Текст книги "Закрытый клуб"

Автор книги: Дэнни Тоби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Он выжидательно смотрел на меня.

– Тогда что мы здесь делаем?

Я уже начал злиться, словно другие знали то, чего не знал я.

– Они смотрят на нас, Джереми, – прошептал Найджел, почти не шевеля губами. Я едва разобрал слова. – Смотрят из-за зеркал. – Его взгляд удержал меня от того, чтобы начать озираться по сторонам и подозрительно уставиться на прекрасные высокие зеркала, покрывавшие стены. – Им нужно увидеть, как мы общаемся, умеем ли поддержать разговор, вычислить шишек среди приглашенных. – Найджел придвинулся ближе. – За нами наблюдают, срочно соберись в кучу. – Его голос снова стал громким и жизнерадостным. – Думаю, ты полюбишь соккер, когда преодолеешь свою техасскую привязанность к футболу. – Он сердечно засмеялся и похлопал меня по плечу: – У моего отца отличная ложа, скоро сходим, ладно? – Беззаботно улыбнувшись, Найджел отошел.

Я поморщился от отвращения к себе, вспомнив, как проверял перед зеркалом чистоту зубов. Представив, как Джон Андерсон блещет остроумием перед судьями и политиками, отражавшимися в каждой стене зала, я решил напиться, видимо, вообразив, что еще не пьян.

Когда я подошел к стойке, сидевший рядом мужчина фыркнул, словно мы слушали одну и ту же шутку.

– Нет, ты можешь поверить в этот ср…ный бал?

Он был невысокий, напряженный, накачанный, из тех, кто вечно на что-то нарывается. Такой и в оклахомский бар придет в техасской шляпе. Казалось, его руки перемотаны толстыми веревками – бугры мышц натягивали рукава смокинга. Я пожал плечами в смысле «ничего не поделаешь» и вежливо отвернулся.

– Ты Деррика видел?

Волосы у меня встали дыбом. Надо было просто ответить «нет». И почему я промолчал?

– Кто такой Деррик? – спросил я.

– Сволочь, вот кто!

На его виске пульсировала артерия. Он подался ко мне, и только тут я понял, что он сильно пьян.

– Он говорит – думаешь, сделаешь мою работу лучше меня? Я говорю – да, сделаю. А он мне – пошел на… из моего кабинета! Ему плевать, что пятнадцать человек ждут медицинской авиапомощи. Ему собственную ж… надо прикрывать, дрочиле хренову! Я говорю – хватит болтать, давай уже делай. – Голос пьяного поднялся до негромкого крика. – Вста-вай и де-лай, говорю! Я готов был ему башку оторвать!

Дергающаяся артерия уже выпирала не на шутку. На нас начали оборачиваться. Интересно, он мне сейчас врежет или его дурацкий сосуд лопнет раньше?

– Слышишь, что я говорю?

– Да, – мягко ответил я.

– Извини, я беспокою тебя?

– Нет, вовсе нет.

Он уставился на меня так, словно я отправил его в пешеходно-эротический круиз.

– Не позволите ли предложить вам выпить? – спросил я, незаметно отодвигаясь.

– Я что, по-твоему, не могу себе выпивки купить?

– Нет-нет, я не это имел в виду. Я лишь старался проявить дружелюбие.

– Ты что, голубой, мать твою?

Становилось ясно, что из этого спора победителем мне не выйти. На нас уже обращали внимание, но плотный кружок вокруг, он же точка невозврата, еще не образовался. Вот, должно быть, радость для тех, кто смотрит из-за зеркал. Может, они там жуют поп-корн и делают ставки?

Я попятился, надеясь, что более пьяные и равнодушные гости разделят нас со скандалистом. Он сделал пару неровных шагов ко мне, но споткнулся и ухватился за какого-то мужчину, немало удивив его. Воспользовавшись заминкой, я повернулся и направился самым извилистым путем в другой конец зала. Я уже был трезв как стеклышко. Зал по-прежнему заполняли гости, что весьма облегчало мне жизнь. Я очень надеялся, что гнев приятеля Деррика уже нашел новую цель – может, вешалку или барный стул.

Из разросшейся шумной толпы я выбрался в тот самый угол, откуда вышел. Здесь образовался маленький островок покоя. Я прислонился к стене, ища новый способ как-нибудь испортить вечер, когда ощутил на себе чей-то взгляд. Ближайшие столики пустовали, и только старик в плохом рыжеватом парике, сидевший один, без спутников, испытующе смотрел на меня из-под бугристых, складчатых век. Оглядев старика, я подошел и присел рядом с ним.

– Развлекаетесь? – любезно спросил он.

– Не очень.

Старик улыбнулся:

– Я тоже не очень. Не люблю званых вечеров.

– Значит, нас уже двое.

Он усмехнулся.

– Учитесь? – поинтересовался он.

– Да. На юридическом.

– А, – сказал он, словно так и думал. – А почему именно юриспруденция?

– Ну, это просто. Из-за моего деда.

– Он юрист?

Я кивнул.

– Вы близко общаетесь?

– Общались.

– О-о… – Он вгляделся в мое лицо. – Ваш дед ушел в мир иной?

– В прошлом году.

– Мои соболезнования. Какой он был?

Я улыбнулся:

– Высокий. Очень высокий. Пугал людей до смерти. Он казался серьезным, но в душе был плюшевым мишкой. Улыбался одними глазами. Дети обожали его. Когда я в первый раз увидел свадебную фотографию деда, глазам не поверил: они с бабушкой выглядели как кинозвезды. Оказалось, в молодости дед был красавцем… К нему тянулись люди. Он был скромен, но к нему всегда шли за помощью. В детстве я часто сидел в кресле за его письменным столом и смотрел, как он беседует с клиентами. Дед хорошо разговаривал, умел вовремя пошутить, чтобы человек успокоился, позволял людям высказаться и облегчить душу. Его глаза всегда выражали спокойную уверенность в том, что все будет в порядке.

– Наверное, он очень обрадовался, узнав, что вы поступаете на юридический?

– Дед был уже очень болен, не вставал… – У меня защипало глаза, и я проглотил комок в горле. – Дед едва выговорил: «Жаль, меня не будет рядом, чтобы помочь тебе».

– И что вы ответили?

– Я сказал… – Я умолк, сжал переносицу и закрыл глаза. – Я сказал, что он уже научил меня быть человеком. – Почему я теряю лицо перед незнакомым стариком? Ну зачем я так напился? – Помню, мы ходили на футбол, коротышка-билетер с галстуком-бабочкой взял наши билеты, а дед сказал ему: «Я вас знаю. Вы здесь давно работаете». Коротышка ответил: «Да». Дед продолжил: «Вы раньше стояли вон там, а теперь – здесь». Представьте, всего лишь билетер, который надорвал наши билеты на матч. Сотни людей проходили мимо каждый день, не обращая на него внимания. По глазам билетера я видел: слова деда много для него значили. Дед любому умел внушить, что тот заслуживает всяческого уважения. Такой уж он был человек.

Старик задумался, затем посмотрел на кого-то за моей спиной.

– Кажется, пришел ваш проводник, мистер Дэвис.

Я обернулся. Сзади стоял тот самый незнакомец из особняка, мистер Кости, в той же куртке и рубашке с расстегнутым воротом. Он положил руку мне на плечо:

– Пора идти.

Вставая, я взглянул на своего собеседника:

– Как вы узнали мое имя?

– Я знаю о вас все, мистер Дэвис.

По моей спине пробежала дрожь.

– Знаю, где вы живете, чем занимаетесь. Мне стало интересно… – Он сказал последнюю фразу совсем тихо, как бы себе, и перевел взгляд на свои руки, лежавшие на столе, словно я уже ушел.

– Интересно что? – спросил я.

Мистер Кости уже тянул меня за локоть, держа в руке черную повязку. Он развернул ее, намереваясь надеть на меня.

– Интересно что? – повторил я.

Мистер Кости пытался увести меня, но старик приподнял веки и посмотрел на меня. Хватка мистера Кости ослабла.

– Мне стало интересно, достаточно ли сильно вы этого хотите, – произнес он.

Повязка закрыла глаза, и мне осталось обдумывать ответ в темноте.

Я не видел, кто выступил из тени перед дверью в мою комнату, когда вернулся домой из дома 2312 по Морланд-стрит. Было четыре или пять часов утра, и я страшно замерз – уши почти звенели от холода. Я вдруг почувствовал руки, закрывавшие мне глаза, легкий запах алкоголя и теплые груди, прижатые к моей спине. Я слышал отрывистый шепот Дафны, говорившей, что она дожидалась меня. Ее щека на моей шее казалась очень горячей. Полные мягкие губы двинулись по шее вверх, к уху, и слова отдавались вибрацией через кожу.

– У меня к тебе предложение. – Она повернула меня к себе лицом, не убирая пальцев из моих волос и подталкивая ладонью в спину. – Я не намерена проигрывать, – мягко, но настойчиво говорила Дафна, не отрывая от меня своих сапфировых глаз. Я старался не смотреть в темную тень между грудей и на безупречное, роскошное тело, подчеркнутое платьем. – Я не оставлю это на волю случая, – прошептала она. – Слишком близко к цели. – Она облизнула губы. – Но… – Дафна улыбнулась, – я провела небольшое исследование и знаю, как победить. – Она погладила мою щеку, повела пальцами вниз по шее и прошептала мне в ухо: – Процесс Томаса Беннетта – это, конечно, не гарантия, – ее губы вибрировали, – но я отследила судьбу победителей. Это серьезное конкурентное преимущество. Оно может сыграть решающую роль. Подумай, – говорила она. Мы соприкасались лбами, ее губы шевелились в дюйме от моих. – Найджел и Джон – болтуны. Мы с тобой умеем мыслить. Сведи две пары болтун – умник и получишь соревнование. Может, повезет мне, может, тебе, никто не знает. Но… – Она встретилась со мной взглядом и раздельно сказала: – Если объединятся мозговитые, у болтунов не останется шанса. Мы раздавим их. Они же марионетки, держащие друг друга за зад.

Я начал понимать, к чему она клонит.

– Мы возьмем себе два места, а они будут драться за третье, – прошептал я.

– Я знала, что ты умный. – Дафна коснулась губами моих губ и прижала меня спиной к двери, распластавшись на мне. Я чувствовал тепло ее грудей, живота, бедер. Господи, как я хотел ее! Я в жизни не испытывал такого желания. Я готов был задрать ей платье выше талии прямо здесь, в коридоре, и войти в нее. – Я читала твою статью, – отрывисто сказала Дафна, слегка присев – так, чтобы бедра проехались по выпуклости под моими брюками, – и снова выпрямившись.

– Читала?

Она небрежно повела рукой по моему животу и остановилась на брючном ремне.

– Несколько поверхностно, – заметила Дафна, царапая длинными ногтями молнию на моих брюках. – Но в целом очень неплохо.

Я отстранил ее руку.

– А сколько твоих статей напечатали?

Дафна отодвинулась и откинула со лба волосы.

– Подумай о моем предложении, – сказала она. – Это хорошая возможность узнать друг друга.

Я смотрел, как она идет по коридору, вызывающе покачивая бедрами.

Войдя в свою комнату, нетрезвый, неудовлетворенный, возбужденный, взбешенный, очарованный и растерянный, я нашел на кровати новый конверт. На этот раз меня даже не удивило, что кто-то научился проникать через закрытые окна и двери: сегодня я повидал чудеса и почище. Разорвав конверт, я быстро прочел напечатанную записку:

Одиннадцатое ноября, в девятнадцать тридцать.

Ниже была приписка от руки: «Обзаведись другим костюмом».

Глава 9

Я взялся за инсценированный процесс со всей страстью. Неотразимая логика Дафны, ее глаза, губы, запах розовой воды – все это было сильнее меня. Я готов был пообещать ей, что мы вступим в V&D. Я добьюсь ее восхищения. Я завоюю Дафну. Понимал ли я хоть в глубине души, что именно эти мысли она и хотела заронить в мою голову?

Разбиралось примечательное дело: герой войны, получив серьезное ранение в голову, вернулся домой другим человеком. Неожиданно этот мягкий человек и прекрасный семьянин хладнокровно убил своего коллегу. Дилемма сводилась к извечному вопросу «Кто виноват?». Что считать причиной жестокого преступления – характер героя войны или ранение в голову, навсегда изменившее его личность?

На потоке уже разнесся слух, что в этом году в судейскую комиссию войдут бывший генеральный прокурор Соединенных Штатов, отставной судья верховного суда и, как всегда, профессор Эрнесто Бернини. Десятки студентов писали конспекты, надеясь попасть в участники инсценированного процесса и блеснуть перед этой заоблачной комиссией. Мы с Дафной неделями не вылезали из библиотеки, переделывая наши ходатайства и изучая судебную тактику. Между тем за стенами библиотеки дни становились все сумрачнее и холоднее.

Я прошел мимо древнего старичка, библиотечного швейцара (мне всегда казалось, если я дуну посильнее, он рассыплется в прах), и через несколько минут уже сидел за моим любимым столом, глядя, как Дафна читает мою часть новой записки по делу. Ее волосы были собраны в длинный конский хвост, карандашом она постукивала по губам. Она не сделала ни единой пометки. Прочитав до конца, Дафна подняла голову.

– Начинай сначала, – сказала она, возвращаясь к работе над своей частью.

Я спал не более двух часов в сутки. У меня началась изматывающая головная боль. Я не мог унять дрожь. Дважды за последние две недели, когда я резко вставал, у меня кружилась голова и все плыло перед глазами. Разрываясь между подготовкой к процессу и бесконечными исследованиями для книги Бернини, я перестал посещать занятия. «А зачем? – спрашивал я себя. – Я открыл истинный путь к преуспеянию, и это не сплошные пятерки и не летняя практика, за которой мои однокурсники гнались как лемминги».

Около полуночи я зашел в один из самых темных уголков библиотеки, отыскивая редкий том, но увидел на полке лишь пустое место. Меня охватили паника и возмущение: кто посмел воспользоваться моей книгой? Или, хуже того, неужели кто-нибудь ее спрятал?

Я пошел по пустому этажу, ища книгу на столах.

И тут до меня донесся чей-то плач.

Я свернул на звук в глубокую нишу-тупик и через щель над книгами на полке с изумлением увидел сгорбившегося над столом Найджела. Глаза его покраснели, и он с грохотом сбрасывал стопки книг со стола на пол. Повинуясь порыву, я вышел из-за стеллажей. Найджел поднял глаза, и его лицо выразило унижение и гнев.

– Чего тебе надо? – закричал он.

– Найджел, что случилось? – Я шагнул к нему.

– Не надо мне твоих поучений, – отрезал он.

– Найджел, мы же друзья!

Он прожег меня взглядом.

– Друзья, – издевательски бросил Найджел. – Ты теперь дружишь с Дафной.

– Это не так.

– Думаешь, я не вижу, что вы затеяли?

– Ничего мы не затеяли!

Не обратив внимания на мои слова, Найджел опустил голову на одну из книг.

«Да какого черта», – подумал я.

– «Теория криминальной юстиции» Голдмана, случайно, не у тебя?

Найджел горько засмеялся:

– Можно подумать, она чем-то поможет. – Он фыркнул. – Я уже прочитал ее.

– Слушай, Найджел, сейчас уже перевалило за полночь. Закругляйся. Пойдем выпьем пива, поедим чего-нибудь. «Сэлс» еще открыт.

Найджел покачал головой, не поднимая глаз. Его движения были судорожно-резки, нервны. Почему так изменились обычно вкрадчивые, мягкие жесты Найджела Мэннинга, сына дипломата и кинозвезды?

– Как прикажешь закругляться, когда у меня уходит час, чтобы прочесть дело, а впереди еще до сотни отчетов?

Я не поверил своим ушам.

– Как это – час на одно дело?

Найджел обиделся.

– А у тебя сколько?

– Не знаю, ну, десять, двадцать минут!

– Это нереально. В половине отчетов вообще непонятно, о чем речь. Кто учил писать этих судей? Сплошная тарабарщина!

В его голосе слышались панические нотки. Непосильное давление и нечеловеческое напряжение трех месяцев учебы вырвались наружу, как избыток желчи.

В этот момент я понял, что передо мной сидит очередной Шалтай-Болтай, бесконечно хрупкий, с паутиной невидимых трещин на красивом лице. Его ничего не стоит раздавить. Срок подачи ходатайств наступал через неделю. Если я сейчас повернусь и уйду, на Найджеле и Джоне можно ставить жирный крест.

Я сел рядом с Найджелом и молча ждал, когда он вытрет глаза, высморкается и придет немного в себя.

Затем я сказал ему, что читать дела – значит просматривать текст и вычленять главные элементы: предмет спора, стратегию, судебное решение, обоснование. Я объяснил, что отыскать смысл в хаосе – работа, подобная той, что совершает астроном, находя созвездия среди мириад звезд.

Когда мы закончили, Найджел хмуро сказал:

– Завидую тебе.

– Чокнулся? Я отдал бы все, чтобы жить так, как ты. Ты объехал весь мир, ходишь на вечеринки с Опрой и Биллом Гейтсом и завидуешь мне?!

– Ты никто, – деловито объяснил Найджел. – Тебе не приходится гадать, попал ли ты на этот факультет потому, что кто-то из профессоров – поклонник твоей мамочки в «Последней интрижке». – Он светло улыбнулся. – Потом, ты белый и не знаком с ощущением, что ты находишься здесь сугубо ради политкорректной обложки брошюры с условиями приема. Знаешь, такая, где улыбающаяся радужная коалиция[12] сидит под деревом в обнимку?

– Найджел, это белиберда какая-то. Ты один из умнейших людей, которых я знаю. Я умею читать дела только потому, что четыре года обитал в подвале дома родителей, готовясь в юридический, а ты в это время жил настоящей жизнью.

– Может, да, может, нет, – сказал Найджел. – Но тебе никогда не придется гадать.

Черта с два не придется! Я ведь тоже прекрасно вписываюсь в категорию деревенщин, оказавшихся на факультете по милости северных богов. Я попытался сформулировать эту мысль, но Найджел опередил меня.

– Ты должен кое-что знать, Джереми. Я ценю то, что ты сделал для меня сегодня, но V&D – моя судьба. Отец был в этом клубе, и его отец тоже, и так до самого первого чернокожего, попавшего в V&D в те времена, когда негров не считали вторым сортом. За твою доброту скажу тебе без обиняков: не удивляйся, если я сделаю все, чтобы опустить тебя.

На этом он сгреб свои книги и ушел, не прибавив ни слова.

Глава 10

Мы с Дафной сидели рядом в переполненном зале суда. Под столом ее нога прижималась к моей. В аудитории было не протолкнуться от зрителей – сотен завистливых однокурсников, что-то обсуждавших профессоров, любопытных аспирантов, старшеклассников из дискуссионных клубов, местных жителей, прессы, затесалось даже несколько туристов с фотоаппаратами. Свободных мест не осталось, позади кресел люди стояли в два ряда. Все собрались посмотреть двести третью по счету инсценировку самого престижного национального процесса. Студенты театрального факультета сыграют роли главных свидетелей: Арнольда Рейда, ветерана войны, чья личность изменилась после ранения, и Шейлу Рейд, его законную жену. Университетские врачи выступят в роли экспертов-свидетелей и дадут реальное медицинское заключение в рамках своей квалификации. Присяжные, студенты второго и третьего курсов нашего юрфака, горели желанием решить, кто из первокурсников талантливее.

Ночью надвинулся теплый атмосферный фронт, прогнав тучи и холод. Солнечные лучи проникали в аудиторию сквозь витражные окна. Через проход от нас, за своим столом, сидели Найджел и Джон, выложив перед собой стопки бумаг. Рядом с ними сидел их клиент, несчастный Арнольд Рейд. Его роль исполнял красивый студент с театрального.

Гул в зале стих. Я поднял глаза и увидел, что через боковую дверь входят члены судейской комиссии. Отставной верховный судья шел первым, более свободный и непринужденный, чем я запомнил по фотографиям. Он так старался выглядеть хорошо отдохнувшим, что за него даже становилось неловко: загар у судьи явно был аэрозольный. За ним шел бывший генеральный прокурор США, толстый и добродушный, с аккуратной прической старшеклассника, совиными очками и глубокой ямочкой на подбородке. Профессор Бернини вошел последним, глядя перед собой, избегая зрительного контакта с аудиторией. Его фирменный озорной огонек в глазах исчез: к роли судьи он относился очень серьезно.

Все трое торжественно взошли на помост и заняли места высоко над всеми нами.

К залу обратился декан Томпсон. Он приветствовал собравшихся и представил каждого из судей тепло и с уважением. Затем упоминания удостоились мы четверо, а завершилась речь длинным списком знаменитостей, выигравших в свои студенческие годы имитированный процесс.

Верховный судья в отставке подался вперед:

– Готовы ли обе стороны?

– Да, ваша честь, – сказала Дафна, вставая.

– Да, ваша честь, – эхом повторил Джон.

– О’кей. Штат может начинать процесс.

Меня словно пронзило электрическим разрядом от ног до подушечек пальцев рук. Штат. Государство. Это я. И это по-настоящему. До сего мгновения я смотрел на происходящее как на очень интересный фильм. Елки-палки, что я вообще здесь делаю?!

Я встал и повернулся к жюри присяжных.

Откашлялся, прочищая горло. Пролетевшая муха нарушила бы мертвую тишину зала. Я чувствовал тысячи взглядов, устремленных на меня.

Жюри составляли из студентов второго и третьего курсов. Выбор падал на них случайно. Этих студентов я встречал в коридорах, но ни с кем из них не был знаком.

Я медленно заговорил:

– С разрешения высокого суда, я начну. Уважаемая защита, леди и джентльмены, доброе утро. Мы намерены доказать, что двадцать второго сентября прошлого года между ответчиком и человеком по имени Рассел Коннор возникли разногласия делового характера, в результате которых произошел спор. Ответчик поехал домой, достал из сейфа пистолет калибра девять миллиметров, вернулся в свой офис, направил пистолет на Рассела Коннора и хладнокровно убил его, выстрелив три раза. Безоружный Рассел Коннор сидел за своим письменным столом. Он умер на месте. У Рассела Коннора остались жена и четверо детей.

Я сделал паузу, чтобы слушатели осмыслили этот факт.

– Леди и джентльмены, таковы факты этого трагического события. Это случай хладнокровного убийства, простой и ясный. Прошу вас помнить, что это дело и Дженнифер Коннор, которая больше не увидит своего мужа. Это дело и Стейси, Маркуса, Ноя и Блейка, которые никогда не увидят своего отца. Каким бы сложным ни показалось дело, разбираемое здесь, если вы не забудете о жене и детях Рассела Коннора, в конце концов здравый смысл восторжествует и мы поможем вдове и сиротам Рассела Коннора добиться того, чего они заслуживают, – справедливости. – Я втянул воздух и кивнул: – Спасибо.

Вернувшись к своему столу, я сел. Дафна что-то настрочила в своем блокноте и подсунула мне. «Сильно», – прочел я.

Через несколько секунд перед жюри присяжных предстал Найджел. Он приподнял руку, как дирижер за мгновение до начала симфонии, и в зале наступила тишина.

– Представьте, – мягко начал он, и в зале зазвучал четкий британский акцент, – представьте, что вы можете сесть в тюрьму до конца жизни.

Найджел был в костюме-тройке, и золотая цепочка от часов спускалась в карман жилета. Он вызывал симпатию и безотчетное доверие, держался уверенно и свободно – ни тени беспомощности и отчаяния, которые я видел ночью. Сколько же людей, имеющих безупречный фасад, таят в себе хаос и полубезумную неустойчивость?

– Представьте, что все указывает на вашу виновность. Каждый факт. Все показания свидетелей. У вас ни единого шанса. – Найджел присел на краешек стола и вздохнул. – А теперь представьте, что вы не совершали преступления. – Он обвел взглядом каждого члена жюри. – Какой бессильный гнев охватил бы вас тогда? Справедливо ли это? – Найджел сделал паузу, и внезапно его голос смягчился. – Конечно же, нет. Все просто: мы не наказываем людей за то, чего они не совершали.

Затем он посмотрел мне в глаза, и его лицо выразило глубокое отвращение.

– Между тем именно этого от вас потребует обвинение. Вас будут убеждать, чтобы вы отправили за решетку хорошего человека за деяние, которого он не совершал.

Найджел встал и посмотрел на своего клиента. Тот улыбался.

– Свидетель за свидетелем будут рассказывать вам, что Арнольд Рейд добрейший и порядочнейший человек. Нежный муж, хороший отец, никогда не повышающий голоса, владелец небольшого бизнеса, человек, мечтавший вернуться в программу MBA. Но сперва ему предстояло кое-что сделать. Он оставил обеспеченную жизнь, решив послужить с во-ей стране в годину войны. Через два месяца Арнольд Рейд попал в Ирак рядовым пехоты. Его не призывали на войну, он отправился туда не за деньгами или стипендией. Сделав сознательный выбор, он пошел воевать за свою страну. Таков тот, кого подозревают в убийстве. А затем случилось несчастье. – Найджел положил руки на барьер, за которым сидели присяжные, и подался к ним. – Однажды на обочине дороги в Багдад Арнольд опустился на колени, чтобы заменить колесо, и – бам! – Найджел ударил ладонями по барьеру, отчего присяжные вздрогнули, – в двадцати футах от него взорвалась ракета. Арнольда переводили из больницы в больницу. Врачи боролись за его жизнь. И он выдержал. Выжил. Получил почетную отставку и поехал домой к жене и детям. Но война не прошла для него без последствий. В голове у Арнольда осталась полоска металла, изогнутый осколок фугасной ракеты, который нельзя извлечь. Такую цену он заплатил за преданность своей стране. И все для него изменилось. Арнольда мучили постоянные головные боли. Он не мог ясно мыслить, не мог сосредоточиться на работе. Арнольд стал раздражительным, импульсивным. Он уже не был прежним. И все из-за осколка, пробившего ему череп, когда он служил своей стране.

В голосе Найджела слышался праведный гнев. Его глаза расширились и смотрели гневно, в них блестели сдерживаемые слезы сочувствия. Он устремил на нас укоряющий перст:

– И когда человек по имени Рассел Коннор попытался обмануть Арнольда, воспользоваться его увечьем и украсть его бизнес, случилось непредсказуемое. Этот металлический осколок, этот инородный предмет вобрал в себя электрические разряды в мозгу Арнольда Рейда и послал их туда, куда им не следовало попадать ни при каких условиях. Так тело подчинилось приказу мозга, и был совершен поступок, который этот мягкий человек не совершал ни разу за свои сорок лет. Преступление Арнольда Рейда состоит в том, что у него в голове застрял металлический осколок – результат ранения, полученного, когда он защищал свою страну.

Найджел впился в жюри страстным взглядом:

– Я прошу вас употребить власть, данную вам, для сочувствия и спросить себя: что, если бы этот осколок пробил вашу голову? Что, если бы ваши ценные идеи вдруг попытались украсть? Совершили бы мы справедливое дело, оторвав вас от семьи и отправив в тюрьму до конца жизни?

Найджел снова присел на краешек стола с утомленным видом и печально улыбнулся:

– Сейчас у вас есть власть. И я молю вас – молю каждого из вас – употребить ее милосердно и мудро.

Он сел и вытер лоб носовым платком.

В законе четко прописано: если вы в состоянии отличить хорошее от плохого, если вы не спите и действуете сознательно, значит, отвечаете за свои поступки. И никого не волнует, каковы вы по природе: злобны или импульсивны. Так почему же должно влиять то, что вы родились белым и пушистым, а затем вас изменил осколок бомбы?

Как на любом хорошо инсценированном процессе, мы оказались на грани пространного обсуждения расплывчатых понятий: обладаем ли мы интеллектом, способным сделать выбор, и свободой воли, или у нас только мозг, состоящий из клеток и электрических импульсов, пуляющих, как шарики в пинболе, и есть лишь иллюзия свободы воли?

Одним махом Найджел отмел сотни лет уголовной практики и вопросил, вправе ли мы наказывать этого человека. Он говорил как шекспировский актер, хотя его клиент даже не был настоящим. Увидев, как одна из присяжных промокнула глаза платочком, я понял, что ситуация становится серьезной.

Глава 11

Достанься Дафне только красота или только ум, она была бы великолепна, но сочетание этих двух даров судьбы казалось невозможным, статистически невероятным, почти мистическим. Пока она находилась в зале суда, оттуда словно откачали воздух. Перед жюри Дафна держалась мягче, чем обычно, кроме того краткого момента в конце обеда у Найджела, когда она распустила волосы и сняла контактные линзы. Сейчас Дафна снова стала мягкой и милой – с такой хочется сидеть в обнимку у камина в пижамах и читать книгу.

– Миссис Рейд, вы говорили, ваш муж был добрым и нежным человеком, это правда?

– Да, – ответила актриса, изображавшая жену ответчика.

Дафна стояла возле места свидетеля, совсем близко к миссис Рейд – казалось, две леди вели приватный разговор.

– Он никогда не проявлял жестокости до ранения, верно? Ни днем ни ночью, так вы сказали?

– Ни днем ни ночью.

– Это важно, не так ли? Это важно, поскольку вы считаете, что именно из-за ранения в голову ваш муж совершил преступление?

Свидетельница попыталась переглянуться с Найджелом и Джоном, но Дафна словно невзначай заслонила их собой.

– Правильно?

– Да.

– «Добрый и нежный» – именно эти слова применял адвокат, говоря о вашем муже, не так ли?

– Если вам так угодно.

– Это ваши слова или слова адвоката?

– Простите?

– Я спрашиваю: кто решил называть вашего мужа «добрым и нежным»? Это ваша фраза или адвокат подсказал?

– Протестую. – Джон встал. – Зашита ссылается на привилегию общения клиента с адвокатом.

– Миссис Рейд не клиент, – спокойно возразила Дафна. – Клиент – ее муж. А она добровольно согласилась дать отзыв об обвиняемом в качестве свидетеля.

– Протест отклонен, – произнес судья.

– Благодарю, ваша честь. – Дафна снова повернулась к миссис Рейд: – Я повторю вопрос. Фразу «добрый и нежный» предложили адвокаты или придумали вы сами?

Миссис Рейд что-то промямлила.

– Не могли бы вы говорить погромче, миссис Рейд?

– Адвокаты, – ответила свидетельница, с неприязнью глядя на Дафну.

– Понятно. Значит, вы передали нам мнение адвокатов о мистере Рейде.

– Протест! – одновременно воскликнули Найджел и Джон.

– Снимаю, – кивнула Дафна. – Миссис Рейд, справедливо ли утверждать, что ваш муж никогда не повышал на вас голоса?

– Я этого не говорила.

– Стало быть, этот добрый и нежный человек кричал на вас?

– У нас были ссоры, как у всех.

– Крупные ссоры или мелкие?

– Не понимаю.

– Бросьте, миссис Рейд, мой вопрос вовсе не труден. У вас с мужем были крупные ссоры или мелкие?

– Мелкие, наверное.

– То есть он кричал на вас во время мелких ссор?

– Нет, кричал он только во время крупных ссор.

– Значит, у вас и крупные ссоры бывали?

– Да.

– О’кей. Надеюсь, на этот раз вы точно ответили на мой вопрос. Могу я в это верить?

– Да.

Миссис Рейд начала закипать, а ведь Дафна еще ни разу не повысила голос.

– Миссис Рейд, можно ли называть мужа добрым и нежным, если он бьет жену?

– Протест, – выпалил Найджел, вскакивая. – Вопрос расплывчатый, скорее предвзятый, чем доказательный, предполагающий несуществующие факты… – Он говорил, едва успевая за мыслью.

– Ваша честь, – ласково сказала Дафна. – Защита придает большую важность выражению «добрый и нежный». По-моему, жюри заслуживает того, чтобы точно знать, что оно означает.

– Продолжайте, – сказал генеральный прокурор США.

– Миссис Рейд, можно ли считать мужа добрым и нежным, если он бьет свою супругу?

– Конечно, нет.

– Мистер Рейд когда-нибудь бил вас?

– Никогда. Ни разу.

– Может ли муж считаться добрым и нежным, если он толкает свою жену?

– Нет.

– Может ли муж считаться добрым и нежным, если он хватает свою жену за плечи и с силой трясет ее?

– Н-н-н…

Не договорив слова «нет», миссис Рейд замолчала.

– Миссис Рейд, это простой вопрос. Может ли муж считаться добрым и нежным, если он хватает свою жену за плечи и с силой трясет ее?

– Не знаю…

– Да или нет, миссис Рейд?

Молчание.

– Ваша честь, пожалуйста, обяжите свидетельницу ответить на мой вопрос.