Текст книги "Огнеглотатели"

Автор книги: Дэвид Алмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

39

Похоже, Айлса прочитала мои мысли. Дело шло к вечеру. Я готовил уроки – рисовал череп, так, чтобы было видно, как смыкаются кости, как образуются отверстия, как все в нем прекрасно приспособлено для того, чтобы защищать мозг. Я закрашивал глазницы в густо-черный цвет, а мысли блуждали в дюнах, отыскивая Макналти. Я как раз хотел спросить у мамы, можно ли отнести ему еды, и тут раздался стук в дверь.

– Кто там? – окликнула мама.

– Айлса Спинк! – донеслось снаружи.

– Заходи, лапуля! – кричит мама.

Айлса щелкнула щеколдой, вошла и стоит улыбается.

– Здравствуй, лапуля, – говорит мама и ерошит Айлсе волосы.

– Я вот что вам принесла, – говорит Айлса. Развязала полотенце, достает целую тарелку корзиночек с вареньем – все яркие, блестящие. – У нас лишние остались, миссис Бернс.

– Лишние? У тебя же полон дом прожорливых мужиков.

Айлса только подмигнула:

– Припрятала и втихую вынесла из дому. Им только волю дай, они их тарелками будут лопать. Берите. – И протягивает папе. – Я же знаю, что вы их любите, мистер Бернс. Есть со смородиной и со сливой. Очень вкусные.

Папа причмокнул и выбрал смородину. Съел. Айлса протянула тарелку нам с мамой. Мы съели, ухмыльнулись, облизали пальцы и сказали, как вкусно.

– Ты ведь за нашим Бобби, небось? – говорит папа.

– Пришла отвлекать его от работы, – говорит мама. – Сбиваешь бедного парня с пути.

Айлса пожала плечами, потом призадумалась.

– Сбиваю, – говорит.

Мама прищелкнула языком.

– Мы слышали, в школу ты так и не ходишь, – говорит.

– Не хожу, – отвечает Айлса.

Мама ткнула в нее пальцем, потом погрозила.

– А ведь ты потом об этом пожалеешь. Глупышка. Школа – это ворота в совершенно новый мир.

Айлса вздохнула. Уставилась в потолок.

– Знаю, – говорит. – Может, я в конце концов туда и пойду. Про школу даже Лош и Йэк понимают, хотя они и тупые. Только вот они тогда останутся без прислуги.

– Слишком уж много в тебе огня, вот в чем беда, – говорит папа. – Если ты пойдешь в школу, они там еще все попрыгают. У тебя ведь ума больше, чем у всех остальных, вместе взятых.

Мы все улыбнулись. Я посмотрел на маму.

– Ладно, ступай, – говорит. – Только возвращайся не слишком поздно, чтобы все доделать.

Я пошел наверх, снял школьную форму, и мы с Айлсой вышли из дому. В саду она прихватила какой-то пакет.

– Тут еще корзиночки, – говорит. – Бутылка теплого чая. Двинули.

– Для Макналти, – догадался я.

– Угу.

– Я тогда ему тоже что-нибудь возьму.

Я открыл папин сарай, вытащил две свечи, коробок спичек.

И мы полным ходом двинулись в дюны.

– Мы видели, как он бродит по дюнам, – говорит. – Мы с папой, Лошем и Йэком. Лош подумал – может, он по части каких пакостей, ну, там, кур воровать, а потом видим – просто несчастная заблудшая душа. Бегает по песку туда-сюда, глаза безумные, бормочет что-то. Увидел нас и двинул прочь. Мы за ним, до этой его хижины. Я папе и братикам все пересказала, что ты мне говорил: про войну, про набережную, огонь и спицу. Прежде чем войти, Макналти обернулся. Глянул на нас – будто смотрит куда за тысячу миль. А потом как уставится на меня, пальцем указал и говорит: «Помоги, лапушка». Лош сразу встал между нами. Говорит – не позволит, чтобы так смотрели на его сестру, сейчас прямо пойдет и вышибет из него дух. А папа говорит: «А может, он никого и не тронет, просто сам потом уйдет. Такое со всяким может случиться.

Видно, что-то с ним такое стряслось, отчего у кого хошь мозги бы повредились». Лош хмыкнул и плюнул. Макналти рванул в хижину. Стоим ждем. Ничего не происходит. Пошли домой. Я чайник поставила. Папа мне сказал, чтобы больше по дюнам не шастала. Лош и Йэк глядят друг на друга. Говорят – держался бы этот псих подальше. А потом Йэк вытащил здоровенный нож и стал точить о камень.

Шагаем быстро через сосны.

– Прогонят его отсюда, – говорит. – Если не Лош с Йэком, так кто другой. Так что нужно ему помочь, пока не поздно.

Забрались на песчаную дюну.

40

Солнце скатывалось к вересковой пустоши на западе. Отбрасывало тени в расселину, где стояла хижина Макналти. Снаружи дымил его костерок. Мы смотрели, ждали, но ничего не увидели. Спустились вниз. Единственное окно было разбито, внутри висела ветхая, измызганная занавеска. Дерево выцвело, стало сухим и бледным, как кость. Дверь держалась на одной петле. На ней было вырезано «МИЛЫЙ ДОМ», а еще рядом раньше была птица и какие-то цветы, но они почти стерлись. На порог намело песка. Внутрь вели глубокие следы.

Стоим совсем рядом, не двигаемся. Солнце зашло, нас накрыла тень.

– Мистер Макналти! – позвал я тихо.

– Мы принесли вам поесть, мистер Макналти! – сказала Айлса.

Внутри – ни шевеления. Над головами стайка бакланов пролетела к северу. Где-то затявкала лисица. Со стоном накатила волна.

– Давай просто у двери оставим, – говорю.

– Давай, – говорит Айлса, и мы шагнули вперед.

Тут занавеска шевельнулась, показалось его лицо – мы так и замерли. Таращится на нас. Скользнул луч маяка, осветил воздух у нас над головой.

– Подходите ближе, ребятки, – сказал Макналти через разбитое окно.

Стоим не двигаемся.

– Мы принесли вам еду и свет, – говорю.

Таращится на нас. Мне захотелось бросить все наши подарки, схватить Айлсу за руку и – бегом домой. Он поднял руку.

– Вот этого я знаю, – говорит. Поманил меня к себе. – Подойди ближе, мой славный. – Лицо смягчилось. – Рядом с тобой ангел стоял.

– Да, – говорю. – Я помог вам в тот раз. Держал мешок, собирал деньги. В Ньюкасле, на набережной.

Айлса протянула ему пакет.

– Вы, небось, совсем голодный, – говорит.

Он закрыл глаза.

– Да, – говорит. – Пришло время великого голода и скудости, нужды и опустошения. – Задрал голову. – Да вон оно. Слышите? Слышите, какой стон и плач стоит вокруг?

– Да, – сказала Айлса. – Мистер Макналти, вы покушаете то, что мы вам принесли?

– А вы заходите внутрь, мои славные. Проходите в дверь.

Поначалу стоим боимся дальше, а потом глянули глаза в глаза. Кивнули. Я поднял камушек, мы шагнули за порог, увязли в глубоком мягком песке. Крошечные темные сени, потом еще одна дверь, в комнату, – там он нас и ждал. Войдя, я глянул в окно и увидел, как последний ломтик солнца скрылся за горизонтом.

Внутри все какое-то смутное, комковатое: матрас, колченогий стол, развалившееся кресло. На полу толстый слой песка. Макналти стоит в дальнем углу.

– Будьте как дома, – шепчет. – Макналти вас не напугает.

Я зажег свечи, воткнул их в песок. Айлса достала еду.

– Вот корзиночки с джемом, – говорит. – А это чай. Вы пейте, пока не совсем остыл.

Он сперва ни к чему не прикасался, а потом сел рядом с нами на корточки и давай запихивать пирожные в рот. Вздохнул от их сладости. Залпом выпил чай. Лицо заблестело в свете свечей.

– Славные ребятишки, – говорит. Облизал губы. – Я водорослями питался. Крабов ловил, жарил. Пил из лужиц. Но джем – это совсем другое дело. Джем и чай.

Я заметил, что в дальней стене есть еще одно окошко, но снаружи наросла дюна и загородила его. За стеклом – песок, почва, корни. А еще – ракушки, камни, кости. Он перехватил мой взгляд.

– Тут, паренек, глубоко, как в могиле, – говорит. – Мы попали туда, где живут мертвецы. Хотите, воткну в щеку иголку или спицу?

Прыгнул к своему мешку – тот лежал в углу на песке.

– Нет, – говорю. – Нам пора идти, мистер Макналти.

Я знал, что взрослые – Лош и Йэк, да и мой папа, если сможет, – пойдут нас искать, и все потому, что в дюнах поселился Макналти.

Он как схватит меня за запястье костлявыми пальцами.

– Цепи хотите посмотреть?

Я покачал головой. Сжал камушек покрепче.

– Айлса, – говорю.

А он только крепче стиснул.

– Мир в огне! – хрипло так выдохнул.

Мы повернулись к разбитому окну. Казалось, что в небе над нами полыхает пожар: длинные красные и оранжевые языки, будто пламя и потоки лавы.

– Это просто закат, – говорю.

– А откуда тогда стон и плач, мой славный?

– Это просто море, мистер Макналти.

Айлса дотронулась до него.

– Да, – успокаивает. – Просто море.

– Мы еще придем, – говорю. – Вы тут держитесь. И поосторожнее с теми, кто придет вас искать.

– Просто море? – говорит. Вслушался. – Всего-то. – Подержал нас еще минутку. – Давайте живее по домам, ребятки. Там в кроватку – и спать. Только ведь придут кошмары. Что делать-то? Давайте живее по домам, к мамочкам и папочкам, и обнимите их покрепче.

Отпустил меня. Мы попятились. Он дошел с нами до двери. Лицо так и горит – будто весь небесный огонь в нем отразился. Мы пошли быстрым шагом, а тьма все сгущалась.

– Ройте укрытия! – крикнул он – будто бы всему миру. – Зарывайтесь туда, где живут мертвецы! Накрывайтесь землей! В мире пожар! Небо пылает! Ночи не будет больше…

Мы бегом припустили. Голос звучит сзади. Макналти выл, будто зверь, которому больно. Мы бежим через сосняк. Спотыкаемся, натыкаемся на стволы. Наконец выскочили на берег. И как зальемся смехом – от страха, от возбуждения. Под огненным небом скользнул луч маяка.

– Завтра, – шепчем, – отнесем ему еще.

И я – бегом домой, за уроки.

Влетел в комнату – а папа палец прижал к губам.

– Тихо, Бобби! – шепчет.

Они с мамой будто приклеились к телевизору. А там показывают ядерные ракеты, направленные в небо. Потом появился президент Кеннеди. Уставился на нас. Глаза спокойные.

– Мир на грани уничтожения, – говорит.

Лицо пропало. Вместо него появился диктор – видно, что нервничает. Облизал губы. Никакой улыбки.

– Что случилось? – спрашиваю.

– Куба, – ответил папа. И так и затрясся от кашля. – Куба, так ее разтак.

41

– Вот она, Куба, – сказал Дэниел. – А это американский берег.

Сидим в автобусе. Он пальцем рисует на запотевшем стекле. Мы все вокруг сгрудились: Дигги, Кол, Эд и я. Потом и другие подтянулись: Дорин Армстронг с подружками, еще кто-то.

– Между ними всего девяносто миль, – говорит Дэниел.

– Девяносто миль! – Это Кол. – Приличное расстояние. Это как отсюда до…

– Шотландии! – Это Дигги.

– Ну, верно. До Шотландии, – говорит Кол.

Дэниел только глянул на них между делом.

– Русские поставили на Кубе ядерные ракеты, – говорит. – И они направлены прямо на США.

– США? – говорит Кол. – Так до них черт знает как далеко.

– Вообще другой конец света. – Это Дигги.

– А мой батя говорит, США только о себе и думают. – Это Эд.

– Да уж верно. – Это Кол.

Дэниел покачал головой:

– Так ведь у русских дома есть ракеты, направленные прямо на нас.

Эд захихикал.

– Да они, небось, промажут, – говорит. Ладонь сделал горкой, будто ракета над нами пролетает. – Плюх! И прямо в Ирландское море.

– Верно, – подтвердил Кол. – Эти русские, они того.

Дэниел снова покачал головой.

– Вы что, совсем тупые? – говорит.

Все молчат. Смотрим сквозь его карту в небо.

– Американцы сказали русским, чтобы те убрали ракеты с Кубы, – говорит Дэниел.

– А русские послали их куда подальше, – догадался Дигги.

– И вот теперь, – говорит Дэниел, – русские корабли везут туда новые ракеты, а американцы сказали русским их развернуть…

– А русские послали их куда подальше, – догадался Дигги.

– И вот теперь, – говорит Дэниел, – американцы послали свои корабли, чтобы они остановили русские корабли, и…

Кол поднялся, растопырил пальцы, будто орудийные стволы, и этак гнусаво:

– Нам двоим в этом океане места не хватит!

Дэниел глянул на нас с изумлением:

– Вы что, не врубаетесь, как это страшно?

Дигги сплюнул:

– Да врубаемся, Дэниел, конечно. Хватит тут нас запугивать и делать вид, что ты умнее всех.

– Прав был мой батя, – говорит Эд. – Теперь можно бросать все дела.

– Ежели начнется… – говорит Кол.

– Там у них столько ракет, что хватит весь мир разнести, и не один раз, – говорит Дигги.

– И теперь они по всему миру наготове, – говорит Эд.

– Кто-нибудь возьмет да нажмет кнопку.

Мы посмотрели в небо.

Дигги снова сплюнул.

– Так какого хрена нам теперь в школу, если такое творится? – говорит.

Дэниел стер свою карту. Прицепил к пиджаку значок БЯР. Автобус подъехал к зданию из стекла и красного кирпича. Мы сидим и пялимся на него.

– Душегубка паскудная. – Это Кол.

42

Мы знали, что рано или поздно нас поймают. Сами на это нарывались. Идем по коридору – и роняем фотографии. Бросали их в углах классов, где у нас были уроки. Прикрепляли кнопками на доски объявлений, запихивали под рамы картин и под дверные наличники. Пару раз нас засекли другие ребята, и по школе поползли слухи.

Вечером по телевизору показали фотографии ракетных установок на Кубе, кораблей, на которых везут еще ракетные установки, американских кораблей, ракет, бомб и взрывов. Были репортажи о беспорядках. Протестующие из БЯР сцепились в Лондоне с полицией, их арестовали. Папа как стукнет кулаком по ручке кресла.

– Протесты? – говорит. – Эти люди делают то, что и нужно делать, – кричат во весь голос против того, с чем не согласны, – так, чтобы их голос услышали.

– А что, всегда нужно протестовать? – спрашиваю. – Даже когда знаешь, что это бессмысленно?

– Да, – говорит. – В этом случае – особенно, когда кажется, что всё против тебя, что ты просто кричишь в темноте. – Смотрим, как молодого человека зашвыривают в кузов автозака. – Даже если тебя за это заметелят, как этого парнишку. Оставьте парня в покое!

Новости кончились. Папа повернулся ко мне:

– Всего, чего добились для людей вроде нас, добились борцы, Бобби Бернс. Борцы, которые не отступали и не нагибали голову, которые смотрели угнетателям в глаза и говорили: так продолжаться не может.

Закашлялся. Глотнул воды. Мне показалось или он правда стал меньше, тоньше? Или это болезнь, неведомо какая, вцепилась в него своей хваткой?

– Запомни это, – говорит. – И запомни другое: бывают времена, когда нужно продолжать бороться.

– Запомню, – говорю.

– Молодчина.

Мы одновременно потянулись друг к другу. Руки встретились в воздухе между стульями.

– Молодчина, – повторил он.

«Я тебя люблю, папа, – сказал я про себя. – Люблю тебя. Люблю».

На следующий день я впал в полное безрассудство. Папа болен. Мир того и гляди погибнет. Хотелось встать и успеть побороться до того, как опустится тьма. По дороге в школу я все время чувствовал, как внутри нарастает гнев, чувствовал от этого какую-то странную радость, странное отчаяние.

Выходим из автобуса – я взял Дэниела за локоть.

– Может быть, этот день станет для нас последним, – говорю.

– Может, и станет, – отвечает.

Смотрим друг на друга.

– И что? – Это мы одновременно.

– Давай все сделаем как надо, – говорит. – Решительно и храбро.

Стиснули друг другу руки, а потом вошли в школу и давай и дальше в том же духе. Ребята смотрят, пихают друг друга локтями, перешептываются. Бобби Бернс, говорят. Кто бы мог подумать? Бобби Бернс и Дэниел Гауэр, новенький с юга. Закончилось все в итоге на мне. После обеда я положил фотографию Любоку на стол. Видели все, кто был в классе.

– Значит, правда, – говорит Дороти Пикок. Уставилась на меня. – Это действительно ты.

Я кивнул:

– Угу. Я.

– И я, – говорит Дэниел.

Тут вошел Любок и все увидел. Полная тишина. Все остальные смотрят на нас во все глаза. Любок взял фотографию за уголок, будто брезговал. Глянул на нас. Говорить ему ничего не понадобилось. Я весь дрожу, сердце бухает, лицо горит, а внутри бушует какой-то восторг. Дэниел встал. Я встал с ним рядом.

– Я, – сказал Дэниел.

– Мы оба, – поправил я.

Любок хмыкнул.

– Значит, ты эта мразь, – говорит. Скрючил палец. – Давай за мной.

43

Кабинет Грейса. На стене, рядышком, висят распятие и его диплом Лидского университета. На полке пук красных цветов. Статуэтка Мадонны в маленьком гроте, вырубленном в стене. На столе – пачка фотографий Тодда и его хлыст. Голос спокойный, почти ласковый.

– Роберт Бернс и Дэниел Гауэр, – говорит. Улыбнулся Любоку – тот стоит у него за спиной. – Странная парочка, да, мистер Любок?

– Странная, – говорит. – Но такая мразь…

– Именно, – говорит Грейс. – Заблудшие и падшие отыщут друг друга, вне зависимости от своего происхождения.

Я посмотрел на Богоматерь, на змею, что извивалась в агонии у ее ног. Посмотрел на Тодда на фотографии, на ниточку слюны между его оскаленных зубов.

Грейс пролистал какие-то бумаги.

– Твой отец, – говорит мне, – работает в доках.

– Да, – отвечаю.

Любок как двинет меня костяшками пальцев.

– Да, сэр, – поправляюсь.

– И что он на все это скажет?

– Я не знаю, сэр, – говорю.

– Не знаешь?

– Да им наплевать, – говорит Любок. – Этим-то. Этим, из Кили-Бей…

– Рабочий класс, – говорит Грейс. – Низы общества. Может, то, что они готовы получать нормальное образование, – чистая выдумка. Ты что думаешь, Бернс?

– Я не знаю, сэр.

– Не знаешь? А что скажешь, если у тебя останется одна дорога в жизни – в доки вслед за отцом?

– Да я не против, сэр, – говорю.

– Ну, это легко устроить. Вокруг достаточно заведений, куда тебя возьмут, когда мы тут с тобой закончим. Заведений, откуда одна дорога – в доки и другие подобные места.

Согнул хлыст обеими руками.

– А вы, мистер Гауэр, – продолжает, повернувшись к Дэниелу. – Как я вижу, вы оказались настоящим змием-искусителем. Понятное дело, что вам, как бы оно ни обернулось, никакие доки не грозят. Полно заведений, которые еще передерутся за право вас принять. Ваш отец…

– Он мне помог, – вдруг вставил Дэниел. – Он отпечатал эти фотографии.

– Ах, ну да, конечно. – Развел руки, улыбнулся мне. – Рядом с твоим домом, прямо на берегу, завелось гадючье гнездо, Роберт Бернс. И они отравили тебя своим ядом. Сбили с пути истинного.

– Довели до греха, – прошептал Любок. – Подтолкнули к самым вратам дьяволовым.

– И ты думал, что этот мальчик может стать тебе другом? – говорит Грейс. – Ты вообразил себе, что, когда тебя поймают и накажут, он останется с тобой рядом? Ничего подобного, Роберт Бернс. Больно уж переменчивы его привязанности и пристрастия. Ты для него просто игрушка. Ты будешь работать в доках, ходить в комбинезоне, будешь через решетку таращиться на улицу, а твой приятель мистер Гауэр будет стоять снаружи с фотоаппаратом. И сделает прелестный снимок: ты за решеткой. Прекрасно отобразит разочарование в твоем взгляде. Уловит тоску в твоем сердце. Поймает боль в выражении твоего лица, в твоей позе. Красивая с тебя получится фотография на потребу людей из высшего общества, Роберт Бернс.

Дэниел щелкнул языком:

– Чушь он несет. Не дай ему себя запугать, Бобби.

Любок ткнул его под ребра. А Грейс вдруг протянул через стол руку и сорвал у Дэниела с лацкана значок.

– Не имеете права, – сказал Дэниел. Указал на фотографии. – И на это тоже. Нельзя бить детей.

Грейс так и вспыхнул:

– Это твой отец так говорит?

– Мой отец знает, что это так.

– По счастью, мы здесь придерживаемся других взглядов.

Грейс взял хлыст, встал, обошел вокруг стола.

– Не прикасайтесь ко мне, – сказал Дэниел.

Грейс потянулся к нему.

– Ты еще смеешь мне указывать? Стой спокойно! – прошипел он.

Дэниел повернулся к двери, но Любок удержал его.

– Тварь трусливая! – говорит. – На тайные пакости у него мужества хватает, а как дошло до наказания – так в кусты.

Дэниел вывернулся из-под его руки. Плюнул на пол.

– А вы – фашисты и свиньи. Идем, – говорит. – Пошли отсюда, Бобби.

– Стоять! – говорит Грейс.

Я стою неподвижно. Знаю, что нужно бежать вместе с Дэниелом, но стою. Любок снова попытался схватить Дэниела, но Грейс покачал головой:

– Отпустите его, мистер Любок. Он больше никогда не покажется в этих стенах.

На пороге Дэниел помедлил. Посмотрел мне в глаза.

– Увидимся вечером на пляже, Бобби, – говорит. И как сожмет кулаки. – Мы поступили правильно. Ты это знаешь. Не забывай.

И вышел.

Грейс улыбнулся:

– Как я и говорил. Змий уполз. Итак, Роберт Бернс.

Я протянул руку, тут раздался тихий стук в дверь.

Любок открыл. Вошел Тодд.

– Вот ваш мучитель, – говорит Грейс. И протягивает Тодду хлыст. – Не изволите ли…

Тодд головой покачал.

– Нет, спасибо, сэр, – бормочет. – Это ваша епархия.

Посмотрел на меня – жестокий, безмозглый человечишко. Кажется, даже и не узнал. Сразу же отвернулся.

– Извинись, – говорит Грейс.

Я молчу.

– Ты должен извиниться перед мистером Тоддом, причем от чистого сердца, – говорит Грейс.

Я протянул руку. Молчу. Думаю о папе. Пусть он поправится, шепчу про себя. Избавь его от боли.

– Извиняйся.

Губы мои не раскрылись.

Взметнулся хлыст. Я ахнул от боли. Слезы навернулись. Посмотрел Грейсу в глаза, когда хлыст взметнулся снова. Я – борец. Я способен вытерпеть боль, которую он мне причинит. Наказание только сделает меня сильнее. Он приказал мне извиниться. Губы мои не раскрылись.

44

Мне сказали, что о случившемся доложат епископу. Он решит мою судьбу. Кроме того, по этому поводу соберется педсовет. Мне надлежит оставаться дома, пока за мной не пришлют. Я должен сходить на исповедь к своему священнику. Описать свои прегрешения родителям. Осмыслить, какой урон нанес мистеру Тодду, всем ученикам, своим видам на будущее и своей душе. Мне дали записку, чтобы я отнес ее домой. Грейс, когда писал ее своим убористым черным почерком, приостановился, посмотрел на меня.

– Твои родители хорошо читают? – спрашивает.

Мне в ответ захотелось схватить хлыст и броситься на него. Меня затрясло от горя и гнева. В окно я увидел, что из-за автомобильной парковки на нас смотрит мисс Бют – голова наклонена набок, подбородок подперт ладонью. Грейс накрыл записку промокашкой, потом положил в конверт.

– У тебя есть последняя возможность извиниться, – говорит.

Губы мои не раскрылись. Я взял записку и попятился прочь из кабинета, в коридор. Промчался по школе.

Ученики высовывались из классов. Я видел, как учителя пытаются их обуздать, вернуть к работе. Слышал вопли. Представлял себе их слова: не смотрите. Не берите с него пример. Сами видите, что бывает с теми, кто погряз в грехах. Я выскочил на улицу и ощутил такую свободу, такой триумф. Потер руки, и боль быстро унялась. В голове точно вихрь крутился. Я станцевал во дворе какой-то буйный танец, а потом выскочил со школьной территории в студеный октябрьский день. Я бежал домой той же дорогой, которой ездил на автобусе, – сперва по тротуарам, потом по обочине, потом через заросли берез, сосен и боярышника вдоль дороги. В небе так и кружили жаворонки и чайки. Я пел сам для себя, будто какая-то безумная птица, – свистел, ухал, размахивал руками. Я чувствовал запах моря, слышал море, видел вдали вышку маяка. Все вокруг блестело под низким солнцем: скошенные поля, коричневая земля, полыхающие листья, – а небо было льдисто-голубым. Я мчался сквозь темные тени, вылетал под ослепительный свет. И орал в восторге:

– Свобода! Свобода! Уничтожь ракеты! Спаси мир! Спаси моего папу!

Мне казалось, что так можно бежать весь день, даже всю жизнь. Я промчался мимо «Крысы», почты, раскиданных домишек, и дальше по дороге к берегу и к морю, и притормозил только совсем рядом с домом. Побрел по песку. Отворил калитку. Дышу глубоко. Вздрагиваю. Что они скажут – ведь на меня возлагались такие большие надежды. Вхожу. Никого. Пустота.

Огонь угасает в камине. Холодный чайник. Вижу второпях нацарапанную записку:

«Уехали в больницу. Скоро вернемся. Целую, мама». Я сорвал с себя форму. Натянул старые одежки. Пробормотал что-то Марии и Бернадетте. Вогнал иголку между большим и указательным пальцем.

– Ну пожалуйста! – прошептал. – Нет! Нет, чтоб тебя!

Потом успокоился. Уставился в окно. На берегу Джозеф разжигал костер. Грудь голая. Дальше к югу, примерно в полумиле, Спинки собирали в воде уголь. В тележке я увидел силуэт танцующей Айлсы. Лош, Йэк и мистер Спинк взмахивали тяжелыми лопатами. Их озаряло закатное солнце, вокруг серебром поблескивало море. К северу из дюн в предвечерний воздух поднимался дым костерка Макналти. А небо над нами было пустым – только птицы и облака.

Я спустился вниз. Сделал на их листке приписку: «Ушел к морю. Целую, Б.»