Текст книги "Жонкиль"

Автор книги: Дениз Робинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– И играть в гольф. Горничная сказала мне сегодня, что здесь есть частное поле для игры в гольф.

– У нас нет клюшек, но мы выпросим или займем. Мне бы очень хотелось поиграть с тобой в гольф, – сказал он, с улыбкой глядя ей в глаза. – Ты – чемпион? Какой у тебя гандикап?

Время летело весело и незаметно. Роланд заказал шампанское и заставил ее выпить немного, хотя она ссылалась на то, что не привыкла к вину. Он весело провозгласил тост:

– За мою жену Жонкиль!

Она подняла бокал, наполненный золотистой жидкостью, в котором поднимались пузырьки, и ответила на его тост:

– За моего мужа Роланда!

Он разом выпил свой напиток, решил жить одной минутой – хватать счастье, пока можно. Сегодня Жонкиль любит и доверяет ему, а завтра – будь что будет! «Я – эгоистичное животное, но я люблю ее! – честно, искренне говорил он себе. – Я бы отдал все на свете, чтобы сохранить ее любовь».

Ужин был окончен, они пошли выпить кофе.

– Я хочу закурить! – объявила Жонкиль. – До сих пор мне не разрешала бабушка. Но я всегда хотела.

– Пожалуйста, – сказал Роланд, протягивая ей свой портсигар.

Он очень смеялся, потому что она кашляла и дымила так старательно. В конце концов, она с отвращением бросила сигарету.

– Я не умею, – сказала она. – Я безнадежный ребенок. Роланд, почему ты не женился на более опытной светской женщине?

– Потому, что я предпочитаю ребенка, – сказал он. – А теперь, дитя, пойдем потанцуем. Здесь бывают танцы три раза в неделю, и я слышу откуда-то мелодию фокстрота.

Они танцевали все танцы. На балу у Поллингтонов Жонкиль научилась слушаться Роланда, и сегодня они были идеальной парой. Женщины, проживающие в отеле, смотрели на Жонкиль немного завистливо.

– Я думаю, что у них медовый месяц, – прошептала одна. – Ты видишь, как он смотрит на нее? Он очень красив – именно тот тип мужчин, которые нравятся.

– А она такая молодая. И довольно безвкусно одетая девица, – сказала ее соседка. – У мужчин странный вкус.

Жонкиль кружилась по залу в объятиях своего мужа, лучезарно счастливая, в полном неведении о критике, которой она подвергалась. Они еще танцевали, когда пробило одиннадцать часов. Роланд сказал:

– Тебе надо идти спать, дорогая девочка. Ты устала. У тебя круги под глазами. Беги наверх. Я скоро приду.

Кровь прилила у нее к лицу. Ей было почти страшно встретиться глазами с его горящим взором. Она ответила что-то нечленораздельное и ушла. Он смотрел, как она вошла в лифт, затем направился в курительную комнату. Теперь у него было очень утомленное, немного бледное лицо, потухшие глаза.

«Боже, неужели она возненавидит меня завтра, – лихорадочно проносилось в его голове. – Неужели она оставит меня? Жонкиль... моя Жонкиль!»

Как часто раньше ему казалось, что он влюблен. Но теперь он знал, что никогда не любил ни одну из тех женщин, которые стали тенями прошлого. Он никогда не понимал смысла настоящей любви (любви, которая заставляет мужчину стыдиться за себя) до тех пор, пока не полюбил эту девушку, которая стала его женой.

В курительной никого не было. Роланд бросился в кресло, погасил сигарету и охватил руками голову.

Наверху в спальне Жонкиль сняла белое платье и скользнула в очень простой трикотажный халат, который бабушка выбрала для нее прошлой зимой. Скинув серебряные туфельки, просунула ножки в трикотажные комнатные туфли. На какое-то мгновение она застыла. Ее сердце колотилось, а руки дрожали. Жонкиль почувствовала потребность глотнуть свежего воздуха. Она подняла тяжелые портьеры и открыла окно. Порыв холодного ветра освежил ее щеки и лоб. Она улыбнулась и посмотрела в окно. Там царила морозная ночь и небо было усыпано звездами. Великолепные газоны отеля были белыми от инея, сверкавшего под декабрьской луной, как алмазы. Издалека доносился шум моря.

Детское личико Жонкиль было бледным и чистым в лунном свете. Она подняла глаза к небу и у нее вырвался долгий, глубокий вздох счастья.

– Роланд, – прошептала она.

Через несколько минут он придет; она – его жена, а всего несколько дней назад она была просто Жонкиль Риверс... и вела размеренную, монотонную жизнь как приемная дочь и наследница Генри Риверса.

– Как я счастлива, – прошептала она сверкающей холодной ночи. – Как я...

Кто-то постучал в дверь.

Жонкиль опустила портьеры и быстро оглянулась.

– Войдите, – сказала она тихо.

Это был не Роланд. Это была горничная.

– Пожалуйста, мадам, – сказала она. – Мистер Чартер желает поговорить с вами в курительной комнате.

– Мистер Чартер... внизу? – Жонкиль уставилась на женщину, затем добавила сконфуженно, – о, вы уверены?

– Совершенно уверена, мадам. С ним еще один джентльмен, и я думаю, что они оба хотят видеть вас.

– Еще один джентльмен, – повторила Жонкиль. – Но кто? Вы знаете его имя?

– Боюсь, что нет, мадам, – ответила горничная почтительно.

Ничего не понимая, Жонкиль выскользнула из халата и снова надела вечернее платье и туфли. С какой стати Роланд послал за ней... и кто был с ним... почему он не поднялся к ней, как обещал?

Когда она быстро шла к лифту, ее вдруг озарило:

– Отец, – сказала она приглушенным голосом и немного побледнела.

Да, это должен быть именно отец. Он вернулся из Висбадена и, получив телеграмму Роланда, кинулся в Торки.

Спускаясь на лифте, Жонкиль сжала зубы.

«Теперь в бой, – подумала она. – Но я не позволю ему увести меня от Роланда – я не позволю».

Глава 7

Войдя в курительную комнату, в которую рассыльный проводил ее, она убедилась в правильности своего предположения. Против Роланда стоял очень высокий, худой, угловатый мужчина в коричневом костюме и в пальто. Это был Генри Риверс. С легкой дрожью Жонкиль посмотрела на знакомое лицо, такое худое, такое суровое, с жесткими узкими губами и глубоко посаженными глазами под кустистыми седыми бровями. Лицо было еще более жестким и суровым, чем обычно, но взор, который он обратил на нее, немного смягчился. Он протянул ей руку.

– Жонкиль, дитя мое! Слава Богу, я успел.

Она ничего не сказала, не ответила на его приветствие, а подошла к Роланду и вложила свою руку в его.

– Отец, я вышла замуж за Роланда, вы должны принять его и простить меня, – сказала она храбро.

Мужество, гордость и непреклонность, которые звучали в ее голосе, почти разбили сердце Роланда Чартера в эту минуту – самую черную минуту в его жизни. Мертвенно-бледный, он с силой сжал ее тонкие пальцы в своей руке.

Генри Риверс горько рассмеялся.

– Я прощу тебя, моя дорогая Жонкиль. Ты была глупым ребенком, ослепленным, увлеченным этим негодяем.

– Он не... – начала было Жонкиль горячо.

Риверс прервал ее:

– Ты не знаешь, маленькая глупышка, – сказал он жестко, – но я могу рассказать тебе все о человеке, за которого ты вышла замуж.

– Что вы можете рассказать мне такого, чего я не знаю? – спросила она, гордо вскинув голову.

– Ты знаешь, что такое Роланд Чартер? – спросил мистер Риверс. – Имеешь ли ты какое-нибудь представление? Нет, он не рассказал тебе. Но я могу просветить тебя. Он – мой племянник, человек, которого я лишил наследства, выгнал из своего дома девять лет тому назад. Ты слышала о нем, но не знала его имени. Да, таков человек, который уговорил тебя совершить этот возмутительный поступок сегодня утром, и почему? Не потому, что он любил тебя, но потому, что хотел отомстить мне, отнять у меня все, что мне дорого. Вот саркастическая телеграмма, которую он прислал мне. Ты можешь прочитать ее. К счастью, я вернулся в Лондон вовремя, успел спасти тебя, бедное обманутое дитя!

Жонкиль лишилась дара речи. Она смотрела на своего приемного отца непонимающими глазами. Что он говорит? Он сумасшедший? Роланд – его племянник! Роланд – лишенная наследства «паршивая овца» семьи Риверсов, чье место она заняла? Это не может быть правдой. Однако почему Роланд стоит рядом с ней и молчит? Почему он не делает ни малейшей попытки отрицать такие смехотворные заявления?

– Прочитай эту телеграмму, Жонкиль. Ты убедишься, что я говорю правду.

Автоматически она взяла тонкий листок бумаги, который он протянул ей. По мере того, как она читала, краска, которая заливала ее щеки, когда она взяла своего мужа за руку и так гордо стала с ним бок о бок, медленно сползала с ее лица. Несколько саркастических слов отпечатались в ее мозгу, вероятно, навсегда.

«Жонкиль – моя жена. В течение следующей недели мы будем в отеле «Палас», Торки. Надеюсь, вы довольны таким воссоединением со своим любящим племянником. Роланд Чартер».

Так и было написано, слово в слово, черным по белому. Роланд Чартер был племянником Генри Риверса.

Жонкиль все еще не проронила ни единого слова, хотя мозг ее работал лихорадочно. У нее пересохло в горле.

Снова до ее сознания дошел голос человека, которого она называла отцом.

– Ты вышла замуж за мошенника, корыстного мошенника, бедная наивная девочка. Ты очень молода и доверчива, а бабушка и я хотим простить твою слабость. Но ты, конечно, заслужила то, что произошло с тобой! Очень дурно, безнравственно с твоей стороны так обмануть нас, убежать и экспромтом выйти замуж за человека, которого ты совсем не знаешь.

Но до того, как Жонкиль собралась с силами, чтобы ответить, раздался необычайно усталый голос Роланда.

– Пожалуйста, дядя Генри, не тратьте время на упреки Жонкиль. Она ни в чем не виновата. Я беру на себя всю вину. Я склонил ее к этому, заставил ее выйти за меня замуж.

– Воспользовался ее неопытностью, ее влюбленностью, подлец! – процедил Генри Риверс сквозь стиснутые зубы.

Жонкиль стремительно повернулась к Роланду, вглядываясь в его лицо и надеясь, что он опровергнет все эти ужасные, поразительные факты. На какую-то долю мгновения их взгляды встретились, и он отвел глаза в сторону. Краска начала медленно проступать на его лице сквозь загар. Вся его поза свидетельствовала о том, что он виноват.

Жонкиль смяла телеграмму в руке. Речь наконец вернулась к ней.

– Роланд, – произнесла она надтреснутым голосом. – Роланд, ради Бога, что все это значит? Это правда? Ты – племянник отца? Да, ты назвал его «дядя Генри»... Роланд, почему ты не сказал мне? Почему ты скрыл это от меня?

– Я отвечу тебе, – прервал ее мистер Риверс. – Он скрыл это от тебя и уговорил тебя тайно выйти за него замуж, потому что он хотел отомстить мне за то, что я лишил его наследства. Он выглядит сейчас виноватым – сейчас, при тебе, – но до того, как ты пришла, он насмехался надо мной, упивался тем, как здорово он рассчитался со мной.

– О! – простонала Жонкиль, прижимая руки к вискам. – О, прошу вас, не надо!

Роланд женился на ней ради мести, просто для того, чтобы отплатить дяде! Это какая-то ошибка. Это все похоже на дешевую мелодраму. Так не бывает в жизни.

– Я не думаю, что он возьмет на себя труд отрицать это или оправдывать себя, – добавил мистер Риверс мрачно. – Он сделал то, что хотел, а теперь ему, без сомнения, все равно, что будет.

Роланд заговорил во второй раз, все еще спокойно и без большого энтузиазма.

– Неправда. Мне не все равно, что будет дальше. Меня интересует это гораздо больше, чем тогда, когда я уговаривал Жонкиль выйти за меня замуж.

Жонкиль снова издала приглушенный возглас.

– О! Значит, я тебя не интересовала, когда ты женился на мне! Отец прав. Ты женился на мне исключительно ради мести!

– Исключительно, – ответил Генри Риверс за Роланда. – Ты была легкой добычей для светского человека, моя дорогая – очень молодая и неопытная. Не думаю, что ему было трудно убедить тебя, что он тебя любит. Все получилось так, как он задумал, за исключением того, что я вернулся домой вовремя, успел открыть тебе глаза, пока не произошло худшее. Ты фактически не стала женой этого мерзавца, и я заберу тебя домой, защищу тебя от него.

Жонкиль била дрожь. Маленькой трясущейся рукой она схватила Роланда за руку и заставила его посмотреть на нее.

– Роланд! Роланд! Это все правда? Посмотри на меня, поговори со мной, скажи мне правду, ради Бога! Ты все время только притворялся, что любишь меня?

– Не все время, Жонкиль! Вначале – да, я решил жениться на тебе, чтобы отомстить. Это была бесчестная игра, и я горько сожалею об этом...

– Не верь ему! – вставил Риверс гневно.

– Горько сожалею об этом, – повторил Роланд. – Я по-настоящему искренне полюбил тебя после того, как лучше узнал. Сегодня я не играл, не пытался казаться твоим возлюбленным, потому что сейчас я твой возлюбленный, я люблю тебя.

Она с состраданием смотрела на него.

– Как я могу верить этому?! – вырвалось у нее. – Ты притворялся, что влюблен, с того вечера у Поллингтонов. Ты просто обманул меня! Ты сам признал, что твоим первым побуждением было уговорить меня выйти за тебя замуж для того, чтобы отплатить дяде. О, это было подло!

Он посмотрел на маленькое, судорожно подергивающееся лицо. Оно было белым, как ее платье, а глаза!.. Это был взгляд смертельно раненного существа. Однажды на охоте он видел такие глаза у зайца, в которого попала пуля. Тогда он почувствовал ужасную тоску и устыдился своего занятия. Сейчас он тоже почувствовал смертельную тоску. Он ранил Жонкиль, он был виновником этого выражения на ее лице.

Он ведь колебался, не хотел ранить ее тогда, вначале. Почему он сделал это? Какая-то упрямая, ненавистная сила увлекла его и заставила подавить свои лучшие побуждения. Все было кончено. Он посмеялся над яростью дяди, но не чувствовал ни радости, ни удовлетворения. Только эту тоску, этот стыд и ужас понимания, что он теряет жену.

– Ты не рассчитывал, что я так рано вернусь из Висбадена, а, Роланд? – сказал Риверс. – Ты думал, что я появлюсь здесь завтра, слишком поздно, чтобы спасти Жонкиль от последнего унижения.

Неожиданно Роланд вспыхнул:

– У меня не было намерения унижать ее, – сказал он, сжимая кулаки. – Я совсем не хотел причинить ей боль. Я понимаю теперь, что она неизбежно должна была страдать, но мое первое, мое единственное желание было причинить боль вам! Девять лет тому назад вы выгнали меня из дома, к которому я привык, который считал своим, из-за сущего пустяка. Вы никогда не любили меня, всегда придирались и сурово наказывали. Бабушка была добра ко мне, понимала меня. Со мной все было бы в порядке, если бы не ваша несправедливость и нетерпимость. И, клянусь Богом, вы знаете это.

Генри Риверс пытался рассмеяться, но не мог. Он смотрел на своего племянника и видел гнев и отчаяние на бледном лице молодого человека.

Прошло девять лет. И снова они пререкались, снова они противники – две сильные воли, два различных темперамента.

Генри Риверс вспомнил горькую ссору в то Рождество, девять лет назад, когда он выгнал своего молодого племянника из Риверс Корта, и помнил много других случаев их противостояния. Его мать была более терпима к Роланду, более сочувствовала ему. И после того, как Роланд ушел, она считала его, Генри, как старшего, виноватым во всем. Только раз она высказала все, что было у нее на уме, укоряла его за его резкость и отсутствие понимания пылкой молодости. Она считала, что у Роланда щедрое сердце и искренняя натура, что, перебесившись, он мог достичь великолепной зрелости. Потом она больше не возвращалась к этому вопросу. Они не произносили имя Роланда до тех пор, пока не прочитали его телеграмму сегодня утром.

Старая миссис Риверс проявила то, что Генри, ее сын, называл «глупыми женскими эмоциями». Как бы ни была она сурова и строга, она любила своего внука гораздо больше, чем приемную внучку, и ей хотелось, чтобы Генри простил молодых людей.

Но гнев Генри Риверса не знал границ. Нет, никогда он не разрешит своей наследнице остаться с этим мерзким молодым племянником, который опозорил его и так часто игнорировал его желания в прошлом.

Однако теперь, когда он встретился с Роландом, Роландом-мужчиной, а не мальчиком, над которым он пытался утвердить свою власть, он дрогнул и спросил себя, не он ли, в самом деле, виноват в том, что произошло девять лет тому назад. «Грехи» Роланда не были особенно страшными, это были пустяковые проступки. Безобразная ссора, которая произошла тогда, не обязательно должна была закончиться так катастрофически. Конечно, он поступил несколько сурово, выгнав мальчика, буквально выбросив его из дома без шиллинга в кармане.

Но колебания Генри Риверса продолжались всего несколько секунд. Вскоре прежний непреклонный дух взял верх. Он тяжело посмотрел на Роланда.

– Ты вел себя в те времена, как распущенный молодой повеса. Такой не мог стать хозяином Риверс Корта, – сказал он. – Если я и выгнал тебя, так только потому, что ты сполна заслужил это.

– Нет, я не заслужил такого, и вы это знаете. Однако я не собираюсь спорить по этому поводу. Уже слишком поздно.

– Слишком поздно, – повторил Генри Риверс. – В течение девяти лет ты был мертв для меня. Так это и останется. И для твоей бабушки – тоже. Что касается Жонкиль, с которой ты обошелся так жестоко, она вернется в Риверс Корт сейчас же, и этот брак будет аннулирован.

Жонкиль, которая переводила глаза с одного мужчины на другого, слушая их, откинула волосы со лба.

– Аннулирован? – повторила она, как эхо. – Его можно аннулировать?

– Нет, – сказал Роланд. – Юридически ты – моя жена. Если ты оставишь меня, я могу аннулировать брак на том основании, что ты отказываешься жить со мной, но сама ты ничего не можешь сделать.

– А если я захочу аннулировать его?

– Думаю, это будет невозможно, если я не захочу покинуть тебя. А у меня нет намерения расставаться с моей женой.

Жонкиль пристально смотрела на Роланда. Это был чужой человек, суровый и ожесточенный. Она почувствовала тошноту и дурноту одновременно. Всего несколько минут тому назад она ожидала жениха в своей спальне, веря, что она – обожаемая невеста. И вот она здесь, и говорит об аннулировании брака. Это было слишком ужасно, слишком сокрушительно для нее. Сможет ли она совладать с этим? Сейчас было жизненно необходимо делать и говорить то, что нужно, чтобы сохранить достоинство. Она осознала, что Роланд не любил ее, когда сбил ее с ног своим бурным ухаживанием. «Он вообще никогда не любил меня!» – говорила она себе с болью. Да, она обожала Роланда и верила ему, а теперь так же горячо считала его не заслуживающим доверия и любви. Прежняя страстная любовь была затоплена волной обиды, горячего, ослепляющего гнева.

– О, как ты смел, как ты смел жениться на мне! – вырвалось у нее. – Как ты смел целовать меня, ухаживать за мной, если ты ни капли не любил меня, если только хотел использовать меня в своих целях?

Роланд вздрогнул.

– Это неправда, Жонкиль, не полная правда. О, моя дорогая, ради Бога, будь немного снисходительней. Я не заслуживаю снисхождения, но я люблю тебя сейчас! Люблю по-настоящему! Я клянусь!

– Нужно быть дурой, чтобы верить этому, – вставил Риверс.

– Я не верю, – сказала Жонкиль. – Я никогда больше не поверю ни одному слову, которое он скажет. Я иду наверх, чтобы упаковать вещи сейчас же.

– Мы не можем ехать домой сегодня. Сейчас слишком поздно, – сказал мистер Риверс. – Но мы снимем комнаты в другой гостинице. Ты будешь в безопасности со мной.

– Жонкиль, ты уходишь? – спросил Роланд. – Ты не хочешь выслушать, что я скажу?..

– Что бы ты ни сказал, ты не можешь уйти от факта, что женился на мне для того, чтобы рассчитаться с дядей, – не дала она ему досказать. – Этого достаточно, чтобы заставить меня презирать тебя, чтобы сделать невозможной для меня нашу совместную жизнь.

Он пристально посмотрел на нее. Жонкиль, ребенок со счастливыми невинными глазами и молодой веселостью, исчезла. Перед ним стояла женщина. Ее глаза были безжалостны, презрительны; ее губы, которые он целовал, которые так жадно отвечали на его поцелуи, превратились в тонкую ниточку. Возможно ли, чтобы она была такой безжалостной?

– Я заслужил твое презрение, Жонкиль, – сказал он. – Но не уходи, послушай, что я хочу сказать.

– Говори, – бросила она ему.

– Не перед дядей Генри. Я хочу поговорить с тобой наедине.

– Трус, – сказал Риверс. – Надеешься смягчить ее сердце своими нежностями?

– Нет, – сказал Роланд. – Я не буду стараться смягчить ее. Но она – моя жена, и я имею право видеть ее наедине.

– Ты потерял все права на нее, – сказал Риверс.

– Возможно. Но я намерен говорить с ней наедине, – сказал Роланд и взял ее за руку нежными, но крепкими пальцами.

– Пойдем, Жонкиль, – сказал он тихо. – Я поднимусь в твою комнату вместе с тобой. Ты можешь укладывать вещи, если хочешь, но я намерен поговорить с тобой наедине.

Какое-то мгновение она колебалась, затем сказала:

– О, очень хорошо. Я не боюсь тебя. Я никогда больше не буду такой дурой, чтобы поддаться на твои нежности и ухаживания. Любовь! Ты даже не понимаешь смысла этого слова.

Он не ответил. Он только чувствовал, что каждое слово, которое она произносит, режет его, как ножом. Он сжал губы и пошел с ней к лифту. Им вдогонку прозвучал голос Генри Риверса:

– Не задерживайся, Жонкиль.

– Только несколько минут, отец, – ответила она.

Оказавшись наверху в этой элегантной, теплой, мягко освещенной комнате, которая должна была стать их свадебной спальней, где Жонкиль совсем недавно поведала звездам о своей любви к Роланду, Роланд выложил все, что у него было на душе. Сидя на краю кровати с погасшей сигаретой в руке, он говорил все, что не мог сказать внизу, перед дядей, которого он так сильно не любил.

Он изложил историю своего детства и жизни в Риверс Корте.

– Я не прошу тебя простить меня за то, что я уговорил тебя тайно выйти за меня замуж и не сказал, кто я, – закончил он. – Но я прошу тебя поверить двум вещам, Жонкиль: одна – что дядя Генри обошелся со мной несправедливо и заслужил, чтобы ему отплатили; и другая – что я искренне полюбил тебя теперь.

Во время его долгого рассказа о себе Жонкиль быстро двигалась по комнате, собирала вещи и укладывала их в чемоданчик, однако внимательно слушала его. И когда он наконец замолк, она подошла к нему. Ему показалось, что перед ним олицетворение самого правосудия – так она была неумолима, так бледна. Она уже надела длинное пальто и шляпку. В комнате не осталось ничего из ее вещей. Она уложила все. Опустошенность комнаты и вид Жонкиль в пальто и шляпе, готовой уехать от него, привели его в отчаяние.

– Жонкиль, – сказал он. – Скажи что-нибудь! Скажи мне, что ты веришь этим двум вещам.

Она посмотрела прямо в его глаза.

– Я не могу поверить ничему, что ты говоришь, – ответила она. – Ты так искусно обманул меня, ты сыграл свою роль вначале так совершенно! Как я могу быть уверена, что ты не играешь и сейчас?

– В этом нет никакой игры, – сказал он. – Клянусь честью...

– Она есть у тебя? – прервала она его.

Кровь бросилась ему в лицо, как будто его ударили хлыстом.

– Жонкиль! – воскликнул он.

– Что? Ты думаешь, я поверю, что ты – человек чести? Я готова поверить тому, что отец обращался с тобой грубо, и ты ожесточился. Я знаю, что он – человек требовательный, и, как я говорила тебе в тот вечер, когда мы впервые встретились, мне всегда было жаль его племянника, которого он лишил наследства, хотя я тогда не знала, кто он. Я чувствовала, как это несправедливо и безжалостно. Но все это не повод для того, чтобы использовать меня как инструмент мести.

– Жонкиль, что бы я ни чувствовал вначале, но потом я искренне полюбил тебя. В это утро, когда я женился на тебе, я любил тебя всем сердцем и душой и ненавидел себя за то, что я обманывал тебя.

– Боюсь, что я не могу поверить этому, – сказала она. – Возможно, ты внезапно страстно увлекся. Некоторые мужчины называют это любовью. Возможно, ты тоже.

– Боже, Жонкиль! Ты очень жестока. У тебя есть все права быть такой, но как мне убедить тебя, что я любил тебя, когда женился на тебе, и люблю сейчас, и это настоящая искренняя любовь! Жонкиль, Жонкиль, ненавидь меня, презирай меня, но постарайся поверить в мою любовь. Более всего в своей жизни я сожалею, что обманул тебя!

– К чему напрасные слова, – прервала она его. При электрическом свете было видно, как осунулось ее лицо и как она утомлена. – Ты такой умный актер, Роланд. Ты можешь заставить любую женщину поверить, что ты был влюблен всегда. Я не верю, что ты любишь меня сейчас.

Он резко встал, тяжело дыша:

– Ты хочешь сказать, что никогда не поверишь мне?

Она закусила нижнюю губу.

– Неважно. Человек, которого я любила и за которого вышла замуж, сегодня утром умер... Ты – чужой... Я сейчас уезжаю, и мое единственное желание, чтобы ты аннулировал наш брак.

– Нет, – сказал он. – Никогда. Я никогда не аннулирую его. Я люблю тебя, ты нужна мне. Я потрачу всю свою жизнь на то, чтобы вернуть твою любовь.

– Ты никогда не добьешься этого. Та любовь мертва.

– Я не верю тебе. Этого не может быть, Жонкиль. Ты можешь чувствовать себя обиженной, оскорбленной, но когда-нибудь ты обязательно простишь меня.

– Ты так думаешь? – Жонкиль истерически расхохоталась. Она явно находилась на грани срыва. В конце концов она была очень молода и любила этого человека так нежно. Расстаться с ним таким образом, в гневе и горечи, в день свадьбы – этого вполне достаточно, чтобы разбить сердце любой женщины.

Он схватил ее руки.

– Жонкиль, Жонкиль! Прости меня, не отвергай! – умолял он. – Я ужасно люблю тебя, Жонкиль, гораздо больше, чем я когда-либо надеялся любить женщину. Не говори, что ты никогда не будешь думать обо мне лучше, чем думаешь сейчас.

– Я могу думать о тебе лучше, но я никогда не смогу забыть того, что ты сделал. Я только прошу тебя освободить меня как можно быстрее.

Эти слова надломили его. Он упал на колени, уронил лицо в ее ладони и заплакал тяжелыми, душераздирающими рыданиями сильного человека. Жонкиль не могла вынести этого. Бледная, дрожащая стояла она, устремив взгляд на темную голову, склоненную на ее руки. Его жгучие слезы текли по ее пальцам, опаляли ее сердце.

– Роланд, не надо, пожалуйста, не надо! – просила она, задыхаясь.

Рыдания сотрясали его. И вдруг его губы, мокрые от слез, прижались к ее пальцам в исступленном поцелуе.

– Не нужно! – сказала она снова. – Пусти меня, Роланд, пожалуйста.

Она чувствовала, что если она еще на минуту останется здесь, она сдастся, она прижмет его голову к своей груди и смешает свои слезы с его слезами, простит его, забудет все, кроме любви к нему. Но она не должна этого делать. Она должна быть сильной. Она показала свою слабость и убежала с ним, как влюбленная школьница. Больше никогда она не будет слабой, никогда не позволит победить себя эмоциями. Она проявит гордость, выдержку. Дэвид Маллори, ее любимый папа, сказал ей в их последний разговор: «Никогда не теряй гордости, Жонкиль, если ты потеряешь гордость, ты потеряешь самоуважение».

Она попыталась отнять пальцы, но Роланд удержал их.

– Ты должен отпустить меня, Роланд, – сказала она.

Сейчас она не бросала ему обвинений в игре: Роланд Чартер, сильный, смелый, циничный, никогда не сломался бы так, если бы его горе и раскаяние не были искренними. Но не могла простить его. Возможно, она что-то значила для него, он не хотел терять ее сейчас. Но разве он любил ее так, как она любила? – Никогда! Да, он страдает сегодня, завтра он забудет. Ей же суждено страдать всю жизнь. На память ей пришли те самые слова Байрона, о которых она говорила ему в такси, сегодня утром по дороге на вокзал (Ау, кажется вечность прошла с тех пор, с тех часов исступленного счастья и счастливого неведения!): «Любовь мужчины и жизнь мужчины идут раздельно, но смысл жизни женщины в любви...»

Душевная мука раздирала ее. Она не смела остаться здесь, наедине с Роландом, не смела позволить его рукам обнять ее, так как чувствовала, что может поддаться этому объятию, прикосновению, которое совсем недавно вызывало в ней такой трепет.

Она высвободила пальцы из его руки.

– Прощай, Роланд, – сказала она. – Я ухожу. Сожалею, что ты несчастлив. Но винить во всем ты можешь только себя. Пожалуйста, не пытайся увидеть меня снова, и если для тебя имеют хоть какое-то значение мои чувства, прошу тебя аннулировать наш брак.

Он поднял к ней опустошенное лицо, провел тыльной стороной руки по мокрым от слез, покрасневшим глазам.

– Я никогда этого не сделаю, – хрипло сказал он. – Я люблю тебя. Я никогда не отпущу тебя. Ты моя жена, ты не можешь изменить этого факта, никто не может.

Она какое-то мгновение молча смотрела на него. Затем очень спокойно повернулась и вышла из комнаты.

Он слышал, как закрылась дверь, обвел глазами пустую спальню. Она ушла. Она собирается вернуться в Риверс Корт с дядей Генри. Она хочет, чтобы он освободил ее.

Он снова опустился на край кровати и закрыл лицо руками.

– Никогда не отпущу ее, никогда, никогда, никогда! – сказал он вполголоса. – О, Боже мой, Боже мой, как я люблю ее. Зачем я причинил ей боль, зачем я обманул ее? Жонкиль, Жонкиль, вернись!