Текст книги "Закрытый клуб"

Автор книги: Дэнни Тоби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Возникла краткая пауза.

– Ясненько, – сказал полицейский, стоявший над Чансом, и оглядел меня с головы до ног. – Но вид у тебя идиотский.

– Ага. Первый раз в одежде коммандос.

– Что скажешь, Джон? Может, на территорию проникли местные? Они и швырнули камень в окно.

Коп рядом со мной, подумав, кивнул.

– Чтоб духу вашего здесь не было, – сказал он наконец. – Увижу еще раз, схлопочете дубинкой по башке. Понятно? – Он грубо поднял меня на ноги и засмеялся, хлопнув по спине. – Убирайтесь. И не нарывайтесь на неприятности.

Они уже оба смеялись. Меня замутило. Мы с Чансом, бормоча слова благодарности, поплелись к двери. Мы почти вышли в коридор, когда один из полицейских – спокойный – небрежно спросил:

– А там у тебя что?

И он легонько ткнул дубинкой в сумку, висевшую на боку Чанса.

Чанс вздрогнул.

– Фотоаппарат, – ответил он на ходу, идя к двери.

Коп ткнул еще раз, на этот раз сильнее.

– Можно взглянуть?

Второй коп неторопливо обошел нас и встал в дверях.

– Пожалуйста. – Чанс открыл сумку и наклонил ее так, чтобы было видно полицейскому.

– Вынь-ка его, будь добр, – сказал коп.

Чанс засопел и вынул фотоаппарат.

Полицейский взял его и повертел в руках.

– Очень хороший аппарат, – похвалил он.

– И большой, – добавил его напарник. – Не какая-нибудь «мыльница».

– Да, – кивнул первый коп. – И не мобильник с камерой, какие я вижу каждый день.

– Можно посмотреть? – спросил коп, стоявший в дверях.

– Конечно, – тихо ответил Чанс и передал ему фотоаппарат.

– Ух ты, настоящий! С объективом и все такое.

Коп, стоявший перед нами, мягко поинтересовался:

– Ты что, фотограф, сынок?

– Нет, просто увлекаюсь.

– Это хорошо. У моего оболтуса одно хобби – быть засранцем. Однако…

– Зачем тащить такой хороший фотоаппарат на какой-то розыгрыш, не понимаю, – закончил за него напарник.

Чанс промямлил что-то насчет снимков в профессорской столовой.

– Хм… – усмехнулся коп впереди.

– Офицер Питерс, если не ошибаюсь, это джеймсбондовская штучка для съемок в темноте и с кучей функций? – спросил коп, стоявший в дверях.

– Хм… – снова усмехнулся офицер Питерс.

Я уловил движение Чанса – он приподнялся на мыски. У меня самого будто иголочками покалывало руки и икры ног.

Офицер снова сунул руку в сумку Чанса и выудил оттуда листок бумаги.

Я обмер. Это была наша карта.

Чанс что-то забормотал, но полицейский жестом остановил его и развернул листок. Его глаза забегали по рисунку. Угол рта дернулся.

Стоявший сзади коп придвинулся ближе.

Офицер Питерс поднял голову. На его лице застыло выражение любезности, но теплота улыбки и глаз исчезла.

– Так что именно вы, ребята, собрались искать внизу? – спросил он, подняв брови.

Несколько секунд царила мертвая тишина.

Затем Чанс кинулся бежать.

Раздался резкий звучный удар, когда стоявший в дверях коп швырнул Чанса о стену. Камера выпала и заскользила по полу. Другой полицейский бросился на меня. Я увидел, как над Чансом мелькнула дубинка. Не думая, я прыгнул вперед, между Чансом и копом, отбросив их в разные стороны. Чанс вскочил на ноги и кинулся на другого полицейского.

– Беги! – заорал он.

Я выскочил в дверь и помчался по коридору. Дыра в стекле приближалась быстро, как во сне. Я выпрыгнул в окно, ударился подошвами о землю и покатился по траве, покрывавшей булыжники. Я видел, как мимо пронесся Чанс. Вскочив на ноги, я вылетел в ворота и, не останавливаясь и не думая, побежал в противоположном направлении. Я бежал, пока мрачное здание гидроэлектростанции не скрылось из виду. Я пересек границу кампуса и по служебному шоссе добежал до леса, подходившего с запада к самой кромке речного берега. Когда силы иссякли, я перешел на шаг, срезая путь через лес, пока не убедился, что погони за мной нет. Я стер сажу с лица джемпером и швырнул его в реку, оставшись в серой фуфайке и черных брюках. Я выглядел как придурок, но уже как подвыпивший придурок, бредущий из бара. Я направился в центр кампуса. Проходя мимо общежития старшекурсников, я услышал, как наверху шумит вечеринка. Поднявшись, я смешался с безымянными студентами, которые набились в маленькую комнату буквально плечом к плечу. Мигали красные и фиолетовые лампочки, стены и пол вибрировали от громких басовых, все прыгали в такт музыке, в воздухе витал запах алкоголя и апельсинового сока. Из груды одежды в спальне у выхода я вытащил зеленое пальто и украл его. Теперь я был набравшийся студентик в зеленом пальтеце среди гуляк субботней ночи, наводнявших центр кампуса. Кружным путем, тихими задними улочками я вернулся к своему общежитию. Никто за мной не следовал – я ждал не меньше десяти минут, притаившись за углом коридора. Никто не вошел в здание после меня. В комнате я заперся, не включая свет. Проверил запоры на окнах. Еще раз проверил, надежно ли заперта дверь. Помня мистическое появление приглашений на кровати, я подставил стул под дверную ручку, уперев его ножками в пол.

Я сидел на полу под окном, осторожно выглядывая через планки жалюзи. На улице внизу не было ни души. Во дворе тоже никого.

Я посмотрел на постер с Альбертом Эйнштейном, висевший на стене. «Чего ты ржешь?» – мысленно спросил я его.

Я был в безопасности.

На заводе мое лицо было перемазано черной краской, а до общежития меня не выследили.

Они не знают, кто я.

Это было предупреждение свыше. Дно падения и шанс на спасение. Метаться поздно. Возьму неаттестацию, до весны просижу в библиотеке и пересдам сессию на «отлично».

Заурядная карьера и жизнь как у всех. Ни славы, ни известности, ни тайн, ни власти.

Какое счастье!

Я снова стану обычным человеком.

Глава 20

На следующее утро я проснулся с давно забытой легкостью на душе. Меня переполняли уверенность в себе и жажда деятельности. Я позвонил Чансу, желая убедиться, что с ним все в порядке, но не застал его. Позвонив в больницу, я узнал, что Сару выписали. Я пришел к ее кирпичному домику и позвонил. Дверь открыла соседка, все такая же хмурая, в очках с толстыми стеклами и розовой заколкой в волосах.

– Что вы хотели?

– Мне нужно видеть Сару.

Маленькая пауза.

– Ее нет.

– Я знаю, что она дома. Ее вчера выписали.

Соседка подалась вперед, выпятив грудь с самым воинственным видом.

– Я знаю, кто вы!

– Слушайте… э-э… Вас как зовут?

Она посмотрела на меня с подозрением, словно, узнав ее имя, я обрету над ней тайную власть, но наконец ответила:

– Кэрри. Она все равно не хочет вас видеть.

– Это понятно. Я и сам себя видеть не хочу. Вы хорошо поступаете, что не пускаете меня. Вы настоящая подруга. Но я пришел по делу. Я хочу все исправить.

– Ах, простите, не узнала в вас Иисуса, – съязвила девица.

С лестницы из гостиной послышался слабый голос:

– Кэрри, кто там?

– Это тот парень, – ответила Кэрри. – Юрист.

– Студент с юридического, – поправил я.

– Я не впущу его, – объявила Кэрри.

После долгой паузы Сара сказала:

– Все нормально, пусть войдет.

Кэрри прищурилась:

– Ну и пожалуйста. – Она отступила в сторону.

Я прошел в опрятно обставленную гостиную, полную противоположность пещере философа Майлса. Мебель была сборная – такую доставляют в картонных упаковках, и человек обходится ею в период ученичества. В одну из спален вела дверь из гостиной, другая была на втором этаже. Сара ждала меня на верхней площадке лестницы, стоя за дверью. Я видел половину ее лица, один яркий ореховый глаз и розовую щеку.

Набрав воздуха в грудь, я пошел по ступенькам.

На верхней площадке я увидел ее, залитую солнечным светом. Она ослепляла без всякой косметики и украшений. Ее щеки покраснели, глаза сверкали. Она казалась сразу и свойской, и пленительной, как девчонка-сорванец, которую знаешь всю жизнь, и только на выпускном балу до тебя доходит, что она красавица.

– Сара, – начал я, но она отошла от двери, оставив ее открытой, села на кровать и обхватила колени, кивнув мне на стул у письменного стола. – Спасибо, – сказал я.

Речи, которые я сочинял по дороге, сейчас казались мне неуместными, неубедительными и ребячливыми. Поэтому я просто смотрел на нее. Сара тоже молча смотрела на меня. Комната у нее была уютная, со светло-желтыми стенами, украшенными офортами Делакруа на парижские темы: колесо обозрения, церквушки на вершинах холмов, дети в шарфах в снегу, теплые оранжевые окна. Но я обратил внимание на картонную коробку с книгами на полу. Рядом громоздились коробки со свитерами, носками, папками. Она что, съезжает? Сверху на книгах лежал пластмассовый мозг с подписанными извилинами и всякими зонами, которых я не отличал друг от друга.

Наши взгляды встретились. Между нами возникло напряжение, но я заметил в ее глазах любопытство. Значит, она хотела, чтобы я что-нибудь сказал. Я с удивлением увидел, что у меня дрожат руки.

Показал на модель мозга:

– Можно?

Сара вздохнула в переплетенные руки:

– Отчего же нет?

Я повертел мозг в руках. Сделанный из резины, он приятно пружинил под пальцами.

– А что, часть моего мозга действительно называется Сильвиевой щелью?

Она кивнула.

– Похоже на название зловещей местности, где можно встретить ведьму. Или говорящего волка.

«Перестань болтать», – приказал я себе. Сара долго смотрела на меня, затем кивнула на резиновый мозг:

– Там еще и передняя комиссура есть.

– Где комиссары покупают зубную пасту.

– И поясная извилина.

– А это звучит как модный танец. Всеобщее помешательство на «Поясной извилине».

– А куда деваться. – Уголки ее губ чуть дрогнули в улыбке. Затем Сара вспомнила, зачем мы здесь, по лицу ее пробежали неуловимые струйки, и взгляд стал жестким. Мы вернулись на исходные позиции. Сара помолчала. Когда она заговорила, ее голос звучал безжизненно.

– Я ушла из интернатуры.

Она говорила без упрека, но ее слова все равно подействовали на меня как пощечина.

– Мне очень жаль.

Сара пожала плечами:

– Мне предложили на выбор увольнение или служебное расследование. Я не хочу подводить отца.

– У меня нет слов. Я очень виноват.

Сара закрыла глаза и потерла виски.

– После процесса я думала только о том, как ненавижу тебя.

Я начал говорить, что все понимаю, но увидел ее лицо и закрыл рот.

– Пойми, это была не просто острая неприязнь. Я хотела… Я целую неделю изобретала способы убить тебя. Я винила тебя за все плохое, что случилось в моей жизни. А вчера, вернувшись домой, поняла, что устала ненавидеть тебя. И тогда кое-что осознала. Я почувствовала облегчение.

– Что?

Сара улыбнулась:

– Эта тайна… Она меня убивала. Понемногу каждый день. Словно я всю жизнь построила на лжи, и каждый день обман усугублялся, не оставляя мне выхода. – Она посмотрела на меня. – Это я пытаюсь сказать, что прощаю тебя.

Странно, но легче мне не стало. Наоборот, стало хуже.

– Но я не прощаю сам себя.

Ее взгляд снова стал таким, что я невольно вообразил больничную палату и Сару в роли медсестры, склонившуюся над раненым.

– Ты просто делал свою работу, – сказала она.

Я покачал головой:

– Возможно, был иной способ… Обязательно ли было так поступать?

– Я же лгала.

– Знаю. – Я закрыл глаза. – Нужно время, чтобы это понять.

– Ну, – улыбнулась она, – жизнь у тебя не завтра кончается…

Я кивнул. Если бы не мой утренний проблеск здравого смысла, со словами Сары можно было и поспорить. Но сейчас я видел иной путь. Я глубоко вздохнул, надеясь, что не сорвусь и скажу сейчас все как надо.

– Я тебе кое-что принес.

У нее стал удивленный и даже скептический вид.

– Я не могу изменить то, что сделано. Так что это просто символ моих извинений.

– Хорошо, – выжидательно сказала Сара.

– А это не здесь.

– Что?!

– За этим надо съездить.

– Ты разыгрываешь меня?

– Нет.

– И где же это?

– Пока не скажу, но ехать придется на поезде.

– Ты не сошел с ума?

Мы оба ждали, кто первым дрогнет и опустит взгляд. Но оба выдержали.

– Ты точно с ума сошел.

– Знаешь, что я подумал в тот вечер, когда мы познакомились?

Сара покачала головой.

– Я подумал, что мы разучились отдыхать.

– А по-моему, тебе хотелось сказать, что у меня красивые глаза.

– Ты казалась такой печальной. Я хотел развеселить тебя.

– Почему?

Наверное, я покраснел, потому что Сара сказала только «О!» и отвела взгляд.

– Слушай, сегодня утром у меня на банковском счете было двести долларов. Сейчас осталось двенадцать. Чтобы дотянуть до конца семестра, придется, наверное, сдавать кровь под разными именами. По крайней мере съезди посмотри, ради чего я все просадил!

– Итак, – негромко сказала она, – я перед выбором: либо поехать куда-то с парнем, разрушившим мою карьеру, либо остаться дома и думать о том, что у меня нет ни работы, ни друзей, ни денег, ни планов. Я правильно поняла?

Я промолчал.

– Судьбоносный денек, – покачала она головой.

Я ждал.

– Кгхм… – произнесла наконец Сара. – Я любопытна. – Она встала и оглядела печальную картину неоконченных сборов. – Любопытство пересиливает.

Полчаса мы ехали в поезде. Сара почти все время смотрела в окно на мелькавшие поселки и поля. Я видел оранжево-синий отсвет на ее лице.

Заговорила она только однажды. Повернулась ко мне и сказала:

– Если ты психопат и задумал убить меня, не трудись. Ты меня уже уничтожил.

На этом она снова отвернулась к окну.

Потом мы спустились в метро и еще несколько кварталов шли пешком по яркому людному городу. Все казалось радостным, оживленным. Сара не спрашивала, куда мы идем, но когда мы вышли на широкую площадь с фонтаном перед стеклянным храмом, ее лицо осветилось узнаванием и удивлением.

– Ты знаешь, где мы? – спросил я.

Она кивнула.

– Ты здесь бывала?

Она покачала головой.

Сара оглядывалась, стараясь вобрать взглядом всю площадь: мужчин в черных галстуках, женщин в королевских платьях. В ее глазах появился отсвет чуда. Это было божественно. Перед нами стеклянная стена заключала два огромных изображения ангелов, каждое под сотню футов высотой, – красный и желтый ангелы, тянущиеся к небу. К раю. Мы прошли мимо фонтана к главному входу «Метрополитен-опера».

– Как здесь красиво! – воскликнула Сара.

– Пойдем.

– Мы что, зайдем в театр?

Я кивнул.

– На оперу?

Я кивнул. Ее лицо выразило восторг.

– Ты как ребенок, – улыбнулся я.

Мы прошли через огромный вестибюль, обитый красной тканью и сверкающий золотом, подождали, пока старик в смокинге надорвал наши билеты, и сели под стеклянными люстрами. Они напоминали распадающиеся звезды, испускающие слабый белый свет.

Сара жадно оглядывала все вокруг.

– Как ты узнал, – спросила она, – что я люблю оперу?

– Ты сама сказала в тот вечер, когда мы познакомились.

Давали «Волшебную флейту» Моцарта – сказку с танцующими животными, Королем-Солнцем и двумя флиртующими попугаями – Папагено и Папагена.

Все это было бы нелепо, если бы не музыка. Никогда не слышал ничего подобного: райская, чистейшая, порхающая, как колибри. Когда опустился занавес, зрители вскочили с мест и устроили громовую овацию. Я смотрел на Сару. Она стояла, подняв лицо к сцене, улыбаясь и аплодируя, и слезы катились по ее щекам.

Потом мы гуляли по городу. Вышли на яркую улицу с индийскими ресторанчиками, украшенными рождественскими огоньками, внутри и снаружи, – целые стены, сплошь покрытые лампочками. Каждое заведение старалось перещеголять соседнее, поэтому улица сверкала красным, желтым, фиолетовым и зеленым. Мы сидели на скамье и смотрели, как входят в рестораны и выходят люди.

– Можно вопрос? – спросила Сара.

– Конечно.

– Когда ты решил стать юристом?

– В тринадцать лет.

– Так точно запомнил?

– Я работал летом в конторе деда, и был случай… Маленькую девочку избивала мать. Мой отец-учитель пришел к нам потрясенный. Он не знал, как поступить. А дед все сделал как надо. Мы пошли к судье и добились, чтобы девочку забрали из семьи. Матери запретили даже приближаться к ней. Я тогда подумал – ух ты, что может закон! Спасти девчонке жизнь, например.

– Это благородно, – сказала Сара.

– Дед работал один, все делал сам. У него был маленькая контора с вывеской «Уильям Дэвис, адвокат, поверенный».

– Что, реально контора с вывеской?

Я кивнул:

– Городок-то маленький.

Мы помолчали.

– Когда я была подростком, – сказала Сара, – мать часто говорила: «Если тебе грустно, вспомни, когда ты последний раз себе нравилась». Я думала об этом сегодня.

– И каков ответ?

– За год до поступления на медицинский я работала библиотекарем. Мне очень нравилось. Я люблю книги и маленьких детей. – Сара улыбнулась этому воспоминанию. – А ты?

Я подумал.

– Четыре года назад. Веришь или нет, но меня приняли в Принстонский колледж. Я собрался ехать, но тут у отца случился инфаркт. Обширный. Он много недель не выходил на работу. Матери требовалась помощь. Поэтому я отказался от Принстона и доучивался в местной школе, чтобы помочь дома.

– Жалеешь об этом?

– Это лучшее решение в моей жизни.

– А тебе не кажется, что ты отказался отчасти потому, что боялся уезжать из дома?

По идее, я должен был выйти из себя. Скажи такое кто-то другой, я бы взорвался. Но тон Сары был нежным, и спрашивала она бесхитростно и без всякого осуждения.

– Не знаю. Может, и так.

Становилось холодно. Сара вздрогнула и плотнее запахнула пальто.

– У тебя нет ощущения, – сказала она, – что где-нибудь в параллельной вселенной мы были бы уже давно обручены?

Ее слова так поразили меня, что я рассмеялся.

– Что тут смешного?

– Ничего. Просто… Не знаю… По-моему, мы и так все запутали хуже некуда… Не мы. Я. Я такое творил последние месяцы… Я хотел бы вернуться назад во времени и поступить иначе.

– Я должна была ответить «да», когда ты в ту ночь пригласил меня на свидание. Потому что мне хотелось согласиться.

Передо мной словно открылся портал в мир мужей и жен, домашних очагов и детей. Я вспомнил окна на офортах Делакруа, теплые и оранжевые.

Я хотел поцеловать Сару, но побоялся испортить момент. Мы просто сидели рядом, и через некоторое время она положила свою руку на мою.

Глава 21

У крыльца общежития я увидел бездомного в длинном сером пальто. Держась за перила, он согнулся над кустами. Его рвало. Я никогда не умел общаться с бездомными, хотя в городе их было полно. Что способно притягивать сильнее, чем пять тысяч студентов с нежной совестью и банковским счетом родителей?

Когда я подошел к лестнице, мужчина судорожно обернулся, выставив руки вперед. Я увидел, что это отнюдь не бездомный, но Шалтай-Болтай, коронованный принц библиотеки. Выглядел он так, словно по нему проехал поезд: галстук-бабочка развязан и висит на двух вялых нитках, жидкие белые волосы рассыпались в беспорядке. От него разило джином. Локтем он прижимал к себе бутылку в бумажном коричневом пакете.

При виде меня глаза Шалтая-Болтая расширились.

– Я искал тебя, – хрипло сказал он и вытер рот рукавом.

Я сразу понял, что это не к добру.

И огляделся. Во дворе было тихо. Я схватил Шалтая-Болтая повыше локтя и оттащил в тень за кустами.

– Вы о чем?

– Ты знаешь о чем, – ответил он.

– Не знаю.

– Знаешь!

– Слушайте, у меня нет времени на шарады!

Шалтай ухмыльнулся и зашелся пьяным смехом.

Я почувствовал, что с меня хватит.

– Вот что, я вышел из игры.

Он покачал головой, словно упрямящийся ребенок.

– Я вышел из игры, – повторил я. – И уже ничего не хочу. Мне они неинтересны. Я не представляю никакой угрозы. Так им и передайте.

Он сипло засмеялся. Мне в лицо ударила мощная струя кислого, пропитанного алкоголем запаха дыхания.

– Они знают, что это был ты.

У меня по спине пробежал холодок.

– Понятия не имею, о чем вы говорите.

– Да ночью же. – Его расширенные глаза стали совсем безумными. – Ты пытался проникнуть в тоннели. У тебя была карта. Они поняли, что это ты.

«Соберись. Сделай покерное лицо, бесстрастный вид». Но я чувствовал, что наспех возведенные стены трескаются и осыпаются. Нижнее правое веко задергалось.

– Думаешь, ты в безопасности? – покачал головой Шалтай. – Это ты «мертвеца» не видел.

По спине побежали мурашки.

Какого еще мертвеца я не видел? Но вот вам полный логический ряд: вечеринка V&D, старик в рыжем парике, некролог. Кто дал мне некролог? Библиотечный служащий. А кто заведует библиотекой?

Пибоди с самого начала пытался направлять меня. Я помнил его яростную перепалку с Бернини в коридоре. Сейчас он наполовину вырвался из мира берниниевских тайн, возможно, оставив там часть рассудка, и хочет свести меня со стариканом в рыжем парике, который поможет мне выбраться из этой истории, если я, конечно, решусь довериться Шалтаю-Болтаю.

Но что мне остается?

Они знают, что это был я. Они знают.

Недавний портал – мечта о семье, простых человеческих радостях – схлопнулся, как мертвая звезда. Узловатая рука на плече отвлекла меня от моих мыслей.

– Я попытаюсь помочь тебе, – сказал старый Шалтай.

Я пошел за ним в библиотеку. Пибоди спотыкался и что-то бормотал, то и дело прикладываясь к бутылке. Он все больше походил на безумного. Я пытался помешать ему пить, но он отбросил мою руку. Через некоторое время я уже вел его, держа под тощий локоть, и на нем под моими пальцами свободно сдвигалась кожа – кокон, из которого вот-вот вылупится скелет.

Мы добрались до главного входа с величественной колоннадой, но Шалтай-Болтай пошел кружным путем, обогнув библиотеку, и привел меня к двери, которой я раньше не замечал. Он выбрал ключ на переполненном кольце, и мы вошли на погрузочную площадку, откуда спустились на два этажа по винтовой лестнице.

Шалтай-Болтай посмотрел на меня.

– Отвернись, – сказал он.

Я слышал, как он совершает множество сложных маневров: переставляет и оттаскивает вещи. Что-то большое проехалось по полу. Когда я повернулся, на месте стены оказалась дверь. Шалтай выбрал еще один ключ, и мы вошли.

Так вот какие эти паровые тоннели! Я представлял все совершенно иначе. Ни грязного пола, ни паутины, ни синеватых призраков, выплывающих или втягивающихся в вентиляторы, лишь длинный белый коридор, покрытый сложной ангиографией труб, проводов, датчиков и круглых шкал.

– Не трогай, – буркнул Шалтай, звякнув бутылкой по трубе. – Горячая.

Он плелся впереди своей специфической походочкой – головой вперед, немного покачиваясь, но не издавая ни звука, кроме приглушенных проклятий. Несколько минут мы двигались в молчании, потом у него вырывалось очередное проклятие, и он снова шел вперед.

Мы свернули в узкий боковой проход и остановились.

Стены были обшиты металлическими панелями. Шалтай внимательно осмотрел их и постучал по одной пальцем.

На металле было аккуратно напечатано мелкими буквами «МЦ».

Шалтай расплылся в улыбке, напоминавшей ксилофон на гаражной распродаже старья.

Он велел мне отодвинуть металлическую панель. За ней открывался ход, куда меньше, чем тот, по которому мы сюда пришли. «Придется ползти», – пожал плечами Шалтай и протянул мне маленькую ручку-фонарик. В тоннеле было темно; фонарик отбрасывал слабый светящийся полукруг примерно на фут вперед. «Смотри на указатели и попадешь куда нужно, – сказал Шалтай. – Не шуми. И не сворачивай».

– Понял? – рявкнул он.

– Да.

Я полез в тоннель, но Шалтай остановил меня. Его лицо дрогнуло и прояснилось. Передо мной стоял растерянный старик, явно немного не в своем уме.

– Что, если сказать «Я лучше, чем мои поступки»? – спросил он. – Ты этому поверишь?

Про себя я съязвил, что это невозможно. Но Шалтай выглядел таким отчаявшимся, что я молча кивнул.

– Я видел тебя в библиотеке в ту ночь, когда ты помогал своему приятелю. Я наблюдал за вами. – Ему очень хотелось что-то сказать. – Я не плохой человек.

Его глаза стали почти нормальными.

– А что вы сделали? – спросил я.

Шалтай покачал головой. Углубляться в дебри он был не готов.

– Просто разреши тебе помочь, – сказал он и подтолкнул меня в тоннель.

Некоторое время Шалтай-Болтай смотрел, как я полз. Затем поставил на место металлическую панель, отрезав последний свет.

Я полз на локтях и коленях. Довольно часто попадались развилки, но одна из ветвей всякий раз была обозначена литерами «МЦ». Казалось, я путешествую по кишкам в чреве чудовища. Становилось все теплее. Росла и влажность. Наконец тоннель раздвоился. Налево шел рукав со знакомыми «МЦ», на этот раз нацарапанными у самого шва кладки, а в правом тоннеле я с изумлением увидел то, чего не встречал здесь еще ни разу: слабый отсвет и еле уловимый гул, почти вибрация, исходившие из-за поворота. От указанного пути отклоняться нельзя, но ведь это совет пьяного безумца. Я взглянул на маленькие буквы на кирпиче. Я только посмотрю, что там, а потом вернусь и поползу, куда велено. Главное – быть внимательным и не запутаться. В кармане у меня были ключи. Я вынул связку и начал царапать кирпич. Осталась слабая тонкая линия. Прекрасно. Я решился и пополз направо, к свету и гулу.

За поворотом, однако, оказалась новая развилка. Я снова нацарапал маленькую стрелку ключом, направленную туда, откуда я полз, и свернул, где было светлее.

В конце этого отрезка явственно различалось мерцающее оранжевое свечение. Звук тоже стал громче. Я уже различал ритмичные удары. Кто-то отбивал такт. Я пополз туда.

Снова поворот и новая развилка. Я остановился и прислушался, оглянувшись назад – на дыры тоннелей. Тишина. Никого. Я снова нацарапал метку и пополз туда, где свет был ярче, розоватый, как тучи на закате. Вибрация ощущалась уже всем телом, неровная, дикая, даже эротическая – словно вот-вот должен последовать удар, но – сейчас-сейчас – и протяжный бу-ум – и снова сейчас, вот сейчас – и бу-ум…

Странный запах в тоннеле наплывал волнами, смесь ароматов, пробудившая отчего-то воспоминания о детстве: корица, перец, порох, персик – и странная мускусная нота, как если прижаться носом к теплому углублению чужого тела.

Я на секунду остановился, позволяя дымке окутать меня, и глубоко вдохнул, чтобы осознать воспоминания, вызванные запахом.

Впереди маячил светящийся квадрат, сияющая коробка розово-оранжевого света, сочившегося между полосками решетки вентилятора. Я чувствовал себя странно легким, словно волшебная дымка уже начала действовать на мой разум, замедляя движения, поднимая в воздух и укладывая в гладкое качающееся озерцо, позволяя всему вокруг сверкать и разбегаться, как карточный веер. Если я подползу к светящемуся квадрату, то окажусь в западне – бежать будет некуда. Самый конец тоннеля, худшее положение в случае погони. Но уйти ни с чем после стольких усилий я тоже не мог. Я решился, пополз к свету и прижался лицом к решетке вентилятора, заглядывая в щели.

Я оказался где-то высоко под потолком и сверху смотрел на разыгрывавшуюся подо мной старинную мистерию. Розово-оранжевый свет неровно освещал комнату, затем вдруг – пуф! – наступала темнота, и вскоре зарождалось сияние и новый рассвет. Я во все глаза смотрел на открывшееся мне зрелище. Длиннобородый мужчина, держа жестяную, как мне показалось, банку с отверстиями, откуда вырывались клубы оранжевого дыма, выводил узоры в воздухе. Я увидел знакомые лица: Бернини в высоком кресле с голой грудью, поросшей курчавыми седыми волосами, облаченного в желтый шелковый халат, расшитый с восточной роскошью, и Найджела, стоявшего очень прямо под устремленными на него взглядами, обнаженного, с прекрасно развитым стройным телом, залитого этим нечеловеческим светом. От дыма щипало ноздри. Все казалось наэлектризованным, возбужденным, грозовым – неестественно яркие, неоновые, кричащие цвета, будто в видимом спектре проступила человеческая энергетика, которую обычно чувствуешь, но не видишь. Неровный рокот исходил от расставленных по периметру барабанов. Мужчины ударяли в них, обессиленно падали и снова вставали над дисками с натянутой белой кожей. Ритм ощутимо ускорялся. Длиннобородый запрокинул голову. Его окружили обнаженные танцовщицы, двигавшиеся свободно и бесстыдно, так, что раскачивались их груди, а в глубине комнаты некое устройство повторяло их движения, пульсировало и урчало по мере того, как вакханки ускоряли свой безумный танец, мотая головами. Длинные волосы метались и прилипали завитками к влажной, разгоряченной коже. Длиннобородый в центре что-то выкрикнул. Его неоново-зеленая наэлектризованная борода стояла веером, вытаращенные глаза казались слепыми и светились желтым. Он поднял руки, и его ладони загорелись красным от мокрой электрической крови. Он разинул рот, далеко запрокинул голову и издал ужасный скрежещущий звук, отрывистое гортанно-звериное «а-а-ка-а-ка-а». Все в комнате пришло в движение.

Я оторвался от решетки. Дым выедал глаза. Сзади в тоннеле послышался шорох. Черт, спохватился я, поняв, что позабыл об осторожности! Кто-то приближался. Я пополз прочь от оранжевого квадрата, подтягиваясь на локтях и таща живот по камням, стараясь поскорее добраться до развилки. Кто-то приближался быстро и шумно, не заботясь о тайне. Участившийся гул барабанов, эхом отдававшийся в тоннеле, перерос в какой-то нечеловеческий оргазм. Я добрался до развилки. Откуда идет погоня? И какой тоннель мой? Я водил световым кружком ручки-фонарика по кладке, не находя своей метки, затерявшейся в царапинах и зазубринах сотен кирпичей. Вот она! Из второго тоннеля послышался шорох. Кто-то приближался оттуда. Я проворно пополз на локтях в нужном направлении, нашел царапины, оставленные ключом, снова повернул. Шум приближался, становился громче, и я рванул вперед, позабыв обо всем на свете, движимый первобытным страхом, сворачивая и извиваясь, пока, судя по звукам, не оторвался от своего преследователя. Наконец я нашел самую первую отметину, напротив нее кирпич с буквами «МЦ» и снова пополз, куда велел Шалтай-Болтай, к неведомой цели, которая спасет меня от ада, уготовленного мне этими людьми.

Я менял тоннель за тоннелем, следуя таинственным «МЦ». Это продолжалось бог знает сколько времени, и наконец я впервые увидел люк в потолке тоннеля.

«Мертвец» – значилось на нем.

Я нажал крышку. Она легко подалась и сдвинулась в сторону.

Я выбрался из люка в узкое пространство, где можно было только лежать. Было темно, но с трех сторон проходил свет. Я пополз туда, где свет казался ярче, и вылез из-под непонятного навеса. Глаза привыкли к свету. Я оглянулся и увидел, что навес был не чем иным, как моей кроватью.

Я стоял в своей собственной комнате.

Глава 22

Меня охватил такой страх, какого я в жизни не испытывал. Я вспомнил, как проверял запоры на окнах и дверной замок, как подставлял стул под дверную ручку. Это же курам на смех. Каким надо быть дураком, чтобы считать себя в безопасности!

Отсюда надо убираться. Необходимо где-нибудь спрятаться и все обдумать.

Я быстро прошел по кампусу, срезая дорогу какими-то невообразимыми маршрутами, низко опустив голову и сунув руки глубоко в карманы, а шерстяную шапку надвинув на нос, и вскоре уже барабанил в дверь Майлса, молясь про себя, чтобы он оказался дома.

Вскоре послышался шорох. Хозяин открыл дверь с самым заспанным видом, и на секунду я забыл, зачем пришел. Майлс в пижаме – шесть футов семь дюймов и три сотни фунтов веса – зрелище из разряда фантастических, даже при нашем многолетнем знакомстве.