Текст книги "Закрытый клуб"

Автор книги: Дэнни Тоби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– К сожалению, нет. Хайян считал царскую водку лишь этапом куда более масштабной задачи. Фактически основная цель алхимии – трансмутация металлов.

– Превращение свинца в золото?

– Именно. Царская водка – это средневековая попытка реверсивного инжиниринга. Если золото удастся растворить, возможно, люди поймут, как создать его. Алхимики, включая Хайяна, искали так называемый философский камень – субстанцию, способную превратить бросовый металл в драгоценность.

– Так это все из-за денег?

– Ха! Не следует недооценивать деньги. Я могу распутать почти любое дело простым вопросом: «Кому выгодно?» Но в этом случае – нет, думаю, здесь что-то большее. Алхимики просуществовали тысячи лет, пережив падение Рима и Греции, крестовые походы, испанскую инквизицию. Некоторые полагают, это потому, что у них хватило ума скрывать свои истинные цели.

– И какие же у них цели?

Я подался вперед. Пусть все это треп и околознайство, но этот парень умел рассказывать. Даже Майлс притих и слушал, едва заметно улыбаясь.

– Трактаты алхимиков темны и запутанны. В некоторых текстах даже слов нет, только символы, и у каждого по несколько смыслов. Существуют целые алхимические книги, посвященные расшифровке алхимических текстов. Двигало ли ими желание превратить свинец в золото? Ну еще бы, а кто не хочет! Но что, если это всего лишь ширма для чего-то большего?

– Например?

– Читай Парацельса, «Алхимический катехизис». «Когда философы говорят о золоте и серебре, из которых они извлекают свои вещества, следует ли полагать, что они имеют в виду обычные золото и серебро? Ни в коем случае. Обычные серебро и золото мертвы, а серебро и золото философов полны жизни».

– И как это понимать?

– Многие считают, что алхимические свинец и золото суть метафорическое изображение пороков и добродетелей. Что, если философский камень вызывает не материальное превращение? Что, если речь идет о чем-то невещественном, даже метафизическом?

– Вещество, которое сделает злых добрыми, а плохих хорошими?

– Такова одна из теорий.

– Тогда зачем это скрывать? Кому не захочется, чтобы все стали хорошими?

– Спасением души в то время ведали могущественные силы – церковь, король. Сам понимаешь, потерять такой авторитет… Но… – Чанс прикурил новую сигарету от окурка первой и загасил его о столешницу. – Может, ты ближе к правде, чем думаешь. Может, порок и добродетель – всего лишь очередной слой сложной метафоры, где подлинный смысл – нечто еще более заветное. Что, если философский камень превращает слабую, уязвимую грешную плоть в…

В памяти что-то встало на место, и я вспомнил, что такое Бимини.

– …в то, что никогда не умрет, – договорил я и улыбнулся, – Бимини. Корабли на Багамах.

– Понс де Леон, – кивнул Майлс.

– «Питер Мартир речет, что в Бимини бьет неиссякаемый ключ проточной воды столь чудотворной, что ежели стар человек выпьет ту воду, то сделается молод».

Чанс процитировал это по памяти. Его полузакрытые глаза казались неподвижными.

– «Пойдем же туда и омоемся в этих очарованных водах, дабы вновь обрести молодость, – продолжил Майлс. – Мне это нужно, да и тебе скоро понадобится».

– Питер Мартир был секретарем протонотария при папе Иннокентии Восьмом и протопресвитером Оканы при папе Адриане Шестом, – кивнул Чанс. – Другом Колумба и Понса де Леона.

Я чувствовал, как разрозненные кусочки крутятся маленьким вихрем и со щелчком становятся на место.

– А при чем тут амарант? – вспомнил я. – Она цитировала Мильтона.

– «…тот амарант, что цвел в Раю, близ Древа жизни, но когда Адам ослушался, – на Небо снова взят».

Когда Адам ослушался… Адам и Ева отведали запретный плод. Добродетель не устояла перед пороком, человек был изгнан из рая и утратил бессмертие.

– Древние греки лечили инфекции порошком из лепестков амаранта, – сказал Майлс. – И древние китайцы тоже.

Бессмертие… Победить смерть…

Некролог!

Неужели такое действительно возможно?

Я вытащил листок и ткнул пальцем в снимок. Судья, знающий точную дату своей смерти, не слишком огорчался из-за этого. Что, если он не планировал умирать через два дня? Что, если его «смерть» – некролог – просто статья для первой полосы, потому что он никогда не умрет?

– А что, если… – начал я. – Что, если V&D нашли способ…

– «Где мы сейчас, там будешь ты», – сказал скелет, – фыркнул Чанс.

– Что еще за «мы», белый человек? – отозвался Майлс.

Чанс ухмыльнулся:

– Мы утратили бессмертие, вкусив от древа познания, и с тех пор пытаемся вернуть его с помощью знаний. Мне здесь чудится некая ирония.

Он откинулся на спинку кресла. После мастерского моноспектакля, в котором соединились Древний Китай, современная Новая Англия и все, что между ними, Чанс заметно устал. Я, напротив, дрожал от возбуждения в предвкушении того, что все еще можно исправить, хотя пару часов назад казалось – передо мной закрыты все двери.

– С помощью этого, – сказал я, указывая на некролог, – можно до них добраться.

Чанс и Майлс переглянулись.

– Сомневаюсь, – проговорил Чанс, – что некролог имеет архиважное значение.

– Но ведь ты только что сам говорил – Бимини…

Чанс покачал головой:

– Там ничего не оказалось. Испанцы потом поплыли во Флориду. Угадай, где, по их сообщению, они нашли фонтан вечной молодости? В Грин-Коув-Спрингс на реке Сен-Джон. Знаешь, сколько стариков уходит во Флориде на пенсию каждый год? Включая моих деда и бабку? Многие из них реально живут вечно.

– А амарант? Ты сказал, греки применяли его для лечения болезней?

– Посмотри «Журнал токсикологии» за март 2003 года, том седьмой, – сказал Майлс. – Сейчас амарант применяют как краситель на производстве. Выяснилось, что он ядовит. Прекрасный способ жить вечно, не правда ли?

– Может, они нашли другой способ…

– Джереми, ты знаешь, что такое папская соль?

– Нет.

– Пир голубого мальчика?[14]

– Нет.

– Самсара? Астральные карты? Непрерывные волновые функции? Телескоп с ультравысоким разрешением?

– Нет.

– Ты знаешь, когда был создан V&D?

– Нет.

– Знаешь, где собираются члены клуба?

– А ты знаешь?

– Пять лет назад я нашел подсказку – пометку на полях в книге, которую мы украли. Там было указано: «Крейтон против Уорли».

– Это здания в кампусе.

– Да.

– Вы их проверили?

– Несколько месяцев проверяли. Даже спускались в паровые тоннели, соединяющие здания. По нулям.

– Странная фраза. Это же юридический язык – «Крейтон против Уорли». Похоже на судебное дело.

– Так и есть.

– Что, существует такой процесс?

– Да.

– Проверили?

– Да.

– И?..

– Спор по контракту. Дурацкое старое дело, которое никто не станет искать.

– Это и подозрительно.

– Все будет подозрительно, стоит только захотеть. Это никогда не закончится. Я довел моих друзей с математического до сумасшествия. Бились несколько месяцев. Ни малейших подсказок. Никаких скрытых кодов. Обыкновенный судебный процесс.

– Прекрасно.

– Я на него семестр потратил без толку!

– Я сказал – прекрасно.

– Джереми, – мягко начал Чанс. – Ты с опозданием лезешь в игру, которую тебе не выиграть. Я занимаюсь этим уже семь лет. Есть люди, которые пытаются что-то выяснить с тех пор, как существует V&D. Ты говоришь с человеком, который верит в пришельцев, но я не могу тебе ответить, кто такие на самом деле члены клуба. Есть ли у них какой-то невероятный секрет? Возможно. Или это просто сборище обманутых богатых стариков, готовых на все, лишь бы убежать от старухи с косой? Все может быть. А может, их вполне устраивает тайная власть над миром? Я не знаю. У меня нет информации. Волшебство там или вранье, я твердо убежден только в одном: эти люди принимают себя всерьез. У них есть реальная сила. И они не любят, чтобы вмешивались в их дела.

– Тогда почему они тратили мое время?

– Джереми, – нежно сказал Майлс. – Мы говорим тебе все это, чтобы охладить твой щенячий восторг. Ты по этой дорожке не ходи.

– А некролог?

– Кто-то тобой манипулирует. Не поддавайся.

– Но кто?

– Какая разница? Может, кто-то мечтает нагадить им. Или они сами хотят выяснить, хватит ли у тебя ума спустить все на тормозах.

Майлс шумно выдохнул и посмотрел на Чанса:

– Расскажи ему о Сэмми Кляйне.

– Сэмми Кляйн, – эхом откликнулся Чанс, покачав головой. – Сэмми был хороший парень, ей-богу, хороший. И вот заинтересовался он V&D – тайны, легенды, заговоры, загадки. Если я публикую муру, это не значит, что я дурак. Что-то в V&D не на шутку раздражало Сэмми. Он уперся и продвинулся гораздо дальше меня. Бог знает, что он там выяснил, но только Сэмми собирался это обнародовать.

– Я знал его, – сказал Майлс. – Он жил в моем общежитии на первом курсе. Тихий такой, всегда вежливый.

– Его нашли на пляже, – сказал Чанс. – Без бумажника. Семь ножевых ранений. В полиции решили, что это ограбление, и закрыли дело.

– А может, это и было ограбление!

– Джереми, – сказал Майлс и даже положил руку мне на локоть. – Соглашайся на неаттестацию. Пересдай на отлично. И все будет нормально.

Я долго сидел молча. Они наблюдали за мной.

Наконец я сказал:

– А вы шепардировали дело Крейтона против Уорли?

– Что?

– Джереми, – с нажимом сказал Майлс.

– Я говорю, в книге Шепарда смотрели? Берете дело и отслеживаете все процессы, где на него ссылались. Делали вы это или нет?

– Нет, – ответил Чанс.

– Джереми, – снова сказал Майлс.

– А как это делать? – спросил Чанс.

Я рассказал. Мы сели за компьютер и отыскали дело Крейтона – Уорли. Я показал Чансу, как шепардировать. Майлс молча смотрел на нас из угла. Не останавливал, но и не помогал. На экране высветились несколько прецедентов, но на первый взгляд ничего особенного не было. Странно.

Я покачал головой:

– Они не стали бы использовать компьютер. Слишком много глаз. Они пользовались книгами.

– Это просто смешно, – сказал Майлс. – Если есть в книгах, есть и в компьютере.

– Нет, если внести пометки только в книгу.

Все на мгновение замолчали.

Чанс бросил виноватый взгляд на Майлса, потом посмотрел на меня с живым блеском в глазах.

– Где? – спросил он.

Майлс, взглянув на меня, покачал головой.

– В юридической библиотеке, – ответил я.

Чанс побарабанил пальцами и рассмеялся:

– Семь месяцев с ботаниками-математиками… Только юриста недоделанного я еще не спрашивал!

Он покачал головой, взял сигарету с марихуаной, несколькими затяжками вернул ее, почти потухшую, к жизни и глубоко затянулся. Через несколько секунд он закрыл глаза.

Вскоре он задышал медленнее. Краска вернулась на его лицо.

Чанс нервно рассмеялся.

– Забудь об этом, – сказал он. – Забудь. – Потом снова затянулся и пробормотал себе под нос: – Помни о Сэмми Кляйне.

Майлс встал, заняв собой все свободное пространство. Он был массивным – мускулистый и с жирком; комната казалась меньше в присутствии столь авторитетной фигуры.

– Тогда мы закончили. – Майлс положил руку мне на плечо. Я встал.

– Спасибо, Чанс. Я понимаю, все это трудно вытаскивать. Ты сделал сегодня доброе дело. Джереми этого еще не знает, но он тебе благодарен.

– Знаю, – кивнул Чанс. – Ты сохранил мой рассудок.

Майлс засмеялся и облапил его, как русский медведь, так что затрещали кости, и с силой похлопал по спине.

Майлс и я пошли к двери. Мы уже вышли, когда Чанс окликнул меня:

– Твоя статья!

Он протягивал некролог, который я оставил на столе.

Когда я подошел взять листок, Чанс встретился со мной глазами и едва слышно прошептал:

– Через час.

Глава 18

Майлс с пристрастием учил меня уму-разуму, пока не убедился, что я усвоил урок.

Я поблагодарил его и ушел. Надо было сделать одно дело. Кое-что не давало мне покоя с самого провала с V&D.

Я шел хорошо изученными извилистыми тропками кампуса. Установившуюся уже тишину изредка нарушали звуки веселья, доносившиеся из открытого окна, под которым я проходил. В темных углах обнимались парочки. Студенты группками сидели на траве, тихо разговаривая или перебирая струны гитары.

Я шел той же аллеей, по которой провожал ее домой после признания при лунном свете. Я миновал место, где она рассыпала апельсины. Я прошел мимо низкой стены вдоль ручья, где мы сидели на земле и говорили. Я помнил ее улыбку, ее тихие слезы.

Дом красного кирпича выглядел по-прежнему. Несколько ступенек вели ко входу. На табличке с именами у звонка я нашел «С. Кейси».

Я позвонил. Дверь открыла незнакомая девушка.

– Вам кого? – спросила она. Я сразу решил, что она с инженерного – короткий хвостик, неулыбчивое лицо, под локтем книга о строительстве мостов.

– Я к Саре, – сказал я. Идея прийти сюда вдруг показалась мне безумной. Ладони стали липкими. Рубашка под мышками промокла от пота.

– Она еще в больнице, – ответила девушка.

– У нее дежурство?

– Нет. – Девушка озадаченно посмотрела на меня. – Она в больнице.

– Как? Что случилось?

Девушка наклонила голову набок.

– Я что-то раньше не видела вас.

– Я ее знакомый.

Она с подозрением смотрела на меня.

– Как, вы сказали, ваше имя?

– Ладно, я потом зайду.

Я пошел прочь.

– Эй! – позвала девушка, но я уже спустился по ступенькам и почти побежал к Стьюдент-хелф. Вход в больницу был с торца.

В такой поздний час на этаже было пусто. В конце коридора две медсестры смотрели телевизор.

На сестринском посту никого не было. Воровато поглядывая на освещенный телевизором дальний холл, я прошел за стойку к стеллажу с медкартами у стены и отыскал «Кейси С.». Из карты торчал стикер с надписью «История поступления». Я открыл первую страницу и попытался расшифровать почерк и аббревиатуры.

От первой же строчки земля ушла у меня из-под ног. Мир зашатался.

«П-ка 26 лет, бел. жен., б/серьезных заболеваний в анамнезе, поступила в ОНП[15] сегодня вечером п.п.[16] передозировки ацетаминофена в св.[17] с попыткой самоубийства».

У меня внутри словно что-то оборвалось. Я взглянул на дату: четыре дня назад. Я не знал, что такое п.п. или в св., но общий смысл прекрасно понял.

Я похолодел. Сердце тяжело гнало кровь по сосудам в моей голове.

В карте была указана палата 203.

Я посмотрел на узкую дверь. Я не хотел туда идти, но у меня возникло тягостное чувство, что мой путь из больницы лежит только через палату 203. А какая у меня альтернатива? Сделать вид, что ничего не произошло, и уйти, как из магазина, где ты ненароком уронил вазу, чтобы продавцы позже нашли на полу груду осколков? Мне очень хотелось уйти.

Я постучал, прислонившись лбом к холодной двери, и слушал, пока слабый, сонный голос не произнес:

– Войдите.

Она лежала на спине, с несколькими подушками под головой. Блестящий желтый шарик натягивал нитку, примотанную к изголовью. На шарике была надпись: «Скорее поправляйся!» Пластиковый кувшин для воды и два пустых стаканчика из-под мороженого стояли на подносе у кровати. Она показалась мне очень бледной.

Наши глаза встретились, и только через секунду она узнала меня.

– Сара, прости меня, – выдавил я.

– Убирайся, – скрипуче сказала она.

– Прости меня.

– Убирайся! – На этот раз получилось громче. Это было бы криком, но в таком состоянии из Сары вырвался хриплый стон, заставив ее вздрогнуть от боли. Я нащупал сзади дверь и попятился в коридор. Я побрел к выходу, опустив голову. Уходя, я снова бросил взгляд на медсестер, смотревших в холле «Я люблю Люси».

Чанс был уже в библиотеке. На свои спутанные кудри он натянул бейсбольную кепочку.

– Что с тобой? – спросил он. – Ты будто привидение увидел.

– Целых два, и все сегодня, – отрезал я. – Давай-ка к делу, что ли.

– Да что с тобой творится?

Гнев, вот что со мной творилось. Из-за Сары, больницы, из-за V&D. Меня переполнял кипящий ядовитый гнев. Он поднимался снизу, клокоча, так что глаза готовы были выскочить из орбит от бешенства.

– Это скверные люди. Они толкают других на подлейшие поступки. Кто-нибудь должен что-то сделать!

– Ах, теперь это общественное служение? – спросил Чанс улыбаясь. – Уже не месть?

Я почувствовал, что ненавижу этого типа.

– А почему ты так ими интересуешься? – взорвался я. – Хочешь получить Пулитцеровскую премию?

– Университету полагается быть открытым заведением. Мне не нравится, что в кампусе существуют места, куда я не вхож.

– Ты что, придуриваешься? Весь этот университет – один большой закрытый клуб. Или ты считаешь, что можно запросто прийти в кампус и начать учиться?

– И что?

– А то, что тебя бесят не все клубы, а только те, куда тебе вход закрыт.

– Ты хочешь сказать, что я лицемер?

– А ты хочешь сказать, что я лицемер?

Я вдруг вспомнил, как хлопал ладонями Майлс: «Вы, ребята, поладите!»

Я глубоко вздохнул.

– Забудь, – сказал я. – Просто… Я тут кое-что увидел, и это вывело меня из себя.

– Ты еще убедишься, – сказал Чанс, – чем дальше ты в это влезаешь, тем больше такого будет происходить. Не передумал?

Я засмеялся, немного смущенный своей несдержанностью.

– Нет. Я же сказал, кто-то должен что-то сделать.

– Что-то – это наш конек. Это нам лучше всего удается, – ухмыльнулся Чанс.

Я вытянул с полки алфавитный указатель Шепарда, большой пыльный фолиант. Мы нашли дело Крейтона против Уорли, сняли нужный том и проверили список процессов, где цитировалось это дело.

Он оказался идентичным списку в Интернете.

Но на полях кто-то дописал еще несколько дел.

Мое сердце забилось. Я увидел, как просветлело лицо Чанса.

– Я тебя недооценивал, – сказал он.

Я прочел первое дело вслух:

– «Майклсон против Митчелла».

– Ё-моё, – вырвалось у Чанса.

– Что?

Все это было интересно, но мне не казалось, что мы нашли что-то полезное.

Чанс сказал:

– Это здания в кампусе.

Я уставился на него:

– Здесь есть такие здания?!

– Майклсон – это химические лаборатории Майклсона. Митчелл – один из корпусов студенческого общежития.

– Где?

– Карта нужна, – сказал Чанс. Его уже охватил охотничий азарт. Я увидел прежнего репортера, существовавшего семь лет и тысячу косяков назад.

Мы взяли карту кампуса в будке информации и отметили здания Крейтон, Уорли, Майклсон и Митчелл.

Четыре точки.

– Смотрим остальные, – велел Чанс.

Я узнавал некоторые названия. Чанс знал все, кроме одного. Каждое указывало на здание в кампусе. Стараясь дышать ровнее, мы отметили на карте десять точек.

Чанс взял карандаш и соединил точки. Линия началась в одной части кампуса и медленно, но целеустремленно переходила в другую.

Кончики пальцев начало покалывать.

Но это было еще не все.

Остался последний процесс.

– Производство чайников «Зиммер» против корпорации «Промышленная сталь». Чайники, kettle, – это Кеттл-Холл. Но вот промышленная сталь… – покачал головой Чанс.

Он методично постукивал карандашом по столу. Это действовало на нервы. Я готов был выхватить карандаш из пальцев Чанса, когда улыбка вдруг разлилась по его лицу.

Эффектным жестом художника, наносящего последний мазок, Чанс поставил последнюю точку на карте и обвел в кружок.

– Промышленная сталь, – сказал он, в восхищении качая головой.

Я посмотрел на эту точку. Она казалась логичным окончанием нашей линии и стояла посередине длинного прямоугольного здания.

– Это же общежитие, так?

– Еще какое. Эмбри-Хаус.

– Не понимаю.

– Конечно, не понимаешь. Поймет только тот, кто знает кампус. Вот почему они приберегли это напоследок. Эта точка, – он указал на десятую отметку, – приходится, верь – не верь, на знаменитую комнату в Эмбри. Единственную комнату в кампусе, где разрешено совместное проживание десяти студентов. Оттягиваются они там во весь рост. Лист ожидания на двери, но, как правило, живут там наследнички. И не просто богатенькие, а с предками до десятого колена, в идеале пассажирами «Мэйфлауэра».[18] Чтобы жить в этой комнате, нужно уметь пить как лошадь. – Чанс посмотрел на меня. – Поэтому ее обитателей называют железными людьми.

Он раздулся от гордости не то за собственную догадливость, не то за изобретательность V&D.

– Думаешь, V&D собираются в комнате общежития? – саркастически спросил я.

Чанс невозмутимо покачал головой:

– Нет, я думаю, они собираются под ней.

Глава 19

Мы с Чансом заключили пакт: во-первых, никому ничего не говорить, во-вторых, встретиться завтра вечером под покровом тьмы и посмотреть, куда приведет обнаруженный след.

Возбужденный открытием, я как на крыльях прилетел в общежитие и лег в кровать, и тут реальность прорвалась сквозь восторг. Я старался прогнать из памяти больничную палату и дряблый воздушный шарик, но ее лицо стояло передо мной, и я слышал напряженный хриплый голос: «Убирайся!»

Меня мучили кошмары. Во сне я видел комнату с тысячью ангелов, пухлых мечтательных херувимов, как на картинах Рафаэля. Они двигались медленно и механически, словно куклы. Из высоких окон косо лился свет. Ангелы ели. Их пухлые ручки безостановочно подносили ложки ко ртам. Когда я вошел, вся тысяча одновременно подняла головы, взглянула на меня и начала кричать.

Я проснулся мокрый от пота и невыспавшийся. Я чувствовал себя одиноким и потерянным, меня мутило от отвращения к себе. Не включая свет, я дотянулся до телефона и набрал номер.

– Второй раз за неделю? Может, сегодня Рождество?

– Привет, пап. А мама дома?

– Вышла по делам. Что случилось?

– Ничего, – сказал я. – Я только хотел задать вопрос.

– Почему же ты не спросишь меня?

Повисла долгая пауза.

– Ну, попробуй, вдруг я знаю, – сказал отец.

После папиного инфаркта я избегал даже намекать ему, что у меня происходит что-то не вполне идеальное, опасаясь, как бы мои слова не спровоцировали у него сердечный приступ. Но мне нужен был собеседник. Требовалась помощь.

– Решайся, дай шанс старикану, – настаивал отец. – Позволь мне хоть раз побыть папашей.

Я вздохнул. Я даже не знал, что хочу сказать.

– По-моему, я сделал одну очень плохую вещь.

После паузы отец спросил:

– Ты нарушил закон?

– Нет.

Я услышал, как папа с облегчением выдохнул.

– Жульничал на занятиях?

– Нет.

– Обидел кого-то?

– Да.

– Потому что он тебе не нравился?

– Нет.

– Значит, потому, что это тебе помогло.

– Да.

– Послушай меня. – Я приготовился к лекции о больших шишках и маленьких людях: «Будь жестким, соберись, хватай свое и не бери пленных». Вместо этого отец сказал: – Если ты поступил плохо, ты это исправишь. Понял меня?

– Да. Да, сэр.

– Затем ты решишь, кем хочешь быть, и станешь им.

Наступила короткая тишина.

– Хорошо?

– Да. Я сделаю это.

– Дай мне возможность гордиться тобой, – сказал отец.

Положив трубку, я некоторое время сидел такой встрепанный, всполошенный, словно меня отхлестали по щекам.

В первый раз за много лет я снова услышал учителя, которому звонил весь Ламар, когда люди не знали, как поступить.

Согласно плану, Чанс был в черном с ног до головы. Он ждал, прислонившись к дереву в тени. Я различал только смутный силуэт, белки глаз и полоску бледной кожи под лыжными очками. Подойдя ближе, я рассмотрел его костюм: широкие штаны со множеством карманов, походные ботинки, рюкзак, свитер с капюшоном. Он выглядел как настоящий партизанский журналист. Умолчу, как выглядел я в идиотской черной фуфайке и кретинских полуформальных брюках. Однако, имея две сотни долларов на счете и никаких надежд на карьеру, я не собирался тратить «кормовые» на облачение охотника за привидениями. Чанс протянул мне лыжную маску.

– Спасибо.

Он растер черную смазку по лицу и снова опустил очки. Я взял баночку и сделал то же самое. Он посмотрел на мои ноги:

– Ты в туфлях, что ли?

Я пожал плечами.

– А, ну ради Бога. – Чанс проверил видеокамеру и сунул ее в черную сумку на поясе. – Видно что-нибудь? – Он повернулся передо мной.

Я сказал, что нет, и тоже покрутился перед Чансом.

– Итак, у нас есть карта, благодаря тебе, – сказал Чанс. – Теперь нам нужно найти вход. И за это спасибо мне.

– Вход куда?

Чанс скрытничал насчет того, как именно наша карта переводится на язык практических действий. По-моему, он упивался этой маленькой властью. Войти к «железным людям» будет не так уж просто, это я понял. Чанс не сомневался, что общежитие существует для отвода глаз.

– В каждом университете есть легенды о паровых тоннелях, по которым под землей можно переходить от здания к зданию, – сказал он мне. – Так уж получилось, что в этом университете, очень старом, система тоннелей действительно есть. Пошли.

Мы шли, держась в тени стены большого административного здания. Мы находились в технической части кампуса, не имеющей ничего общего со студенческой жизнью. Уже перевалило за полночь. Стояла неестественная тишина.

– Единственное официальное упоминание о паровых тоннелях связано с местной историей. Когда Джордж Уоллес выступил в защиту сегрегации, студенты чуть не растерзали его. Полиции пришлось выводить Уоллеса через систему паровых тоннелей. Это записано в документе пятидесятилетней давности.

Впереди показалось залитое желтым светом огромное вибрировавшее здание с двумя вентиляторами на крыше почти по двадцать футов шириной. От здания шел свежий запах озона, а вентиляторы выпускали колоссальные, почти вулканические клубы белого дыма, который колеблющимися спиралями уходил в облачное небо. Казалось, перед нами фабрика, выпускающая мрачный сумрак.

– Ко мне на первом курсе захаживал местный учитель поэзии, такой, знаешь, несгибаемый старик. Он клялся, что во Вторую мировую фэбээровцы загнали в библиотеку австрийского шпиона. Они искали его несколько часов и наконец решили, что он ушел через паровые тоннели. Так говорил старик. А может, он просто не любил обедать в одиночестве.

– Это дым? – спросил я, указывая на белые клубы.

– Водяной пар. Это гидроцентраль. Здесь, собственно, завод, а там, – он указал на обшарпанное боковое здание со старыми жалюзи, – кабинет управляющего. – Чанс поглядел на меня. – Минут через пять тебе можно будет предъявить обвинения в нарушении границ частной территории, взломе с проникновением и в моем любимом «неподобающем поведении». Прекрасные основания для исключения. Последний шанс.

Я улыбнулся:

– Свобода – один из эвфемизмов выражения «Нечего терять».

– Ты меня-то не агитируй, я уже давно за, – сказал Чанс, и мы пошли в обход здания. Чанс достал из сумки кусачки и некоторое время возился с висячим замком. За забором с висячими цепями начинался поросший травой гравий двора гидроцентрали. В траве я увидел много металлических ящиков, тоже с висячими замками.

Было очень тихо. При каждом шаге под ногами скрипело и хрустело на весь кампус.

Я начал сомневаться в целесообразности нашего предприятия. Может, еще не поздно? Может, я еще успею выскочить в калитку, бросить лыжную маску в канаву, стереть черную сажу и смешаться со студентами, гуляющими субботним вечером на центральной площадке?

Чанс потянул меня за рукав:

– Не задерживайся. Мы здесь как на ладони.

Мы на цыпочках подошли к двери.

Из кожаной поясной сумки Чанс вынул набор отмычек. Эх, увидела бы нас сейчас моя мать… «Каких прекрасных друзей ты там найдешь!»

В нескольких шагах было окно.

– Эх, не умею я с отмычками, черт бы все подрал…

Чанс сунул связку в карман и поднял с земли камень.

– Чанс, нет! – шепотом взмолился я, но опоздал. Стекло разлетелось, звон и грохот эхом разлетелись по пустому двору. Я огляделся, но никого не увидел. Тем же камнем Чанс сбил острые торчащие края, оглянулся и жестом велел мне лезть внутрь.

– Теперь надо действовать быстро, – сказал он. – Только бы в тоннели спуститься, а там скрыться – как нечего делать.

Я полез за ним в окно. Мы попали в какой-то кабинет, затем в шлакобетонный коридор, выкрашенный белым. Чанс двигался быстро, но без определенной цели, заглядывая в каждую дверь. Он начал сыпать проклятьями.

– Давай помогай, черт бы все подрал!

– А что искать?

– Какой-нибудь ход вниз, я не знаю, ну, люк или лестницу.

Я нашел комнату с бетонным полом и голой лампочкой. В полу был люк вроде чердачного.

– Здесь, – позвал я Чанса.

Я попытался открыть крышку, но она была слишком тяжелой.

Чанс опустился на колени рядом со мной. Мы вместе потянули за цепь, и крышка поднялась. Мы отвалили ее, и она с грохотом упала на бетонный пол.

– Иисусе, Джереми! – прошипел Чанс.

– Да ладно, – сказал я и полез вниз по лестнице.

Взглянув вверх, я увидел за Чансом два силуэта. Он поставил ногу на лестницу, но они схватили его и оттащили назад. Его глаза страшно расширились.

– Что за хрень?! – закричал он и упал на спину. Я посмотрел вниз. Можно было просто прыгнуть. Но я не видел, насколько тут высоко. И карта осталась у Чанса. Фонарики тоже у него в сумке. Я не знал, куда идти.

«Забудь обо всем и прыгай!»

В колодец просунулась рука и схватила меня за фуфайку. Я вцепился в руку ногтями. Меня моментально схватили за шею локтевым захватом и резко дернули вверх. Я не мог вздохнуть.

Меня выдернули из люка, и я упал на спину, здорово ударившись о каменный пол.

Нависший надо мной мужчина потыкал в меня ботинком:

– А ну лицом к стене!

Разглядев форму, я с облегчением перевел дух. Полиция кампуса. Майлс писал мне о них, когда сам был первокурсником. Его соседа по комнате, местного парня из ближайшего рабочего поселка, однажды вечером потянуло к корням, он напился с приятелем-старшеклассником, и они пошли тырить номера с машин. Их задержала полиция городка. Студента сразу передали полиции кампуса – ни составления протокола, ни записи в полицейском журнале, никаких последствий. А старшеклассника продержали ночь в камере предварительного заключения, а утром отвели в суд. Я немного расслабился.

– Снять маски, – сказал тот из копов, что стоял ближе ко мне.

Я поколебался, но снял лыжную маску.

Другой коп стоял над Чансом, с интересом разглядывая его.

– Ну что, начинаем объяснять, – велел он.

– Прошу вас, сэр, – забормотал Чанс. – Это все шутка, розыгрыш такой. Мы хотим вступить в студенческое братство. Нам назначили испытание – пройти по паровым тоннелям и украсть тарелку из профессорской столовой. Майк, ну скажи же им! – Чанс посмотрел на меня вытаращенными глазами перепуганного первокурсника.

Полицейский повернулся ко мне.

Я бросил на Чанса гневный взгляд:

– Ты чего разболтался? Ведь сказали никому не говорить, даже если нас поймают!

– Пожалуйста… – совсем униженно взмолился Чанс. – Я хочу поступить на юридический. Не губите мою карьеру. Господи, родители!.. Ох, зачем меня только понесло в этот клуб!

Второй коп посмотрел на меня:

– Какой именно клуб?

– Нам нельзя рассказывать, – пробубнил я.

Он нагнулся надо мной и ткнул пальцем в грудь:

– Ты сейчас лучше о себе волнуйся.

Я покачал головой, изображая героический отказ.

Чанс выпалил:

– «Сигма Чи».

– Господи, Райан! – с упреком вскричал я.

Ближайший ко мне полицейский оказался более нервным, чем его напарник.

– Они окно разбили, – напомнил он, перебирая пальцами по своей дубинке с фонарем.

– Вы когда-нибудь вступали в студенческое братство? – спросил я.

Копы посмотрели на меня как на ненормального.

– Я не хотел оскорбить вас, – поспешно объяснил я. – Просто тогда вы знали бы, как непросто туда попасть. Может, дав клятву, вы тоже выкидывали бы черт-те что.