Текст книги "Жонкиль"
Автор книги: Дениз Робинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
Она затрепетала в его объятиях.
– Все это так ни на что не похоже, так странно...
– Да, дорогая. Но это жизнь! Лучшее в ней – безоглядность, поступки, которые человек совершает, не думая о последствиях.
– Это так отличается от того, чему учила меня бабушка...
– Ты любишь меня? – прервал он ее.
– Люблю, конечно люблю, Роланд.
Он поцеловал ей веки и маленькую ямку на подбородке.
– Ты восхитительна, Жонкиль. Если ты не пообещаешь мне сразу же после Рождества выйти за меня замуж, я снова уеду в Африку.
– Нет! Пожалуйста, не делай этого, Роланд. Я только нашла тебя.
– Тогда скажи, что ты выйдешь за меня замуж.
– Я подумаю. Это было бы удивительно хорошо: свободна, с тобой... Мне так надоел Риверс Корт.
– Я сделаю тебя счастливой, Жонкиль, – прошептал он, прижавшись губами к ее уху. И он не лгал. Он чувствовал необычайную нежность к этой девочке.
Чартер вернулся назад в Лондон в некотором смятении, не понимая, что с ним происходит. А она возвратилась в Риверс Корт еще более ошеломленная и пораженная. Он хочет жениться на ней – сейчас же. Он снова приедет в Чанктонбридж двадцать седьмого декабря, чтобы узнать ответ. А Рождество проведет с Микки и Гарри Поллингтонами в Лондоне. Он сказал, что будет думать о ней постоянно, что вернется в Африку с разбитым сердцем, если она отвергнет его.
С этого часа Жонкиль не знала покоя. Она была безмерно счастлива... и ужасно несчастна. Ей хотелось выйти замуж за Роланда, однако не хватало духу действовать за спиной отца, бабушки, нанести им такой удар. С другой стороны, если она откроет им все наперед, они могут разлучить ее с Роландом, запретить им видеться. Мистер Риверс не часто обсуждал ее будущее, но когда разговор заходил об этом, то выражал надежду, что она выйдет замуж за человека со средствами, с положением.
Рождество с бабушкой было невыносимо скучным и одиноким. Рождественский ужин, подаваемый торжественным и невозмутимым Питерсом в большой мрачной гостиной, был бесконечным и беспредельно тоскливым. Жонкиль постоянно думала о Роланде, представляла, как он в это время у Поллингтонов сидит за праздничным столом рядом с какой-нибудь хорошенькой девушкой, с улыбкой смотрит на нее своим неотразимым взглядом, флиртует с ней. Жонкиль испытывала новое и мучительное чувство – ревность. Она хотела, чтобы все его улыбки предназначались только ей!
Когда настал условленный день, ее нервы были напряжены до предела. Она разрывалась между желанием сделать все, как хочет Роланд, и чувством долга по отношению к отцу и бабушке.
Двадцать седьмого декабря Роланд Чартер снова приехал в Чанктонбридж и встретился с ней в той же гостинице. На этот раз Жонкиль не была так робка, но ее состояние было близко к истерике.
– Я не могу жить в Риверс Корте без тебя, Роланд, не видя тебя, – сказала она, – мне невыносима мысль, что ты можешь уехать, вернуться в Африку.
И тут он понял, что не брал в расчет ее чувства. Понял, какую ужасную боль он причинил ей, насколько смутил ее покой, нарушил всю ее жизнь. Однако не мог не ликовать, увидев в ее глазах, почувствовав в ее словах признаки капитуляции.
– Моя дорогая, – сказал он. – Я не поеду в Африку, если ты дашь ответ, который я жду.
– Ты хочешь, чтобы я вышла за тебя замуж – немедленно?
– Да.
Она тяжело вздохнула, спрятав лицо на его груди; сердце ее бешено колотилось. Бабушка стала что-то подозревать, разглядела круги у нее под глазами. Сегодня утром она решительно объявила, что написала в Висбаден и спросила мистера Риверса, не хочет ли тот, чтобы его приемная дочь приехала к нему.
– Отец может в любую минуту вызвать меня в Висбаден телеграммой. Что мне тогда делать?
– Не дрожи так, детка. Доверься мне, – сказал он. – Приезжай в Лондон. Найди какой-нибудь предлог, чтобы выбраться. Скажи, допустим, что тебе надо повидаться с миссис Оукли. А я все улажу: кольцо, регистрация. Не волнуйся.
Она задрожала еще сильнее и посмотрела на него.
– Я должна это сделать? Смогу ли я?
– Если ты в самом деле любишь меня, дорогая.
– Я так люблю тебя, я не могу расстаться с тобой... Роланд, наверно, это ужасно, но я сделаю так... Я приеду. И с этим нельзя затягивать, так как отец может прислать за мной.
Он прижал ее к себе.
– Ты прелесть, ты абсолютная прелесть, ты молодец, смелый ребенок, Жонкиль. Я буду любить тебя всегда, я клянусь тебе.
Он верил тому, что говорил. Он любил ее. В этот момент он не почувствовал низменного триумфа победителя, не думал о своей мести. Ему просто нужна была Жонкиль, и она была его, его навсегда!
Он прижался своей гладкой загорелой щекой к ее нежной щеке.
– Бог свидетель, ты никогда не пожалеешь об этом, моя дорогая детка, – произнес он с чувством.
– Никогда, – повторила она смело.
Их губы встретились. Именно в это мгновение Роланд Чартер по-настоящему влюбился в Жонкиль.
Глава 5
Тридцатого декабря Жонкиль и Роланд поженились.
В то утро, когда она стояла рядом с Роландом в пыльной регистратуре, залитой ослепительным электрическим светом, потому что на улице было совершенно темно и стоял густой туман, она испытывала чувство необыкновенного счастья, граничащее с экстазом. Голубые глаза Роланда, устремленные на нее с улыбкой, действовали успокаивающе; его рука очень крепко держала ее руку. И вот простое золотое кольцо уже на ее пальце, и она услышала, как чиновник, регистрирующий их, поздравил ее.
– Будьте счастливы, миссис Чартер...
Миссис Чартер! Она стала женой Роланда, его женой... восхитительная, невероятная мысль.
– Пойдем, любимая, – сказал Роланд.
Такси умчало их сквозь мрак и туман к ближайшему почтовому отделению. Там он послал длинную телеграмму своему дяде в Риверс Корт, не зная о том, что тот, обеспокоенный здоровьем Жонкиль, сообщил о возвращении в Чанктонбридж из Висбадена сегодня вечером.
Роланд не дал Жонкиль читать свое послание.
– Я просто сообщил твоему отцу, что ты вышла за меня замуж, что ты жива и здорова и что мы проведем неделю медового месяца в Девоншире, прежде чем покажем ему наши безнравственные лица, – сказал он.
Жонкиль рассмеялась. Она спрятала маленький белый подбородок в пушистый меховой воротник. Чартер видел ее глаза, устремленные на него. Ее рот сложился в улыбку, к которой он начинал привыкать.
– Я ужасно волнуюсь, Роланд, – сказала она. – Что скажет отец, когда узнает... и бедная бабушка, которая думает, что я уехала повидаться с Дороти Оукли.
Роланд не ответил; он взял ее под руку и вывел из многолюдного почтового отделения снова на туманную, холодную улицу.
– У нас нет денег, но мы будем шиковать целую неделю нашего медового месяца, моя маленькая жена, – сказал он весело. – Мы возьмем такси до вокзала, прихватим наш багаж, а затем поедем на Паддингтон и – в Девоншир, подальше от копоти и сажи, в тишину и чистоту деревни, да?
В такси Жонкиль, теперь миссис Чартер, подняла на него глаза:
– Ты в самом деле мой муж? – прошептала она.
– Совершенно верно, – сказал Чартер, рассмеявшись; он наклонился к ней и начал целовать ее губы с внезапной страстью; он никак не мог поверить, что влюблен в свою собственную жену, в девушку, которую избрал как орудие мести...
Она закрыла глаза, маленькие ручки в перчатках обхватили его шею. Она была счастлива и наконец совершенно спокойна. Она смело смотрела в будущее. Но Роланд Чартер, в первый раз с тех пор, как начал эту игру, испугался.
Он мог торжествовать победу. Пока. Жонкиль была его женой. Он мог швырнуть этот факт в лицо Генри Риверса и смеяться... смеяться над его досадой и злостью. Это было славное отмщение, даже если средства, которыми он пользовался, чтобы достичь этой цели, были бесславны.
Но как быть с этим милым, нежным ребенком, который так доверчиво прижался к его плечу, чьи губы уже научились отвечать на его поцелуй? Как она отреагирует, когда узнает, почему он это сделал?
Пока такси медленно пробиралось сквозь туман к вокзалу, Чартер погружался в тревожные мысли. Перед его глазами стоял текст его телеграммы к дяде:
«Жонкиль – моя жена. В течение следующей недели мы будем в отеле «Палас», Торки. Надеюсь, вы довольны таким воссоединением со своим любящим племянником. Роланд Чартер».
Именно такое послание он отправил Генри Риверсу... такую саркастическую и жизненно важную телеграмму! И, конечно, Риверс кинется в Девоншир за ними, но будет слишком поздно. Роланд вволю посмеется над бессильной яростью своего дяди. Он скажет: «Вы были суровы, нетерпимы и несправедливы – за пустяковый проступок вы лишили меня крова и поддержки. Теперь я женился на девушке, которую вы воспитали так строго, на девушке, которая ваша наследница. И вы ничего не можете сделать!
Да, он может так сказать, может торжествовать. Но не будет ли это, в конце концов, бессмысленное торжество? Не обратится ли сладость победы в горечь, если девушка, которая стала значить для него так много, переменит свое отношение к нему и осудит его, возненавидит так же сильно, как сейчас любит? Он заслуживает ее презрения!
Чартер посмотрел на Жонкиль, на ее пылающее, взволнованное лицо, жаждущее его поцелуев, прочел доверие в ясных молодых глазах, и горячая краска стыда залила его лицо. А в сердце зародился страх: он может потерять то, что неожиданно стало ему так дорого!
Если бы он познакомился и женился на девушке, подобной этой, обычным путем и если бы ему нечего было скрывать от нее, он мог бы найти настоящее счастье, поселиться в каком-нибудь тихом уголке, жить в безмятежной любви, которой он никогда не находил в своих похождениях. У них были бы дети, да, собственные дети. Сын которым он гордился бы...
– Боже! – тихо сказал Чартер. – Боже, каким я был дураком. Но она не должна отвернуться от меня, когда узнает! Она должна простить меня. Я не позволю ей уйти... сейчас...
– Жонкиль, – сказал он, – моя маленькая жена! Скажи мне, что ты любишь меня! Скажи мне, что ты не позволишь, чтобы кто-то или что-то встало между нами!
Она приложила свою горячую нежную щеку к его щеке.
– Как может что-нибудь встать между нами, Роланд? – прошептала она. – Мы муж и жена. Я поэтому и совершила это безрассудство – убежала с тобой за спиной отца и бабушки... чтобы ничто не могло разлучить нас.
Он криво улыбнулся.
– Дорогое дитя, даже женатых людей можно разлучить.
– Да, но если только они оба хотят этого.
– А, допустим, что хочет этого... только один?
Она посмотрела в его беспокойные глаза и сказала с ноткой недоумения в голосе:
– Почему ты должен беспокоиться об этом, Роланд? Я никогда не захочу разлучаться с тобой. Я так люблю тебя! И ты не захочешь расстаться со мной, правда?
– Нет! Я никогда не захочу расстаться с тобой, – сказал он хрипло.
– Тогда никто не сможет разлучить нас, – сказала она с прелестной детской улыбкой.
Мужчина крепко закусил нижнюю губу. Он не осмеливался поведать то, что терзало его. Но в нем затеплилась надежда: может быть, она и не захочет расстаться с ним, когда узнает правду.
«Но какого черта я перехожу мост, еще не подойдя к нему? – спрашивал он себя. – Она еще ничего не знает, и она любит меня сейчас. Не надо унывать».
Много лет он закалял свое сердце против всяких сентиментальностей. Он без оглядки флиртовал то с одной хорошенькой женщиной, то с другой – жил легко и без усилий, никогда не позволяя себе увлечься серьезно. Было невыгодно быть серьезным: это требовало слишком много душевных сил. Почему тогда он так мрачно рассматривает свое приключение с Жонкиль и делает из этого трагедию? Она милый, привлекательный ребенок, и он будет добр к ней... не клялся ли он в этом сто раз с тех пор, как решил жениться на ней? Ее любовь к нему, возможно, окажется первой влюбленностью молодой девушки и не повлечет за собой никаких трагических последствий.
Так Роланд Чартер уговаривал себя, стараясь успокоить совесть, пресечь на корню зарождающуюся любовь к Жонкиль. Любовь на час... на день... этого было достаточно... пусть будущее само заботится о себе! Возможно, Жонкиль простит его... останется с ним... не будет никакой трагедии.
Прежний безжалостный, испорченный Роланд отстоял свои права. Он высвободился из рук Жонкиль и закурил. Она серьезно смотрела на него.
– Ты ужасно много куришь, Роланд.
– Да, – согласился он. – Очень много. Но можно мне не быть под башмаком своей жены в первый день моей женитьбы, миссис Чартер!
Имя, голос, тон полунасмешливый, полунежный, привели ее в восторг. Она рассмеялась.
– Хорошо, мистер Чартер. Не буду пилить вас. О, Роланд, я не могу поверить, что я замужем... что мне не придется больше сидеть напротив бедного папы в его кабинете, не придется запоминать длинные головоломные названия всех мотыльков, какие только есть на свете, или изображать восторг по поводу обломка сухого папоротника и искать в энциклопедии растения, которые росли еще до Адама!
Он улыбнулся. Он отлично помнил, как его заставляли делать то же самое, как он злился из-за этих часов, проводимых в кабинете дяди Генри, как часто у него было искушение разбить микроскоп вдребезги, сжечь энциклопедию. Когда ему было десять лет, он страстно увлекался бабочками, купил себе сачок, стремился выучить их названия, узнать, где можно поймать толстоголовку, нимфалиду, маленьких голубянок.
Но дядя Генри в своем фанатическом желании искать и коллекционировать только мотыльков очень скоро убил в мальчике интерес к бабочкам, а заодно и к естествознанию в целом.
И Жонкиль прошла через это, бедняжка... Но он, Роланд Чартер, заставит ее забыть скуку Риверс Корта, он покажет ей все чудеса света, блеск и красоту жизни!
– Я думаю, что скажет отец, – пробормотала она.
Роланд промычал что-то нечленораздельное. Жонкиль крутила вокруг пальца обручальное кольцо. Уголки ее губ дрожали.
– Боюсь, что для него это будет потрясением, ужасным потрясением, и громадным разочарованием. Он надеялся, что я буду известным ботаником, великой женщиной; а бабушка хотела сделать из меня настоящую маленькую леди.
– Какой вздор все это, – сказал Чартер. – Ты родилась на свет для того, чтобы быть естественной, любящей удовольствия девушкой, а не очкастым ботаником или повелительницей гостиных, бедный ребенок!
– Ну уж и ребенок! – сказала Жонкиль с негодованием.
– Конечно, ребенок, – настаивал Роланд. – Хотя, я думаю, у тебя были мечты о любви и замужестве. Это естественно для женщин – мечтать о любви и романтике, не так ли?
– О, нет. Масса девушек интересуются теперь только спортом и смеются над любовью.
– И в этом есть своя романтика, – сказал Роланд, – а девушкам, которые подражают мужчинам, все равно не остается ничего другого, как стать женственными, когда они встретят того, кого им суждено полюбить.
– Я должна признаться, я сразу влюбилась в тебя, – прошептала Жонкиль. – Я забыла обо всем, кроме тебя.
Он взял ее руку и рассматривал ее, улыбаясь.
– Слава Богу, что ты не стремишься подражать мужчинам, дорогая, – сказал он.
– Но боюсь, что я больше знаю о мотыльках, чем о том, как быть элегантной, – вздохнула она.
– Я люблю тебя такой, какая ты есть, совершенно естественной, – сказал он. – Хотя нам придется избавляться от пристрастия к ловле мотыльков и к другим подобным удовольствиям!
Еще несколько дней тому назад он относился к ней безразлично, ему казалось, что она слишком худая, слишком загорелая, слишком юная, чтобы быть красивой.
– Я рада, что ты пришел и научил меня любить, Роланд, – сказала она. – Это самая замечательная вещь в мире.
– Не думай слишком много об этом, дитя, – сказал он резко. – Не будь слишком сентиментальной. Смотри на вещи более трезво. Доля цинизма никогда не помешает женщине на крутых поворотах. А розовые грезы... Что ж, после них гораздо тяжелее подниматься, когда жизнь собьет тебя с ног.
– Я не боюсь жизни, – сказала она гордо, – ты ведь защитишь меня от ее ударов, правда, Роланд?
– О, Боже, – простонал он, поддразнивая ее, – ты, я вижу, намерена во всем полагаться на меня?
– И материально тоже, – рассмеялась она в ответ. – У меня в сумочке не более десяти шиллингов.
Он стал серьезным.
– Давай не будем говорить о деньгах, – сказал он. – Это больной вопрос. У меня нет состояния. Ты привыкла к достатку, а...
– Не о чем особенно беспокоиться, – перебила она. – Отец простит меня, когда он увидит тебя и узнает, какой ты, Роланд. Тогда у меня снова будет все, что я захочу.
– Я не собираюсь жить на деньги своей жены, – сказал Роланд. – У нас будет всего одна свободная неделя, Жонкиль, затем я должен работать.
– Было бы замечательно найти какую-нибудь крохотную квартирку в Лондоне. Я бы готовила, пока ты работаешь, – сказала она весело.
«Бог мой, какой она еще ребенок. Она, кажется, еще не понимает, что она сделала, выйдя замуж за меня сегодня утром! Господи, зачем я это сделал?» – думал Роланд. В этот момент он почувствовал ее пальцы на своей руке.
– Роланд, – сказала она тихим, дрожащим голосом ему на ухо, – я не боюсь ничего на свете, пока ты любишь меня.
Он крепко обнял ее.
– Я действительно люблю тебя, Жонкиль, – сказал он тоже шепотом. – Гораздо больше, чем раньше, верь мне!
– Скажи мне, это правда, что я один раз прочитала про мужчин и любовь...
– Что, дорогая?
– Байрон сказал, что любовь мужчины и жизнь мужчины идут раздельно, но смысл жизни женщины – в любви...
Роланд вдруг прижал ее темную головку к своему плечу. Он не мог больше выносить вопрошающего взгляда ее тревожных, невинных глаз.
– Я не знаю, дорогая, – сказал он. – Возможно, это правда. Любовь не значит так много для мужчины, как для женщины. Я хочу сказать, мужчина не может вечно говорить о любви и целоваться, а девушка, видимо, наоборот. Но не забивай этим свою прелестную головку. Смотри-ка, мы уже на вокзале. Поправь свою шляпку, дорогая, и выскакивай поскорей, а то мы опоздаем на поезд.
Жонкиль повиновалась. Не думая больше о проблемах любви, она шла рядом с мужем через многолюдный вокзал в багажное отделение. Какие сомнения в любви и преданности Роланда могли у нее быть? Он проявил себя настоящим возлюбленным – тем нежным, поддразнивающим, восхитительным возлюбленным, перед которым не может устоять ни одна женщина. У нее еще были какие-то опасения, когда она рано утром попрощалась с бабушкой и украдкой проскользнула с чемоданчиком к выходу за спиной миссис Риверс. Обычно утром она брала корзинку и ножницы и срезала цветы, чтобы поставить их на стол. Вместо этого она убежала, убежала из Риверс Корта и от надоевшей рутины деревенской жизни – навстречу тайному замужеству, навстречу новой, увлекательной, волнующей жизни. Она понимала, что она сделала и как ужасно рассердится мистер Риверс. Но она была уверена, что когда он познакомится с ее мужем, он простит их. Никто не может не любить Роланда. Даже Микки Поллингтон – светская женщина – говорила о нем, как о «самом привлекательном мужчине в Лондоне».
– Роланд, – произнесла она вдруг.
– Что, дитя?
– Я ужасно горжусь тем, что я твоя жена.
Он не ответил, не мог ей ответить.
Глава 6
Жонкиль стояла перед зеркалом в своей спальне в «Палас Отеле» в Торки и озабоченно изучала свое изображение. Этот ее свадебный вечер и ужин, на который через несколько минут отправятся они с Роландом, будет самым важным в ее жизни, поэтому она должна выглядеть как можно лучше. Жонкиль была полна сомнений относительно своего внешнего вида. В ее чемодане лежало только одно платье. Она покинула Риверс Корт в состоянии лихорадочного возбуждения и забыла большую часть вещей, которые ей были просто необходимы. Но она утешала себя мыслью, что может послать за ними через день или два, когда бабушка и приемный отец узнают...
Когда Жонкиль оказалась в Торки, она решила на время вычеркнуть из памяти отца, бабушку, Риверс Корт – все, кроме человека, за которого она сегодня утром тайно вышла замуж, и того факта, что это было начало ее медового месяца. Сегодня вечером она не должна допустить, чтобы какие-либо сомнения и опасения испортили ее счастье.
Она сделала гримасу своему лицу в зеркале – довольно разгоряченному, пылающему, с блестящими глазами и полуоткрытыми губами.
– Противная, – сказала она. – Почему бы тебе не быть красивой, восхитительно красивой для Роланда?!
Судя по тому, что она видела в зеркале, она не была «восхитительно красивой». Как бы она хотела, чтобы у нее было настоящее красивое вечернее платье, в котором она могла бы очаровать своего мужа. Однако у нее было только то белое, жоржетовое, в котором она познакомилась с Роландом на рождественском балу у Поллингтонов.
Она вздохнула, отвернувшись от зеркала, но это был скорее счастливый вздох. В конце концов, Роланд любит ее, он говорил это десятки раз с тех пор, как они уехали из Лондона. Она прижала руку к сердцу и почувствовала его неистовое биение. Роланд... Как он трогал ее волосы, его поцелуи...
Спальня, с мягким светом и приятно теплая, выглядела уютной и даже роскошной в эту холодную зимнюю ночь. Жонкиль привыкла к холодному аскетизму в своей нетопленной спальне в Риверс Корте. Бабушка не одобряла «баловства». Жонкиль была вынуждена признаться, что тепло – большое благо, когда на тебе тончайшее платье.
На одной из двух кроватей лежала ее лучшая ночная рубашка из тонкого белого батиста, которую она сама украсила фестонами и вышила, потому что бабушка поощряла занятия рукоделием дома в длинные вечера. Жонкиль посмотрела на другую кровать. Ее сердце приостановилось, когда она увидела разбросанные вещи Роланда: синюю полосатую пижаму, шелковый халат, одну или две рубашки, воротнички и галстуки, небрежно выброшенные из чемодана. Бесстыдный Роланд!
Интимность этих вещей – его щеток, его бриллиантина, его расчесок на ее туалетном столе взволновали Жонкиль до глубины души. Она была действительно замужем, она жила в этой комнате с мужем. Это было изумительно, так изумительно и замечательно, что она едва могла поверить.
Затем открылась дверь, и вошел Роланд. Он был уже готов к ужину, его темные лоснящиеся волосы были гладко причесаны, гладко выбритые щеки матово светились.
– Готова, дорогая? – спросил он. Он подошел к ней, ласково положил руку на плечо и оглядел ее сверху вниз. – Ты выглядишь очаровательно, любимая.
Она рассмеялась.
– О, нет, это отвратительное платье.
– Мне оно нравится, – сказал он. – Но когда-нибудь у нас будут получше. Когда-нибудь я одену тебя, как маленькую королеву.
Она показала ему свою тонкую загорелую руку.
– С этими короткими рукавами я выгляжу, как индеец.
– Ерунда, детка.
Он взял ее руку и пробежал по ней губами, запечатлев более долгий поцелуй на тыльной стороне ладони.
– Моя маленькая жена, – прошептал он.
Она обвила руками его шею, приподнялась на цыпочках и поцеловала его в губы с такой силой и страстью, что он изумился.
– Мой муж, я люблю тебя, – сказала она.
– С каждой минутой я люблю тебя все больше, – произнес он, прижимая ее к себе. Он не лгал. В Жонкиль была какая-то веселая безоглядность. Он вдруг почувствовал, что она прекрасно сознавала всю бесповоротность шага, который сделала, убежав с ним, что ей безразлично даже, простит ли ее мистер Риверс. Ее любовь, так же, как и ее доверие, были безграничны. Это глубоко трогало Роланда, несмотря на весь его цинизм и отвращение к сантиментам. Да, он хотел бы не влюбляться в нее, но ничего не мог поделать. Он перестал быть хозяином своих чувств.
– Пойдем ужинать, дорогая, – сказал он, сжимая ее пальцы в своих. – У тебя сегодня был длинный день, полный волнений, и скоро ты почувствуешь, как ты устала.
– Скажи мне, где ты был? – спросила она, когда шла с ним от спальни к лифту.
– Внизу, выпил коктейль, – улыбнулся он ей. – Ты шокирована? Ты будешь ужасно шокирована, когда получше узнаешь меня.
– Почему ты так говоришь? – спросила она серьезно. – Нет ничего плохого в том, чтобы пить коктейли.
– Бабушка, наверное, думает иначе? – спросил он иронически.
– Возможно, но бабушка из другой эпохи, она человек другого поколения, она не может судить.
– Но ты можешь и будешь, моя дорогая.
– О чем ты, Роланд?
– Неважно, – сказал он, усмехнувшись, и взял ее под руку. – Давай вызовем лифт, Жонкиль. Я только поддразниваю тебя. Обещаю, теперь, когда я солидный женатый человек, не пить слишком много, не есть слишком много, и... не флиртовать с другими женщинами.
Она сверкнула на него глазами.
– Не смей флиртовать, – сказала она. – Я буду ужасно ревновать! Я так люблю тебя, Роланд!
– Я тоже люблю тебя, – сказал он тихо. – Ты – моя любовь, Жонкиль. У тебя есть все права сердиться на меня, если я буду вести себя плохо.
– Мне нравится плохо себя вести, – сказала она. – Я так ужасно хорошо вела себя всю свою жизнь в Риверс Корте!
– Сколько лет ты провела там?
– Дай подумать... – сказала Жонкиль. – О, около восьми лет. Сейчас мне двадцать один с половиной. Мне было около двенадцати, когда мистер Риверс удочерил меня.
Роланд кивнул. Да, все сходилось. Он навсегда покинул Чанктонбридж девять лет тому назад, и почти сразу после этого у дяди Генри появилась возможность удочерить эту девочку, что он и сделал.
– Расскажи мне все, что ты помнишь о своих настоящих родителях, – сказал он. – Странно, что я так мало знаю о тебе.
– Я тоже не очень много знаю о тебе, – напомнила она ему.
– О, не думай обо мне, расскажи о себе, – сказал он поспешно.
Они были уже в ресторане. Роланд заказал коктейли для себя и для Жонкиль. Она подносила к губам свой первый в жизни бокал сухого мартини, отпивала маленькими глотками, морщилась, но чувствовала себя сверхсовременной и замужней женщиной. Пока она пила, она рассказывала о ранних днях своего детства, не очень счастливых днях и тогда. Она помнила свою мать, которая умерла, когда Жонкиль было четыре года.
– Иногда у меня бывают очень яркие проблески воспоминаний, – говорила она, и веселье постепенно исчезало из ее глаз. Голос становился еле слышным. Было ясно, что воспоминания о матери священны для нее. – Мама была очень красивая. У меня дома есть фотография, которую ты когда-нибудь увидишь. Я нисколько на нее не похожа. Она гораздо выше и светлее, и у нее были голубые глаза. Ее звали Кристина, но я смутно слышу, как отец зовет ее «детка», или чаще всего «детка дорогая». Он обожал ее. Она умерла от воспаления легких.
– Бедная маленькая Жонкиль, – сказал Роланд. – Тяжело для ребенка лишиться матери.
– Потом до двенадцати лет я жила с отцом в Корнуолле. Он был художником, зарабатывал мало, только на то, чтобы жить очень просто. Он любил море, и у нас был домик около Ньюки. В Ньюки я и пошла в школу. Отец когда-то учился в Оксфорде вместе с мистером Риверсом, и хотя они были совершенно разные (отец – веселый, легкий человек, с радостным смехом и артистическим темпераментом), он и мистер Риверс были добрыми друзьями. В течение долгого времени после окончания курса они переписывались время от времени. Поэтому, когда бедный папа умирал, он сообщил мистеру Риверсу, что я остаюсь совсем одна, что нет никаких родственников, которые бы помогли мне, и мистер Риверс удочерил меня, сделал своей наследницей. Честно говоря, Роланд, с моей стороны было черной неблагодарностью уехать из дома таким образом, не предупредив его.
– Да, – сказал Роланд неохотно. – С другой стороны, дорогая, он сделал твою жизнь очень серой; не мог же он полагать, что удержит тебя там навсегда. Самое ужасное, что ты потеряла своих родителей.
– Да, – сказала Жонкиль. Ее глаза внезапно наполнились слезами. – Я никогда не забуду отца. Он любил меня, но после того, как мама умерла, у него все валилось из рук. Восемь лет – долгий срок, но удивительно, что он умер от той же болезни, что и она – воспаления легких – в тот же самый день, в восьмую годовщину ее смерти. Такое совпадение...
– Это очень тяжелая история, – сказал он, крепко сжимая ее руку. – И они похоронены в Корнуолле?
– Да, на маленьком кладбище в затерянном местечке, на краю обрыва. Я была ребенком, когда в последний раз видела это кладбище в день похорон отца, но я никогда его не забуду. Они вместе... и на надгробной плите я попросила написать: «В память Дэвида Маллори и Кристины, его жены». Когда-нибудь, Роланд, я бы хотела съездить туда, побывать на могиле.
– Съездим вместе, дорогая, – сказал он. – Значит, твоя фамилия Маллори?
– Да, и меня назвали Жонкиль, потому что родители больше всего любили этот цветок.
– Очень красивое имя, – сказал он. – Я никогда раньше не встречал его. Мистер Риверс заставил тебя взять его фамилию?
– Да, он юридически оформил все, когда я приехала жить в Риверс Корт.
– Бедняжка, – сказал он.
Он был взволнован. Он ясно представлял себе ее отца, веселого художника Дэвида Маллори, с зеленовато-карими глазами и темными кудрями, которые Жонкиль унаследовала; и Кристину, его жену, высокую, светловолосую прелестную женщину, которую Маллори называл «детка дорогая»...
Как тяжело было Жонкиль в двенадцать лет оставить этих двух славных, наивных людей в их общей могиле, поехать в Риверс Корт и называть Генри Риверса отцом, а его мать – бабушкой.
Все же дядя Генри хорошо сделал, что удочерил осиротевшую девочку. По прихоти судьбы, нити жизни Жонкиль Маллори оказались вплетенными в тусклое существование Риверс Корта, из которого Роланд Чартер, законный наследник, был вырван! Он крепко сжал руку Жонкиль.
– Благодарю тебя, дорогая, что ты мне рассказала о себе, – сказал он.
– А теперь ты расскажи о себе, Роланд.
– О, не стоит!
– Стоит, для меня.
Он поспешно окунулся в описание своей жизни в Южной Африке. Ее взор был прикован к нему. Когда он закончил свой шитый белыми нитками, поспешно состряпанный рассказ, она сказала:
– Ты тоже не был особенно счастлив в жизни, дорогой. Я постараюсь восполнить твое одиночество.
Его сердце тяжело застучало, когда он посмотрел на нее. Если бы ему не пришлось обманывать ее, если бы он не был такой мстительной скотиной! Эта наивность, эта бесподобная юность и чистота, которые делали ее гораздо привлекательней женщин, обладающих только физической красотой, могли бы принадлежать ему всегда. А что будет теперь? Какие последствия будет иметь этот сумасшедший брак? Что она подумает о нем позже, когда узнает?
Он не смел даже заглядывать так далеко.
Пока они сидели напротив друг друга за маленьким столиком, на который официант по просьбе Роланда поставил великолепный букет тепличных роз, ему удалось преодолеть волну депрессии, которая грозила поглотить его; он смеялся и шутил с ней непринужденно и остроумно, был доволен, что заставляет ее смеяться, что щеки ее порозовели.
– Давай помолимся, чтобы Господь послал нам хорошую погоду, – сказал он, когда во время десерта чистил для нее грушу. – Здесь очень красиво, мы недалеко от бухты Ансти, и даже в середине зимы красные скалы и голубое море великолепны. Мы будем много и далеко ходить.
