Текст книги "Закрытый клуб"

Автор книги: Дэнни Тоби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Простите меня, – сказал я. – Я что-то не то говорю…

Она покачала головой:

– Нет-нет… Приятно с кем-то поговорить, особенно с новым человеком. Я же почти не выхожу из больничных стен.

– Настолько все тяжело?

– Честно? Хуже, чем я представляла в страшных снах. Времени на сон вообще не остается. Ем в «Макдоналдсе» трижды в день, обычно стоя. Если я не в клинике, значит, в читальном зале. Ни друзей, ни личной жизни. У меня слишком много пациентов, они вечно кричат, потому что им приходится ждать в очереди… – Она покачала головой. – Извините, зря я все на вас вываливаю, мы же не знакомы.

– Ничего, я тоже почти не вылезаю из библиотеки. Приятно поговорить с живым человеком.

Она кивнула:

– Мой отец – бизнесмен. У него вся жизнь в работе. В детстве я его почти не видела, а теперь он богат и на высокой должности, но счастливым от этого не стал. Постоянно раздражен… Какой от этого прок?

– Не знаю. У меня отец – учитель, и он всю жизнь мечтал стать большой шишкой вроде вашего папы.

– А вы умеете поднимать настроение! – впервые за все время улыбнулась девушка.

Я засмеялся:

– Наверное, вы не это ожидали услышать…

Мы помолчали. Я заметил, что мы совсем одни. На аллее никого не было. Холодало с каждой минутой. Стояла почти полная тишина, лишь ветер шелестел листьями в поредевших кронах.

– Это, конечно, не мое дело, но если вы хотите поговорить… – Я старался, чтобы это прозвучало по-рыцарски, без примеси нескромного любопытства. – Вы сами назвали меня незнакомцем. Поэтому все, что вы скажете, останется тайной.

Девушка минуту смотрела на меня, словно оценивая неожиданного собеседника и взвешивая варианты. Стою ли я доверия? Можно ли облегчить передо мной душу? Наверное, решив, что попытаться стоит, она пожала плечами, закрыла глаза и сосредоточилась.

– Сказав, что не должна находиться здесь, я не шутила. Мне действительно нечего делать в интернатуре нейрохирургии. Я не заслужила этого места.

Она глубоко вздохнула и посмотрела мне прямо в глаза.

– Я здесь только из-за отца. – Слабая усмешка тронула ее губы. – Я никогда не говорю этого вслух, но часто думаю об этом.

Она улыбнулась мне своими полными губами. Ее щеки были теплыми и розовыми, несмотря на холод.

– Я всегда хотела стать нейрохирургом. Твердила это с детства, не знаю почему. Кажется, впервые заявила об этом лет в пять и увидела реакцию окружающих. По-моему, они удивились, что я знаю такое слово. Учеба давалась мне легко. Я всегда училась отлично. В колледже тоже была в числе первых. Химия, биология – я все запоминала с ходу. Нейрохирургия была заветной мечтой, самым трудным, и я не сомневалась, что хочу заниматься только этим. Я никогда ни о чем другом не мечтала. Но медицинский факультет… Все вдруг стало совсем иным. Легко уже ничего не давалось. Это то же, что выучить наизусть телефонный справочник. Я тонула в информации, хотя изо всех сил стремилась получать отличные оценки и упорно повторяла, что стану нейрохирургом. Внешне все было прекрасно, но… – Она замялась. – Я словно заблудилась в густом тумане. Однажды позвонила отцу с платного телефона, чтобы никто не подслушал, и, плача, спросила: «Ты правда хочешь, чтобы я получала только высшие баллы?» Отец саркастически съязвил: «Нет, я хочу, чтобы ты съехала на тройки!» В том семестре я провалила все экзамены. – Девушка смотрела себе под ноги. – Подобный срыв – это конец… Знаешь, сколько есть мест для нейрохирургов? В нашей интернатуре – два, а всего по стране – тридцать. На мне можно было ставить крест.

Она умолкла и пожала плечами.

– Но… – начал я.

– Но отец договорился с университетом, и мне в диплом записали академку для научной работы. Я отсыпалась, ходила в спортзал, пару часов в день сидела в лабораториях. Весной я сдала эти экзамены и получила высшие баллы. Оценки мне выставили задним числом, а первые троечные результаты… исчезли. – Она посмотрела на меня. – Уверена, в кампусе сейчас стоит симпатичное новое здание с нашей фамилией на табличке.

Я предался размышлениям.

– Ты просила отца? – В моем вопросе невольно прозвучало осуждающе.

Она покачала головой:

– Нет, но я приняла его услугу. Не отказалась. – Девушка вздохнула. – Тебе только кажется, что ты занимаешь чужое место, а я насчет себя знаю точно.

Мы подошли к ее домику молча. Уже перевалило далеко за полночь, а в такое время даже в университетском кампусе женщине небезопасно ходить одной.

Я думал над ее рассказом. Я слышал о чем-то подобном, но узнать из первых уст… Значит, действительно все решают деньги, а для простых смертных такие университеты становятся недостижимой мечтой. И все же я чувствовал симпатию к девушке. Ее добрые, чуть игривые глаза смотрели на меня как на самого важного человека в мире. Окажись я в больнице, мне хотелось бы, чтобы только такая медсестра склонялась надо мной и говорила, что все обойдется. Неужели моя снисходительность обусловлена привлекательностью моей новой знакомой?

Наконец я сказал:

– По-моему, вы слишком строги к себе. Вы же все-таки сдали тесты на отлично.

– Мой диплом – фальшивка.

– Этого я не отрицаю. И не говорю, что это правильно. Но не надо так казнить себя. Это ни к чему хорошему не приведет и не поможет вашим пациентам.

Она улыбнулась, но явно осталась при своем мнении.

– У вас есть хобби? – спросил я.

– Что? – Девушка посмотрела на меня как на сумасшедшего.

– Хобби, – повторил я. – Развлечения. Удовольствия. Когда вы себя не мучаете.

Она задумалась:

– Мне нравится опера.

– Ни разу не слышал.

– Я не была в опере несколько лет, с тех пор, как не позволяю отцу оплачивать мои расходы. Теперь мне это не по карману, но у меня есть диски…

Она впервые искренне улыбнулась, но тут же осеклась.

– Итак, – начала девушка, глядя на меня, – как же мне быть?

– Не знаю.

– Мне очень пригодился бы дружеский совет.

– Что будет, если вы во всем признаетесь?

– Меня уволят без права работать в медицине.

– А если не признаваться? Вы же прекрасно сдали экзамены, пусть и со второго захода. Вы сможете простить себя?

– Не знаю. А вы смогли бы?

– Дело в том, что мне очень легко сказать «поступите по совести». Это не моя карьера, и на кону не мечта всей моей жизни. Я не знаю, что я выбрал бы на вашем месте.

Мы дошли до крыльца.

– В том-то и дело, – обронила она.

Мы стояли у кирпичного дома.

– Теперь с вами все будет в порядке?

– Да. Мне уже легче, я выговорилась. А это хорошее начало, верно? Сейчас приму душ, посплю, возможно, выйду на пробежку.

Я смотрел на ее милое лицо и теплую улыбку. Мне претил поступок ее отца, совершенный при ее попустительстве, но она такая добрая, нежная. Я хотел, чтобы она перестала себя казнить.

– У нас прямо-таки первое свидание.

На секунду замешкавшись, я принял вызов.

– Можно снова увидеть вас?

Девушка испытующе смотрела мне в лицо. Я уже надеялся, что она скажет «да».

– А что мы будем делать? – улыбнулась она. – Посмотрим кино? Поедим пиццы? Мне кажется, сегодняшний вечер существует в отдельной вселенной. Незнакомцы, анонимные признания при луне – разве вы не об этом говорили?

– Пожалуй, да.

– У нас есть общая тайна, – сказала она, протянув мне руку.

– Да, – ответил я.

Она сжала мою ладонь, и отчего-то это пожатие отозвалось во мне сладкой дрожью.

Глава 7

Пятница, семнадцатое. Я не мог унять дрожь. Галстук был повязан криво. Пиджак выглядел старым. Я проклинал свои брюки и туфли. Все казалось неуместным, дилетантским, низшей категории. С этим мне ничего не удавалось поделать. Жаль, что у меня не хватило смелости попросить Найджела пойти со мной. Я знал: он тоже там будет, но при этом понимал, что не имею права ничего ему говорить и ехать должен один.

Морланд-стрит, 2312. Я даже не знал, где это. Может быть, там и находится этот клуб, окруженный тайной? Даже Майлс, мой источник информации обо всем зловещем и лиго-плющовом, не знал, где физически находится V&D. Не было ни ориентира, ни загадочного здания, туристам на радость. По крайней мере насколько он знал. А Майлс поглощал эту ерунду с азартом коллекционера марок. Если не знал Майлс, значит, не знал никто.

Вчера, не утерпев, я рассказал Майлсу о приглашении – мне неудержимо хотелось с кем-то поделиться. Помощь от него поступила радикальная: он почесал свою бороду, не знавшую ножниц, потрепал меня по плечу и сказал:

– Мой совет? Если тебе предложат трахнуть козу, можешь отказаться.

– Пожалуйста, не шути! Я и представить себе не могу, во что влезаю!

– Джереми, как философ, я имею дело с этикой и разумом. Как человек, у которого есть хобби, я балуюсь мифологией и университетским фольклором. И тем и другим занимаюсь, не вставая с дивана и не выключая телевизор. Что касается реальности, ты залез в такие дебри, куда я и не заглядывал. Поэтому – дальше сам, сынок.

Он с улыбкой пожал плечами. Бросив «спасибо», я оскорбленно потопал к двери.

– Джереми!

– Что?

– Одно могу посоветовать.

– Ну? – обрадовался я.

– Не забудь поблагодарить козу письмом.

Я с силой захлопнул за собой дверь, но Майлс успел прокричать:

– Богатые обожают благодарственные письма!

И дверь с грохотом закрылась под его зычный хохот.

Дом 2312 по Морланд-стрит, бледно-голубой двухэтажный викторианский особняк с темно-синей отделкой, восьмиугольными эркерами и заостренными треугольными башенками, ничем не выделялся среди других домов на тихой улочке. Газон радовал глаз ухоженностью.

На крыльце сидели две молодые, примерно моего возраста, женщины. Мне они показались не местными: загорелые, длинноногие, с начесами, как у скучающих летних девиц времен моего детства. Одна улыбнулась мне, когда я поднялся по ступенькам, другая изучала свои ногти и не подняла головы.

– Джереми, – представился я.

– О’кей, – ответила улыбающаяся с подростковой интонацией «А я при чем?» и, не мигая, уставилась на меня. Я моргнул первым.

– Я правильно пришел?

Другая девушка засмеялась, не отрывая взгляда от ногтей. Это был высокомерный смешок, пропитанный запахом жвачки.

– Почему вы спрашиваете нас, правильно пришли или нет?

Этот справедливый вопрос заставил меня покраснеть. Пробормотав что-то вроде «Извините», я шагнул к двери и услышал, как девицы зашептались за моей спиной. Одна из них сказала: «Я знаю!» – и они засмеялись.

Звонка я не увидел, поэтому постучал и стал ждать.

Наконец дверь открыл мужчина, словно сошедший со страниц каталога «Брукс бразерс», – с красивым загорелым лицом, правильными морщинами, серебристыми волосами, в клетчатой рубашке с расстегнутым воротом и в прекрасном дорогом блейзере.

– Входите, Джереми. Вы вовремя.

Он потрепал меня по плечу.

Мы прошли через фойе в величественную гостиную. Изнутри дом казался больше, чем снаружи. Мужчина двигался уверенно и свободно, настолько идеально чувствуя себя в своем облачении, что я показался себе инопланетянином в моем. В комнате, уставленной стульями и диванами, частично сдвинутыми к роялю, все места оставались свободными, как в салуне приграничного городка после закрытия шахт.

– Я пригласил бы вас присесть, но, боюсь, у нас нет времени, – сказал он.

Тронув покачивающиеся створки дверей, в зал вошла женщина и обняла мужчину за шею. Она шла нетвердо, и от нее сильно пахло алкоголем и духами. Ее осветленные волосы, черные у корней, торчали кручеными пружинками из-за плохой химической завивки. Ее белая безрукавка открывала толстый живот; такой стала бы любая из девиц на крыльце, если бы не просыхала лет двадцать и загорала, не щадя себя.

– Привет, малыш, – заворковала она с тягучим южным выговором.

Мужчина не шевельнулся, когда женщина повисла у него на шее. Что эта замухрышка делает рядом с таким, как он?

– Это Джереми, – сказал ей мужчина без малейшей неловкости. – Джереми, это моя подруга Кэндис. Она прилетела сегодня утром.

– Рад знакомству. – Я протянул руку.

– О-о, он хорошенький! – Она пьяно ухмыльнулась. Несмотря на ее кричаще яркий макияж, я понял, что раньше она была очень красива. – Надо познакомить тебя с моими дочерьми, – сказала она и насмешливо подмигнула: – Младшая – девственница.

Я смущенно кашлянул.

– Кэнди, налей себе выпить. Мы с Джереми поднимемся наверх.

Он обнял меня за плечи и повел по парадной лестнице на второй этаж. Я залюбовался изысканной обстановкой. Каждая деталь, каждый штрих были безупречны: мраморные арки с гладкогрудыми ангелами, склонявшимися над проходящим, старинные часы и лампы, чья форма повторяла изгибы комнат. Незнакомец тоже шел плавно, как бы обтекая каждый поворот. Женщина внизу вносила единственный диссонанс: казалось, кто-то исторг из инструмента фальшивую ноту. Лукавая, безумная мысль мелькнула у меня: неужели надо мной насмехаются? Может, появление представительницы «белой голытьбы» призвано напомнить мне, кто я есть? Или это у меня разыгралась паранойя? Кто знает, не предпочитает ли незнакомец именно таких Кэндис? В конце концов, Билл Клинтон обладал самыми широкими возможностями, но вспомним вереницу тех, за кем он бегал. Всегда будут сенаторы, которых застанут со спущенными штанами в придорожных мотелях, где они пробуют на вкус разные способы саморазрушения. Так что же это – порок или пародия? Получилось, конечно, смешно, но вопрос в том, кто над кем смеется: я над ними или они надо мной?

Через маленькую дверь мы вошли в кабинет. В центре стоял дубовый стол, вдоль стен тянулись книжные полки, заставленные не книгами, а сувенирами со всего мира: африканскими масками, индийскими идолами, индейскими тотемами и сотнями других, незнакомых мне артефактов.

На одной из стен висела огромная карта мира, где весь свет распластался на двух плоских эллипсах. Из карты торчали сотни булавок, отмечавших разные города.

– Вы побывали во всех этих местах?

– Да. – Его глаза блеснули. – За много лет, разумеется.

Мое внимание привлекла потертая маленькая карта, висевшая в рамке на стене.

– Одна из оригинальных карт поисков на Бимини.[8] Там я немного задержался, – засмеялся он.

Незнакомец не ходил за мной по пятам, позволяя бродить вдоль полок.

– Что это? – спросил я, глядя на толстую закупоренную бутылочку с желтой жидкостью, напомнившую мне уроки химии в старшей школе.

– А. – Мужчина пересек кабинет и приподнял бутылочку. – Это аква регия. Царская водка, смесь соляной и азотной кислот. Знаменита своей способностью растворять золото.

Он взял ручку со стола, что-то настрочил в блокноте, вырвал страницу и протянул ее мне.

Au + 3NO3+ 6H+ → Au3+ + 3NO2 + 3Н2O

Au3+ + 4Cl → АuCl4-

Я кивнул, будто что-то понял, и спросил:

– Вы химик?

Он рассмеялся:

– Вы так удивлены…

– Нет, я только… Я полагал, вы юрист.

Мужчина промолчал.

Я замялся:

– Ведь вы же связаны с…

Он с любопытством посмотрел на меня:

– Химия – мое хобби, но эту царскую водку смешивал не я. Эта мензурка, как и другие вещи в этой комнате, имеет историческую ценность.

Он снял мензурку с полки и поднес ее к лампе. Она засветилась желтым светом.

– Это было среди возвращенных сокровищ, награбленных нацистами. Все пороки человеческого ума воплотили нацисты: страстную жажду власти, слепое подчинение вождю, бредовые иллюзии о сверхчеловеке, которые привели к подлейшим зверским массовым убийствам. Скажи, Джереми, ты видел Нобелевскую премию?

– Нет, сэр.

– О, она весьма красива. – Правым указательным пальцем он очертил кружок размером с ладонь. – Двести граммов 23-каратного золота, а на реверсе портрет Альфреда Нобеля и даты жизни римскими цифрами.

Он взял листок из моей руки и написал на нем:

NAT – MDCCCXXXIII

OB – MCCCCXCVI

– На аверсе гравируют имя победителя и сферу его деятельности. Премия вручается ежегодно в Швеции его величеством королем.

Его взгляд затуманился, словно он представил себе, как король сжимает ему плечо и вкладывает в ладонь медаль.

– Знаешь, что сказал поэт Йитс, принимая Нобелевскую премию?

– Нет, – ответил я в сотый раз за вечер.

– При виде гравировки, где молодой человек слушает прекрасную женщину, играющую на лире, он сказал: «Когда-то я был красив, как этот юноша, а мои неискусные стихи – хилыми и немощными. В те времена моя муза была старухой. А сейчас я стар и страдаю подагрой, смотреть не на что, зато молода моя муза». Теперь, – улыбнулся он, – я отвечу на твой вопрос. В 1940 году нацисты вторглись в Данию. Тамошний институт теоретической физики служил убежищем для германских ученых, бежавших от нацистов, включая лауреатов Нобелевской премии Джеймса Франка и Макса фон Лауэ. Все произошло неожиданно, и у них оставались считанные часы, чтобы спрятать медали, прежде чем нацисты штурмом взяли институт. Золото следовало спрятать, иначе оно пошло бы на финансирование нацистского режима. Но где его прятать? Венгерский химик де Хевеши предложил закопать медали, но Нильс Бор возразил: нацистам ничего не стоит выкопать их. Тогда де Хевеши осенила блестящая мысль: он быстро смешал царскую водку, растворил медали в мензурке – вот в этой самой – и поставил на полку к другой химической стеклянной посуде. Нацисты заняли лабораторию на несколько лет и проходили мимо полки множество раз. Когда война закончилась, де Хевеши вернулся в Данию и обнаружил, что мензурка нетронута. Он дистиллировал золото, и в 1952 году Нобелевский комитет вручил профессору Франку новую медаль.

Он сделал паузу и улыбнулся мне.

– Поразительно, – сказал я. – Как же вы нашли ее?

– Купил на аукционе в Копенгагене. Я обязательно хотел получить ее. Какой волшебный фокус! Добро растворяется, проходит через зло и восстанавливается в первозданном виде. Безупречно! Но пойдем, я не хочу, чтобы ты опоздал.

Опоздал к чему?

Через вторую дверь – позади письменного стола – мы вышли в скупо освещенную комнату, где отчетливо чувствовался резкий затхлый запах. Сразу заметив странную люстру-канделябр я с отвращением понял, что эти перекрученные, пересекающиеся детали – не что иное, как человеческие кости, связанные или скрепленные вместе. Люстра медленно покачивалась от сквозняка из кабинета. Свечи, вставленные в пустые розетки, сочились воском, покрывавшим кости, и освещали комнату тусклым янтарным светом, в котором метались тени и были слабо видны посетители. Надо мной парили ангелы в плащах, сделанные из скелетов; их костяные крылья торчали из позвоночников. Стены и потолок покрывали чудовищные узоры – полоски и круги из костей ног, запястий, позвонков. Худшим сюрпризом для меня стал макабрический камин, сложенный из черепов.

– Это копия Крипты капуцинов в Риме, – пояснил мой проводник. – Под церковью Святой Марии делла Кончеционе.

– А что там?

– Подземная могила с останками четырех тысяч монахов, умерших между 1500 и 1870 годами. Пять залов, наполненных костями. А когда выходишь из крипты, тебя бьют колотушкой.

Он показал на дальнюю стену, где над рядом черепов висела подсвеченная доска с надписью:

«Помни всякий брат,

Что мы были, как вы,

И вы будете, как мы».

– В те минуты, когда я слишком легко отношусь к жизни, прихожу сюда посидеть и подумать.

– О-о! – выдохнул я, недоумевая, как человек в здравом рассудке может здесь сидеть, если его не приковать цепями.

Незнакомец положил руку мне на спину и повел в длинный коридор. По обе стороны я видел высокие стеклянные витрины с ножами, винтовками, мечами, копьями, булавами, шестоперами, арбалетами, томагавками, боевыми топорами, прикрепленные к стене и ярко освещенные.

– А какая история связана с этим? – спросил я.

– Никакая, – любезно ответил мужчина. – Просто я люблю оружие.

Мы дошли до конца коридора, когда он повернулся ко мне с черным платком в руках:

– Здесь я должен с твоего разрешения завязать тебе глаза.

– Серьезно? – Коза Майлса вдруг стала пугающей реальностью. – Вы не шутите?

Он слегка пожал плечами:

– Боюсь, что нет, если ты хочешь идти дальше.

Что-то подсказывало мне, что он не шутит.

Что ж, я уже достаточно далеко зашел.

Я кивнул.

Незнакомец повернул меня спиной к себе, и все вокруг стало черным.

И тут у меня обострились все остальные чувства. Я услышал шорох тяжелой двери и ощутил на лице дуновение воздуха.

– Еще одну-две ступеньки, – тихо сказал мой проводник.

Пол подо мной дернулся, и мы быстро поехали на каком-то, должно быть, доисторическом лифте с дверью-гармошкой. Я понятия не имел, с какой скоростью мы движемся, но температура быстро падала.

Когда дверь открылась, в лицо ударил холодный, влажный воздух. Мужчина повел меня вперед. Пол под ногами вдруг стал неровным.

– Держись левее, – сказал мой проводник. – Вообще веди левой рукой по стене. – Он шел за мной по пятам, положив руку на мое плечо.

Мы шли молча. Воздух был чистый и холодный, как в известняковых или соляных шахтах. Не знаю, были мы в маленьком тоннеле или большом гроте, но почему-то я был уверен, что справа от меня глубокий обрыв.

Пальцы мои перемещались по чему-то скользкому и теплому.

Пять часов назад я сидел в библиотеке, составляя конспекты, как прилежный студент юридического факультета, а теперь с завязанными глазами шел под землей с человеком, коллекционирующим кислоты.

Словно прочитав мои мысли, мужчина – назовем его мистер Кости – прошептал:

– Пожалуйста, потешь старика еще немного. Тебе нечего бояться.

– Редкие слова, – прошептал я. В темноте я постепенно начинал сходить с ума.

– Что, прости?

– Редко приходится слышать «Тебе нечего бояться». Продавец в «Старбаксе» не скажет «Тебе нечего бояться». Когда начинают успокаивать, значит, дело пахнет керосином.

Мистер Кости хлопнул меня по спине, словно старого приятеля по колледжу.

– Вот оно, чувство юмора, о котором я наслышан! Расслабься. Я не привел бы тебя сюда, если бы ты этого не заслуживал.

Не заслуживал чего? Лиго-плющовской версии «Освобождения»?[9]

Наконец мы остановились. Я подумал, что дело у них поставлено хорошо. Окажись я невезучим кандидатом, не прошедшим испытания, мне нипочем не попасть бы сюда снова, где бы ни находилось это «здесь».

Я услышал тяжелый скрежет, и дверь открылась.

Повязку резко сдернули, и меня ослепил взрыв золотого света, слишком яркого и слишком внезапного. Я зажмурился. Меня бесцеремонно толкнули вперед. Я выставил руки, чтобы удержать равновесие, и услышал, как дверь за мной с грохотом захлопнулась, и кто-то со скрипом задвинул засов.

Глава 8

Мир снова приобрел четкие очертания, и я увидел, что нахожусь в бальном зале с элегантными зеркальными стенами, создающими иллюзию бесконечности. Золотые канделябры наполняли комнату теплым сиянием. Слышалась музыка.

В зале было много мужчин в смокингах и женщин в черных платьях. Я стоял в дальнем углу, в стороне от толпы. Я оглядел зал, но не увидел ни Найджела, ни Дафну, ни Джона. Более того, я не увидел ни единого знакомого лица. Обернувшись, я не увидел и двери – только высокая панель между двумя длинными зеркалами. Я нажал на нее, но она, конечно, не подалась.

Я уже говорил, что ненавижу званые вечера? К счастью, я вдруг кое-что вспомнил, и у меня появилась надежда. Однажды, еще в средней школе, я привел моего друга Вивека на устроенный нашей церковью праздник на роликах в честь окончания лета. У Вивека, единственного индуса в Ламаре, дома были статуэтки людей со слоновьими головами и четвероруких женщин, порой снившихся мне. В середине вечера пастор-наставник попросил всех сесть в дальнем конце стадиона и подъехал к нам.

– Всем весело? – спросил он.

Мы дружно ответили:

– Да!

– Позвольте вопрос, – сказал он. – Кто из вас уверен, что попадет в рай?

Все закивали. Пастор удивился.

– Тогда еще вопрос – откуда вы знаете? Давайте-ка вот что попробуем. Поднимите руку, если вы принимаете Иисуса Христа в сердце своем!

Мы все задрали руки, кроме Вивека, который ошарашенно озирался вокруг, вытаращив глаза. Все уставились на него. Рука Вивека нерешительно двинулась и тоже поднялась.

Я не отличаюсь особой смелостью. Школа у нас маленькая, и ты либо вместе со всеми, либо вне игры. А если ты вне игры, значит – за бортом.

Но что-то в этой ситуации покоробило меня своей несправедливостью, и я опустил руку. Я посмотрел на Вивека, и он опустил свою.

Я рассудил так: если Бог захочет узнать, что у меня в сердце, ему достаточно просто взглянуть.

Теперь я сам стал Вивеком в этом зале, полном незнакомцев, принадлежащих к совсем другим конфессиям. Оставалось надеяться, что кармические заслуги того дня помогут мне сегодня вечером.

Меня распирало неизвестно откуда взявшееся чувство освобождения. Я думал о том, что буду делать, когда праздник закончится. Я вспомнил девушку, рассыпавшую апельсины, которую вчера проводил домой. Рассудил, что можно подойти к ее двери, позвонить и пригласить погулять. Ну и что, если в первый раз она отказалась? Она была расстроена. Она решила, что я осуждаю ее. Она терзалась угрызениями совести. Я скажу ей: «Взбодрись, махни на это рукой, пошли съедим по пицце и побудем нормальными молодыми двадцатипятилетними людьми. Можно подумать, здесь каждый судит себя по гамбургскому счету. Неужели мы вынесем из курса обучения только то, что любое наше деяние – вопрос национальной важности? Если так, мне до конца жизни будет страшно улыбнуться».

Я посмотрел на себя в зеркало, поправил галстук, оскалил зубы, оценив их чистоту, и пошел к толпившимся в зале гостям.

Не допив второй коктейль, я врезался в настоящего моржа с комично вьющимися усами. Рубашка трещала на нем, волосы, напоминавшие войлок и разделенные слева на пробор, расступались за смешным хохолком двумя волнами, приглаженными гелем. Не то я натолкнулся на него, не то он на меня. Движение толпы так прижало нас друг к другу, что молчать стало невозможным. Меня вполне устроило бы простое «извините», но морж поднял тарелку и показал мне полусъеденный кусок торта.

– Не надо мне это есть, – признался он.

– Отчего же?

– Я полгода назад квадро перенес. Знаешь, что такое квадро?

– Не очень.

– Коронарное шунтирование четырьмя сосудами. Чертовы эскулапы вспороли мне грудь и раскрыли, как сундук. Шрам остался отсюда досюда. Гадость. Жена говорит, я похож на Франкенштейна.

Разве что на Франкенштейна на монодиете из шоколадных пирожных с орехами.

– Знаешь старую поговорку «Живи быстро, умри молодым, оставь после себя красивый труп»?

– Знаю. Это Джеймс Дин.

– А мой девиз – «Живи быстро, ходи к кардиологу и оставь после себя старый толстый труп».

Он издал хриплый смех, сопровождающийся одышкой, от которого затряслись его руки и плечи, и вытер моржовые усы носовым платком.

– Красивая церемония, правда? – Он набил рот тортом.

Церемония? О чем это он?

– Простите? – сказал я.

– Господи, парень, я о венчании!

О каком еще венчании?!

Пришлось подыгрывать.

– Да, – ответил я, – красивая. – И протянул руку: – Джереми Дэвис.

– A-а. Гордон Пери. – Он смял мою руку в мясистой ладони. – Ты со стороны невесты или со стороны жениха?

Я улыбнулся ему, как доброму приятелю:

– Угадайте.

Он сморщил лицо и впился в меня взглядом.

– Молодой. Красивый. Трудоспособный. Наверняка со стороны невесты.

– В яблочко, – усмехнулся я.

– Ха! Скажешь моей жене, что я не полный идиот.

Ох, не стоит забегать вперед!

– Кем работаешь, Джереми? – спросил Пери, отправив очередной кусок торта на вилке в набитый рот.

– Учусь на юридическом.

– Только этого стране не хватало – очередного адвоката!

Стоп-стоп. Нападки на юристов? Моржеподобные мужчины? Я вообще на ту вечеринку попал?

– Вот ты мне скажи, – начал он, направив на меня вилку. – Как называются десять тысяч юристов, сброшенных на дно океана? Знаешь? Неплохое начало!

Ткнув меня в грудь черенком вилки, Пери снова издал смех с одышкой, на этот раз громче. Голова и плечи заколыхались вверх-вниз, к лицу прилила кровь.

Неожиданно за плечом Пери на другом конце зала я увидел Дафну в черном платье с небольшим острым вырезом и невольно задержал дыхание. Ее волосы, скрученные в высокий узел, открывали длинную изящную шею с ложбинкой. Дафну окружали внимательные мужчины и расстроенные жены. Она встретилась со мной взглядом, и я ощутил, что потрясение спустилось ниже, под ложечку.

Я невольно сделал шаг к ней. Шаг получился нетвердым – видимо, я слишком быстро выпил свои два коктейля.

Толстая моржовая «ласта» вцепилась в мое плечо.

– Постой, погоди. Чем отличаются сбитые машиной юрист и змея?

Я закрыл глаза, глубоко вздохнул и шумно выдохнул сквозь зубы.

– Чем?

– Перед змеей есть тормозной след!

Мой собеседник уже побагровел, на лбу выступили бисеринки пота. Он промокнул их носовым платком. Я даже испугался, что его вот-вот хватит второй инфаркт.

Я посмотрел туда, где была Дафна, но она уже ушла. Меня непреодолимо тянуло видеть эту золотистую шею, алые губы, голубые глаза и тяжелые черные волосы.

– Вот я работаю в страховании, – говорил Пери-морж. Его глаза загорелись, словно ему в голову пришла блестящая идея. – Скажи… – начал он, снова ткнув меня в грудь.

Я показал ему свой пустой бокал:

– Пожалуй, схожу повторю. Было очень приятно познакомиться.

Я вдавился в толпу и пошел в середину комнаты, стараясь оставить между собой и Пери как можно больше людей. Возле бара я услышал знакомый голос и увидел высокого красавца Джона Андерсона, на голову возвышавшегося над всеми окружающими. Своими руками квотер-бека он держал за плечи пожилого человека аристократической внешности.

– Судья Херманн, я нашел вам оппонента, он болельщик «Рэйдерс»,[10] – говорил он.

Все засмеялись. Я почувствовал укол зависти – Андерсон ведет салонный разговор с судьей, а я вынужден выслушивать шуточки о юристах от Арчи Банкера![11]

Мне не хотелось попадаться на глаза Джону, поэтому я направился к бару у противоположной стены. Возле бара я увидел стол, за которым новобрачные общались с гостями, а на маленькой эстраде выступала коктейльная певица с духовым оркестром. Какого черта мы забыли на чужой свадьбе?

Я испытал невыразимое облегчение, увидев Найджела, беседовавшего с серьезной пожилой женщиной в дорогом костюме.

– Найджел! – воскликнул я несколько громче, чем хотел. – Привет, Найджел!

Он бросил на меня быстрый взгляд, что-то сказал женщине, они обменялись рукопожатием, и она протянула ему визитку, достав ее из изящной сумочки.

Найджел подошел ко мне.

– Джереми, – весело сказал он, оглядев меня с головы до ног. – Как ты, старина? – Он затряс мне руку, словно мы не виделись несколько лет.

– Не знаю, Найджел. Эта вечеринка, все эти люди – не то, чего я ожидал.

– Понятно. – Он снова украдкой взглянул на меня и сразу отвел глаза, но недостаточно быстро, чтобы я не заметил.

– Это определенно не те люди, которые, по моим ожиданиям, связаны… – я понизил голос до театрального шепота, – сам знаешь с чем.

Я, кажется, набрался. Мои слова звучали резче и громче, чем я хотел.

Найджел обнял меня за плечи, повел в середину зала и тихо сказал:

– Сильно сомневаюсь, что эти люди имеют отношение к V&D.