – правда, мы посмотрим, как поспособствовать освобождению юной дамы. Если же вы мне не верите, что ж, тогда вам лучше уйти. Таким образом, вы не скомпрометируете ни себя, ни вашу миссию. Ваши сведения останутся при вас, а мисс Бобринская останется под замком. Но я все-таки надеюсь, что вы не уйдете.

Наступило молчание. Молчали все, и Шапоров, и Фитцджеральд. Потом Пауэрскорт поднял руку. У него в голове будто спорили два человека. Один говорил: «Опомнись! Ты сейчас пожмешь руку убийце!», а второй нечто совсем другое, и именно эти слова он и произнес вслух:

– Очень хорошо, генерал. Я принимаю ваши условия. Позвольте мне начать с первоначальной цели моего приезда в Санкт-Петербург, которая заключалась в том, чтобы выяснить, кто убил Родерика Мартина.

Пауэрскорт заметил, что Хватов принялся что-то записывать. Что, если и он, и собранные им сведения закончат свой путь в пыльных архивах охранки? С пометой «Источник: английский сыщик Пауэрскорт».

– Итак, последнее, что о нем было известно, – около десяти вечера он вышел от царя. Его Величество отклонил мою просьбу открыть мне существо своего разговора с Мартином. После аудиенции Мартин исчез – примерно на три-четыре часа, а потом на Невском проспекте обнаружили его тело. – Пауэрскорт замолчал и налил себе стакан воды. – Теперь я знаю, что с ним случилось. Его захватили в плен императорские гвардейцы из подразделения дворцовой охраны. Под командой капитана Шатилова.

– Кстати о Шатилове, лорд Пауэрскорт. Вы, случайно, его не видели? Поговаривают, что он пропал.

– К этому ничего не могу прибавить, – откликнулся Пауэрскорт. – Знаю лишь, что капитан захватил Мартина и привез его в особняк, расположенный на окраине Царского Села.

Хватов быстро строчил. Прежде чем заговорить дальше, Пауэрскорт вежливо подождал, когда тот поставит точку.

– Капитан Шатилов был настойчив в своем желании выяснить, о чем Мартин говорил с царем. Почти так же настойчив, как вы, генерал. Это просто поразительно, как все разведывательные агентства заинтересованы в одном и том же!

Хватов хмыкнул:

– Продолжайте, продолжайте, милорд. И что же рассказал ему Мартин?

– Ничего.

– И как тогда поступил Шатилов?

– Он запорол его до смерти, генерал.

– В самом деле? – Хватов оторвался от записей и покачал головой. – Ну, это непрофессионально! Люди не должны умирать на первом же допросе!

– Может статься, у него было слабое сердце, генерал. А может, британские дипломаты живут в таком мире, где людей не принято пороть кнутами. Нет у них к этому привычки.

– Здесь вы, возможно, правы, лорд Пауэрскорт. – Хватов снова принялся строчить. – Так вы уверены в том, что Мартин ничего не сказал перед смертью?

– Ни слова, генерал.

– Ни слова? Угу. Скажите, однако, каков источник этой информации? Откуда она у вас?

– Ну как же, генерал, – Пауэрскорт изобразил невинность. – От самого капитана Шатилова.

– Вот как? – подчеркнуто переспросил генерал. – И не было ли это последним, что сделал капитан перед тем, как исчезнуть? Не следует ли нам ожидать, что он появится ранним утром на Невском подобно тому, как появился ваш Мартин?

К этому времени Пауэрскорт утвердился в мысли, что именно он откроет Хватову. Он уже рассказал о том, как умер Мартин. Еще он расскажет о разговоре Мартина с царем, дав понять, что теперь переезд царского семейства в Норфолк выглядит маловероятным. И еще, если потребуется, расскажет о смерти Шатилова и перестрелке в поезде. Однако ни при каких обстоятельствах, из лояльности к царю, не обмолвится о гемофилии. Он был уверен в том, что царю это было бы неприятно.

– Тут я ничего не могу вам сообщить, – уклончиво ответил он генералу, не желая втягиваться в обсуждение обстоятельств смерти капитана. Хотя тот умер, строго говоря, в результате удара о мост, враждебно настроенный обвинитель мог с легкостью этот факт перетолковать и вменить его в вину Пауэрскорту и его спутникам.

– Понятно, – протянул Хватов, покусывая кончик ручки и пристально глядя на англичанина. – Пожалуй, мы вернемся к этому позже. А сейчас скажите же, о чем все-таки беседовали Мартин и государь?

И тогда Пауэрскорт выложил свою реконструкцию событий: обращение царя к королю с просьбой принять жену и детей в Англии, приезд Мартина с ответом, что их готовы принять в Норфолке, заминку с осуществлением этого плана по причинам, пока неясным.

– И что, Его Величество сам вам об этом сказал? Кто-нибудь еще присутствовал на вашей встрече?

– Мы говорили с глазу на глаз, генерал, и нет, царь мне этого не говорил, я сам рассказал ему это.

– Вы, лорд Пауэрскорт? Но как вы могли узнать? Вас ведь там не было!

– Если позволите, генерал, я это вычислил. Не стану распространяться о своих методах, но Его Величество подтвердил мне, что в той или иной степени я прав.

Хватов, похоже, пришел к какому-то выводу.

– Думаю, лорд Пауэрскорт, это не все. Думаю, у вас за душой имеется еще что-то. Думаю, вам есть что поведать, к примеру, об обстоятельствах смерти капитана Шатилова. Я задам вам на этот счет только один вопрос. Вот если его найдут мертвым, Шатилова, как, на ваш взгляд, будут выглядеть обстоятельства его смерти? Вы ведь мастер реконструкций, не так ли? В бою он погиб или это несчастный случай?

– Поскольку мне об этом решительно ничего не известно, генерал, я бы предпочел воздержаться от комментария, – ответил слегка взмокший от напряжения Пауэрскорт.

– Ну хорошо. Я вас прощаю, – улыбнулся Хватов. – Есть еще кое-что, о чем вы умалчиваете, но я об этом уже и так знаю. Не бойтесь. В этом смысле ваше молчание вызывает лишь уважение. Итак… Итак, что мы сделаем с мисс Бобринской? Думаю, вы можете сообщить ее друзьям, что сегодня к вечеру она вернется домой.

И с этим сияющий как медный грош Хватов сопроводил их вниз по лестнице, и даже на свежий воздух. Они попрощались, пожав друг другу руки. На этот раз из подвала не доносилось ни жутких звуков, ни отвратительной вони.

– Что он тебе такое сказал напоследок? – спросил Джонни Фитцджеральд, когда они отошли на приличное расстояние от здания охранки.

– Да о том, что он знает, о чем я умолчал. Думаю, он имеет в виду гемофилию. Уж как он о ней узнал, даже не представляю. Могу лишь надеяться, что в охранке умеют хранить секреты, не то вся Российск ая империя прознает об этом, не пройдет и полгода.

16

Вечером того же дня лорд Фрэнсис Пауэрскорт сидел рядышком с Рупертом де Шассироном в заднем ряду университетского театра, ожидая, когда начнется спектакль. Наташу Бобринскую и впрямь выпустили из заточения, она была уже дома, приходила в себя от пережитого. Позже вечером они втроем – Наташа, Шапоров и Пауэрскорт – собирались поужинать в том ресторане на Невском, где уже не раз бывали. Джонни и Рикки Краббе вдвоем отправились куда-то, где рассчитывали понаблюдать за местными птицами, вроде бы на Васильевский остров. После этого, с содроганием услышал Пауэрскорт, Рикки собирался пригласить своего нового друга к себе на квартиру, угостить различными водками, настойками и наливками. Де Шассирон извиняющимся тоном говорил о пьесе, которую им предстояло увидеть.

– Не настраивайтесь на что-то особенное, Пауэрскорт, это вам не Вест-Энд. Вообще, особенно не настраивайтесь. Студенты бастуют – английское отделение университета добилось разрешения на спектакль только потому, что пьеса не входит в учебную программу. Профессор английского, большой любитель драмы, сам перевел пьесу. Он перевел и поставил уже два опуса этого автора, первый я тоже видел. Этот называется «Вишневый сад», в прошлом году была премьера в Москве.

– А что за автор? Мне что, следовало о нем слышать, раз профессор так упорно его переводит? Он знаменит?

– Нет, он не знаменит – ну, может быть, пока нет, – сказал де Шассирон. – Уже умер, бедняга. Он был врач, Антон Чехов. И, знаете, совсем не стар был, когда умер.

Будь они в Лондоне, такая беспомощная и любительская постановка привела бы в раздражение их обоих. Профессорский перевод, судя по всему, был сделан неплохо, но некоторые из студентов-актеров, наверно, больше сил уделяли революционным сходкам, чем репетициям и заучиванию роли, а тот факт, что у суфлера, похоже, имелась только русская копия текста, отнюдь не делал жизнь легче, по крайней мере для Пауэрскорта. Если же добавить, что по-английски многие актеры изъяснялись отнюдь не в совершенстве, то понятно, что львиная доля диалогов ускользнула от его понимания.

Тем не менее он счел, что суть ему в основном ясна. Вишневый сад принадлежал миссис Раневской, которая в самом начале пьесы вернулась домой из Парижа. Поместье требовалось продать, чтобы заплатить семейные долги – если она не согласится вырубить вишневый сад, сдать землю под дачи для представителей нарождающейся буржуазии и в дальнейшем жить с ренты. Местный купец, поднявшийся из домовых слуг, предлагает ей помощь, но она отказывается. У нее есть две дочки, одна из них приемная, и пожилой брат, продажа поместья скажется на них самым плачевным образом. Еще есть старый слуга Фирс, который горюет о временах крепостного права, когда каждый знал свое место. Имеется и вечный студент по фамилии Трофимов. Всем этим персонажам, по ощущению Пауэрскорта, было как-то не по себе. Они не принадлежали этому времени и пространству. Они были неуместны в этой стране, которая стала для них почти чужой. Они шатко и неуверенно бродили между старым миром поместья Раневской и внешним миром, в котором придется жить, когда поместья у них не станет. В конце пьесы сцена совсем опустела, слышались только звуки поворачиваемого в замке ключа и отъезжающего экипажа. Наступившее молчание нарушилось меланхоличным стуком топора. И тут вдруг появился слуга. Его заперли в доме, забыли. И внезапно Пауэрскорт преисполнился горячего сочувствия к вишневому саду, к Чехову, к России. Старый порядок, когда все делились на слуг и господ, минул. Никто не знает, что явится ему на смену. Россию продают новому классу капиталистов, которые вырубят вишневые сады и выстроят виллы, в то время как бывшие владельцы отрекутся от всякой ответственности и вернутся к своим любовникам в Париж.

«Жизнь-то прошла, словно и не жил, – говорит восьмидесятисемилетний Фирс. – Силушки-то у тебя нету, ничего не осталось, ничего… Эх ты… недотепа!» Откуда-то сверху слышится звук лопнувшей струны, заунывный, тоскливый. Далеко в саду стучит по дереву топор…

Падает занавес. Старый порядок срублен на корню. Интересно, что сказал бы доктор Чехов, подумал Пауэрскорт, если б знал про Кровавое воскресенье и тот паралич, который охватывает сейчас страну. Какое прописал бы лекарство? Или с него хватило бы того, что он описал симптомы?

– Объясните мне одно, лорд Пауэрскорт…

Наташа, Шапоров, не спускающий с нее влюбленных глаз, и Пауэрскорт дожидались, когда принесут кофе. Они только что отужинали в роскошном ресторане при гостинице «Александр» на Невском проспекте. Их столик стоял в глубине зала. Направо от них на возвышении негромко наигрывал небольшой оркестр.

– Ну конечно, Наташа, все, что угодно, – слегка поклонился Пауэрскорт.

– Видите ли, – сказала девушка на своем почти безупречном французском, – кажется, мне понятно почти все, что происходило здесь в мое отсутствие. Миша рассказал и о гадком капитане, и о том, что случилось с ним и с мистером Мартином. Я думаю, все вы были ужасно храбрые. Ну, о мальчике не стоит и говорить. – Она замолчала, отвлекшись на двух скрипачей, которые меж столиками продвигались к сцене. Пауэрскорт с удовлетворением отметил, что Наташа воздержалась от того, чтобы назвать болезнь. – Однако есть два обстоятельства, которые мне не вполне ясны, – продолжила девушка, отбивая пальчиками какой-то неведомый музыкальный ритм на крахмальной льняной скатерти. Вальс? Фокстрот? Мазурку? – улыбнулся про себя Пауэрскорт. Ему вспомнилась Наташина бабушка в своей кружевной постели, напевающая мотивы своей юности в попытке выудить из памяти имя Мартина. – Отчего мистер Мартин не сообщил о своем приезде мадам Керенковой?

– Насчет этого я и сам не вполне уверен, – ответил Пауэрскорт, – однако вспомните, что в предыдущие свои приезды он приезжал сюда не по службе. Но на этот раз у него было поручение, и чрезвычайно важное поручение, и премьер-министр, надо полагать, предупредил его, что ни одна душа не должна знать, с чем он сюда едет. Я думаю, Керенков знал о предстоящем приезде Мартина, потому что в охранке читают все телеграммы из Форин-офиса, оттуда в посольство не могла не прийти телеграмма с датой приезда Мартина, а уж Хватов сообщил об этом Керенкову из каких-то своих соображений.

Наташа кивнула.

– Хорошо. Мой второй вопрос касается аудиенции – как вы вычислили, что произошло между государем и мистером Мартином? Как вы поняли, что разрабатывался план отправить семью в Англию?

Пауэрскорт улыбнулся. Этой девушке трудно не улыбаться – уж очень она хорошенькая.

– Отчасти ответ проистекает из тех сведений, которые вы, дорогая моя, самолично доставили нам из Александровского дворца. – Он помолчал, дожидаясь, когда отойдет официант, принесший им кофе. – Догадка забрезжила, когда я попробовал проанализировать, что же случилось. Мартина послали сюда с миссией, сущность которой осталась скрыта даже от Форин-офиса. Наш посол в Санкт-Петербурге ни сном ни духом тоже ничего об этом не знал. Почему? Если б это было что-то рутинное вроде подготовки очередного союзнического договора, без дипломатов бы дело не обошлось. Ничто не доставляет им такой радости, как критиковать представленные на обсуждение проекты и выискивать у посла ошибки в правописании. Но нет. Тут речь шла явно не о договоре. Так о чем же? И почему из-за этого погиб человек? И как погиб – из-за того, что сказал что-то, или из-за того, что отказался это сказать? Затем я подумал о словах царя, которые вы услышали. Он воскликнул, обращаясь к жене: «Сколько еще мертвых родственников ты хочешь увидеть, прежде чем последуешь путем мистера Мартина!» Если подумать, это могло означать, что есть способ сохранить семью в живых, – путь Мартина, подразумевающий, скорее всего, ее, семьи, отсутствие в Санкт-Петербурге, отъезд из России. Когда вы рассказали Михаилу, что пропало транссибирское железнодорожное яйцо, я поначалу не придал этому особого значения. Могло быть, что его взяли почистить, заводной механизм нуждается в уходе. Но потом вы сказали, что пропало еще несколько игрушек и что Алексею очень нравилось яйцо с маленьким поездом. Я вспомнил, как в 1791 году, во времена Французской революции, семья Людовика XVI пыталась бежать из своего почти тюремного заключения в Тюильри, а кончилось все тем, что их схватили в Варение на следующий же день. Так вот, игрушки отправили загодя, чтобы дети, в особенности же маленький мальчик, не так скучали по дому, когда переедут. Британский фрегат уже несколько недель патрулирует берега Финского залива, готовый принять на борт беглецов. Конечно, в тяжелые времена это самая естественная мысль для любого царствующего дома: пока не поздно, вывезти подальше детей и женщин. Но просочись это наружу, такое известие стало бы динамитом в сегодняшней России! Царь отправляет за границу свою семью! Да это могло стать началом конца Романовых. Возможно, службы безопасности, подобные той, в которой подвизался капитан Шатилов, имели на этот счет свои подозрения. В таких местах, как царский дворец, очень трудно удержать что-то в секрете. Вам это известно не хуже меня, Наташа. Именно поэтому вся эта свора так страстно хотела узнать, что произошло между царем и Мартином и, позже, между царем и мной. Эта информация была важна до такой степени, что они были готовы ради нее на все. Даже на убийство.

Пауэрскорт замолчал и налил себе кофе. Оркестранты настраивали инструменты.

– Но почему Англия? – спросила Наташа. – Почему не Швеция или что-то еще поближе?

– Ну, на мой взгляд, это могла быть только Англия. Ведь человеку свойственно желать вещи, которые не хуже тех, которые у него уже есть. Я имею в виду, если ты живешь в великой державе, то с готовностью переедешь в другую великую державу. Переезд в Швецию или Норвегию с этой точки зрения означал бы понижение статуса, а кроме того, эти страны находятся слишком близко, так что не исключено, что враг переправится по воде и взорвет тебя к черту. Германия не годится, там кайзер, который никому не симпатичен, во Франции сильны революционные традиции, там к зарубежным монархам могут быть недостаточно гостеприимны, а Англия буквально полна кузенами и кузинами, не говоря уж о том, что вся царская семья свободно изъясняется по-английски. Поэтому царь послал тайного гонца к королю Эдуарду, а мистер Мартин привез его ответ. Сей факт долгое время сбивал меня с толку. Ведь первая мысль, которая приходит, когда слышишь, что кто-то едет из Лондона в Санкт-Петербург, это что он привез послание из Лондона в Санкт-Петербург. Естественно, ведь ты не знаешь о первом письме, которое ушло из Санкт-Петербурга в Лондона. Но едва стало понятно, что Мартин привез не вопрос, а ответ, тогда все детали головоломки сложились как надо, потому что на самом деле существует только один вопрос, который русский царь мог бы задать английскому королю в наше время взрывов и покушений, и это вопрос таков: можно ли прислать в его страну свою семью. – Пауэрскорт сделал глоток кофе. – Ну как, понятно?

– Вполне, – ответила Наташа. – Но почему же они не уехали?

– Что же, на это я отвечу так же, как ответил царю. Вероятно, императрица отказалась. Может, дети не захотели. Может, царь подумал, что это все равно что признать свое поражение.

– Лорд Пауэрскорт, я так привыкла рассказывать вам о том, что происходит в Царском Селе, что по привычке сделаю еще один, последний отчет. И вдруг это – кто знает? – имеет некое отношение к тому, почему они не уезжают, или является ответом на мой собственный вопрос. – Наташа обернулась, чтобы бросить беглый взгляд на музыкантов. – Завтра во дворце ожидают визитера. Вернее, это императрица его ожидает. Не знаю, известно ли вам, что Их Величества оба глубокие мистики, всерьез верят в спиритуализм, карты таро и прочую дребедень. Несколько лет назад у них уже был духовным наставником какой-то убогий француз. Теперь, кажется, ему нашлась замена, сибиряк по имени Григорий Распутин. Говорят, он целитель и врачеватель. Александра Федоровна попросила навести о нем справки и получила по меньшей мере восемь отзывов – от мистиков, священников, от тех, кого он лечил. Скорее всего, она надеется, что он сумеет помочь маленькому Алеше. Думает, он послан ей в ответ на ее молитвы. Может, она потому и не хочет в Англию, остается здесь. В общем, ему назначено приехать назавтра на два часа.

Пауэрскорт подумал, не стоит ли включить эту сплетню в свой доклад премьер-министру. И вдруг Наташа потянула его за руку и таинственно прошептала:

– Вы приедете к нам на свадьбу, лорд Пауэрскорт? К нам с Михаилом?

– Поздравляю! – удивился Пауэрскорт. – Как это, однако, внезапно! Я не знал, что вы помолвлены. Михаил не обмолвился ни словом. И когда же свадьба?

– Ну, – опустила глаза невеста, – он и сам еще об этом не знает. Он еще даже не просил моей руки, но непременно попросит. И очень скоро.

Пауэрскорт хотел было спросить, не верит ли она в ясновидение, как царица, но передумал.

– Моя бабушка… Вы же помните мою бабушку, лорд Пауэрскорт? Она всегда говорит, что это женщина решает, за кого ей выходить, а мужчине предоставляется лишь задать формальный вопрос.

Чуть поразмыслив, Пауэрскорт решил, что в этой максиме, может быть, имеется некое зерно. Надо будет справиться у леди Люси, когда вернется домой. Но Наташа еще не закончила.

– Я это к тому, милорд, что мне нужен ваш совет. Вы много путешествовали, почти везде побывали. Скажите, где самое романтическое место на земле для того, чтобы выйти замуж и устроить свадебный бал?

Пауэрскорт подумал секунд пять, прежде чем ответить. Рим, Париж, Лондон, Мадрид, Вена, Зальцбург – все это хорошо, но не то.

– У меня есть только один ответ, – уверенно сказал он, улыбаясь Наташе и чувствуя себя семидесятилетним стариком. – Венеция! Венчайтесь в базилике Святого Марка или, если можете себе это позволить, в соборе Сан Джорджо Маджоре, а прием можно устроить в Палаццо дожей. Если же это сложновато, можно снять целый дворец на Большом канале. Это будет чудесно! Будет стоить вашим родителям кучу денег, конечно, потому что венецианцы взяточники еще те. В общем, вы будете там как дома.

– В самом деле?

– Ну а как же! – рассмеялся Пауэрскорт. – Там весь город стоит на воде. Точно как здесь.

К двум пополудни Распутин был уже в пределах видимости Царского и Александровского дворца. Он прошел пешком весь путь от Петербурга, решив, что это произведет большее впечатление, чем если б он приехал, как все, поездом. Святым средства передвижения без надобности. А у дворцового окна стояла царица Александра Федоровна, следила за дорогой, приникнув к окулярам бинокля, принадлежавшего ее мужу. Этот новый старец, ответ ли он на ее молитвы? Тот ли он, кого обещал ей Филипп? Все доклады, которые она о нем получала, подтверждали, что это так.

…А в Санкт-Петербурге Пауэрскорт и Джонни Фитцджеральд устраивались в купе вагона первого класса. Экспресс на Берлин отходил без пяти два. Джонни уже уговорился с Пауэрскортом о том, что первое время в поезде они помолчат. Он умирал от головной боли и едва шевелил языком. Никогда в жизни, при всем его солидном опыте принятия спиртного, не сталкивался он с таким крепким на выпивку парнем, как Рикки Краббе. Этот Рикки напоил его, да так, что он рухнул не просто под стол, а, кажется, просочился под самые доски пола. Лишь однажды у него было такое страшное похмелье, наутро после выхода его первой книги, когда они с размахом отметили это событие в издательстве.

…Теперь Александра Федоровна могла видеть старца, который дошел уже до постового, охраняющего вход в парк. Не отрываясь от бинокля, она жадно разглядывала его поношенный зеленый армяк, лохматую бороду, его необыкновенно длинные ногти. Святой, наверняка святой, твердила она себе, торопясь к лестнице. Теперь я верю, он явлен в ответ на мои молитвы, он спасет Алексиса.

– День добрый, – окая, произнес Распутин, обращаясь к солдату на посту. – Я чаю, меня тут ждут. Отец Григорий меня зовут. Григорий Распутин. Я пришел, чтобы спасти Россию.

…Берлинский экспресс медленно выползал со станции. Сквозь паровозный дым Пауэрскорт смотрел в окно на проплывающие мимо окраины Петербурга. Он возвращался домой, к Люси, к детям. Ему ничто не угрожало. Его не убили. Первое расследование, в которое он ввязался с тех пор, как его чуть не ухлопали в Собрании Уоллес, закончилось благополучно. Рикки Краббе уже послал телеграмму Люси, через Уильяма Берка, с известием, что муженек жив, здоров и на пути в Лондон. Пауэрскорт вспомнил, что обещал Люси повезти ее в Париж, чтобы отпраздновать там свое счастливое возвращение. Пожалуй, они найдут время нанести визит элегантному месье Брузе, который с площади Вогезов в компании с Ватто командует французской контрразведкой.

Haemos.По-гречески – «кровь». Philos.Склонность к чему-то, любовь. Так же как философия – любовь к мудрости, филология – любовь к словам. Гемофилия – это склонность к кровотечению, но буквально – любовь к крови. Не странно ли, что русские так любят кровь, думал Пауэрскорт. Он думал о кровавых лужах на улицах Санкт-Петербурга в тот день, когда рабочие направились к Зимнему дворцу, чтобы подать петицию царю. Он думал о вечере того ужасного дня, когда они с Шапоровым и де Шассироном пытались помочь несчастным, валявшимся у Строгановского дворца. Зачастую только и удавалось, что отереть им кровь, чтобы бедняги отправились к своему православному Богу с чистыми лицами. Он думал о крови, пролитой в этой бессмысленной войне между Россией и Японией, об изувеченных, слепых и глухих, вернувшихся, чтобы просить подаяния на улицах столицы. Он думал о крови, сочащейся из ран в подвалах охранки, о Родерике Мартине, чья жизнь каплями кровавого пота истекла на пыльный пол той комнаты, где запорол его бешеный капитан Шатилов. Он думал о великом князе Сергее Александровиче, кузене царя, женатом на старшей сестре императрицы Александры, как брызнула кровь, когда его разорвало нитроглицериновой бомбой у стен Кремля.

Он думал о маленьком царевиче Алексее, растущем в Александровском дворце, о том, как несдерживаемым потоком течет в его жилах нездоровая кровь.

Истекающий кровью сын. Истекающий кровью народ.