Текст книги "Закрытый клуб"

Автор книги: Дэнни Тоби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

«Посмотрим», – вспоминал я снова и снова, пока наконец не заснул.

Глава 4

– Тащи свою задницу, – прозвучало по телефону.

Час спустя я уже ехал поездом в Нью-Йорк, глядя, как за окном проносятся поля. Не успев и глазом моргнуть, вознесся на лифте на тридцать седьмой этаж небоскреба неподалеку от Центрального парка. Я еще никогда не видел Центрального парка. Выйдя из такси, я пятнадцать минут бродил под деревьями, чувствуя себя в зачарованном лесу: густая зелень крон, мосты, сложенные из замшелых камней, тонкий ручеек, медленно струившийся по галечному ложу. Я даже столкнулся лицом к лицу с бронзовой статуей лесного духа. Не хватало только братьев Гримм, сидящих высоко на дереве и посматривающих на меня, свесив длинные носы.

Я снова увидел этот лес сверху, поднявшись на лифте.

Брат в безукоризненном шелковом костюме с запонками с инициалами стоял у окна в своем огромном кабинете.

– Гляньте на него, – сказал он с широкой улыбкой. Брат подал мне руку, и когда я пожал ее, притянул к себе и обнял. – Гляньте на него, – повторил он. – Взрослый совсем. Престижный вуз, перспективный будущий юрист.

– Это на тебя гляньте. – Я осмотрел комнату: настоящий угловой офис – две стены представляли собой окна от пола до потолка. – Потрясающе! Майк, о таком я и не думал.

– Ты еще и половины не видел, – усмехнулся он. – Позже я проведу тебя в бар, где встречал Боно, Аль Пачино, Уоррена Баффета – в общем, кто там только не бывает.

– Ты видел Боно?

– Видел? Я говорил с ним. Подошел к нему и спросил: «Вы Боно?» А он отвечает: «Да. А вы кто?» Я говорю: «Я Майк».

– А дальше?

– А дальше все. Между прочим, очень приятный человек.

Он с размаху уселся в пухлое кожаное кресло и положил ноги на стол. Его речь звучала несколько странно. У брата еще остался легкий техасский акцент, но появились и бруклинские интонации.

– Уже устроился? Как тебе там? – спросил он меня.

– Ничего. Красивые места. Живу в общежитии.

– При юридическом есть общежитие?

Я кивнул:

– И очень хорошее, вроде шикарного пансиона. Солидная мебель. Дубовый шкаф, дубовый стол. Вид на кампус. Даже неловко.

– Неплохо.

Я не подозревал, что до сих пор злюсь на Майка, но при виде брата в его дорогом кабинете во мне из ниоткуда поднялась неприязнь.

– Ты обязан был приехать домой, когда у отца случился инфаркт.

– Что?

– Ты слышал.

Папин внутренний надлом через несколько лет завершился обширным инфарктом. Результат постоянного стресса. Оказалось, рядом ходят еще худшие ничтожества, чем думал о себе папа, надрывая струны и жилы своего сердца.

– Джет, это было четыре года назад!

Словно смахнув рукой мое замечание, Майк рассмеялся. Но я никак не мог успокоиться.

– Ты был нужен отцу.

Он вздохнул и покачал головой:

– Джереми, я ежедневно прихожу сюда к пяти утра. Мне не светил супердиплом, как тебе. Никто мне ничего не давал. Я каждый день конкурирую с умнейшими людьми мира. Я должен быть впереди рынка. Я могу сделать шестьдесят миллионов за день и вдруг – пуф! – скатиться до сотни тысяч. Дело не ждет – ни меня, ни отца, никого.

Говоря все это, он смотрел в окно, что позволило мне разглядеть его. Мой брат всегда был красив. Раньше он был тощий и поджарый, а сейчас его лицо округлилось, щеки порозовели. Волосы, приглаженные гелем, он расчесал на идеально ровный пробор. На двери кабинета висело длинное, до щиколоток, кашемировое пальто.

– Джереми, я люблю отца. Он это знает. Мы с тобой выбрали разные дороги, но это же просто работа. Я по-прежнему твой брат. Помнишь, когда ты сломал ногу?

– Да.

– Кто нес тебя до самого дома? Десять кварталов грузчиком работал?

– Ты нес. И прыгать тоже меня подначил ты.

Я едва удержался от смеха, хотя старательно разжигал в себе гнев. Когда я сломал ногу, мне было четыре, а Майку десять. Мы играли в «Лигу справедливости», и Майк заявил, что если я хоть мало-мальски приличный Супермен, то прыгнуть с моста через ручей для меня не проблема. Моя мрачность смягчилась, и атмосфера стала более дружеской. Брат с облегчением вздохнул, и улыбка вновь расцвела у него на губах.

– Брось, – сказал он. – Давай выпьем за встречу.

И мы пошли в бар Боно. Там был швейцар и бархатный барьер, но мы, разумеется, прошли в обход длинной очереди. Брат что-то шепнул швейцару, тот хлопнул его по плечу и засмеялся. Майк всегда умел рассмешить, и его заразительная улыбка располагала к нему. Самой большой знаменитостью в этом модном баре был сегодня бармен Стив. Мы сели за столик на двоих. Майк заказал нам по «ершу».

– Как твоя девушка?

– Какая?

– Эми как-то там.

– Да мы не встречались по-настоящему. Я не ее круга.

– Мама говорила, у вас роман.

– Мама оптимистка. Мы много времени проводили вместе, но знаешь, как это бывает: «Ты красивый, умный, классный, поэтому давай останемся друзьями».

– Опс.

– Да ладно, это еще в школе было.

– А сейчас кто-нибудь есть?

– Я же только что приехал! Хотя тут есть одна девушка, Дафна. Она необыкновенная.

– Ну, так в чем проблема? Больше никаких «не ее круга» быть не может. Ты теперь мистер Лига плюща.[5]

– Я живу в сплошной Лиге плюща, Майк. У нас каждый студент – мистер Лига плюща.

– Если что-нибудь хочешь, протяни руку и хватай. Так делал я, не имея престижных дипломов. Мне никто ничего на блюде не поднес.

– Ты это сто раз повторял.

– Знаешь, как я стал тем, что я есть? – Я знал, но это не мешало Майку раз за разом пересказывать свою историю. Поэтому я промолчал. – Я не пошел в Уортон. Я не пошел в программу MBA. Я пришел прямо к своему первому боссу и сказал: «Я буду работать больше, чем все остальные ваши работники, причем бесплатно». Вторую работу я нашел через агентство по временному трудоустройству – ввод данных и прочая хрень. Двенадцать баксов в час. Я мог это делать не просыпаясь. Кстати, я и делал это в полусне. Работал до десяти вечера, потом шел домой и забивал цифры до двух ночи. Один Бог знает, сколько людей получили из-за меня штаны не тех размеров. Я жил как нищий, питался китайской лапшой по двадцать пять центов упаковка, пока ладони не начали шелушиться от авитаминоза…

– Беда, – покивал я.

– Вот именно! – засмеялся он, хлопая ладонями по столу. – А взгляни на меня сейчас!

– Прекрасно выглядишь, Майк.

– Каков будет твой долг к окончанию университета?

Я сглотнул пересохшим горлом. С размером долга я мог смириться только путем полного отрицания его.

– Сто пятьдесят тысяч.

– Мне эту сумму заплатить все равно что… – Он прищелкнул пальцами. – Но я не заплачу. Это тебя ничему не научит.

– Мне не нужны твои деньги, Майк. Впрочем, можешь заплатить за выпивку.

Он засмеялся и заказал нам еще по одной. Чуть позже в бар вошел Шон Пенн с девушкой.

– Это Шон Пенн, – прошептал мне Майк.

– Знаю.

– Но это Шон Пенн!

– Слышу! Шон Пенн, но не Иисус же Христос!

– Подойти нам к нему?

– И что ты скажешь? «Вы кино любите?»

Майк широко ухмыльнулся:

– Ну так что?

– Я к нему не пойду.

Он пожал плечами:

– А я бы подошел. Встал бы и прямо к нему.

Я уставился на брата, который рассматривал сидящих за столиками, переводя взгляд с одного на другого.

– Майк!

– А?

– Ты добился невероятных успехов. Я очень горжусь тобой.

Казалось, он искренне удивлен. Но тут же на лице появилась прежняя самоуверенная, развязная мина.

– Спасибо, – сказал Майк после секундной паузы, внимательно посмотрел на меня и вновь повернулся к посетителям. – Кубики десять на десять,[6] – самодовольно пробормотал он себе под нос.

Глава 5

На следующий день я решил поймать Найджела на его приглашении. В отличие от большинства студентов, обитавших в общежитии, Найджел занимал целую квартиру в богатой части города. Я постучал в дверь, гадая, кто еще приглашен.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Найджел, словно сошедший с обложки «GQ»,[7] в желтовато-коричневой рубашке, казавшейся бронзовой по контрасту с его шоколадной кожей. На мне эта рубашка смотрелась бы как горчица на недожаренном хот-доге. Она идеально облегала его стройный торс, словно Найджел был инопланетянином, умеющим отращивать вторую кожу для вечеринок. К безупречно отутюженным и дорого-небрежным слаксам были подобраны коричневые туфли и такой же кожаный ремень. Найджел держался удивительно свободно и непринужденно. Поглядывая через его плечо на других гостей, я вспомнил старое выражение: «Он рожден для этой роли».

Хозяин приветствовал меня улыбкой на миллион долларов и радушно пригласил в дом.

В гостиной на плюшевых диванах и креслах сидели четверо. Я сразу узнал Джона Андерсона, стипендиата Родса и победителя дебатов в Гарварде. На лекции Бернини я видел его с другого конца аудитории. Вблизи он в точности походил на футбольную звезду выпускного класса с прекрасной спортивной фигурой. Его красота была способна довести до отчаяния. Но школьные футбольные звезды обычно становятся толстыми лысыми продавцами обуви, а мы, ботаники, подрастая, сказочно богатеем. Никто, конечно, не ожидал увидеть в элитном юридическом вузе такого деревенщину, как я, да еще мускулистого и внушительного. Ростом Джон был не меньше шести футов шести дюймов. Его руки, крупные и сильные, небрежно лежали на коленях. Даже сидя он казался выше меня, поэтому я почувствовал себя лопоухим новичком-школьником.

Рядом с Андерсоном сидел жесткого вида мужчина с отвисшими веками. Держа в руке бокал вина, он впился в меня глазами стервятника. Словно прочитав мои мысли, Найджел прошептал, ухмыльнувшись:

– Деннис Boy. Он никогда не спит. Работает над книгой и никому не говорит, о чем она.

– Думаешь, напишет? – Впервые за вечер я улыбнулся.

– Ну, ему двадцать семь, его последний роман получил премию Кушмана, так что думаю – да, что-нибудь напишет.

Моя единственная публикация в безвестном заумном журнале вдруг показалась мне вовсе не такой важной, несмотря на слова Бернини.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, я обвел глазами собравшихся. Я еще не видел Дафну Гудвин так близко. Ее глаза сверкали ярче, чем на лекции, – мне сразу вспомнилась аквамариновая прозрачная океанская вода в рекламных туристических брошюрах. Светлая кожа цвета мягкого желтоватого песка, на губах помада сочного сливового тона… Дафна отвела глаза.

– Давай-ка нальем тебе выпить. – Найджел обнял меня за плечи.

Разговор за обедом потряс меня. Никогда не слышал, чтобы люди так перескакивали с одной темы на другую.

– Конечно, проституцию надо легализовать, – горячилась Дафна. Щеки у нее разгорелись, и она жестом показывала сидевшим вокруг ватсонам, что это элементарно.

– Чепуха, – парировал Джон. – В здоровом обществе не допустят эксплуатации людей.

– Так, прекрасно. Представь одинокую миллионершу пятидесяти лет. Ей нравится секс, она хороша в постели и вот решает превратить это в бизнес и извлекать из него прибыль. Ее что, эксплуатируют?

– Нет, конечно. Ты сама сказала, она миллионерша.

– Значит, ты не против проституции, ты против бедности. Аналогичным образом ты можешь возражать против угольных шахт и разных потогонок, в проституции как таковой ты проблемы не видишь.

– Неверно. Я считаю, что и твоей миллионерше нельзя позволять быть проституткой.

– Отчего же?

– Не все измеряется деньгами. Есть бесценные, высокие вещи. Нельзя платить за секс, не унижая любовь.

– Ну а как же врачи исцеляют за деньги? Это благородно. Тебя послушать, они не должны брать гонорар за лечение! А учителя? Священники? По-твоему, зарабатывать на жизнь могут только люди сомнительных занятий?

– Нет, но… – Джон огляделся в поисках помощи, но все смотрели на Дафну, которая подалась вперед для решающего удара. Ее волосы слегка растрепались, а неистовые голубые глаза метали искры.

– Позволь сказать тебе, что, по моему мнению, сейчас происходит. Ты против проституции, потому что в глубине души считаешь женщин слабым полом.

– Что? – возмутился Джон. – Ерунда! Я ничего подобного не говорил.

– Вот как? Сперва ты нападаешь на проституцию, потому что она унижает бедных. Мы разобрали этот аргумент. Ты говорил, что мы дискредитируем любовь. Это мы тоже отмели. А теперь ответь, кому ты больше сочувствуешь – проститутке мужского или женского пола?

Джон, посмотрев на нее, пожал плечами. Дафна повернулась ко мне.

– А ты, Джереми? – Она впилась в меня своими необыкновенными глазами. – Кого тебе больше жалко – мужчин или женщин, занимающихся проституцией?

Я растерялся. Ее взгляд парализовал меня.

– Обоих, – солгал я.

– Неужели?

– Да.

– Тогда непонятно, почему ты покраснел, – отрезала Дафна и отвернулась.

Я понял, что все это время не дышал, и судорожно втянул немного воздуха, стараясь не отключиться и не упасть головой в суп.

Тронув качающиеся створки двери, вошел Найджел с подносом стейков, вымоченных в красном вине и приправленных чесноком. В комнату вполз белесый кухонный чад.

– На этой неловкой ноте… – засмеялся он, ставя поднос. – Давайте поедим.

Через несколько минут Стервятник Деннис придал дискуссии новое направление.

– Определению брака тысячи лет, это краеугольный камень западной цивилизации, и нечего подрывать основы, – говорил он, тыча вилкой в собеседников.

– Отчего же? – возразил Найджел. – Определения меняются. «Гражданин» раньше означало «белый человек, владеющий собственностью». Жизнь внесла свои коррективы, верно?

– Брак подразумевает союз одной женщины и одного мужчины, – отрезал Деннис. – И избавь меня от политкорректного признания моей вины за прошлое.

– А раньше брак подразумевал союз мужчины и женщины одной расы, – подала голос Дафна. – Это определение тоже изменилось.

– Тут вопрос равенства, – сказал Найджел. – Гомосексуальные пары должны иметь те же права, что и традиционные. Точка.

– А дальше что? – вскинулся Деннис. – Полигамия? Инцест? Сожительство с животными? Ты вступаешь на скользкий путь. Где-то надо поставить предел.

– Но, – тихо начал я, даже не сознавая, что вступил в разговор, – по вашей логике, придется запретить и традиционный брак, так как по аналогии с ним могут возникать гомосексуальные союзы.

Деннис замер. Он глядел на меня секунду, моргая, перевел взгляд на Дафну и снова на меня. Бросил вилку.

– Все равно нечего шутить с основами, – буркнул он.

– Браво! – крикнул Найджел и зааплодировал, глядя на меня.

На мгновение Дафна улыбнулась мне.

Через час на столе остались пустые тарелки и винные бутылки. Деннис и Найджел азартно спорили о каком-то фильме, которого я не видел. На другом конце стола негромко разговаривали Джон и Дафна. Сперва они, стипендиаты Родса, вспоминали Оксфорд – любимые бары и профессоров, с которыми поддерживают отношения, но сейчас беседа стала совсем тихой, и я не слышал, о чем идет речь.

Я в приятном опьянении рассматривал мигающие огоньки свечей на столе и раздумывал над наиболее интересным выводом вечера: Джон Андерсон вовсе не так уж умен. Не поймите меня превратно, в любом другом юридическом университете он стал бы звездой своей группы, но сейчас, в часы споров за едой и вином, Джон в основном молчал, а заговаривая, не успевал мыслью за остальными. Я гадал, какой процент успеха Джона – первенство в дебатах и оксфордские приключения – принадлежит его физической форме, легкому характеру и исключительному шарму, а что следует отнести на счет реальных поступков и слов. Может, Джон Андерсон – высшее существо, которое уже готовят к роли красивого бездумного политикана, окруженного командой спичрайтеров, аналитиков, стилистов и специалистов по опросу общественного мнения? Мне вспомнился Ламар и пустоголовые популярные жеребцы, правившие бал в школе. Все как с Джоном Андерсоном: что бы они ни натворили и ни сморозили, априори становилось круто, поскольку это сказали или сделали они. Вино действовало все сильнее, разговоры за столом слились в неясный убаюкивающий гул. Мыслями я вернулся к школе и впервые за много лет вспомнил об Эми Кэррингтон.

Эми – капитанша команды болельщиц – в отличие от остальных обладала ясным умом. Ее оценки были почти такими же высокими, как у меня, и она всегда относилась ко мне по-доброму. Мы оба были членами ученического комитета, и я помню, как изумился, когда Эми подошла и попросила подвезти ее. Вскоре я уже возил Эми домой каждый день и задерживался поговорить в ее комнате – со слегка приоткрытой дверью, чтобы успокоить родителей. У нее был бойфренд Расс, квотербек из другой школы, но именно я каждый день сидел на кровати Эми, говорил о нашем будущем, о планах, а иногда скрепя сердце, с огромным трудом притворяясь безразличным, выслушивал рассказы о ее смелом петтинге с Рассом. Для меня до сих пор нет более живого воспоминания, чем профиль Эми, когда она мечтательно смотрела в окно машины с мягкой улыбкой на губах. Услышав, что Эми и Расс расстались, я сразу пригласил ее на весенний бал, но Эми уже дала согласие Брайану Коллинзу, ученику выпускного класса нашей школы, копии Расса во всех смыслах. Брайан лишил ее невинности и через неделю бросил. Я узнал об этом за ленчем от группы первогодков – они захихикали, когда Эми прошла мимо. Легче мне от этого не стало. И сейчас, в блестящем окружении, сидя в тепле прекрасной комнаты, я понял, что ненавижу Джона Андерсона и все, что с ним связано.

Я очнулся от глубокого раздумья, потому что под столом кто-то легонько наступил мне на ногу. Чужая стопа сразу же убралась. Найджел и Деннис по-прежнему оживленно спорили.

– «С широко закрытыми глазами» – полное дерьмо, – говорил Деннис с удивленной миной. – Если там Кубрик режиссер, это еще не значит, что фильм хороший.

– Да-да, ты это уже повторял, – сказал Найджел. – Но почему?

И снова я почувствовал прикосновение под столом, дразнящее своей мимолетностью. На этот раз невидимая конечность прошлась вверх-вниз по моей ноге. Я поглядел на увлеченно шептавшихся Джона и Дафну. Может, я выпил лишнего, но либо у Найджела есть кот, либо у Дафны Гудвин шаловливые ножки.

– Из-за актерской игры, Найджел! Вспомни, как отвратительно они играют!

Найджел всплеснул руками.

– Да ведь сам сюжет фильма предусматривает плохую игру! – воскликнул он.

– Что? Что? Вы это слышали? Сюжет предусматривает!

Я уже начал думать, что поглаживание мне почудилось, когда что-то мягкое скользнуло по моей икре, медленно поднялось по колену и начало пробираться по внутренней стороне бедра.

– Сам подумай, – терпеливо объяснял Найджел. – Люди пришли увидеть Тома Круза и Николь Кидман, играющих супружескую пару, ибо хотели узнать, что в действительности представляет собой их брак. Но вместо фальши и притворства – вместо кино, которое позволит сунуть нос в настоящую семейную жизнь, – они получили фальшивку, открывающую нечто еще более фальшивое – кино, менее реальное, чем большинство фильмов! Это же шутка, пародия на ожидания аудитории. Кубрик просто посмеялся.

Дафна улыбнулась мне, и давление на бедро исчезло. Она снова повернулась к Джону, и перешептывания возобновились.

– Посмеялся над аудиторией? – сказал Деннис, покачав головой. – Да, Найджел, ты убедил меня, от этого фильм сразу стал великим.

За столом было тихо. Найджел сидел в своем кресле, полузакрыв глаза, с сонным, довольным выражением лица. Деннис налил себе еще бокал вина, подумал и отставил его в сторону. Дафна ушла в ванную снять контактные линзы и вернулась в очках в темной оправе, гармонировавшей с ее волосами. Джон сидел у окна и смотрел на огни в долине.

– Хочу поблагодарить всех вас за то, что пришли, – мягко сказал Найджел, подавшись вперед в кресле. – Мне кажется, у нас здесь особая компания, и я рад знакомству с каждым из вас. – Он сделал паузу и обвел нас взглядом. – У нас впереди три чудесных года. Предлагаю на следующей неделе собраться снова. Может, пообедаем в ресторане? – Он улыбнулся и буквально просмаковал слова: – У меня для вас сюрприз. Один из друзей моего отца инвестировал здесь деньги в новый ресторан. На этой неделе выйдет обзор, и столик придется заказывать за полгода. Но я, козыряя громкими именами и выкручивая руки, добился, чтобы нам отдали второй зал. Только нам, для приватного ужина в следующую пятницу.

Моей первой мыслью было: «Елки-палки, вот это да!» Но через секунду я вздрогнул. Пятница, вечер. Коктейль в V&D. Я почувствовал на себе взгляд Найджела.

– Ладно, – сказал Деннис. – Еще один вечер я как-нибудь потерплю вас, коммунистов.

– Прекрасно, – улыбнулся Найджел. – Дафна?

– О, Найджел, я бы с удовольствием, прекрасное предложение, но в пятницу не могу.

– Очень жаль. А ты, Джон?

– Клянусь, я очень хочу, Найджел, но… А нельзя перенести это на другой вечер?

– Боюсь, нет. – Найджел с интересом задержал взгляд на мне. – Джереми, ну ты-то не бросишь меня?

К моему удивлению, я заговорил хрипло и едва слышно:

– Я не смогу.

Найджел больше не улыбался. В его глазах появилось странное выражение, и только тут до меня дошло: он и не собирался устраивать вечеринку в пятницу. Он тоже получил тайное приглашение от V&D и просто хотел выяснить, кто еще приглашен.

Джон разглядывал свои ладони. Дафна смотрела на меня, и ее губы никак не складывались в улыбку.

Четыре человека. Три места.

Игра началась, а я даже не понял. Что ж, по крайней мере теперь знаю игроков.

Глава 6

Ну как прикажете думать об учебе? Близилась пятница. Что она принесет? Чего они от меня захотят?

А тут еще Бернини окончательно завалил меня поручениями. Я проводил все ночи в библиотеке, на рассвете забегал в общежитие принять душ, плелся в аудиторию и изо всех сил старался держать глаза открытыми. Я уже знал все укромные уголки и трещины библиотеки Эдвардса: величественный фасад с такими высокими колоннами, что можно шею свернуть, разглядывая капители; верхние этажи, где полки освещены голыми лампочками; пахнущие очиненными карандашами книги, к которым не прикасались несколько лет.

Скоро Бернини напишет свой магнум опус, колоссальный труд, скромно озаглавленный «История юриспруденции». Мое дело – кратко конспектировать тысячи страниц мудреных, тяжеловесных работ, которые можно отыскать только в самых пыльных уголках Эдвардса: первые издания, монографии с пометками на полях, сделанными знаменитыми читателями; мемуары, настолько ветхие, что их хранят в особых условиях и выдают на руки только с разрешения декана.

Обычно я успевал добраться до половины конспекта, когда звонил телефон и голос со знакомым итальянским акцентом певуче спрашивал:

– Джереми, у тебя есть минута?

Ответ он всегда получал положительный.

В среду вечером, когда я принес конспекты в кабинет Бернини, он поднял на меня глаза от письменного стола:

– Джереми.

– Да, профессор?

– Возьми-ка. – Он положил в мою ладонь маленький ключ. – Я скоро начну писать и не хочу, чтобы меня беспокоили. Заходи, если нет света, и оставляй свои исследования на столе. Понятно?

– Да, сэр. Спасибо, сэр.

Я попятился и вышел из кабинета.

Обучение на юридическом уже наложило на меня некий судебно-правовой отпечаток: я сразу подумал о худшем сценарии развития событий. Бернини доверил мне ключ от своего кабинета. А вдруг я потеряю его? Что, если мне придется побеспокоить профессора просьбой о повторной выдаче предмета, врученного мне именно с тем, чтобы я никого не беспокоил? Я решил с утра сходить в мастерскую, сделать дубликат и положить его в надежное место.

Через день второй ключ лежал в середине томика «Преступления и наказания», стоящего у меня на полке. Мог ли я тогда знать, что вскоре это поможет спасти человеческую жизнь?

Артур Пибоди был одной из ярчайших звезд наиболее престижной юридической фирмы в Бостоне, когда он свихнулся. Ему дали полугодовой академический отпуск, пытались лечить своего золотого мальчика, но тщетно. Что бы ни сломалось в его мозгу за месяцы адского напряжения с почасовой оплатой в 300 фунтов, поправить это оказалось невозможно. По этой причине, а еще за лицо, точь-в-точь как в сказке Кэрролла, всякий год первокурсники называли его не иначе, как Шалтаем-Болтаем.

В конце концов Артура Пибоди принял в свое лоно юридический факультет, присвоив почетный статус главного куратора основ правоведения. Шалтай-Болтай, теперь уже старик с дряблыми веками и отвислыми щеками, всегда ходил в одном и том же галстуке с пятнами от супа, и поймать его можно было в библиотеке, где он расхаживал, что-то бормоча себе под нос. Каждый год он учил первокурсников тому, что знал лучше всего (и, возможно, единственному, что еще мог): взять правовой вопрос, нырнуть в бездонное море прецедентной практики и состряпать ответ.

Понимаете, в американском судопроизводстве недостаточно найти идеальный прецедент и построить на нем свою аргументацию. Надо поднять все аналогичные дела – может, где-то была отмена решения, или дело расширили, или меняли формулировку. Это еще не все: после этих дел уже состоялись новые процессы. Что, если решение по какому-нибудь из прецедентов, на которые ты рассчитывал сослаться, было аннулировано? Бесконечная разветвленная цепочка судебных прецедентов способна свести с ума – или, как в случае Шалтая-Болтая, сделать то, что не получилось у королевской рати.

В 1873 году некто Фрэнк Шепард написал книгу, где представил эти цепочки в виде каталога с упоминанием каждого случая, тем самым бесконечно облегчив процесс. Ее с тех пор так и переиздают с дополнениями. Можно открыть книгу Шепарда и увидеть все прецеденты твоего дела, а заодно и посмотреть, помогут тебе эти прецеденты или повредят. Создать эту книгу было такой хорошей идеей, что имя автора стало нарицательным: по всей стране тысячи юристов ежедневно шепардируют свои процессы.

Именно в этом мы упражнялись в готическом главном зале библиотеки. При мысли о пятнице и о том, что может случиться, я все больше мрачнел и впадал в брюзгливое настроение, перелистывая Шепарда том за томом и отслеживая нужные прецеденты.

– Вот глупость-то, – шепотом сказал я Найджелу, сидевшему рядом.

– Ш-ш-ш, – шикнул он, не поднимая глаз.

– Я серьезно! Въехал уже, не ядерная физика. Для чего изучать буквально каждое дело?

– Тихо, – выдохнул Найджел, не шевеля губами.

– Почему нельзя на компьютере? Это же секунды заняло бы. Почему он заставляет нас перелистывать двадцать старых томов, тратя на это целый день?

Найджел не ответил, но я уже понял почему.

Витраж сзади нас слился в радугу вокруг нашего стола, а в середине появился грузный темный силуэт.

– Предположим, мистер Дэвис, – сказал голос за моей спиной, – что в ночь перед тем, как вам подавать в суд ходатайство, не будет электричества. – Шалтай-Болтай положил узловатую руку мне на плечо. Повернув голову, я заметил кудрявые белые волоски на суставах. – Предположим, что вы работаете не в крупной фирме, а в скромном офисе с ограниченным числом компьютеров… – Его рот оказался прямо у моего уха. – Или предположим, что вы – страшно подумать! – представляете интересы не корпораций, а простых людей, которые не могут позволить себе компьютерное исследование стоимостью в несколько тысяч долларов…

Шалтай был близок к тому, чтобы не то поцеловать меня, не то откусить мне нос, но вдруг резко выпрямился и отошел, оставив нас с шепардовским шедевром.

В общежитие я возвращался через двор первокурсников. По обе стороны аллеи горели уличные фонари. Глядя, как летят по ветру опавшие листья, я вдохнул холодный воздух и туже запахнул воротник. Было уже поздно, редко за каким окном горел свет.

Впереди я увидел женщину, идущую мне навстречу с набитыми продуктами пакетами в руках. Когда мы поравнялись, я украдкой взглянул ей в лицо. Честно говоря, я неисправимый романтик. Колледж в маленьком городишке, где тебя знает каждая собака, и жизнь с родителями не способствуют активной личной жизни. Я не признался бы и себе, но сюда меня тянуло не в последнюю очередь тайное желание встретить героиню моих грез.

Я удивился, какая она хорошенькая. Девушка не была ослепительной, как Дафна с ее алыми губами и черными волосами, но не походила и на студенток, которых я видел. Те словно повелевали маленькой вселенной своими резюме и табелями успеваемости.

Я увидел мягкие карие глаза и темно-русые волосы, полные губы, скорее теплые, чем чувственные, ни следа макияжа, волосы, стянутые в «конский хвост». Под пальто, слишком теплым для осени, я заметил зеленый хирургический костюм. Когда мы поравнялись, она едва взглянула на меня.

Понимаю, это прозвучит неправдоподобно, но, когда наши глаза встретились, я почувствовал, как между нами протянулась невидимая нить. Я неисправимый романтик и уже говорил об этом. Мне захотелось завязать разговор, но расстояние между нами увеличивалось, а в голову лезла всякая чепуха. Что можно прокричать с двадцати футов – «Привет, подожди, я тебя люблю!»?

Покачав головой, я пошел своей дорогой.

Но вмешалась судьба. Я услышал треск и женский вскрик. Один из пакетов лопнул, и апельсины раскатились во всех направлениях – под гору, в кусты, за статую нашего почтенного основателя.

– Черт! – закричала девушка. – Черт, черт, черт! – Она начала собирать апельсины, роняя другие пакеты, откуда тоже сыпались покупки. Ее глаза наполнились слезами.

– Ну что вы так, – сказал я, – из-за апельсинов-то.

Девушка покачала головой и закрыла лицо руками.

– Сейчас соберу их. – Пожалуй, это было самым жалким из галантных обещаний в истории. Девушка расплакалась. – Что с вами?

Она не отвечала. Не зная, что делать, я начал собирать апельсины.

Через минуту она проговорила:

– Плевать мне на дурацкие апельсины.

– О-о…

Я почувствовал себя идиотом.

– Я не то хотела сказать… Просто вы вовсе не обязаны это делать.

– Слава Богу, а то несколько ваших апельсинов укатились в ручей.

Она вдруг засмеялась:

– О Боже! – Она вытерла глаза. – Вы, наверное, решили, что я ненормальная.

– Нет, нет. У вас, видимо, был очень сложный день.

– Скорее, очень сложный год.

– О, извините. – Я присел на парапет ручья в нескольких футах от нее. – Вы с медицинского?

Она покачала головой и коротко, невесело засмеялась:

– Нет, я врач. Как бы. Закончила медицинский в прошлом году, сейчас в интернатуре.

– А какая у вас специализация?

– Да пока никакой. Стажируюсь в нейрохирургии.

– Вот это да! Туда же самый высокий конкурс, особенно здесь.

Она взглянула на меня так, словно я дал ей пощечину. В ее нежных глазах появился какой-то упрек себе; казалось, гнев, бурливший в ней, неистовый, праведный, обратился на нее самое.

– Мне не следовало поступать сюда.

Ее глаза снова наполнились слезами. Странно, но, плача, она становилась еще красивее. Глаза у нее были влажными и блестящими, с золотыми крапинками на карих радужках.

– Я знаю, что вы чувствуете. Каждый через это проходит – задается вопросом: «Да что я вообще здесь делаю? Как я сюда попал?» Но не можем же мы все ошибаться, верно?

Отчего-то и это высказывание оказалось неудачным. Ее лицо вытянулось.