355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дениз Робинс » Жонкиль » Текст книги (страница 7)
Жонкиль
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 20:11

Текст книги "Жонкиль"


Автор книги: Дениз Робинс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 11

Жонкиль бросилась вперед и упала на колени у неподвижного тела Генри Риверса.

– Он не мог умереть, о, он не мог умереть! – выкрикивала она.

Но одного взгляда на белое лицо и широко открытые неподвижные глаза ее приемного отца было достаточно, чтобы убедиться, что Роланд был прав. Дрожа всем телом, Жонкиль встала на ноги и пошатнулась; казалось, она сейчас упадет в обморок. Роланд поддержал ее. Но это прикосновение ударило ее, как током. Она оттолкнула его, испепеляя горящими глазами.

– Не смей дотрагиваться до меня! – сказала она. – Ты это сделал... Ты убил его... ты... ты.

– Успокойся, Жонкиль! – прервала ее миссис Риверс.

Старуха уже обрела свою обычную прямую осанку. Она, мать умершего, была самой спокойной из троих, стоявших над распростертым телом. Только на мгновение боль потери захлестнула ее, она оглянулась на много лет назад и увидела Генри не суровым, нетерпимым мужчиной, а маленьким мальчиком, ребенком, которого она любила и которым так гордилась. Но вот слабость прошла. В Генриетте Риверс проявился спартанский дух. Она всегда подавляла свои чувства, считала проявление личных переживаний на людях дурным тоном. Суровое самовоспитание помогло ей сохранить выдержку в час испытаний. Ей было трудно, но лицо ее было будто высечено из гранита, руки опущены вдоль тела, голову она держала прямо.

– Не надо истерик, пожалуйста, Жонкиль! – сказала она тихо. – Сейчас не время и не место обвинять Роланда. Кроме того, нелепо говорить, что он виноват в смерти своего дяди. Генри убила его собственная неуправляемая горячность. Он уже несколько месяцев страдал от болезни сердца. Врачи в Висбадене предупреждали о необходимости сохранять спокойствие. Иди в свою комнату, моя дорогая девочка, если хочешь дать волю своим чувствам. Роланд, будь добр, сейчас же позвони доктору Конуэю. Его номер – Чанктонбридж, три.

Самообладание Генриетты Риверс оказало успокаивающее действие на Жонкиль и на Роланда. Упрек бабушки заставил ее вспыхнуть.

– Прости, бабушка, – сказала она тихо, не глядя больше на Роланда. – Я забылась. Я позвоню доктору Конуэю.

Она поспешила к телефону. Через минуту миссис Риверс и Роланд услышали ее голос, теперь совершенно ровный. Она просила местного врача срочно приехать в Риверс Корт.

Роланд не произнес ни слова с тех пор, как он сказал бабушке, что Генри Риверс умер. Очень бледный, он стоял и не отводил взгляда от тела своего дяди. Он никогда не любил его, между ними никогда не было дружеских отношений, но он, естественно, был потрясен и расстроен его внезапной смертью. Страшно видеть, как внешне здоровый, сильный человек, только что стоявший перед тобой, вдруг падает мертвым к твоим ногам.

Роланд хотел закурить, чтобы успокоить нервы, но, повертев в руках портсигар, сунул его обратно в карман, не вынув сигареты, и подошел к бабушке.

– Бабушка, – сказал он, откашливаясь, – иди сядь. Не стой здесь. Может быть, мне позвать кого-нибудь из слуг помочь перенести дядю Генри наверх?

– Нет. Пусть останется здесь до прихода доктора. Лучше пока не трогать его, – сказала миссис Риверс.

Она оперлась на руку Роланда и позволила ему проводить себя до кресла. Усевшись, она сняла очки и протерла их большим носовым платком. Затем, глубоко вздохнув, она откинулась на спинку кресла и посмотрела на Роланда.

– Я рада, что ты здесь и поможешь нам, Роланд, – сказала она спокойно.

Он прикусил нижнюю губу.

– Ты не думаешь, как Жонкиль? – спросил он. – Ты не думаешь, что я виноват в его смерти?

– Конечно, нет. Жонкиль очень молода, глупый ребенок, и естественно, не может хорошо думать о тебе после того, как ты так дурно поступил с ней. Но я не считаю тебя ответственным за кончину твоего дяди. Как я только что сказала, у него было слабое сердце, и врачи его предупреждали, чтобы он не давал волю своему неистовому темпераменту. Бедный Генри, – сказала она дрогнувшим голосом, – как много-много раз я предупреждала его, чтобы он сдерживал этот свой ужасный гнев. Если бы он прислушивался к моим словам! Он не выгнал бы тебя из этого дома девять лет тому назад.

– Но если бы я не ворвался сегодня сюда, он был бы сейчас жив. Я никогда не прощу себе этого, – сказал Роланд, закрывая глаза рукой. – Жонкиль права, я виноват.

– Ну-ну, Роланд, – сказала старуха сурово. – Нужно ли тебе тоже давать волю необузданным глупым чувствам? Это чистая истерика. У вас, современных молодых людей, нет никакого самообладания.

Роланд отнял руку от глаз, вытащил портсигар и закурил сигарету. Какое-то время он молча курил. Затем сказал:

– Ты замечательная женщина, бабушка. Один Бог знает, насколько современный мир был бы лучше, если бы было больше людей, обладающих твоим мужеством и мировоззрением.

– Это не мужество и не мировоззрение. Это здравый смысл, – сказала миссис Риверс. – Если бы зло можно было исправить, или горести облегчить, или мертвых вернуть к жизни истериками и сценами, тогда бы я, конечно, дала волю своим чувствам. Но так как это невозможно, более разумно и менее тяжело для окружающих сохранять спокойствие.

Роланд кивнул. Замечательная бабушка! Та же практичная, строгая, надежная бабушка, что и много лет назад. Как хорошо он помнит ее великолепное самообладание, ее здравый смысл, ее краткие наставления. В ее присутствии он снова чувствовал себя маленьким мальчиком.

Вошла Жонкиль. Все перевернулось внутри «маленького мальчика», когда он взглянул на нее. Она была его женой, эта девушка, которая так круто изменила свое отношение к нему и без малейшего снисхождения осудила его над телом дяди; его жена – и он обожал ее. Но она ненавидела и презирала его. Из-за нее он чувствовал себя очень старым и безнадежно усталым.

Миссис Риверс обратилась к девушке:

– Ну, Жонкиль, Конуэй едет?

– Да, бабушка, уже едет.

– Очень хорошо. Когда он приедет, он, Роланд и Питерс перенесут твоего отца наверх. Я только хочу сказать вам до прихода доктора, что я желаю, чтобы вы оба отбросили ваши личные переживания и горести и сохраняли мир до похорон Генри. Потом, если вам надо ссориться – ссорьтесь. Но я не хочу, чтобы вы пререкались и нарушали покой этого дома, пока здесь лежит тело моего сына.

Несколько мгновений Жонкиль ничего не говорила. Горячая волна протеста поднималась в ней. Казалось, что любовь и страсть, которые она раньше питала к Роланду, были вырваны с корнем. Его приезд в Риверс Корт стал причиной смерти ее приемного отца. Она была ужасно потрясена, ее нервы были напряжены до предела, чувства обострены и мысли искажены. Она никогда особенно не любила мистера Риверса, но никогда и не питала к нему неприязни. Она была благодарна ему за то, что он удочерил ее и дал ей кров. Она помнила, что он был другом ее отца. Ссора с Роландом вызвала паралич сердца, поэтому она считала Роланда виноватым. Ко всем обидам, накопившимся в ее душе против него, к злу, которое он причинил ей лично, добавилась смерть ее приемного отца. И ей нисколько не было жаль Роланда, хотя он выглядел таким бледным, усталым и очень расстроенным.

Глубоко посаженные глаза миссис Риверс из-под очков наблюдали за девушкой. Она поджала губы и покачала головой.

– Жонкиль, Жонкиль! – сказала она. – Ты совсем не научилась владеть собой даже после стольких лет, проведенных подле меня. Можно ли прежде всего думать о своих обидах и игнорировать мои пожелания?

– Нет, – сказала Жонкиль с усилием. – Я сделаю, как ты просишь, бабушка. С моей стороны не будет никаких ссор или беспокойств.

– Благодарю тебя, мое дитя, – сказала старуха. – И не забывай, что в большей части несчастий, выпавших на твою долю, ты повинна сама, так как позволила слепым увлечениям управлять собой, необдуманно бросилась в этот брак.

Жонкиль покраснела. Она даже не взглянула на Роланда.

– Нет, я не забуду этого, – сказала она.

– Очень хорошо. Пока, однако, держите это в секрете, – добавила миссис Риверс. – Не нужно сообщать об этом доктору или кому-нибудь еще в Чанктонбридже. Мы просто объясним Конуэю, что Роланд с дядей крупно поговорили и что сердце Генри не выдержало такого напряжения.

– Я могу сейчас же уйти, – начал Роланд.

– Пожалуйста, останься, Роланд, – прервала его бабушка.

– Но если Жонкиль так нервничает из-за...

– Жонкиль обещала на время забыть свои личные обиды, – снова не дала ему закончить миссис Риверс. – Я прошу вас обоих сохранять мир и быть вежливыми друг с другом до тех пор, пока не похоронен мой сын.

– Видит Бог, я хотел бы быть другом Жонкиль, – сказал Роланд тихо.

– Ни о какой дружбе не может быть и речи, – сказала Жонкиль холодно. – Но ссориться нет необходимости.

Роланд жестом выразил согласие. Его глаза были напряженными и несчастными. Жонкиль стала такой ожесточенной, такой безжалостной и так не походила на кроткую, милую девочку, которую он впервые встретил на балу у Микки Поллингтон. Ну что ж, он сам виноват в перемене, которая произошла в ней, он виноват во всем. И один Бог знает, как жестоко он наказан...

Шум машины, едущей по аллее к дому, прервал молчание и несколько разрядил тягостную атмосферу, царившую в комнате.

– Это, должно быть, доктор Конуэй, – сказала миссис Риверс, вставая. – Роланд, пожалуйста, открой дверь. Скажи ему, что ты племянник Генри, и объясни, что произошло.

Жонкиль, провожая взглядом высокую, прекрасно сложенную фигуру, не могла отделаться от ощущения, что все это – кошмар, от которого она вскоре очнется. Но когда ее глаза вдруг остановились на безжизненном, вселяющем ужас теле на полу, понимание, что это явь, а не сон, вернулось к ней. Она ощутила невыносимую усталость. Нет, просто невозможно оставаться здесь и наблюдать, как доктор Конуэй будет осматривать то, что осталось от ее приемного отца. «Я никуда не гожусь, – сказала она себе в отчаянии. – Я не могу быть такой хладнокровной и собранной, как бабушка, я не так устроена». И выбежала из комнаты.

Глава 12

Время обеда пришло и прошло. Никто ничего не ел. Обед был подан и унесен нетронутым. Миссис Риверс, сделав все необходимые распоряжения, предавалась скорби по своему умершему сыну, молясь в уединении своей спальни.

Доктор Конуэй ушел. Он сказал Роланду, что не удивлен внезапной кончиной Генри Риверса. Он так же, как и врачи в Висбадене, предупреждал его насчет слабого сердца. Он помог перенести безжизненное тело наверх, подписал свидетельство о смерти и уехал, так как ничем больше не мог быть полезен.

И теперь, когда призрачные серые декабрьские сумерки окутали Риверс Корт, Роланд, сидевший в библиотеке, вдруг забеспокоился из-за долгого отсутствия Жонкиль: ее не видно было с тех пор, как доктор Конуэй подъехал к дому. Рональд сначала решил, что она находится в своей спальне. Его сердце заныло при мысли о ней, запершейся там и горюющей в одиночестве.

«Бедная маленькая девочка, бедная, несчастная маленькая девочка, – думал он. – Если бы только она позволила мне быть с ней, помочь ей...»

Он чувствовал сильную усталость и голод. После очень раннего завтрака в «Пастухе и собаке» он ничего не ел. Но он только что выпил виски с содовой и чувствовал себя менее напряженно. Желание увидеть Жонкиль, как-нибудь поддержать ее заставило его позвонить горничной и навести некоторые справки.

Горничная, с красными глазами и шмыгающим носом, ответила на его звонок. Она была в услужении в Риверс Корте в течение нескольких лет, и хотя ни она и никто из других слуг не были привязаны к своему хозяину, он был мертв, и о нем надлежало скорбеть. Там, внизу, в комнате для слуг, они упивались своим горем. Питерс, старый дворецкий, был единственным, кто искренне горевал по своему хозяину.

Горничная, которая никогда не знала, что у мистера Риверса есть племянник, с любопытством смотрела на красивого молодого человека, который спрашивал о мисс Жонкиль.

– Прошу прощения, сэр, я не знаю, где мисс Жонкиль, – сказала она. – В ее комнате ее нет. Но повар видел, как она еще до обеда выходила в сад. Наверное, еще не вернулась.

– Спасибо, – сказал Роланд и отпустил девушку, которая побежала в комнату слуг рассказать плачущему обществу о племяннике бедного хозяина.

Роланд надел пальто и шляпу и отправился в сад. Жонкиль ушла еще до обеда. Сейчас четыре часа. Следовательно, она уже четыре часа бродила где-то в такую холодную сырую погоду. Какое легкомыслие! Он должен сейчас же найти ее и привести домой. Сумерки быстро сгущались, и Роланд нахмурился. Он беспокоился о Жонкиль. «Куда она могла уйти? – думал он. – Может быть, она проскользнула в соседнюю калитку к Оукли, к своему другу Билли?» Роланд скривил губы. Она вполне могла искать утешения у Билли. Он был «старый друг». Он, Роланд, ничто для нее...

Однако он быстро шел по саду и звал ее по имени:

– Жонкиль! Жонкиль!

В конце концов он нашел ее в небольшой темной беседке над прудом, без пальто и без шляпы, сжавшуюся в комочек и плачущую навзрыд. Роланд не мог хорошо разглядеть ее в сумерках, но когда положил руку ей на плечо, то почувствовал, что ее платье сырое. Он укоризненно прищелкнул языком.

– Жонкиль, ты глупый ребенок. Ты сошла с ума. Ты же здесь уже несколько часов. Жонкиль, иди сейчас же домой к огню, обсохни.

Она вскочила на ноги и оттолкнула его руку. Теперь он увидел ее лицо – мертвенно-бледное, покрытое пятнами от пролитых горьких слез, с челкой, откинутой назад со лба.

– Не трогай меня, – сказала она хрипло. – Как ты смеешь ходить за мной? Почему ты не оставишь меня в покое?

– Жонкиль, не будь глупым... – начал он.

– Я не хочу идти туда. Я хочу остаться здесь одна, – прервала она его гневно. – Я не могу выносить этот дом теперь, когда там лежит мертвый отец, и ты – ты – там!

Он поморщился, но продолжал спокойно уговаривать ее, понимая, что она в истерике. Нервный, легко возбудимый ребенок, она так много пережила за последнее время, много обиды и горя, причиной которых был он. Теперь ей очень трудно почувствовать его раскаяние, его сожаление о том, что произошло.

– Жонкиль, постарайся не ненавидеть меня так сильно, – сказал он. – Я бы ушел из Корта, чтобы не раздражать тебя, но бабушка хочет, чтобы я остался до похорон. Пожалуйста, Жонкиль, иди домой. Я обещаю, что не буду беспокоить тебя, даже подходить к тебе. Ты же сказала бабушке, что будешь сохранять спокойствие.

– Я знаю, я знаю, но я... О, я не вынесу этого, – произнесла она тихим, охрипшим голосом, перевернувшим его сердце. – Он не был моим настоящим отцом, но он любил меня и был добр ко мне. А я отплатила ему черной неблагодарностью, убежала и вышла замуж за тебя, сделала несчастными его последние дни на земле.

– Успокойся, Жонкиль. Ты не должна винить себя, – сказал Роланд. – Это все моя вина. Я знаю это. Только, моя дорогая, ты ничего не исправишь, так истязая себя, оставаясь в этом холодном сыром месте. Ты заболеешь, Жонкиль. Я умоляю тебя пойти в дом и переодеться. И съесть что-нибудь.

Жонкиль перестала плакать, с силой вытерла слезы с распухших глаз тыльной стороной дрожащей руки. Она попыталась пройти мимо него.

– Очень хорошо. Я иду домой, – сказала она. – Пропусти меня, пожалуйста.

Ее тон, ее манера задели его. Он отступил, чтобы дать ей пройти, но физическое истощение взяло верх над силой и гордостью, которые оставались в Жонкиль. Ноги не слушались ее. Она вдруг почувствовала головокружение, тошноту и вскрикнула:

– Ой, я падаю!

Он успел подхватить ее, взял ее на руки и понес, как ребенка, из беседки через темный сад в дом.

– Я позабочусь о тебе, Жонкиль, пусть ты меня ненавидишь, – сказал он спокойно. – Я не могу позволить тебе так мучить себя.

Жонкиль не спорила и не сопротивлялась; она безвольно, тихо лежала на его руках. Что бы она ни переживала, какое бы недоброе чувство ни испытывала к нему, в глубине своего молодого женского сердца она чувствовала облегчение, что он стал хозяином в данный момент. Она была истощена телом и душой. Его сильное объятие несомненно успокаивало, и пока он шел с нею на руках по гравиевой дорожке мимо пруда и солнечных часов, его тепло проникло в ее тело, принося блаженное утешение. Она закрыла глаза; ее голова покоилась на его плече.

Жалея ее и не желая перечить ее воле, он не воспользовался ее слабостью, но его сердце громко стучало, когда он прижимал ее к себе и нес сквозь сумерки. Он отнес ее прямо в ее спальню и положил на кровать.

– Теперь, – сказал он, – я позвоню горничной и скажу ей, чтобы она помогла тебе раздеться и разожгла камин. Я пришлю горячий чай с коньяком. Пожалуйста, выпей его и постарайся как следует согреться. Иначе ты серьезно заболеешь.

Она не протестовала, но на мгновение ее распухшие от слез глаза остановились на его лице. Он смотрел на нее серьезно и нежно. Он был очень добрый. Она понимала это. Но она не могла поблагодарить его, разбить стену льда, которая выросла между ними. Она только чувствовала крайнюю усталость и желание спать. Она снова закрыла глаза.

Он подошел к ней, взял ее холодную руку и поцеловал. Она не могла почувствовать отчаяния, внезапного проявления страстного желания, которые скрывались за этим поцелуем.

– Не беспокойся больше, Жонкиль, – сказал он, – просто отдыхай, моя дорогая. Я позабочусь о бабушке и обо всем, о чем надо позаботиться. Спокойной ночи.

Он не стал ждать ответа и быстро вышел из комнаты.

Она увидела его снова только после похорон ее приемного отца, которые пришлись на первый день нового года, печального нового года для обитателей Риверс Корта. До того времени Жонкиль оставалась в постели из-за небольшой температуры и простуды, вызванных ее долгим пребыванием на холоде в день смерти мистера Риверса.

Старая миссис Риверс была, как всегда, замечательна, сохраняла свое мужество, свою спартанскую выдержку до самого конца. Опираясь на руку Роланда, она проводила гроб с телом своего сына на место его последнего успокоения на кладбище в Чанктонбридже; Роланд поддерживал ее всю дорогу, был таким добрым, уравновешенным и чутким, каким мог быть только Роланд в случае необходимости. Он теперь жил в Риверс Корте. По просьбе бабушки он перевез свои вещи из «Пастуха и собаки» и занял небольшую спальню в правом крыле Корта, в которой он спал много лет тому назад, когда приезжал домой на каникулы.

Он был рад, что Жонкиль не могла быть на похоронах. Для нее лучше было оставаться в постели. Он понимал ее темперамент гораздо лучше, чем миссис Риверс, которая называла девушку истеричной и сердилась на нее за то, что та так глупо себя ведет.

На следующий день после похорон Жонкиль поднялась с постели и спустилась вниз. Ожидали прибытия мистера Коллинза, семейного адвоката, который должен был прочесть завещание Генри Риверса.

Глава 13

Роланд, бабушка и адвокат были уже в библиотеке, когда вошла Жонкиль. Бледная, исхудавшая, с опущенными уголками губ, она сохраняла самообладание и достоинство, спокойно поздоровалась со всеми и села на стул рядом с миссис Риверс. Прямое черное платье делало ее стройнее и немного старше. Оно лишало ее лицо части его пикантной красоты: ей шли светлые тона. Но Роланд никогда не любил ее больше, чем сейчас; никогда не хотел больше, чем сейчас, утешить ее, вернуть ее любовь.

Она ни разу не встретилась с ним глазами в течение этого часа, сидела очень спокойно, руки ее были сложены на коленях, глаза устремлены в огонь, пылающий в большом открытом камине.

Мистер Коллинз прочел завещание отчетливым заунывным голосом. Оно было очень простое. Мистер Риверс всегда был человеком прямых, решительных действий. Он завещал Риверс Корт и определенную сумму денег своей матери в добавление к пожизненной ренте, которую она уже получала от своего покойного мужа. После ее смерти Риверс Корт должен перейти к «его возлюбленной приемной дочери Жонкиль Риверс». Основную часть денег, составляющую двенадцать сотен тысяч фунтов, он также оставлял ей. О племяннике Роланде Чартере в завещании не было ни слова.

Роланд внимательно слушал условия завещания. Он не был ни удивлен, ни расстроен, поскольку и не ожидал ничего получить. Дядя Генри отрубил его от своего сердца окончательно и бесповоротно тогда, девять лет назад. Но ему было интересно, как Жонкиль примет это, Жонкиль, которая ранее объявила о своем намерении уехать из Риверс Корта и зарабатывать себе на жизнь самой.

Жонкиль не стала тратить времени зря и сразу же объявила бабушке и адвокату (которого в силу необходимости поставили в известность о ее браке с Роландом Чартером) о том, что она собирается делать.

– Я не могу принять эти деньги, – сказала она. – Я не считаю, что они принадлежат мне по праву. Они принадлежат мистеру Чартеру.

– Это просто смешно, – сказал Роланд. – Я был лишен наследства много лет тому назад.

– Может быть, но я считаю эти деньги твоими, – сказала она, упрямо вздернув подбородок. – Я не возьму ни пенни из них.

– Гм, – произнес мистер Коллинз, переводя глаза с Роланда на Жонкиль и с Жонкиль на Роланда. – Э... моя дорогая молодая леди... Мистер Риверс завещал деньги вам. Вы должны принять их.

– Конечно, – сказала миссис Риверс. – Пожалуйста, не будь такой надоедливой, Жонкиль.

– Прошу прощения, бабушка, – сказала она, и щеки ее запылали. – Но я не могу. Теперь, когда я знаю о Роланде и понимаю, что он был несправедливо лишен наследства, я чувствую, что не могу занять его место.

– Но Жонкиль, – сказал Роланд с бьющимся сердцем. – Я был лишен наследства, и этого сейчас нельзя изменить. Кроме того, тебе должно быть безразлично, было это справедливо или несправедливо? Не ты ли обвиняла меня во всем?

– Да, во всем, – сказала она, направляя теперь на него свой взор. – Тем не менее, у меня достаточно сильное чувство справедливости, и я не считаю, что с тобой обошлись правильно девять лет тому назад, поэтому я категорически отказываюсь принять эти деньги.

– В случае моей смерти, мистер Коллинз, – повернулась она к адвокату, – что будет с ними?

– О... э... мистер Риверс полагал, что вы выйдете замуж, и у вас появится наследник, мисс... э... миссис Чартер, – проговорил, запинаясь, адвокат.

Миссис Чартер! Эта фамилия прозвучала странно для ушей Жонкиль. Когда она услышала ее, острая боль пронзила ее сердце, так как напомнила ей, что она вышла замуж за Роланда. С пылающими щеками она сказала:

– Понятно. Очень хорошо. Все просто. Я могу передать все состояние моему мужу, Роланду Чартеру.

Остальные три человека, находящиеся в комнате, уставились на нее полностью ошеломленные. Миссис Риверс мрачно улыбнулась. Роланд сделал неудачную попытку протестовать.

– Это невозможно. Не сходи с ума, детка. Ты не можешь этого сделать.

– Могу и сделаю, – сказала девушка, откидывая назад голову. – Это будет только справедливо. Вначале наследником был ты. Я вышла за тебя замуж, не зная этого. Теперь я могу воспользоваться этим браком. Я перепишу все наследство на тебя, Роланд Чартер. Затем, после этого, ты можешь освободить меня от уз, которые нас связывают, и я могу удалиться с миром.

– Моя дорогая молодая леди! – воскликнул мистер Коллинз, моргая глазами за стеклами пенсне. – Вы... Вы должны очень тщательно все обдумать, прежде чем предпринимать подобные действия и...

– Простите меня, мистер Коллинз, – прервала его миссис Риверс своим размеренным голосом. – Я думаю, до конца дня Жонкиль одумается. Она расстроена и не вполне ответственна за неразумные заявления, которые делает. Если вы будете так добры и позволите мне поговорить с ней, я не сомневаюсь, что смогу сегодня вечером позвонить вам и сообщить, что все в порядке.

Мистер Коллинз собрал свои бумаги и встал. Он был явно взволнован. Но миссис Риверс, совершенно спокойная, прошла вместе с ним в зал, разговаривая о политике и полностью игнорируя героизм Жонкиль.

Оставшись наедине с девушкой, Роланд встал спиной к камину; его красивые глаза заливала тревога.

– Жонкиль, – сказал он, – ты не можешь этого сделать.

Она поднялась, холодно улыбнувшись.

– Почему нет? Разве ты не из-за денег затеял все это? Разве ты не предполагал, что именно так все и произойдет, когда ты так ловко женился на мне?

Кровь бросилась ему в виски. Он сделал шаг по направлению к ней, его руки сжались в кулаки.

– Ради Бога, Жонкиль, я не намерен терпеть этого! – сказал он. – Оскорбительно думать, что я женился на тебе, потому что надеялся получить эти деньги. Деньги здесь не играли никакой роли. Я женился на тебе, чтобы отплатить дяде Генри, а не ради денег, и ты это знаешь!

– Я ничего не знаю, – сказала она. – Знаю только, что я намерена вернуть тебе твое наследство, а затем умолять тебя как можно быстрее аннулировать наш брак.

Он с горечью посмотрел на ее жесткое, застывшее молодое лицо, затем процедил:

– А предположим, я откажусь освободить тебя? Я уже говорил, что я не аннулирую наш брак. Предположим, я буду настаивать на том, чтобы ты оставалась моей женой. Что тогда?

Жонкиль посмотрела на него долгим пристальным взглядом. Ее стройная прямая фигура в черном, ее откинутая назад детская головка, вся ее манера держаться выражала вызов этому человеку, который отнял у нее ее веру в любовь, ради которой в прошлом она могла бы пойти на любые жертвы.

– Ты обязан аннулировать наш брак, – сказала она. – Когда ты женился на мне, ты обманул меня. Я не знала, что ты тот племянник, которого мой... мой отец лишил наследства. Ты же не можешь полагать, что я бы вышла за тебя замуж, если бы знала это; знала бы, что ты хочешь только расквитаться с ним.

– Нет, не вышла бы, – сказал Роланд. – И я осознаю зло, которое я тебе принес. Но прошу тебя простить меня и дать мне возможность доказать свою любовь. Не можешь ли ты быть немного милосерднее, Жонкиль, проявить хоть немного великодушия?

Жонкиль отвернулась от него и посмотрела в окно. Сегодня, в этот новогодний день, было солнечнее и теплее, чем несколько недель тому назад. Солнце уже садилось. Серо-голубое небо было испещрено оранжевыми и красными полосами, а сад купался в ярко-красном свете. Но через несколько минут наступят сумерки, и затем – темнота. Зимние дни так коротки, а ночи так долги...

Гнев и вызов покинули Жонкиль. Она сейчас ощущала только почти непереносимое одиночество. В полном отчаянии она смотрела на закат; несмотря на то, что в библиотеке было тепло, она немного дрожала. Короткими днями она сможет работать и постарается позабыть все, что потеряла. Но ночи, долгие ночи, будут такими одинокими... Будущее простиралось перед ней холодное, пустое, мрачное. Она была молода, очень молода. И разве она может быть когда-нибудь счастлива снова, разве сможет вернуть свои утраченные иллюзии? Роланд отнял у нее все, ради чего стоило жить. «Любовь мужчины и жизнь мужчины идут раздельно, но смысл жизни женщины – в любви».

О, горькая правда этих слов... Какое страдание в них! Роланд научил ее любви, страсти, желанию – всем самым волнующим чувствам, которые может переживать человеческое существо. И она хорошо выучила этот урок. Она была теперь женщиной, способной на глубокую страстную любовь, она не была больше легкомысленным ребенком, страдающим от мимолетной влюбленности. Оказалось, что любовь для нее была сутью жизни. Теперь, когда у нее отняли любовь, жизнь лишилась смысла.

Жонкиль знала, что стоит ей только протянуть руку и сказать Роланду: «Я тебя прощаю», она окажется в его объятиях; страстное прикосновение его губ утолит боль всех дней и ночей тоски, скорби и отчаяния. Но она не могла заставить себя выговорить эти слова. То, что он сделал, она считала непростительным. Она не могла больше доверять ему. Из-за него она стала ожесточенной и подозрительной. Потерять любовь очень тяжело, но потерять доверие – значит потерять саму основу счастья. Разве может быть без этого любовь или счастье? Корни этих чувств – в доверии.

Голова Жонкиль поникла. Она тяжело вздохнула и заставила себя посмотреть на Роланда. Его лицо было изможденным, несчастным. Глаза были устремлены на нее с немой мольбой. Жонкиль была очень молода и жаждала его любви всем телом, сердцем и душой. Искушение обмануть себя и заставить себя думать, что она снова может верить ему и вверить себя его попечению было велико. Она отдала бы все на свете, лишь бы вычеркнуть из памяти воспоминание о том, что он сделал, и быть такой же блаженно несведущей, такой же слепо поклоняющейся, какой она была до того, как вышла за него замуж.

Роланд увидел, что ее бледное личико смягчилось. Он шагнул к ней.

– Жонкиль, моя дорогая, моя дорогая, ты можешь простить меня? – спросил он охрипшим от волнения голосом. – Я докажу тебе, что моя любовь к тебе сейчас искренна, какой бы она ни была в прошлом. Я докажу, что я обожаю тебя, что я сделаю все, чтобы ты полюбила меня снова.

Жонкиль была не в состоянии отвечать. Она боялась себя, боялась поддаться ему. Если она сделает это, то кроме всего, что уже потеряла, она потеряет самоуважение. Нет, это было немыслимо. Она должна, по крайней мере, сохранить гордость. Ее настоящий отец говорил ей: «Никогда не теряй гордости!» Роланд унизил и опозорил ее. Нельзя подчиниться этой отвратительной слабости, этому сентиментальному стремлению к нему. Допустим, она уступит, вернет его. Он снова может обмануть! И тогда она никогда не простит себе. Нет, она должна быть сильной, не должна отступать от своего решения полностью порвать с ним и забыть о своей любви к нему.

– Жонкиль, – сказал он снова. – Неужели в твоем сердце не осталось ни капли любви ко мне?

Она заставила себя ответить:

– Может быть и осталась. Но я не понимаю, почему я должна поддаваться ей, Роланд. Я была не нужна тебе, когда была готова умереть ради тебя, идти на край земли за тобой. Я не уверена, не домогаешься ли ты меня сейчас только потому, что не можешь настоять на своем.

– Это я сделал тебя такой циничной, Жонкиль?

– Ты разрушил мою веру в тебя, – сказала она с внезапной страстью в голосе. – А ее я никогда, никогда не смогу вернуть. Я не могу жить с человеком, которому не доверяю.

Он нахмурился.

– Жонкиль, если бы ты знала, как я сожалею о том, что сделал.

– О, конечно! – прервала она его с горьким сарказмом в голосе. – Но я не могу доверять тебе, Роланд. Я не могу быть совершенно уверенной, что ты не просишь меня простить тебя просто для того, чтобы все уладить и «сохранить мир», которого так хочет бабушка. Я не могу быть уверена, что твоя любовь ко мне не результат моего желания аннулировать наш брак. Это свойственно мужчинам, они хотят того, что не могут получить.

– Опять цинизм, – сказал он.

– Возможно, это звучит не очень красиво, – сказала она. – Но я именно это имею в виду. Нет, Роланд, я просто не могу заставить себя вычеркнуть то, что ты сделал, я не могу забыть причину, по которой ты женился на мне.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю