Текст книги "Закрытый клуб"

Автор книги: Дэнни Тоби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Мисс Серебро была красива. Я все улыбался ей. Другие леди терялись в тени. Сколько времени мы тут сидим?

– Чего ты боишься больше всего? – небрежно спросила она, изогнув брови с вежливым любопытством и растягивая длинные тонкие губы в слегка заинтересованную улыбку.

Я услышал, как что-то отвечаю. К сожалению, я уже спал. Я очень хотел услышать, что говорю.

Я видел странные сны: сине-золотой китайский дракон с трясущимися, как желе, глазами, рука, а в ней дверь, луна, открывающаяся, чтобы пролить свое содержимое.

Я проснулся, лежа лицом на шершавом полу. Мне было холодно и больно двигаться. Глаза медленно открылись. Я увидел грязь, листья. Во рту пересохло, горло болело. Выкашляв пыль изо рта, я пытался пошевелить руками и ногами – по нервным окончаниям словно пробежал огонь.

Я видел вокруг древесные стволы, чувствовал ветер и ничего больше.

Понемногу в голове прояснялось. Я медленно сел.

На мне были только трусы.

Я протер глаза, смахнул паутину. Вокруг я не заметил никаких признаков жилья, сплошные деревья с желтой и красной листвой. Я в лесу.

Через некоторое время я попробовал подняться.

Сперва ноги дрожали, потом дело пошло лучше.

Сосновые иглы впивались в голые подошвы.

Я пытался ступать осторожнее – с пятки на носок. Начало получаться.

Я пошел куда глаза глядят.

Пока я шел, память постепенно восстанавливалась. Я вспоминал неясные образы вчерашнего вечера: мамаша-наседка, лимузин, комната, полная женщин. А потом меня бросили в лесной чаще, раздетого до белья.

В Техасе я слышал о таких вещах. В старину, до того как судебные процессы извели настоящую дедовщину, члены студенческих братств иногда раздевали новичков-кандидатов, завязывали им глаза и отвозили в лес, оставив только охотничий нож и четвертак. Так мы рассказывали друг другу в старших классах, ведь у каждого был какой-нибудь приятель со старшим братом, клявшимся, что это правда.

Ни ножа, ни даже двадцати пяти центов у меня не было. Не иначе на мне решили сэкономить.

Во мне шевельнулось прежнее подозрение, зародившееся еще в доме мистера Кости. Как-то все слишком по-деревенски для V&D. Они смеются надо мной? Очередная насмешка над моим происхождением, вроде потаскушки из трейлера, виснувшей на шее мистера Кости? Или у меня снова паранойя – от недостатка сна и избытка дурацкого чая?

Голова кружилась, от слабости подгибались ноги. Судя по солнцу, я сделал первые шаги часов в восемь утра, а теперь было уже за полдень. Я не ел со вчерашнего дня.

Вдалеке я увидел шоссе и поплелся к нему.

Через час я подошел к одинокому обшарпанному строению на обочине.

Я толкнул дверь и ввалился в грязную комнату как был, в одних трусах. Несколько оборванцев сидели за столами по одному и пили. У дальней стены о чем-то говорили два байкера. Все подняли головы и уставились на меня.

Бармен был в нижней рубашке с жирными пятнами.

– Сынок, – сказал он, – ты не в тот бар зашел.

И тогда, потеряв сознание, я грохнулся на грязный пол.

Глава 15

Залитый солнцем большой коридор факультета, его основная артерия, бурлил жизнью. Свет огромными разноцветными стрелами – красными, зелеными, золотыми – косо падал из высоких витражных окон по обе стороны. Потолок, расписанный фресками «Сотворение мира» и «Суд Соломона» в неярких желто-синих тонах, служил своеобразной данью великим сводам Рима и Флоренции. Студенты спешили во всех направлениях, переговариваясь и смеясь с энергией, накопленной за первые выходные самого теплого на моей памяти ноября. Обычно я проходил по коридору невидимкой, изредка здороваясь со случайными знакомыми по пути в аудиторию. Но сегодня, в первый учебный день после инсценированного процесса, я превратился в источник собственной энергии. Гул голосов и шепот предваряли и замыкали мне путь, людская масса расступалась, пропуская меня, и смыкалась за моей спиной. Незнакомые студенты улыбались мне, кивали, хлопали по спине, поздравляли и иногда спрашивали: «Это все хорошо, но почему вы не оспорили то-то и то-то?» Я чувствовал себя солдатом, вернувшимся с войны.

Выход из леса возымел какое-то просветляющее действие а-ля очистительный ритуал: я побывал в дикой глуши, но теперь я снова дома. Байкеры оказались классными ребятами: им страшно понравилась идея бросить кого-нибудь голым в лесу. Они решили прибавить такое дело к своей очередной инициации и даже согласились меня не убивать.

Я нашел Дафну за одним из первых столов в аудитории. Она перечитывала сегодняшние дела. Я подошел к ней в самом превосходном расположении духа, чувствуя себя уверенным и полным сил. Должно быть, она тоже так себя ощущала, потому что подняла на меня глаза и улыбнулась самой прелестной улыбкой, какой я до сих пор удостаивался. Я залюбовался ее загорелой сияющей кожей, амарантовыми губами, черными ресницами, безупречными белками и океанской лазурью радужек.

– Привет, – сказала она, закидывая руки за голову. – Выглядишь как после хороших выходных.

– Так и есть. А ты что делала?

– Вчера спала весь день, будто за целый год отсыпалась.

– Я тоже.

– Кстати, – сказала она с робкой улыбкой, – извини за позавчерашнее. Ну, после суда. Я очень устала… С меня вечеринка.

– Это большая победа.

– Да, – улыбнулась она, – колоссальная. – Дафна подалась вперед: – Ты был великолепен.

– Ты сама прекрасно показала себя. Как ты разделалась с миссис Рейд! Безукоризненно. Двести человек глаз не могли от тебя оторвать.

– Итак, – она потерла руки, – что будем делать?

– Ну, для начала сходим на ужин. Куда-нибудь в особое место, подороже. Сегодня вечером. Годится?

– О да! – просияла Дафна. – Подожди. Сегодня?

– Ну да.

Она странно смотрела на меня, словно не понимая, как это я могу быть сегодня свободен. У меня мелькнула очень плохая мысль. Я попытался прогнать ее. Не может быть. Это невозможно! Но отчего же Дафна смотрит на меня так, словно получила очередное приглашение и недоумевает, почему я не получил его?

Не может быть.

– Ну, или на неделе, – сказал я.

– Лучше на неделе. Я посмотрю расписание и скажу когда. – Дафна попыталась улыбнуться, но улыбка вышла скупой.

– Дафна, ты от меня что-то скрываешь?

– Нет.

– Дафна, что происходит? Это же я, я прежний…

Голос профессора Грубера раздался у меня за спиной:

– Мистер Дэвис, меньше всего мне хочется прерывать важный разговор самой сильной пары года, но я тут подумывал начать лекцию. Вы как, не против?

Несколько студентов засмеялись. Я огляделся: аудитория была полна, и профессор Грубер стоял на кафедре, скрестив коротенькие толстые ручки. Часы показывали две минуты второго. Я пробормотал извинения и вернулся на свое место на другом конце аудитории.

Не может быть, думал я. Первая встреча – званый вечер с коктейлями. Я вернулся в общежитие и обнаружил на кровати второе приглашение. Добрался домой в субботу после лесных странствий – нового приглашения не было. Ну и что? Кто сказал, что приглашения должны поступать одно за другим? Один раз – еще не традиция. И кто сказал, что мы с Дафной должны получить приглашения на одно и то же мероприятие? Никто! Однако в ее глазах я прочел недоверчивое изумление. Что еще это может означать?

Но я же выиграл процесс! «Расслабься», – сказал я себе, но тут же вспомнил слова Дафны: «Выиграть процесс – это, конечно, серьезное преимущество, но не гарантия».

Лекцию я почти не слушал. Чего сейчас-то начинать? Я снова и снова обдумывал все, что начинало складываться, уговаривая себя не горячиться и не делать поспешных выводов.

По окончании лекции Дафна выскользнула из аудитории прежде, чем я успел ее нагнать. В дверях ждала толстая добродушная женщина с ярко-алой помадой и в зеленом свитере – Маргарет Глитер, секретарь профессора Бернини вот уже двадцать шесть лет. Когда я проходил, она положила руку мне на локоть:

– Профессор Бернини хочет видеть вас у себя в кабинете.

– О’кей. – Я замешкался. – Маргарет, а вы не знаете, в связи с чем?

– Точно не знаю, – сказала она и ободряюще сжала мне плечо.

Когда я открыл дверь, профессор Бернини говорил по телефону, запустив пятерню в редеющие волосы. Он жестом пригласил меня войти.

– Да, я слышал, – говорил он в телефон. – Думаю, вам лучше высказаться сейчас, не дожидаясь, пока выйдет статья. Угу. Да. – Профессор Бернини поскреб голову. – Действуйте по пяти пунктам. Во-первых, вы крайне опечалены ситуацией. Во-вторых, работа вашего кабинета основана на принципах честности и справедливости. В-третьих, вы отправляете его в оплаченный отпуск. Не забудьте подчеркнуть, что в оплаченный, – так будет ни вашим, ни нашим. В-четвертых, вы собираетесь выступить спонсором независимого и объективного расследования этого случая. Обязательно произнесите эти слова: независимое и объективное. В-пятых, когда будут результаты расследования, вы примете необходимые меры. – Бернини подмигнул мне. – Это даст вам месяц. Потом, возможно, потребуется выбрать жертву и бросить ее толпе. О’кей, хорошо. Нет, я видывал и похуже. Звоните, если понадоблюсь. – Он положил трубку и ткнул рукой с пультом куда-то над моей головой, сразу убрав звук у включившегося телевизора. Бернини кивнул на телефон: – Мой бывший студент. Итак, – сказал он улыбаясь, – к делу. Все кончено.

– Что кончено? – слабым голосом спросил я.

– Черновик моей «Истории юриспруденции». Веришь, девятьсот страниц!

Бернини положил ладонь на кипу листов.

– Мы сделали это, Джереми, – сказал он. – Я должен тебя поблагодарить.

Неугомонный человечек достал откуда-то два бокала, с хлопком открыл шампанское и наполнил узкие высокие бокальцы.

– Поздравляю и сердечно благодарю. – Бернини поднял бокал.

– Спасибо, сэр, – сказал я.

Мы легонько соприкоснулись бокалами.

– Знаешь, что это, Джереми? – Он побарабанил пальцами по непривычно высокой стопке листков. Я еще не пришел в себя после разговора с Дафной и с трудом подавил желание съязвить: «Книга?»

– Это очень важная работа…

Бернини отмахнулся от моего ответа.

– Это клей. Социальный клей, средство сплочения общества. В этой книге нет ничего оригинального. Все уже сказано Джоном Стюартом Миллем, Джефферсоном и Линкольном, я только повторяю за ними. Повторение – мать учения, Джереми. Тебе известно, что Германия была культурным центром Европы до того, как нацисты пришли к власти? Это произошло невероятно быстро. – Он подался ко мне с расширенными глазами: – Ты мне верь. Я уже жил на свете, когда установился фашистский режим. – Я действительно слышал, что отец Бернини, демократ и противник Муссолини, погиб в тюрьме для политических – без суда, без адвоката, без всякой прессы. Самому Бернини было тогда одиннадцать. После гибели отца они с матерью бежали из страны сперва в Англию, а потом в Америку. – Везде повторяется та же самая история, – говорил профессор. – Ткни пальцем в карту, и я тебе докажу. Всегда найдется человек, желающий стать диктатором. Всегда находится толпа, готовая превратиться в стадо. Закон – это намордник для злой собаки, без него не обойтись, но это холодный инструмент, непрочный и интеллектуальный. Запомни, Джереми: ум – не добродетель. Чтобы дать жизнь закону, нужна нравственность. А. – Он включил звук. Известный конгрессмен проводил пресс-конференцию. Мы слушали, как он почти буквально повторяет слова Бернини. Вид у него был самый честный и серьезный. Ветер ерошил его седые волосы.

Когда пресс-конференция закончилась, Бернини выключил телевизор.

– Ты должен гордиться этой книгой, Джереми. Здесь твой огромный вклад. Мне было очень приятно работать с тобой.

Меня обдало холодом.

– Профессор Бернини, вы же сказали, это только черновик?

– Да.

Его прыгающие глазки изучали выражение моего лица, подмечали жесты, читали язык телодвижений, не выдавая ничего.

– Вы будете его править?

– Да, – сказал Бернини после паузы. – Почти наверняка.

– Тогда вам понадобятся новые исследования. Я буду счастлив их выполнить.

– Спасибо, Джереми, – любезно ответил профессор. – Но ты и так уже много сделал. А на этапе правки книга всегда выигрывает от свежего взгляда.

Он сложил ручки и ждал.

– Понимаю, – сказал я. По ощущениям, я начал таять, и мне хотелось выбраться из кабинета прежде, чем от меня ничего не останется. – Спасибо за предоставленную возможность. – Я быстро пошел к двери.

– Джереми?

– Да? – Я остановился и обернулся.

«Скажи мне что-нибудь хорошее!»

– Мой ключ? – терпеливо сказал Бернини, протянув руку. Его добрые глазки смеялись, но огонек был выключен из уважения к не успевшему остыть покойнику.

Я достал из кармана связку ключей. Мне пришлось вытерпеть унизительную процедуру неловкого снятия ключа с кольца – с этим я и в лучших обстоятельствах долго вожусь. Наконец я положил ключ в его ладонь, и Бернини согнул пальцы.

Он проводил меня до двери, похлопал по спине и сказал:

– Всех благ тебе, Джереми. Из тебя получится прекрасный юрист.

Гроб закрыт, заколочен и опущен в яму.

Я пошел по коридору.

Мне навстречу шел не кто иной, как Шалтай-Болтай Артур Пибоди: коротенький, по-утиному переваливающийся, выставив голову вперед, с криво надетым галстуком-бабочкой. Отвисшие щеки вздрагивали при каждом шаге. Он посмотрел на меня, фыркнул и перевел взгляд за мое плечо.

– Очередная твоя победа, Эрнесто? – спросил он у Бернини на весь коридор.

– Доброе утро, Артур, – ровно сказал Бернини за моей спиной.

Пибоди прошел мимо, обдав меня густым перегаром.

– Он оказался слишком хорош или недостаточно хорош?

– Довольно, Артур!

В голосе Бернини слышалась угроза. Я не знал, о чем говорит Шалтай-Болтай. Мне было все равно. Я хотел уйти отсюда подальше.

– А почему ты не расскажешь ему шутку? – сказал Шалтай-Болтай. – Вдруг он тебе спасибо скажет?

– Хватит! – взорвался Бернини. Я еще не видел его в таком бешенстве. – Помни о договоре, – сказал он Пибоди.

Через секунду за моей спиной хлопнули две двери.

Проклятый лифт пришлось ждать.

Впервые за месяц я позвонил родителям. Трубку взял отец.

– Мы уж не знали, жив ты там или нет, – сухо сказал он.

– И сам не знаю. Очень много работы. – Я пытался говорить шутливо. – Я выиграл инсценированный процесс.

– Прекрасно, молодец! Так и надо. Не позволил большим шишкам себя обойти? – У отца это была больная тема с тех пор, как он начал считать себя ничтожной песчинкой во Вселенной.

– Не позволил, пап. Я сам их обошел.

– Умница мой.

– Слушай, а позови мать к телефону, а?

– Сейчас.

Трубку взяла мама.

– Здравствуй, сыночка!

– Привет, мам.

– Сына, что стряслось?

– Ничего, мам. Как там отец?

– Отец хорошо, ты-то как?

– Он лекарства принимает?

– Да, сыночка. Мы за всем смотрим, не беспокойся.

– Он не любит бета-блокаторы. Ты там следи, чтобы он их принимал.

– Сына, что случилось? С университетом все в порядке?

– Да, все отлично, много друзей, занимаюсь с утра до вечера. – Я закрыл глаза. – Мне нужно бежать на лекцию. Я позвонил просто поболтать.

– Сына?

– Мам, мне правда пора.

– Позвони мне, если захочешь поговорить. Ладно, сыночка? В любое время.

– Ладно, мам. Целую.

– Я тебя тоже.

Я повесил трубку.

В семь часов Дафна вышла из своей квартиры. Я ждал в парке через улицу. Она сверилась с чем-то маленьким и опустила это в сумку. Я заступил ей дорогу.

– Джереми, что ты тут делаешь?

– Куда ты идешь?

– Что значит – куда я иду?

– Ответь на мой вопрос.

– Джереми, не зли меня!

– Я отдал тебе все! – взорвался я. Дафна отступила на шаг. – Я выиграл для тебя чертов процесс! Я сломал жизнь той девчонке. Я порвал ее на части, и все ради тебя!

– Джереми, это не поможет.

– Не поможет? Бернини забрал свой ключ! – В голове ударами пульсировала боль. – Я делал все, что ты говорила. Скажи мне, что происходит? Пожалуйста!

Дафна замялась:

– Ты же понимаешь, что я не могу.

Казалось, она действительно сожалеет.

– Что у тебя в сумке?

– В смысле?

– Дай сюда сумку.

– Джереми, не надо…

Я схватился за сумочку и дернул на себя. Господи, что я творю… Дафна, не препятствуя, позволила мне взять сумку и отступила назад, сложив руки на груди. Я бесцеремонно перебрал содержимое: косметика, ручки, аспирин, мелочь. Знакомый квадратик тонкого желтоватого картона. «Имеем честь просить вас присутствовать…» Сегодняшняя дата, семь тридцать. «Имеем честь…» Я отдал сумку Дафне.

– Найджел тоже получил приглашение?

Несколько мгновений она стояла неподвижно. У меня сжались кулаки. Наконец Дафна кивнула.

– И Джон?

Она снова кивнула.

Я прижал к лицу ладонь.

– Бернини забрал свой ключ, – повторил я и взглянул на Дафну. – Я не сдам семестровые. Я за всю осень ни разу не открыл учебники. Даже если сдам, приличной работы мне не видать. Значит, все, что я сделал, не считается?

Она попыталась положить мне руку на плечо.

Я впервые видел ее при солнечном свете. Мы всегда встречались при искусственном освещении – в библиотеке, в аудитории, в бальном зале. Она по-прежнему была красива, но казалась более реальной. Ее рука лежала у меня на плече. Дафна выглядела совсем хрупкой. Как же сильно она всего этого желала!

– Что, по-твоему, я могу поделать? – спросила она.

Я не ответил.

– Мне очень жаль, Джереми. Правда. – Она надела сумку на плечо. – Пожалуйста, не ходи за мной.

Глава 16

К выходным я понял, что друзей у меня нет. Найджел и Джон избегали меня всю неделю. О Дафне я не мог подумать без того, чтобы, морщась от отвращения, не припомнить, как рылся в ее сумке. А больше я ни с кем не успел коротко сойтись.

Я пошел в библиотеку, решив начать сначала. Открыл учебник по гражданским правонарушениям, и мне стало ясно, что это непосильная задача. Мы брали по несколько сот страниц на каждой лекции. До экзаменов две недели. Другие студенты уже повторяли материал, а я открыл первую страницу. В библиотеке незримо присутствовал Шалтай-Болтай. Во плоти я его сегодня не видел, но духом он точно был здесь. Предвестник моего провала.

Я почувствовал на себе чей-то взгляд. На меня смотрел один из библиотекарей, болезненно застенчивый невысокий человечек, который всегда глядел в пол и молчал. Он выглядел более потрепанным и запущенным, чем большая часть томов. Перехватив мой взгляд, он снова начал сосредоточенно штемпелевать талоны возвращенных книг.

Через некоторое время я почувствовал, что больше не выдержу, и решил сходить в «Бездельник», где можно дешево поесть. У стойки сидела красивая девушка. Я был одинок. При взгляде на нее я вспомнил о нейрохирургине, рассыпавшей апельсины во дворе.

– Как дела? – спросил я.

Девушка равнодушно бросила: «Прекрасно» – и отвернулась к подругам.

– Дай я тебе покажу, – сказал кто-то за моей спиной, и две большие руки легли мне на плечи. Джон Андерсон подошел к другой девушке из этой компании. На фут выше ее, он улыбнулся чарующей улыбкой.

– Как дела? – приветливо спросил он.

– Хорошо, – сказала она. – А у тебя?

– Тоже хорошо, – улыбнулся он.

Ему улыбнулась другая девушка.

– Знаешь, – начала она, – моя подруга сегодня купила очки. Правда, сексуальные?

Джон, рассмеявшись, согласился. Я положил на стойку деньги и собирался уйти.

– Видишь, – назидательно сказал Джон, – важно не что говорить, а кто говорит.

– Да пошел ты, – отмахнулся я.

– Сам пошел. Ты никогда мне не нравился.

Он похлопал меня по плечу. Я сбросил его руку и направился к дверям.

Я видел, как он вернулся к стойке и подошел к Найджелу и Дафне. Он обнял Дафну за плечи и поцеловал в макушку.

Что-то темное творилось со мной. Я шел по кампусу. Все миражи – величие, Дафна, деньги – пропали. Я ненавидел Джона. Я ненавидел Дафну. Я ненавидел V&D. Я прошел мимо кирпичных общежитий с отметинами от пушечных ядер, оставшихся со времен Войны за независимость. Я прошел готическую церковь Столетия, портики Крейтон-Холла в стиле ренессанс, статую нашего красивого гордого основателя. Я ненавидел все вокруг, но здесь было красиво. Я ненавидел университет еще и за то, что здесь красиво.

Я не устал, и мне было противно жалеть себя, поэтому я вернулся в библиотеку. На этаже не было ни души. Я снова открыл первую страницу гражданских правонарушений и начал читать. Процесс Скотта против Шепарда. Подсудимый бросил зажженную хлопушку в толпу на крытом рынке. Удивленный продавец поднял ее и отбросил от себя в другую часть рынка, где ее поднял второй продавец и снова отбросил, после чего хлопушка попала истцу «в его лицо» (как я люблю старый английский!) и взорвалась. Вопрос заключался в том, кто был причиной увечья – инициатор шалости или один из отбросивших хлопушку? Мне пришло в голову, что с тех пор, как я оказался в этом университете, я не сделал ничего по своей воле. Я только плыл по течению.

Скромный маленький библиотекарь прошел мимо со своей тележкой. Он, должно быть, вышел на ночное дежурство и теперь расставлял книги. Библиотекарь забирал тома из опустевших кабинок и складывал в свою тележку. Он взял две книги с моего стола.

– Э-э… извините, – сказал я. – Мне это еще нужно.

Библиотекарь остановился, с театральным негодованием развернул тележку, подкатил ко мне, выложил книги на стол и покатил прочь.

Из одной книги торчал край белой бумаги. Прежде ее там не было.

Я вытащил листок.

Это оказалась статья с колонтитулом «Черновик». Кто-то приписал внизу карандашом: «Бросьте, неужели обо мне нельзя написать торжественнее! Г. Д. М.».

Я с удивлением увидел фотографию человека, с которым говорил в доме мистера Кости, – престарелого законника в плохом рыжем парике. Того самого, что навел разговор на моего деда и изумил меня знанием моей подноготной.

На снимке было то самое лицо – дружелюбное, с густым ковриком волос, надетым немного кривовато.

Я прочел подпись под снимком и похолодел. У меня буквально кровь застыла в жилах. Я поискал взглядом библиотекаря, но он уже ушел.

На этаже я был один.

Под снимком шел… некролог:

«Генри Джеймс Мортон, профессор юриспруденции в отставке и главный юридический советник Белого дома при президентах Кеннеди и Джонсоне, мирно почил во сне 20 ноября 2006 года».

До 20 ноября оставалось два дня.

Глава 17

Я испытал шок – черновик некролога с указанием точной даты смерти, а будущий мертвец покамест бодр и весел. Что все это значит? Чем вообще занимаются в этом V&D?

Новая мысль сверкнула у меня в голове, как молния.

Я могу навредить им.

Я еще не знал как. Не знал когда. Но каким-то образом эта информация окажется ценной. Кто-то хотел, чтобы я увидел некролог. Я понимал, что спрашивать библиотекаря – напрасный труд: в этих вещах есть свой этикет, это даже я успел усвоить. Кто-то разделял мой гнев… или меня хотели использовать для некоей цели. И в том и в другом случае мне это только на руку. Большие шишки помыкают маленькими людьми – если им позволить.

Я мог поделиться только с одним человеком.

Я долго барабанил в дверь Майлса. В его квартире был полный бардак, повсюду валялись грязная одежда и исписанные листы, в маленькой кухне громоздилась немытая посуда. Его борода, обычно пушистая, стала такой длинной и курчавой, что казалось, грань между философом и святым вот-вот сотрется. Майлс перехватил мой бесцеремонный взгляд.

– На бритвы нужны деньги.

Моя реакция, вероятно, разочаровала его. Он пожал плечами.

– Мне в понедельник главу сдавать. – Он наставил на меня палец величиной с сардельку. – Я тебе звонил, между прочим. Пару недель назад.

– Знаю.

– А ты не перезвонил.

– Верно. Прости, Майлс.

– Ну и не надо. У меня много друзей. – В доказательство он кивнул бородой на пустую квартиру. – Какие новости?

Простота и банальность вопроса поставили меня в тупик.

Майлс изучающе смотрел на мое лицо. Его брови сошлись на переносице, затем расслабились и поднялись, и он обратился ко мне мягко, словно располагал кучей времени:

– О’кей, расскажи, что случилось.

Я рассказал ему обо всем, кроме некролога.

– Мне очень жаль, Джереми. Я знаю, как сильно ты этого хотел. – Майлс хлопнул большими ладонями. – Так, а теперь к твоим более насущным проблемам. Необходимо быстро перестроиться. Сейчас ты эти предметы не сдашь – слишком много материала. Возьмешь академку и пересдашь весной.

– И получу «неуды» в диплом? Проучусь еще три года, а потом буду гадать, почему меня никто не берет на работу? Ни за что.

– Это лучший выход для тебя.

– Не обязательно.

Майлс посмотрел на меня в замешательстве и с некоторой опаской:

– Ты о чем?

– Что, если я не хочу сдаваться?

– Сдаваться? Это ты о них, что ли?

Я кивнул.

Майлс покачал головой:

– Забудь, Джер. Ты подобрался гораздо ближе, чем удавалось многим. Даже ближе, чем я.

– Майлс, боюсь, все гораздо хуже.

Он строго посмотрел на меня:

– Надо перестроиться.

Я проигнорировал эту реплику.

– А если есть другой способ?

– Какой еще способ?

– Что, если у меня кое-что есть… информация… которая может заставить V&D пересмотреть свои правила? Могут же они в какой-нибудь год принять четверых, а не троих? Ну почему нет? Тогда я снова на коне.

До этого момента Майлс был серьезен, но не терял присущего ему чувства юмора. Но тут он заговорил очень медленно и без малейшей эмоциональной окраски:

– Объясни мне, что конкретно ты имеешь в виду.

Я вынул некролог, показал ему фотографию и объяснил ситуацию.

Голос Майлса звучал странно. Не знай я его столько лет, подумал бы, что все эти шесть футов семь дюймов здорово струхнули.

– Ты об этом еще кому-нибудь говорил?

– Нет, никому.

Майлс пристально поглядел на меня и кивнул:

– Тогда тебе надо кое с кем встретиться.

Мы вместе шли по кампусу. Холодный северный ветер дул в лицо. Руки мы держали глубоко в карманах. Свежий воздух немного прояснил мысли.

– К кому мы идем? – спросил я.

– К Чансу Уортингтону.

– Кто такой Чанс Уортингтон? Студент?

– Не совсем.

– Как можно быть не совсем студентом?

– Статус Чанса в университете неясен, – засмеялся Майлс, похлопав меня по спине.

Оказалось, Чанс живет в кампусе столько же, сколько сам Майлс, но не получил никакого диплома. Это был своего рода рекорд, поскольку Майлс доучился до последнего курса на юридическом, а сейчас пишет докторскую. Чанс был репортером университетской газеты и сотрудничал с любыми изданиями, готовыми печатать его статьи: с альтернативными еженедельниками, с таблоидами, стращающими население вторжением инопланетян, со злопыхательскими листовками социалистов. В отличие от большинства университетских репортеров, объяснил Майлс, Чанс не ограничивался сообщениями о сборе пивных банок для переработки и о студенческих протестах против тяжкого положения пингвинов; он постоянно брал академические отпуска, чтобы съездить в места вооруженных конфликтов или исключительно чистой травы. У Чанса скопилась гора писем от администрации, которые он боялся открывать, но его чеки они пока обналичивали.

Майлс вообще умел находить всяких чудиков. В старших классах на него можно было рассчитывать, если требовалось отыскать какую-нибудь заблудшую душу в «Блинной старого Юга», где мы гудели сутками после конкурсов дебатов. Он знал тихих дальнобойщиков и самопровозглашенных лесбиянок-ковбоев. Он знал ветеранов вьетнамской войны и старых хиппи, временами оравших друг на друга через зал. Он знал черных дебютанток, всегда приезжавших в вечерних платьях с гламурных вечеринок, о которых мы и не слышали. В «Старом Юге» я в основном держался своих друзей, пил кофе с немецкими блинчиками и не дичился больших компаний, а Майлс просиживал вечера за каким-нибудь столом на двоих и болтал и хохотал часами.

– Вы друг другу понравитесь, – посмеивался Майлс, подогревая встречу.

Чанс Уортингтон жил в «кооперативе» у границы кампуса, представлявшем собой нечто вроде общежития для хиппи, где каждый готовит из своих продуктов и не обязательно мыться. Он со вкусом затянулся косячком и передал его Майлсу. Глаза у Чанса были в красных прожилках, шапка буйных кудрей вызывала зависть. Он безостановочно стучал по столу средним пальцем. Покусывал ноготь и снова начинал тукать.

Наконец Чанс перестал стучать, коротко затянулся, передал самокрутку Майлсу и расслабленно опал в своем кресле.

– Ну, что у вас есть для меня?

– Простите? – не понял я.

– Вы, ребята, обязательно поладите, – повторил Майлс, разглядывая горящий конец самокрутки. Он засмеялся и закашлялся. – Чанс, по-моему, хочет сказать «Начни сначала». – Майлс протянул косячок мне. Я отмахнулся.

– Ну, я получил приглашение…

– Переходи к делу, – перебил Чанс.

– Что?

– Не хочу слышать о всякой фигне с чаепитиями. Давай что-нибудь новое.

Я посмотрел на Майлса. Он пошевелил бровями и кивнул.

– О’кей… – Я подумал об экскурсии по дому мистера Кости. – Как насчет Крипты капуцинов?

– Основанной братом папы Урбана Восьмого в 1631 году, отвратительные кости и так далее, ля-ля-ля. Что еще?

Этот тип начинал не на шутку раздражать меня.

– Я видел карту места, называемого Бимини.

– А ты вообще знаешь, где находится Бимини?

У меня в памяти мелькнуло что-то из приключенческой литературы для начальной школы, но толком я ничего не вспомнил.

– Нет, – сказал я.

Чанс округлил глаза и театрально уставился на меня.

– Предположительно на Багамах. Но там не нашли того, что искали.

– А что искали?

– У нас сейчас ты источник новостей. Я тут ликбез проводить не собираюсь.

– Ясно. Как насчет царской водки?

– А что с ней?

– Ну, когда наступали нацисты, в ней растворили нобелевские медали…

– И это все, что ты знаешь о царской водке?!

– А что, это неправда?

– Правда, конечно. Все это есть на веб-сайте Нобелевской премии, ё-моё. Тоже мне, Алиса в Зазеркалье.

Я посмотрел на Майлса с выражением «Куда ты меня привел?». Майлс улыбнулся и обратился к Чансу:

– Этот сюжет можно превратить в неплохую статью.

– А деньги как прикажешь извлекать? Трансмутацией?

– Так, парни, хорош, – сказал я. – Вы же знаете, я не говорю на гашише.

Чанс посмотрел на меня, перестал стучать пальцем и со вздохом покачал головой:

– Ты затронул интересную тему, просто у царской водки длинная история. Все началось задолго до Второй мировой.

– Ну, так я слушаю.

– Аква регия, или царская водка, как ты ее называешь, была изобретена примерно в 800 году до нашей эры персидским алхимиком Джабиром ибн Хайяном. Он же первым получил соляную кислоту.

Чанс прикурил сигарету и выдохнул струю кислого дыма.

– Что ты знаешь об алхимиках? – спросил он из белесого облака.

– Не сказать что много. Своего рода ученые Новой волны, только средневековые.

– В каком-то смысле да. Это были первые химики. Они изобрели порох, способы обработки металлов. Они делали чернила, краски и алкоголь. Они были философами, физиками, мистиками, астрологами, кем угодно – тогда еще не наступила эра специализации. Алхимия восходит к Древнему Египту, Риму, Китаю, Греции, Индии, Аравии. Их девизом было «Solve et Coagula» – «Разделяй и соединяй».

– О’кей. Значит, царская водка – это и есть «разделяй и соединяй»? Стало быть, они нашли что искали.