Текст книги "Жонкиль"
Автор книги: Дениз Робинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Глава 8
Эту ночь Жонкиль и мистер Риверс провели в небольшой гостинице на Приморском бульваре. Он хотел поговорить с ней, когда они добрались сюда, но она попросила:
– Пожалуйста, отец, оставьте меня сегодня. Я не хочу говорить о Роланде. Я просто не могу. И прошу вас, никогда снова не упрекайте меня за то, что я убежала от вас и от бабушки. Я уже достаточно наказана. Видите ли – я любила его.
Суровое лицо Генри Риверса смягчилось, губы слегка дрогнули. Он был жестким и несентиментальным человеком, не привык показывать свои переживания. Но по-своему он любил эту тоненькую девушку с коротко остриженной головой и красивыми глазами. Отважное разумное существо! Многие девушки в ее положении потеряли бы самообладание, дали бы волю слезам. Она оказалась мужественной и гордой.
Он отправил ее спать, не мучая дальнейшими разговорами о будущем.
Генри Риверс немного побаивался, что утром Жонкиль может проявить слабость и попросит отпустить ее к мужу. Он когда-то любил женщину, когда-то слышал настойчивый зов пола и знал его непредсказуемую силу; Жонкиль может почувствовать желание остаться с Роландом, несмотря на зло, которое тот ей причинил. Однако за завтраком она спокойно и без эмоций говорила о своем ближайшем будущем, и он успокоился.
Но выглядела Жонкиль совершенно разбитой. Всю ночь она пролежала без сна, глядя во тьму широко открытыми, воспаленными глазами, тяжело страдая. Конечно, она ничего не сказала о своих муках приемному отцу. С детства она привыкла не выставлять своих чувств напоказ. Но Генри Риверс видел, что перед ним новая Жонкиль – целеустремленная и выдержанная девушка, а не послушная девочка.
– Я все обдумала, – сказала она. – Я вернусь домой к вам и бабушке на несколько дней... вероятно, до Нового Года, но после этого я уеду!
Генри Риверс вздрогнул и уставился на нее.
– Уедешь? Но куда, дорогое дитя? Ты хочешь, чтобы я увез тебя за границу, пока все не успокоится?
– Нет, – сказала она решительно, глядя на него грустными глазами. – Я уеду одна. Отец, я решила уехать из Риверс Корта навсегда.
Он вспыхнул, затем быстро нахмурился.
– Ты говоришь ерунду, дорогое дитя, – сказал он. – Как ты можешь уехать навсегда? Ты моя наследница. Ты совершила очень необдуманный поступок, выйдя замуж за Роланда, но это можно исправить. Я заставлю негодяя освободить тебя тем или иным способом.
Она вздрогнула и на мгновение закрыла глаза. Она пережила муки ада, вспоминая, каким последний раз видела Роланда. Даже сейчас в ее ушах звучали его ужасные, прерывистые рыдания... его отчаянный поцелуй еще горел на ее руках.
– Освободит он меня или нет, это неважно, – сказала она. – Лучше я сразу все скажу, отец, чтобы не было никаких недомолвок. Я решила уехать из Риверс Корта и отказаться от своего положения наследницы. Мне двадцать один год, и я могу распоряжаться собой. Я намерена сама зарабатывать себе на жизнь.
Генри Риверс удивленно и протестующе развел руками.
– Моя дорогая Жонкиль, ты сошла с ума. Ты не понимаешь, что ты говоришь. Все эти годы я воспитывал тебя как свою дочь и наследницу. Ты не можешь оставить меня. И почему это пришло тебе в голову?
– Мне стало ясно, что это не мое законное место.
– Тогда, чье же?
– Роланда, – сказала она неожиданно. – О, нет, поймите меня правильно, не думайте, что я забочусь о нем или хочу вернуться к нему. Нет. Я никогда... никогда не прощу его за то, что он так женился на мне. Но я поняла, что вы выгнали его несправедливо. Я не могу оставаться в Риверс Корте и унаследовать то, что должно по праву принадлежать ему, вашей плоти и крови.
– Моя дорогая Жонкиль, ты говоришь чушь, – сказал мистер Риверс.
Она пожала плечами.
– Как хотите, отец, – сказала она тем же ровным голосом. – Но я все твердо решила.
– Что? Покинуть свой дом, покинуть людей, которые воспитали тебя? Это невозможно.
– Я же покинула вас ради Роланда, – напомнила она ему. – В любом случае, я не намеревалась возвращаться к вам. Теперь я еще больше утвердилась в намерении уехать из Риверс Корта.
Мистер Риверс вспыхнул и оттолкнул свою тарелку. Он был вспыльчивый человек, и поведение Жонкиль, которое он считал нелепым и неблагодарным, рассердило его.
– Пожалуйста, постарайся вспомнить, моя дорогая девочка, что я удочерил тебя, когда ты еще училась в школе, – сказал он. – Твой отец был моим другом. После того, что у нас произошло с Роландом, я вначале намеревался завещать свои деньги на благотворительные цели, но когда бедный Дэвид Маллори умер, оставив тебя – ребенка без дома и без родственников, я решил сделать тебя своей наследницей, и моя мать одобрила это. Ты прожила под моей крышей девять лет, моя дорогая Жонкиль, и я составил завещание в твою пользу, воспитал тебя здоровой, домашней, благоразумной девушкой. А как ты отплатила мне на сегодняшний день?
– Я признаю, что плохо, – сказала она. – Но я думаю, вы не понимаете, как одинока я была все это время в вашем доме, какими суровыми были вы и бабушка. Как я ненавидела часы занятий, ботанику, коллекционирование мотыльков. Естественно, когда я первый раз вырвалась из дома, попала туда, где весело и радостно, и встретила привлекательного светского человека, я потеряла голову.
– Совершенно верно, – сказал мистер Риверс мрачно. – И поэтому я понял и простил твое поведение. Я буду считать оскорбительным, если ты выполнишь это свое абсурдное намерение покинуть меня сейчас, сейчас, когда я простил тебя и предложил ехать домой и забыть все, что ты натворила.
– Неужели вы не видите, что моя гордость не позволяет мне больше оставаться в Риверс Корте? – сказала она. – Неужели вы не можете понять меня? Роланд был изгнан несправедливо, и я заняла его место. Я не могу оставаться там.
– Роланд был выгнан заслуженно, – сказал мистер Риверс гневным голосом. – Ты не знаешь, что говоришь, Жонкиль. Ты веришь тому, что говорит этот подлец?
– Я верю тому, что он говорил о своей жизни дома.
– Ты удивляешь меня, Жонкиль. – Ты должна признать, что я никогда не был несправедлив или груб, даже если мои занятия кажутся тебе скучными и трудными.
– Но вы нетерпеливы к слабостям других, отец. Возможно, вы не поняли Роланда.
Он нетерпеливо покрутил головой. Почему эта девочка, которую он удочерил, должна так критически относиться к нему? До вчерашнего дня он считал ее ребенком, подчиняющимся его желаниям. Его поражало и раздражало, что она вдруг начала проявлять собственную волю. Ее связь с Роландом сделала ее самонадеянной, и Генри Риверс не знал, как быть с этим. В своей семье он не допускал возражений даже со стороны матери, которая была по-своему так же сурова, как и он.
– Послушайте, отец, – добавила Жонкиль, – еще раз прошу, не думайте, что я сочувствую Роланду или намерена простить его. Нет. Но я должна быть справедливой. Я считаю, что с ним в прошлом несправедливо обошлись, и совесть не позволяет мне продолжать занимать его место в Риверс Корте.
– О, не будь такой упрямой, – сказал мистер Риверс с раздражением. – Ты моя наследница и ты должна оставаться со мной до тех пор, пока не выйдешь замуж за человека, которого я одобрю.
– Я никогда не выйду замуж, – сказала Жонкиль. Затем, густо покраснев, добавила: – Снова.
– Ну-ну, ты можешь оставаться со мной.
– Нет, я чувствую, что я должна уехать и сама зарабатывать себе на жизнь. Боюсь, что теперь вам придется лишать наследства меня, отец. О, пожалуйста, поверьте, что я благодарна вам за то, что вы удочерили меня, что дали мне такой замечательный приют. Вы поступили очень великодушно, и я всегда уважала вас, считала вас старым другом моего бедного отца.
– Только уважала – и никогда не любила? – спросил он странным голосом.
Она покраснела еще больше и сказала мягко:
– Вы никогда не нуждались в любви, отец. Вы не верите в любовь или чувства, вспомните.
Генри Риверс тяжело сглотнул. Первый раз в своей жизни он почувствовал истинное волнение. Эта девочка, с ее бесстрашными глазами, гордо посаженной темноволосой головой, была в этот критический час дороже ему, чем когда-либо ранее. Его мать любила Роланда Чартера, ее плоть и кровь. Но он, Генри Риверс, был больше привязан к своей приемной дочери. Если ее тайный брак и бегство ужаснули его, то сегодня он был потрясен тем, что она собирается уехать из Риверс Корта, просит его лишить ее наследства.
Несколько мгновений он молчал. Когда он заговорил, его голос, как всегда, был резким, а лицо суровым.
– Давай не будем примешивать к деловому разговору любовь или другие чувства, – сказал он. – Давай рассматривать вопрос беспристрастно, Жонкиль. Я простил тебя за то, что ты сделала. Теперь я прошу вернуться домой и начать новую жизнь.
– Мне очень жаль, – сказала она. – Я просто не могу сделать этого, отец. Я должна уехать, должна сама заботиться о себе.
– Ты сумасшедшая!
– Возможно. С моей точки зрения, я совершенно в здравом уме, – сказала она с быстрой улыбкой. – Я хочу сохранить самоуважение, свое достоинство, свою гордость. Я чуть было не потеряла все это, не так ли?
– О, будь он проклят, этот Роланд Чартер, – сказал взбешенный Риверс.
Жонкиль закрыла глаза. Острая боль внезапно пронзила ее сердце. Ах, Роланд, Роланд, которого она так сильно любила и который так унизил ее!
Затем боль прошла. Жонкиль упорно настаивала на своем: она вернется в Риверс Корт на несколько дней, соберет свои вещи, затем поедет в Лондон и будет искать работу.
– Какую работу? – спросил он ее с раздраженным смехом. – Что ты умеешь делать? Если только ты сможешь зарабатывать, став учителем ботаники в какой-нибудь школе.
– Не хочу. Я до смерти устала от ботаники.
Он поморщился.
– Мне придется искать какую-то домашнюю работу. Я умею шить и готовить – бабушкино образование пригодится мне, – добавила она с кривой усмешкой, в которой, несмотря ни на что, было столько отваги, смешанной с болью.
Мистер Риверс фыркнул.
– Домашнюю работу! Болтовня. Ты вернешься в Корт, успокоишься и забудешь всю эту чепуху, – сказал он. – Первое, что нужно сделать, это освободиться от Роланда.
– Да, – сказала она. – Я постараюсь заставить его аннулировать мой... мой брак.
Она невольно взглянула на свою левую руку. Кольца на ней не было. Прошлой ночью она сняла это тоненькое колечко, которое он надел на ее палец в этой пыльной, мрачной регистратуре. Она плакала над желтеньким кружочком, плакала до тех пор, пока не перестала видеть; потом положила кольцо в коробочку. Она не собиралась когда-то его надевать. Однако ради любви, страсти, которую испытала, она оставила это кольцо, не смогла выбросить в мусорную кучу.
– Да, – сказала Жонкиль снова. – Я должна вернуть себе свободу. Я возьму мою девичью фамилию и буду работать, чтобы прокормить себя. Если вы захотите, я могу вернуть свою прежнюю фамилию – Жонкиль Маллори.
– Конечно нет. Ты юридически стала Жонкиль Риверс, когда я удочерил тебя.
Жонкиль тяжело вздохнула. Она очень устала бороться. Прошлой ночью ей пришлось бороться с Роландом, бороться с ее собственным неистовым, ужасным душевным волнением. Она выиграла битву на этот раз. Но сколько переживаний ждет ее впереди, сколько усилий придется потратить, прежде чем удастся обрести мир!
Генри Риверс был суровым, властным, своенравным человеком. Будучи ребенком, она считала невозможным ослушаться его или перечить ему. То, что она пережила с Роландом, изменило ее мировоззрение. Теперь она чувствовала себя совершенно независимой и не боялась этого старого человека, который так долго подавлял ее мысль и волю. Конечно, она знала, что предстоит изнурительная борьба с ним, что будет трудно уехать, не причинив массу неприятностей и боли как себе, так и ему.
Кроме того, нужно будет объясняться и с бабушкой.
На мгновение она повернула лицо к окну. Газоны на набережной, белые от инея, сверкали под ярким солнцем. Пальмовые деревья, обрамленные инеем, казались в это декабрьское утро укутанными очень тонким белым кружевом. Но мысли ее были далеко от красоты пейзажа. Усталая, ужасно обиженная человеком, которого она так страстно любила, остро ощущающая свое одиночество, она думала об отце, который умер девять лет тому назад, о матери, в нежных объятиях которых она могла бы найти прибежище и утешение.
Она горько вздохнула и повернулась к человеку, сидящему напротив нее и заканчивающему завтрак.
– Мне очень жаль, что я вас так огорчаю, – сказала она. – Но не могу переменить своего решения. Я намерена уехать из дома сразу после Нового Года, конечно, в том случае, если вы не хотите, чтобы я уехала немедленно.
Мистер Риверс поднялся и швырнул скомканную салфетку. Резким движением он два раза провел по своим густым седым усам.
– Я отказываюсь обсуждать эту нелепую затею сейчас, – сказал он. – Идем, Жонкиль. Хватит пока. Нам предстоит дальняя дорога, и будет лучше, если мы поторопимся.
Жонкиль последовала за ним. Он хотел прекратить разговор. Очень хорошо. Но когда она вернется в Риверс Корт, она не переменит своего намерения. Ничто не сможет заставить ее изменить его.
Она покинула Торки в большом, мощном автомобиле, который, как всегда, вел Роулинсон. Жонкиль, укутанная в подбитый мехом плед, сидела на заднем сиденьи рядом с Риверсом. Было свежее, ясное, бодрящее зимнее утро. Но Жонкиль почувствовала страшную, давящую тоску, когда Роулинсон вывел машину из Торки на дорогу, ведущую в Ньютон-Аббот. Где-то здесь, между бухтой Ансти и городом, находился «Палас-отель», в который Роланд привез ее, свою невесту, вчера вечером. Сколько событий произошло с тех пор! Она уезжает из Торки, направляется в Суссекс и Риверс Корт. Но Роланд, несомненно, все еще там, в комнате, которую она разделила бы с ним, если бы мистер Риверс не приехал вовремя.
Жонкиль закрыла глаза и сжала руки под меховой полостью; она думала, будет ли когда-нибудь в состоянии думать об этом месте, представлять уютную спальню в отеле без сильнейшего душевного переживания.
Она решила все начать сначала, забыть свою любовь к Роланду, разочарование, боль. Но всю обратную дорогу в Суссекс ее сердце оплакивало несостоявшееся счастье.
Старая миссис Риверс рано ложилась спать. Жонкиль и ее приемный отец вернулись в Риверс Корт поздно вечером, поэтому девушка была избавлена от муки спора или ссоры с бабушкой до следующего утра, за что она была благодарна судьбе.
Измученная всем, что ей пришлось перенести, она крепко спала в эту ночь в спальне, которую занимала в течение многих лет. Но как только проснулась, воспоминания о Роланде и ее несчастливом замужестве вновь начали терзать ее сердце.
Все, кому приходилось переживать тяжелый душевный недуг и горе, знакомы с ужасным чувством тоски и отчаяния, которые начинают сжимать сердце в тот самый момент, когда возвращается сознание. Это почти непереносимо. Жонкиль побоялась задерживаться в постели хотя бы на минуту после того, как открыла глаза, она знала, что еще мгновение – и не выдержит, зароет лицо в подушку, выплачет свое одиночество, свое горе, свою боль. Но она решила не быть слабой. Если она хочет сохранить достоинство, она должна сохранить самообладание в течение этих нескольких дней. Она быстро встала с постели, набросила халат и подошла к окну.
Ее взору открылся знакомый вид: узкие клумбы по обеим сторонам прелестной извилистой дорожки, солнечные часы и позади газон, спускающийся к довольно большому пруду, наполовину заросшему водяными лилиями и затемненному с одной стороны очень красивой плакучей ивой.
Это была часть сада, которую Жонкиль любила больше всего. Ребенком она часами просиживала у пруда под ивой, как зачарованная, глядела на рыбешек, стремительно проносящихся между длинными вьющимися стеблями лилий. В это утро милый ее сердцу пейзаж вызвал острый приступ отчаяния. Это был прежний дом Роланда... Именно здесь Роланд провел детство. Возможно, он тоже любил пруд и наблюдал быстро проносящихся серебряных рыбок; часто бегал по этой извилистой дорожке, мимо солнечных часов и клумб, заросших летом разноцветными душистыми цветами.
Но Роланд покинул этот сад много-много лет тому назад... А вот теперь она покидает его...
В Торки сияло солнце, но здесь, в Суссексе, этим декабрьским утром было серо и уныло. Темное от тяжелых облаков небо, неприятно холодный воздух – весь этот безрадостный и пасмурный ландшафт гармонировал с душевным состоянием Жонкиль.
Она поежилась от холода и отвернулась от окна. Быстро оделась и спустилась вниз.
Миссис Риверс уже сидела за столом. Самообладание никогда не покидало ее, поэтому она мало сочувствовала странному поведению Жонкиль. Она испытала громадное потрясение, когда узнала, что Жонкиль убежала с Роландом, но это ничуть не умалило вины Жонкиль в ее глазах. Она приняла как личную обиду то, что Жонкиль так быстро забыла все, чему она ее учила, и обманула всех. Тем не менее в это утро старая леди, несмотря на всю свою чопорность, сгорала от любопытства, от желания узнать что-либо о Роланде, которого она так любила.
Обсуждать личные дела при слугах было бы непростительно в ее глазах, поэтому она ничего не сказала девушке за завтраком, кроме холодного «Доброе утро, дитя» и нескольких замечаний относительно погоды и состояния сада.
Но Жонкиль знала, что как только завтрак будет окончен, бабушка потребует сведений о Роланде. Нужно было собраться с силами, чтобы вынести этот разговор и сохранить самообладание. Позже, в библиотеке, миссис Риверс села в свое любимое кресло с высокой спинкой эпохи короля Якова Первого, ее морщинистые, тонкие руки сжали резные ручки, ее глубоко посаженные глаза устремились на Жонкиль, которая стояла несколько в стороне от нее, у французского окна – тоненькая, грациозная фигурка в сером шерстяном платье, четко вырисовывающаяся на фоне темно-коричневого бархата тяжелых портьер.
– Ну, Жонкиль, – сказала миссис Риверс. – Расскажи мне все.
Жонкиль не смотрела на нее. Она смотрела в сад, на малиновку, прыгающую и щебечущую на покрытой снегом аллее. Прелестное личико девушки было неподвижно и бледно, почти как снег. Она хотела бы забыть свое самообладание и броситься к ногам этой старой леди, которая так долго была ей бабушкой. Но она не посмела. Она осталась стоять, глядя на маленькую, занятую своим делом, малиновку. Твердым голосом, лишенным всякого выражения, Жонкиль рассказала миссис Риверс все.
Старая леди наконец узнала, каким образом Жонкиль познакомилась с Роландом на балу у Поллингтонов и каким образом произошел побег.
Как Жонкиль и ожидала, ее действия подверглись резкому осуждению.
– Ты обманула меня, – сказала миссис Риверс. – Ты сказала мне, что едешь в Лондон повидаться с Дороти Оукли, а на самом деле собралась встретиться с Роландом и выйти за него замуж. Ну, это характерно для вашего поколения. Вы, современные молодые женщины, сошли с ума, потеряли чувство чести и приличия. А я думала, что ты будешь другой после воспитания в Риверс Корте.
– Мне очень жаль, бабушка, что ты ошиблась, – сказала Жонкиль, поворачиваясь к ней с кроткой, усталой улыбкой. – Я не другая, я такая же, как все. И, возможно, именно из-за моей слишком затворнической жизни здесь, я повела себя именно так, когда я встретила его.
– Я понимаю, что такое любовь, – сказала миссис Риверс. – Но я не понимаю полного отсутствия самообладания. Ты просто очертя голову кинулась в это тайное замужество, которое просто не могло принести тебе счастья. Оно и не принесло.
– Это не совсем так, – сказала Жонкиль. – Я была счастлива, пока я ничего не знала. Я любила его.
Страстная искренность, прозвучавшая в ее молодом голосе, заставила миссис Риверс немного поморщиться. Но она сказала с большим сочувствием:
– Ты была наказана, мое дитя. Ты теперь должна понять, что не любовь заставила Роланда жениться на тебе так скоропалительно.
Страдание, которое Жонкиль пыталась скрыть, отразилось в ее глазах. Она быстро закрыла их, затем снова открыла.
– Я знаю. И я не могу простить Роланда. Но я думаю, что обращение отца с ним озлобило и ожесточило его и что он был бы другим, если бы отец отнесся к нему с пониманием, оставил его здесь, в доме, принадлежащем ему по праву. Я уезжаю, бабушка, уезжаю, буду зарабатывать себе на жизнь сама, и, возможно, мне удастся вернуть немного гордости, которую я потеряла.
– Я не могу смотреть на вещи с твоей точки зрения, Жонкиль, – сказала старая леди. – Ты, возможно, права – в отношении Роланда. В нем было много хорошего. Я очень любила его... – ее строгий голос смягчился, – и я осуждаю твоего отца за то, что произошло... Но это не умаляет зла, которое он причинил тебе этим браком. Единственное, что ты теперь можешь сделать, это вычеркнуть его из своей жизни и снова обосноваться здесь – твой горький опыт сделает тебя благоразумнее, мое бедное дитя.
Это было как бы продолжение спора Жонкиль с приемным отцом. Но Жонкиль не поддастся на уговоры, не согласится остаться в Риверс Корте.
– Я отказываюсь принимать это как твое окончательное решение, Жонкиль, – закончила миссис Риверс; ни тени мягкости не осталось в ее голосе. – Давай сейчас прекратим этот разговор. Но позже, я надеюсь, ты одумаешься. Твой отец вовремя приехал. Никакого существенного вреда твое ненормальное поведение не принесло. Твой долг теперь состоит в том, чтобы прекратить все эти странные разговоры о гордости и тому подобное, и остаться здесь с нами.
Жонкиль не видела смысла в продолжении спора. Она слишком хорошо знала бабушку. Старая леди была упряма, почти так же нетерпима, как ее сын. Жонкиль ушла. Она надела пальто, шарф и шерстяной шотландский берет, который делал ее до смешного похожей на девочку, и вышла в сад. Пасмурный зимний день не способствовал поднятию настроения. Девушка чувствовала себя совершенно покинутой и одинокой. Кроме того, каждый шаг по парку напоминал ей о Роланде – здесь он когда-то ходил, здесь был его дом. Мысль о нем причиняла боль до тех пор, пока, кажется, каждый нерв в ее теле не онемел от боли.
В конце аллеи приятный юношеский голос весело приветствовал ее.
– Привет, Килли!
Она подняла глаза. Молодой человек в твидовом костюме приближался к ней, широко шагая, в сопровождении двух охотничьих собак. Она наблюдала за ним без особого восторга. Это был Билли, младший брат мужа Дороти Оукли. В прежние времена он так или иначе довольно часто встречался с одинокой маленькой девочкой, которая воспитывалась как дочь и наследница Генри Риверса. Они всегда были добрыми «приятелями». Теперь, когда он закончил колледж и работал в той же компании, где и его старший брат, он реже виделся с Жонкиль, но оставался ее другом и поклонником.
Дороти, его невестка, рассказала ему, что с Жонкиль что-то стряслось. Вчера Дороти позвонила взволнованная миссис Риверс с вопросом, не знает ли она, где Жонкиль. Но старая леди не дала никаких объяснений, и семья Оукли осталась в полном неведении. Они только знали, что Жонкиль убежала из дома, что казалось таинственным и волнующим. Затем из болтовни слуг они узнали, что мисс Риверс снова дома; сегодня утром Дороти порекомендовала Билли прогуляться вокруг Риверс Корта и разузнать, что там происходит.
Однако он не получил почти никакой информации от Жонкиль. Как она ни любила Билли, она сочла невозможным поведать ему о Роланде и ее неудачном побеге.
Единственно, что она ему сказала, это о намерении почти сразу уехать из Риверс Корта и искать работу.
От удивления и испуга красивое молодое лицо Билли Оукли приняло почти комическое выражение.
– Уехать из Риверс Корта искать работу, чтобы прокормить себя? Но почему, моя дорогая, моя милая Килли? Надоели мотыльки и фауна?
– Я не могу объяснить, – сказала она. – Не спрашивай меня, Билли.
«Дороти и Фрэнк правы, – подумал Билли. – Произошло что-то очень странное. Какого черта Килли нужно уезжать и работать... и почему она так выглядит?»
Ему совсем не нравилось видеть ее такой бледной, такой спокойной, такой странной. Она всегда была веселой и живой. Он посмотрел на ее изменившееся лицо и почувствовал, что сердце у него как-то странно забилось.
– Килли, старушка, – сказал он, – мы всегда были друзьями. Ты не можешь довериться мне?
Она улыбнулась ему, но глаза ее оставались печальными.
– Нет, Билл. Извини. Не задавай мне вопросов.
– Ты действительно собираешься уехать навсегда?
– Да, собираюсь.
– Но, послушай, Килли, Чанктонбридж не сможет обойтись без тебя.
– О, обойдется.
– Но я не смогу.
Жонкиль попыталась рассмеяться. Но она уловила новое выражение в глазах юноши, новую нотку в голосе, которые заставили ее внезапно вспыхнуть и отвернуться. Нет, Билли не мог вдруг влюбиться в нее после стольких лет платонической дружбы! Они росли вместе, были одногодками. Она любила его, чистого, бодрого, занятного мальчика – отличного товарища. Бабушка и мистер Риверс поощряли их дружбу: Оукли имели деньги, знали всех в графстве, кого стоило знать.
Но Жонкиль всегда относилась к Билли только как к приятелю. Его тип красоты – светлые, почти золотистые волосы, голубые глаза и розовый, здоровый цвет лица – не привлекал ее. Она всегда думала, что он считает ее другом, и ничего больше. Однако сейчас в это холодное декабрьское утро он смотрел на нее глазами возмужалого человека, смотрел, как на женщину, женщину, за которой надо ухаживать и которую надо завоевывать.
– Не уезжай, Килли, – сказал он тихим, серьезным голосом. – Я не знаю, что тревожит тебя, старушка, и я не буду спрашивать, если ты не хочешь. Но что бы это ни было, мне невыносима мысль, что ты собираешься так неожиданно покинуть нас.
– Я должна уехать, – сказала она, не глядя на него.
– Я не могу себе представить выходные дни в Чанктонбридже, праздники – Рождество, Пасху, лето без тебя, старушка. Ты же знаешь, мы всегда были с тобой большими приятелями – все знают – Билли и Килли.
– О, да, – сказала она со смехом, который сразу же оборвался. – Я знаю это.
Он прозвал ее Килли, стал называть ее так вместо Жонкиль, много лет тому назад, когда был еще длинноногим школьником. Килли... потому что это рифмуется с Билли... Смешной мальчишка... но добрый, веселый, на него всегда можно положиться... добрый старый Билл!
– Килли, – сказал он, вдруг поймав ее руку и сжав ее в своих руках, – мне невыносима мысль, что ты так несчастна и что ты убегаешь куда-то. Ты мне всегда нравилась, но теперь... Послушай, старушка – ты не могла бы, остаться... не могла бы остаться ради меня, то есть, я имею в виду, чтобы мы с тобой обручились? Когда-нибудь у меня будут деньги, и я неплохо зарабатываю в компании, где я работаю со стариной Фрэнком. Мы могли бы даже пожениться в следующем году... то есть, если ты постараешься... проявишь интерес ко мне, Килли, дорогая.
Она стояла совершенно неподвижно – ее рука в его теплых, сильных пальцах. Несколько недель тому назад предложение Билли заставило бы ее трястись от хохота. Она дразнила бы его, подшучивала бы над ним. Но за последнее время произошло так много всего, что сделало ее мудрей. Она теперь замечала и уважала душевные волнения других людей. Глядя в голубые глаза Билли, она видела, что он серьезен и искренен в его новом пылком чувстве к ней, и она с пониманием слушала это запинающееся, мальчишеское объяснение в любви. Оно тронуло ее, хотя и не могло вызвать ответного чувства. Выйти замуж за Билли Оукли! Невозможно – даже если бы она была свободна. Боже! Какая разница между этим предложением и предложением Роланда Чартера! Одно от застенчивого, несведущего мальчика, влюбленного в первый раз, а другое от искушенного мужчины, «самого привлекательного мужчины в Лондоне». Сможет ли она когда-нибудь забыть это описание, данное Микки Поллингтон? Привлекательный... О, да... Роланд, с его худым, загорелым лицом и циничными, красивыми глазами... Роланд, с его ленивым голосом, подтрунивающим над ее смущением... Роланд, страстный, удивительный, целующий ее губы.
Но это все уже отошло в прошлое, а то, что она принимала за любовь, было просто желание. «Любовь мужчины... и жизнь мужчины идут раздельно».
– Килли, – услышала она взволнованный мальчишеский голос молодого Оукли. – Почему ты так смотришь? Почему? Кто сделал тебе больно? Килли, дорогая, я тебе совсем безразличен? Ты не можешь обещать мне выйти за меня замуж, остаться в Риверс Корте ради меня?
Мучительный вздох вырвался из ее груди. Бледное личико под прямой черной челкой выглядело застывшим и изможденным. Но она мягко заговорила с юношей.
– Билл, прости меня. Я не могу обещать тебе выйти за тебя замуж.
– Но почему, почему, Килли?
Она чуть не сказала: «Потому что я замужем, я уже замужем, я жена Роланда Чартера...» Но заколебалась: жена – однако не жена... Она больше не принадлежала Роланду. Она собиралась бороться за свою свободу. Зачем говорить Билли Оукли о ее роковой ошибке?
Билли же никак не хотел отступаться. Никогда до сих пор он не осознавал, как дорога ему Жонкиль Риверс, как он любит ее. Удержать ее в Чанктонбридже, получить согласие на обручение стало теперь единственным стремлением его молодой жизни.
Но на все его робкие объяснения в любви Жонкиль давала один и тот же ответ.
– Это невозможно, Билли, я не могу выйти за тебя замуж. Прости меня, не проси ничего объяснить. Я собираюсь уезжать одна, да, совершенно одна, я тебя уверяю.
Именно после этих слов она посмотрела через плечо Билли и увидела высокую темную фигуру мужчины, быстро идущего к ним по покрытой снегом аллее. Сердце чуть не выпрыгнуло у нее из груди. Она узнала эту фигуру, эту походку, она узнала бы их из тысяч других, Роланд!..
Билли заметил, как странно сжались ее губы, как напряглась вся ее стройная фигурка.
– В чем дело, старушка? – спросил он.
Она не ответила. Он проследил за ее взглядом, поворачивая свою светловолосую голову до тех пор, пока не увидел то, что видела она – высокого человека в синем пальто и мягкой серой шляпе, человека с худым, загорелым лицом. Билли никогда не встречался с ним, их семья обосновалась в Чанктонбридже полгода спустя после ухода Роланда Чартера из дома.
– Кто это, Килли? – прошептал он.
Роланд Чартер заговорил прежде, чем Жонкиль успела ответить. Он видел, что юноша крепко держит ее за руку, что-то в его позе выдавало в нем влюбленного, а не просто приятеля, и горячая, примитивная ревность пронзила Роланда до глубины души. Он забыл все, кроме того, что он любит Жонкиль, последовал за ней сюда по той простой причине, что не может жить без нее. Он быстро встал рядом с ней и нарочито по-свойски обнял ее за плечи.
– Разрешите представиться, – сказал он. – Я Роланд Чартер. Жонкиль – моя жена.
