Текст книги "Закрытый клуб"

Автор книги: Дэнни Тоби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Ты что, издеваешься? – спросил он, потирая лицо.

– Майлс, ну прости…

– Который час?

Я начал что-то говорить.

– Вопрос риторический. Можно подумать, у меня часов нет. Я спрашивал – какого хрена?..

– Майлс, – сказал я. – Давай войдем.

Это удивило его.

– Майлс, у меня неприятности.

Он внимательно посмотрел на меня. Я видел, как до него что-то доходит.

– Не может быть, – протянул он. – Ты этого не сделал.

– Майлс, я…

– Не сделал, – повторил он с нажимом.

Я не мог ничего сказать и только кивнул.

– Мать твою! – взревел Майлс на весь коридор.

– Майлс, не стоит говорить на пороге…

– Можно подумать, теперь есть разница! – заорал он. В его глазах я увидел давно забытое выражение – так он смотрел во время школьных дебатов, и этот взгляд означал: «Я тебя порву». Не рост и не гигантская фигура, но именно взгляд принес Майлсу прозвище Чудовище. – Я предупреждал тебя! – зарычал он. – Я предупреждал не связываться с ними! Я предупреждал тебя? А ты не послушал, мать твою! Что ты еще натворил?

Я начал объяснять, но Майлс перебил меня:

– И ты приперся сюда?

Я замолчал. Об этом я не подумал.

– Ты облажался по всем статьям и приполз ко мне?

– Майлс, за мной не следили, я проверял.

– Что ты там проверял, ты же ни хрена не знаешь!

Он врезал по двери огромным кулаком.

– Вот пошлю тебя подальше прямо сейчас! Ты мне ничего не сказал, значит, я имею полное право захлопнуть дверь у тебя перед носом.

– Майлс, я не знаю, что мне делать.

Он зажмурился и с силой потер лицо.

– Б… – сказал он. – Вот б…

Он грохнул кулаком в стену – я ощутил, как она задрожала, – и ушел в квартиру, оставив дверь открытой. Я вошел следом и запер ее на замок.

Майлс сел на матрас. Старое лежбище застонало под его весом. Он потер лицо ладонями и сделал несколько исполинских вздохов. Румянец гнева немного побледнел. Когда он заговорил, голос звучал уже спокойнее.

– Это все Чанс, так? Ты и Чанс встречались еще раз?

Я поколебался, но потом ответил, что да.

Майлс пару раз кивнул своим мыслям. Мощные плечи поднимались уже не так часто.

– Я сделал ошибку, познакомив тебя с ним. Думал, что смогу все контролировать. Это моя ошибка. – Он потер шею. – Ладно, ты испуган, и это хорошо.

– Не надо мне было приходить.

Он покачал головой:

– Я знаю тебя и знаю Чанса. Я вас свел. Они бы и так сложили два и два.

– Майлс, я и правда очень боюсь.

Он посмотрел на меня. Чудовище из глаз уже не выглядывало. Его глаза снова стали спокойными очами философа – теплыми, с насмешливыми морщинками в уголках.

– Боишься, – протянул он. – Ну что ж, для начала неплохо.

Мы позвонили Чансу. Трубку никто не взял.

– Надо идти к нему, – сказал я. – Может, с ним что-то случилось.

– Не пори горячку. Сперва надо придумать план. А то из-за тебя нас всех на тот свет отправят.

– Надо позвонить копам, – сказал я. – И все рассказать. Это единственный способ.

Майлс улыбнулся – возмутительно снисходительной улыбкой.

– Джереми, это не те люди, на которых можно запросто заявить в полицию, ФБР, МИ-6, Сидни Бристоу[19] или Бэтмену.

– Тогда что же делать?

Майлс взял лежавший на столе кубик Рубика, с силой врезал им по столешнице и забегал по комнате, крутя несчастную игрушку. Это у него с детства. Папаша подарил ему кубик Рубика на десятилетие. С тех пор, когда на Майлса сваливалась проблема, он решал ее не иначе, как собирая кубик.

Дело с виду простое – каких-то девять квадратиков на каждой грани. Но в старших классах Майлс любил повторять, что существует сорок три квинтиллиона способов сборки кубика – сорок три и восемнадцать нулей. Скорее Земля упадет на Солнце, чем самые мощные компьютеры найдут кратчайший алгоритм для каждой комбинации.

Напрашивался вопрос: как нечто столь простое может так запутаться?

Он вздохнул:

– Плохо тебе. Ты знаешь достаточно, чтобы нажить проблемы, но недостаточно, чтобы защититься.

– То есть?

– А ты подумай. Тайна может убить тебя, но может и сохранить тебе жизнь.

– Ты прямо как китайское печенье с предсказанием.

Майлс гневно глянул на меня:

– Ты сам ко мне пришел, не забыл?

– Да. Прости. Но ты действительно говоришь как гадалка.

– Ага. Ну, тогда как тебе такое: есть только один способ убить тень?

Он глядел на меня без малейшей иронии.

– И какой же?

– Включить свет.

Короче, по плану Майлса я должен был немедленно найти Шалтая-Болтая и заставить рассказать мне все, что сможет, о V&D. Мы все задокументируем, сделаем копии и адресуем самым разным людям – репортерам, следователям, сторонникам теории заговора – в общем, всем, кого придумаем. Затем мы положим эти конверты в конверты большего размера и отправим надежным друзьям Майлса, работающим в крупных юридических фирмах, знающим об офшорных счетах и владеющим информацией, которая должна оставаться невидимой, но доступной. Майлс снесется с ними тихо и неофициально. Они и не узнают, о чем идет речь. Все, что они будут знать, – если с нами что-то случится, конверты надлежит вскрыть и отправить то, что содержится в них, по почте. Это будет наша страховка. Будем жить в шатком равновесии, как кошка Шредингера. Информация будет одновременно существовать и не существовать, и все смогут жить дальше. Я не знал, что из этого получится и есть ли смысл в таком плане, но ничего лучше придумать не мог. Я настолько вымотался и устал бояться, что ухватился за предложение как за откровение свыше.

– Так, – сказал Майлс, натягивая свитер. – С кем еще ты контактировал после электростанции?

Мне показалось, что у меня остановилось сердце.

Сара.

Глава 23

Я пошел искать Шалтая-Болтая. Я понятия не имел, где он живет, но когда мы расстались, он уже ходил зигзагами. Логика подсказывала, что я найду его в глубоком пьяном сне в кабинете в библиотеке. Если он туда добредет.

Я позвонил Саре и умолил ее встретиться с Майлсом. Она говорила устало и не совсем поняла, зачем это нужно, но мне удалось ее убедить. Она не знает, что происходит, а когда узнает, возненавидит меня, наверное, но хоть жива останется. Это уже хорошо в нынешней ситуации. В горле у меня стоял противный горячий ком: «Это ты сделал». Но я пересилил себя, твердо сказав себе, что в данный момент веду расследование. Шалтай обратился ко мне. Он заговорил именно со мной. У меня есть дело, которое надо сделать.

В библиотеке, открытой круглосуточно, во втором часу ночи не было ни души. Я низко надвинул шапку и старался подавить желание оглядываться через плечо.

Я пошел в административное крыло, пустынное даже в разгар оживленного дня, а сейчас и вовсе напоминавшее заброшенный склеп.

Под дверью в кабинет Шалтая-Болтая был свет. Хороший знак. На табличке значилось: «Артур Пибоди, старший преподаватель основ правоведения».

Я тихо постучал.

Ответа не последовало.

Я снова стукнул.

Ничего.

Я попробовал открыть дверь.

Она оказалась незапертой. Я бесшумно вошел в кабинет и сразу увидел гладкий купол шалтаевского черепа над спинкой кресла, украшенный старческими пигментными пятнами, заметными под жидкими белыми волосиками.

– Мистер Пибоди?

Молчание.

– Мистер Пибоди?

Ну точно, отключился, подумал я, размышляя, как его будить.

И тут я услышал тихий булькающий звук, словно ребенок пускает пузырьки воздуха в стакан с молоком через соломинку.

О нет, только не это!

Неужели он захлебнулся рвотой, как тот барабанщик из рок-группы? Что там еще с ним?

Я отогнал эту мысль и сделал шаг к столу.

Тишину в кабинете изредка нарушало только это слабое бульканье, поэтому я чуть не вскрикнул, когда часы пробили два.

Я подскочил на месте и смущенно засмеялся.

Шалтай по-прежнему не реагировал. Он даже не шевельнулся.

– Мистер Пибоди!

Я подошел так близко, что мог коснуться его кресла.

Я протянул руку. Пальцы у меня дрожали.

Я потянул за кожаный подлокотник, и кресло на колесиках медленно повернулось.

Артур Пибоди зажимал шею спереди. Между пальцев текли ручейки крови.

– Господи…

Я схватил трубку телефона. Шалтай перехватил мою руку и сжал ее.

– Нет, – прохрипел он.

– Я позвоню в 911!

Он попытался покачать головой. С каждым усилием ручейки между пальцев взбрызгивали маленькими фонтанчиками.

– Пожалуйста, – вырвался у него клекот.

Я едва слышал его. Пальцы Шалтая впились в мою руку. Он пытался подтащить меня ближе. Он хотел прошептать мне что-то на ухо.

– Рано или поздно… они… до меня доберутся, – прохрипел он.

– Я защищу вас!

На его лице отразилось все, что он думал о таком предложении.

– Пусть… лучше… я… так…

– Пожалуйста! Не могу же я…

Он выдохнул мне в ухо:

– Я… упустил… свой шанс…

– Какой?

Губы Шалтая стали влажными, в уголках проступила розовая пена.

– …не… умереть…

Он задрожал всем телом. Губы начали синеть. Глаза стали как у незрячего. Взгляд расплывался, словно выцветал. Шалтай-Болтай уходил.

– Пожалуйста, сэр, мне нужна ваша помощь!

Из него вырывались животные, несвязные звуки. Глаза закатились под лоб.

– Пожалуйста… скажите мне хоть что-нибудь… хоть что-то!

Жизнь вытекала из него. Я весь был залит его кровью. Стол быстро темнел от расползавшейся багровой лужи. А мне нужна помощь Артура Пибоди. Именно сейчас.

– Мистер Пибоди, скажите что-нибудь!

Только сипенье и судороги, сотрясавшие тело.

Я вдруг вспомнил, как в коридоре, когда Бернини уволил меня, Пибоди упомянул о какой-то шутке, и его слова привели Бернини в ярость.

«А почему ты не расскажешь ему шутку? Вдруг он тебе спасибо скажет?» – «Довольно! Помни о договоре!»

Это что-то значило. Что-то важное.

– Артур, послушайте меня. О какой шутке вы говорили? Когда Бернини не хотел, чтобы я слышал? – Я затряс старика. – Шутка? Артур?

На долю секунды взгляд словно бы прояснился. Воспоминание удержало его.

– Шутка, – прошептал он.

– Да. Да! Шутка. Скажите же мне.

Он застонал. Глаза снова закатились – я видел только белки с сеткой крошечных сосудов.

– Что это была за шутка?! – заорал я, приподняв его лицо ладонями и чуть не уткнувшись носом в его нос.

Шалтай-Болтай беззвучно шевелил губами. Последнее эхо памяти, уже без разума. Он ушел.

Я прижался ухом к испачканному кровавой пеной рту.

– …если… ты… хочешь… знать… о V&D…

– Да! Да!

– …посмотри… на… них… в… четыре… глаза…

Его взгляд будто провалился внутрь себя. Клокотанье стихло.

Артур Пибоди был мертв.

Я не мог унять дрожь. Только что на моих руках умер человек. Тот, кто рисковал жизнью, чтобы помочь мне. Чем бы они ни занимались, Шалтай нашел в себе мужество – перед самым концом, в своем безумном стиле – пойти против них.

Да только вот теперь он лежал лицом вниз в луже крови на письменном столе, а я не знал ничего, кроме дурацкой ребяческой загадки без ответа. И что теперь?

Рандеву у нас с Майлсом состоялось в паршивом пригородном мотеле – в такой никогда не поедут отдыхать всей семьей на выходные. Майлс заплатил наличными и выудил из чрева своего бумажника фальшивое удостоверение личности (память студенческих дней) на имя Ленни Вурценгорда. В свое время он им страшно гордился и даже написал мне в письме, какой он умный: дескать, никому не придет в голову, что удостоверение фальшивое, потому что никто на свете не захочет называться Ленни Вурценгордом.

Я постучал в восемнадцатый номер, молясь про себя, чтобы Сара оказалась здесь. Шалтай-Болтай испустил дух у меня на руках, сорвав последнюю завесу между мной и смертью, которая раньше как-то не пугала молодого парня, живущего в цокольном этаже родительского дома. Смерть перестала быть отвлеченной концепцией. Она оказалась красной, липкой, и руки мои были в ней по локоть. Еще разок переночую в комнате Мертвеца, и уже мне самому придется булькать и зажимать перерезанное горло.

Сара оказалась в номере – сидела за маленьким столом, на котором лежала стопка бумаги. Видимо, первая попытка Майлса все записать для нашей безопасности. При виде меня на ее лице проступило облегчение, словно я пришел сказать, что мы пошутили. Затем ее глаза расширились – она увидела мои руки, забрызганные кровью Шалтая-Болтая. Сара бросилась ко мне и поворачивала мои руки так и этак, ища рану, которую надо перевязать. Она спросила, что произошло. Я пытался объяснить, но у меня вырывалась какая-то бессвязица. Я все время извинялся. Сара повторяла:

– Но я же ничего не знаю!

– Да, но мы двенадцать часов провели вместе. Мы уезжали из города. Понимаешь, на что это похоже? Для них? – Она снова покачала головой. – Прости меня, прости, – говорил я снова и снова.

– Слушайте меня, – сказал Майлс. Его резкий голос проколол тот пузырек, в котором мы оказались с Сарой. – У нас нет на это времени.

Я огляделся.

– А где Чанс?

Майлс покачал головой:

– Не знаю. Соседи не видели его.

Мгновение фраза висела в воздухе.

У меня в голове стучало: «Выхода нет, выхода нет, выхода нет…»

– Майлс, они убили Пибоди. Я не узнал того, что нам нужно.

– Ладно, работаем, – велел Майлс. – Думай. Что мы знаем? Что можем предположить?

Эти слова возымели магическое действие. Все стало просто юридическим случаем. Делом, которое нужно разбить на части и проанализировать. На минуту образ профессора Пибоди, кашляющего кровью, померк.

Я начал раскладывать все по полочкам, как хронологию событий в зале суда.

– Мы знаем, что существует клуб. Знаем, что Бернини – член этого клуба. Мы предполагаем, что Найджел, Дафна и Джон только что приняты в этот клуб. Мы знаем, что Шалтай-Болтай…

– Кто? – вырвалось у Сары.

– …был как-то связан с клубом, но пошел против них, и его убили.

– Хорошо, – похвалил Майлс. – Мы знаем, что они одержимы идеей бессмертия. Знаем, что они проверяли тупики этого великого пути: Бимини, алхимиков и тому подобное. Еще что?

– Мы знаем: Пибоди хотел, чтобы некролог попался мне на глаза. Знаем, что там была фотография человека, который предположительно знал точный день своей смерти. Знаем, что я познакомился с этим человеком на званом вечере V&D. Мы можем предположить, что его смерть – фикция. Он стар, и его объявят мертвым, но он будет жить, тайно, затворником…

– Стало быть, – подытожил Майлс, – мы можем предположить, что они нашли способ, который не удалось отыскать другим.

– Но как? – сказал я. – Все направления, куда они сунулись, были тупиковыми.

Майлс кивнул:

– Зная, как они это делают, мы придумали бы план, который помог бы нам остановить их.

Он расхаживал по комнате, запустив пальцы в свою густую шевелюру.

– Так, теперь белые пятна. Мы знаем, что ты видел в тоннеле какой-то ритуал, но не понимаем его смысла. Там были Найджел и Бернини… И еще эта предсмертная загадка. Как там она звучит?

– «Если хочешь узнать о V&D, посмотри на них в четыре глаза».

– Так-так. И что это значит?!

– Понятия не имею.

– Четыре глаза. Четыре глаза.

– Очки! – впервые вступила в разговор Сара. Мы посмотрели на нее. – Ну, дразнят же очкариков четырехглазыми!

– Не слышал, – сказал Майлс.

Сара пожала плечами. Глаза ее загорелись.

– Слушайте, а может, речь идет об оптической иллюзии? Нужны какие-то особые очки, чтобы увидеть?

– Хм… допустим. Но что увидеть-то? Нам не на что смотреть даже в особые очки. – Майлс произнес последние слова с изрядной долей сарказма.

– Откуда мне знать? – парировала Сара. – Может, Джереми в курсе. Ты не видел в той комнате какого-нибудь объекта или надписи? Чего-нибудь, что может содержать в себе изображение, если взглянуть под правильным углом? Через призму, через специальные линзы?

– Не знаю, – удивился я. – Было темно.

Я задумался над ее словами.

– Может, «четыре глаза» означает двоих людей… Может, нужно две пары глаз, чтобы увидеть это в правильном свете.

– Что увидеть-то? – Майлс затряс руками в воздухе. – Смотреть же не на что!

– А если на сами буквы? – предположила Сара. – V и D. Что, если смотреть на них двумя парами глаз, спереди и сзади, например?

Майлс раздраженно потряс головой.

– Как выглядят V и D наоборот? – спросила Сара.

Она подвинула к себе по столу желтый блокнот и написала V&D. Затем вырвала страницу и поднесла к свету.

Майлс прищурился на буквы.

– Эврика! – заорал он.

Мы посмотрели на него. Он пожал плечами:

– Я пошутил.

Сара в сердцах показала ему средний палец.

– По-моему, мы зашли не с того конца, – сказал я. – Мы рассуждаем как ученые – визуальные эффекты и все такое. А это юристы. Они логики. Лингвисты. Мне кажется, надо искать словесную шараду.

– О’кей, – потер ладони Майлс. – Вот теперь все стало понятно.

Я улыбнулся Саре. Она сердито вытаращила глаза.

– Может, – медленно начал я, – это каламбур? Не четыре глаза – «eyes», а четыре буквы i?

– А, – сказал Майлс, подвигая к себе блокнот. – Это дает нам шесть букв.

– Как шесть?

– V, d и четыре i, – отозвался Майлс, записывая их на листке.

Viiiid

– Ну, теперь пьеса стала всем ясна, – поморщилась Сара.

– Какие анаграммы из этого получатся?

Майлс начал игру.

«Vidi» написал он и похвастался:

– Латынь. Означает «вижу».

– Неплохо, только две i остались за кадром.

– Да. – Майлс постукивал ручкой по губам. – Неудовлетворительно.

И написал ниже:

Iv. Ivid. Divi.

– Тоже ищите слова, – велел он.

– Тогда id.

– На латыни – это, им, ею или этим.

– Сильно помогло, – съязвил я.

– Может, это английское id, – сказала Сара. – Бессознательное по Фрейду.

– О’кей, – согласился я. – Но id что?

Майлс начал писать:

Id vii. Id ivi.

И покачал головой:

– Слишком мало букв, чтобы составить что-нибудь путное.

– Может, это не буквы, – заметила Сара.

Мы оба поглядели на нее. Я хлопнул себя по лбу:

– V, I и D…

– Римские числа, – кивнула она.

Майлс ухмыльнулся и быстро настрочил:

VIII ID. DIVIII. VDIIII.

– Может, это адрес… – предположил он.

– Или дата…

Я отобрал листок у Майлса и начал записывать другие числа.

Сара придвинулась ближе и наклонилась над листком, касаясь меня плечом.

Мы смотрели на получившийся список.

– Столько возможных вариантов…

Мы пробовали подставлять даты, адреса, десятичную классификацию Дьюи для книг, широту с долготой – все, что могло подсказать ответ. Слишком много вариантов. Мы получали десятки чисел, просто переставляя буквы и добавляя пробелы. Никакой подсказки. Ни малейшего намека. Ничто не указывало, что мы ищем или как узнать, например, что догадка верна.

Я почти упал духом. Мы не приблизились к разгадке ни на миллиметр.

Сара все еще писала как заведенная, когда я заметил, что Майлс замолчал. Вдруг он засмеялся и сказал:

– А ведь неплохо.

– Что неплохо? – спросил я.

Сара тоже подняла голову и уставилась на него. Майлс смотрел в сторону с довольной миной.

– Что неплохо-то, Майлс?

– О V&D можно много чего сказать, но чувства юмора у них не отнять.

Я ощутил покалывание в икрах и плечах.

Майлса распирало ликование, но он тянул, чтобы помучить нас. Я понял, что тайна вот-вот будет разгадана.

– Да что же неплохо у тебя?!

– Ты видел барабаны. Ты видел ритуал. Мы просто не знали, какой ритуал…

Он выхватил у нас блокнот.

– Все-таки не четыре i, а четыре глаза, – сказал он.

– Что?

– Неужели не видите? Вам же ясно сказали: «Смотрите на V&D четырьмя глазами». Четырьмя большими круглыми глазами.

Мы с Сарой молча смотрели на него. Майлс с торжеством быстро написал что-то в блокноте и толкнул его к нам по столу.

, – было написано на листе.

Майлс побарабанил пальцами по своему блокноту и широко улыбнулся:

– Нам нужна ведьма.

Глава 24

Мы подошли к магазинчику под названием «Летающий гриб». Я часто проходил мимо, но ни разу не заглянул туда. Кирпичное здание было раскрашено в широкие изогнутые полосы а-ля зебра. В часы работы неоновая вывеска светилась сиреневым и розовым. Реклама, написанная на витринах белым кремом для обуви, обещала «винтажные альбомы, чтение мыслей и не только…». В минуты особенно острого одиночества меня посещала мысль зайти сюда и выяснить, что скрывается за этим «и не только».

Мы подошли к «Грибу» с черного хода, прочитав вывеску наоборот, по темному переулку, проходившему позади магазинов. Если бы за нами следили, на такой узкой аллее мы заметили бы соглядатая. По крайней мере так я себе повторял.

Мы шли за Майлсом. Вдруг он нырнул за мусорный контейнер и через секунду выпрямился, держа в руке ключ.

– Как ты его нашел? – удивился я.

Он пожал плечами, отпер дверь, и мы вошли.

Внутри оказались ряды деревянных полок с пыльными виниловыми пластинками, расставленными на посторонний взгляд без всякого порядка: «Императорский» концерт Бетховена, «Аэроплан над морем» группы «Neutral milk hotel», альбом «живого» выступления Стива Мартина, «Сучье варево» Майлза Дэвиса. Отличный магазин для тех, кто не знает, что ищет.

Майлс жестом велел нам не шуметь. Он не включил свет и не позволил нам подойти к витринам. Через занавес из бусин мы прошли во вторую комнату. Майлс отцепил толстую черную драпировку, которая с глухим стуком опустилась до пола за бисерной занавеской. Мы стояли в полной темноте, пока он не щелкнул выключателем. Послышалось тихое жужжание, и черные лампочки осветили комнату из-под высоких шкафов. Под потолком были развешаны вазоны со свисающими плетями комнатного винограда. Из террариума на нас без всякого выражения смотрела игуана. Не обошлось без неизбежных восковых ламп – желтой и красной, и повсюду стояли маленькие фонтанчики: матовые стеклянные шары с подсвеченными отверстиями, горки мокрой гальки, миниатюрные вулканы с водой, стекающей из жерла, как лава.

Мы сели за ломберный столик и стали ждать. Майлс нервничал. Восторг разгаданной тайны уже поулегся. Холодный уличный воздух охладил наши головы и вернул к реальности. Майлс неистово скреб бороду. Я не сомневался, что ему страшно не хватает кубика Рубика и под столом он скручивает воображаемые ряды разноцветных квадратиков. Я поглядел на Сару. Она не казалась слишком довольной, но выражение ее лица не говорило: «Сколько же раз ты будешь разбивать мне жизнь за одну неделю?!» Более того, когда мы бились над загадкой, я увидел на ее лице нечто неожиданное, и это не давало мне покоя. Она явно хотела поучаствовать. Некоторый азарт я еще мог допустить, но пробудившийся в ней острый интерес испугал меня. Я пришел к выводу, что беспокоюсь о Саре больше, чем о себе. Более того, меня не оставляло подозрение, что если относиться к происходящему как к игре, кто-нибудь из нас пострадает.

Сотовый Майлса зазвонил. Он выхватил телефон из кармана, взглянул на номер и с облегчением выдохнул.

– Это Чанс, – сказал он.

Они тихо поговорили, и Майлс сложил телефон.

– С ним все в порядке. На время уехал из города бороться с неназванными отбросами общества. – Майлс пожал плечами. – Пожелал нам удачи.

– Как это благородно с его стороны…

Услышав, как открывается наружная дверь, мы одновременно повернули головы к черному занавесу. Пол в соседней комнате заскрипел под тяжелыми шагами. Майлс тихо отодвинулся назад вместе со стулом. Я посмотрел на свою руку, сжавшуюся в кулак, и заставил себя расслабить пальцы.

Занавеска отлетела, и на пороге появился кто-то очень крупный. Почти такой же гигант, как Майлс. Но если тот выглядел запущенным философом, то вошедшая казалась прекрасной королевой воинственного племени. Скрученные в узел густые черные кудри с элегантной серебряной прядью впереди, кожа теплого карамельно-коричневого цвета, зеленые глаза, сверкавшие беспредельной уверенностью в себе и почти метавшие искры. Длинное пальто женщины припорошил снег; полосатый шарф «Доктор Сьюз» разнообразных оттенков синего был переброшен через плечо, как у авиатора. Она заполнила собой всю комнату. От нее нельзя было отвести глаз.

– Ну что, ребята, – улыбаясь, сказал Майлс, – познакомьтесь с Изабеллой.

– Это ваш магазин? – спросил я, когда мы обменялись рукопожатием.

– Мой отец, – сказала Изабелла, – один из первых чернокожих студентов, учился здесь в аспирантуре. Моя мать, – она улыбнулась Майлсу, – была местная знаменитость: городской философ, агитатор, беспокойная душа. Она первой начала продавать записи Дженис Джоплин, гадать по руке и раскладывать таро. Я в детстве бегала по магазину в платье с изображением луны. Не поверите, какие известные люди заходили сюда в студенческие годы – в шутку, как водится, – узнать, предрекли ли им звезды величие. – Изабелла села, положив руку на спинку моего стула. – Отец и мать были невероятной парой. Африканец и ирландка. В то время такой союз считался скандальным. Студент университета и рыжая хиппи. Проблема в том, что чем дольше отец здесь жил, тем сильнее желал забыть свое прошлое. Его новой религией стали экономика и политическая теория. А мать любила его прежним, с той частью души, от которой отец всячески стремился избавиться. Со временем мать стала для него чем-то вроде помехи. В конце концов отец стал знаменитым профессором, а она сбежала в Сан-Франциско. – Изабелла оглядела комнату, видя ее нашими глазами, то есть как инопланетный зоопарк. – Она не оставила мне адреса, но оставила этот магазин.

– А как вы познакомились с Майлсом? – спросил я.

Изабелла не ответила, но мне показалось, что оба они немного смутились.

Майлс наклонился к ней:

– За тобой никто не шел?

– Конечно, нет. А теперь, будь любезен, расскажи, что происходит. Звонки посреди ночи, вопросы, не было ли за мной слежки… Это в связи с чем?

– Значит, так. – Майлс сурово поглядел на меня и Сару. – Основные правила. Никто не говорит ей ни слова о том, чем мы занимаемся. Задаем только общие, гипотетические, академические вопросы. Чем меньше она знает, тем я счастливее. А теперь, – повернулся он к Изабелле, – что ты можешь рассказать нам о вуду?

Она в сердцах хлопнула себя по лбу.

– Майлс, что я сказала, когда ты предложил мне выйти за тебя замуж?

Мне показалось, что в комнате все замерло, даже фонтаны на мгновенье замерзли.

Майлс побагровел.

У меня отвисла челюсть. У Сары тоже.

– Ну? – настаивала Изабелла.

– Сказала, когда я повзрослею, – промямлил Майлс.

– Милый, вот это кажется тебе взрослым поведением?

Он робко покачал головой.

Я ни разу в жизни не видел, чтобы Майлсу давали взбучку. Он понурился, как щенок в ожидании наказания.

Изабелла со вздохом провела пальцами по волосам, черным как вороново крыло, – настоящая грива прелестных непокорных локонов. Зеленые глаза сверкнули. Она опустила веки – в комнате словно погас свет, что-то пробурчала себе под нос, засмеялась и тряхнула головой.

– Ладно, милый. Что ты хочешь знать?

Майлс испустил исполинский вздох облегчения и расплылся в глупой улыбке:

– Все. Иззи, расскажи нам все.

Глава 25

– Прежде всего забудьте всю ерунду, которую слышали о вуду. Забудьте о зомби. Забудьте о куклах вуду. Наша история началась за четыре тысячи лет до Голливуда в древних цивилизациях Египта, Ассирии и Эфиопии. Их знания о звездах, планетах, человеческой душе через тысячелетия легли в основу религий африканских племен – фонов, игбо, конго и десятка других. В эпоху работорговли эти религиозные представления попали в Новый Свет – Бразилию, Кубу, Гаити, Гальвестон, Новый Орлеан. Религии перемешивались и менялись, ведь вместе жили рабы из разных племен, если вас не коробит этот термин. – Изабелла одарила нас такой же широкой и величественной улыбкой, как она сама. – Началось все, как водится, с сотворения мира. В языке фонов «ву» означает «взгляд внутрь». «Ду» значит «неведомое». Получается, вуду – это «исследование тайного». Не только богов и небесных тел, но и наших собственных душ. – Изабелла провела линию пальцем по столу. – Храм вуду, умфор, строится вокруг центрального столба, знаменующего собой поддержку солнца, и уравновешивается луной – маленькой лодкой, висящей под потолком, символом богини вуду Эрзули. Верхний конец солнечного столба означает центр неба, нижний соответственно ад. Сам столб представляет собой древо правосудия, с которого свешивается кнут, символизирующий покаяние и искупление. Столб – физический центр храма или, как еще говорят, космическая ось магии вуду. Умфор состоит из нескольких помещений: в центре святая святых, а вокруг символические могилы для ожидающих инициации, ведь перерождению предшествует смерть. На алтарь ставят pots-de-tête, маленькие сосуды, содержащие частицу души каждого человека, присутствующего в умфоре. Все происходит по воле богов – лоа. Тебе, как юристу, может быть интересно узнать, что «лоа» происходит от французского loi (луа), что означает «закон». – Еще одна неотразимая улыбка. Изабелла наклонилась над столом. – А теперь спросите меня, где живут боги.

– Где живут боги?

– В астральном городе Ифе́, на звезде, где пекло под тридцать тысяч градусов по Цельсию. Вы наверняка слышали о церемониях – барабаны, чтение заклинаний, жертвоприношение животных, иногда растений. «Лоа» спускается на землю, чтобы оседлать адепта вуду; такой человек становится лошадью бога. Это одержимость, акт обладания, чтобы бог мог выполнить земное дело: исцелить больного, принять жертву. Оседлание начинается с жестокой борьбы, но через несколько секунд заканчивается жалобным воем: почти сразу все бывает кончено.

Изабелла подошла к шкафу. Она вынула из коробки маленький сверток, развернула толстый войлок и поставила на стол пузырек.

– Возможно, самый могущественный объект в вуду – это бака. – Пальцем Изабелла обвела кружок вокруг баки на столе. – Бака – это талисман, только особого и очень опасного состава. Это слияние двух душ: «ка» – земной души, остающейся с телом после смерти, и «ба» – небесной души, которая уходит в рай. Именно это сочетание делает власть баки такой разноплановой: она может стать всем, чего захочет ее владелец, – целительной силой или оружием.

Изабелла помолчала. Она отставила баку, подошла к буфету, достала четыре чашки и наполнила их миндальным ликером.

– На какое-то время вуду очень хорошо прижилось в Новом Свете. Но надо представить палатку рабов в тихую ночь. Отблески пламени. Тихий рокот барабанов. Бормотание заклинаний, нисхождение лоа и бьющийся в конвульсиях человек. Рабовладельцы проявили редкую даже для них жестокость: вешали, пороли, кожу сдирали за малейший обряд вуду. И религия снова приспособилась, надев одежды другого культа. Для обозначения богов вуду стали брать католических святых. Эрзули стала Девой Марией. Легба-Лев стал Христом. Скажете, удивительно? Но религии всегда заимствуют друг у друга и перемешиваются. По легенде, Моисей был посвящен в вуду своим наставником, черным теологом по имени Пе́тро. Некоторые даже утверждают, что Моисей был некоторое время женат на чернокожей женщине, пока не вмешалась его семья. Кто знает? Так или иначе, вуду, сменив кожу, пережило четыреста лет рабства в Новом Свете и существует по сей день.

Изабелла откинулась на спинку стула и вытянула руки на стол.

– Вот, друзья мои, все, что я знаю о вуду.

Наша реакция оказалась схожей: все это интересно, но с нами-то какая связь? Что это говорит нам о V&D? Как это нас спасет?

– Изабелла, расскажите нам о вуду и смерти, – попросил я.