Текст книги "Сожжение Просперо"

Автор книги: Дэн Абнетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Тогда Касу было всего четыре или пять лет, но он уже считался одним из самых одаренных. Как и многие находящиеся под опекой ректора дети, Кас, как полагал Уве, был сиротой. Одна из разведывательных групп Зодчего год назад нашла его в ящике внутри перевернутого вагона посреди зараженной радиацией равнины. Вагон лежал в соляной низине, откуда его было уже не поднять. Батареи давно разрядились, и кругом не было ни единого признака взрослых, не считая пары костей и обрывков одежды в километре от места крушения.

– Наверное, до них добрались хищники, – сказал командир разведгруппы, когда они принесли Каса. – Машина перевернулась, поэтому они ушли на поиски воды или помощи, но хищники нашли их первыми. Мальчику повезло.

Ректор Уве кивнул и прикоснулся к небольшому золотому крестику на шее. Командир выбрал не очень удачное слово.

– Повезло, что мы отыскали его, – объяснился командир. – Повезло, что не хищники.

– Вы видели хищников? – спросил ректор.

– Лишь обычных птиц-мясоедов, – ответил командир. – И к тому же собачьи следы. Много следов. Большие, возможно волчьи. Они смелеют. С каждым годом подходят все ближе и ближе.

– Они знают, что мы здесь, – ответил ректор, имея в виду то, что человечество постепенно возвращалось к старым привычкам и оставляло за собою все больше излишков и объедков.

Возведение города было тяжелой задачей, поэтому в общине обитало множество сирот, но у большинства из них были имена. У мальчика же его не было, поэтому ректор Уве придумал сам. Подходящее имя. В вагоне группа нашла также маленькую деревянную лошадку, похожую на Илиоского Коня, что сильно облегчило выбор. Он позвал их с восходом луны. После работы и уроков дети побежали в леса и на луг позади ручья, на котором стояла водяная мельница. Луговая трава представляла собою оставшуюся с лета последнюю неизмельченную солому, выжженную солнцем и радиацией. На темно-синем небе появились первые вечерние звезды. Дети носились среди рядов деревьев, под сводами из почерневших от радиации листьев. Они бегали туда-сюда, играя в подвижные игры. У мальчиков популярностью пользовалась игра в Громовых Воинов. Пальцами они изображали оружие, голосом подражая звукам выстрелов, к ужину часто возвращаясь с содранными в кровь коленками.

Они всегда неохотно возвращались на зов к ужину. Чтобы загнать их в дом, Ниине приходилось пугать их волками.

– Там волки! Они заберут вас с восходом луны! – звала она из заднего двора кухни.

Когда Кас вернулся этой ночью с раскрасневшимся от бега лицом, он подошел к ректору Уве.

– Здесь есть волки? – спросил он.

На лице мальчика блестел пот. Наверное, он носился со старшими детьми, играя в Громовых Воинов. Но еще Кас казался испуганным.

– Волки? Нет, это просто Ниина так говорит, – ответил ректор Уве. – Здесь водятся хищники, поэтому всем нам стоить быть осторожными. Собаки, скорее всего. Много диких собак, которые сбились в стаи. Они мусорщики. Иногда спускаются с высокогорных пустошей и роются среди куч наших отходов. И то, если наберутся достаточно смелости, или во время суровой зимы. Они боятся нас больше, чем мы их.

– Собаки? – спросил Кас.

– Обычные собаки. Они привыкли жить рядом с людьми. Некоторые общины все еще держат их, чтобы сторожить скот.

– Я не люблю собак, – сказал мальчик, – и боюсь волков.

С этими словами он побежал доигрывать. Мальчик бежал так, как мог бежать только ребенок, пулей сорвавшись с места. Ректор Уве улыбнулся, хотя на сердце у него было тяжело. Каково было малышу лежать в кабинке перевернувшегося вагона? Что видел тогда трехлетний малыш? Как близко подобрались хищники, как скоро они смогли бы проломить дверь в вагон, и с какой радостью набросились бы на жертву?

Теплая погода держалась вот уже несколько недель. На дворе стояла поздняя осень. По вечерам, когда заходящее солнце посылало последние золотые лучи, сучковатые деревья отбрасывали длинные тени. Небо походило на бутылочное стекло. Иногда на горизонте, как далекие дымовые сигналы, мелькали облачка, белые, словно хлопок. Дети играли допоздна. Куда лучше было проводить время на улице, а не в затхлом отфильтрованном воздухе помещений.

Вечерами после ужина ректор Уве любил сыграть партию-другую в регицид с самыми умными детьми. Ему нравилось обучать их (у него даже осталось несколько учебников по игре, которые можно было одолжить), но также он наслаждался игрой с живым соперником, каким бы неопытным тот ни был, потому что даже это было лучше состязания с запрограммированными обучающими столами.

Регицид ректора был очень старым и повидавшим виды. Футляр набора был из шагрении поблекшей слоновой кости, с подкладкой из синего бархата. Сама же игральная доска была инкрустирована растрескавшимся ореховым деревом, а фигуры вырезаны из кости и пятнистого черного дерева.

Кас быстро учился, быстрее даже некоторых старших детей. У него был талант. Уве учил его всему, что знал сам, хотя понимал, что уйдет много времени на то, чтобы обучить мальчика и показать ему все основные начальные схемы и эндшпили.

Когда этой ночью они разыгрывали партию, в которой ректор Уве с легкостью одержал победу, Кас упомянул, что днем один мальчик услышал собачий лай.

– Собаки? Где?

– На западных склонах, – ответил мальчик, который, положив подбородок на кулак, как это делал сам ректор, обдумывал следующий ход.

– Возможно, он спутал лай с карканьем ворон, – предположил ректор.

– Нет, это были собаки. А вы знали, что все собаки произошли от стаи волков, которую приручили на берегах реки Юнгси?

– Не знал.

– Это случилось пятьдесят пять тысяч лет назад.

– Откуда ты знаешь?

– Я спросил обучающий стол о собаках и волках.

– Ты и в самом деле боишься их, да?

Кас кивнул.

– Это разумно. Они – хищники, и могут пожрать тебя.

– Ты боишься птиц-мясоедов?

Кас покачал головой.

– Не очень, хотя они уродливые и могут поранить тебя.

– А свиней и диких вепрей?

– Они опасны, – кивнул мальчик.

– Но ты их не боишься?

– Я бы вел себя осторожно при встрече с ними.

– Ты боишься змей?

– Нет.

– Медведей?

– Что такое медведь?

Ректор Уве улыбнулся.

– Ходи.

– Кроме того, все они – звери, – сказал мальчик, передвинув фигуру.

– Кто?

– Существа, о которых вы только что говорили, змеи и свиньи. А медведи тоже звери? Думаю, все они просто животные, хотя некоторые из них опасны. Я не люблю пауков. И скорпионов. И больших скорпионов, таких красных, но я не боюсь их.

– Нет?

– У Йены в банке жил красный скорпион, и когда он показал его нам, я не испугался.

– Я поговорю об этом с Йеной.

– Но я не испугался его. Не то что Симиал и остальные. Но я боюсь волков, потому что они не звери.

– Да? И кто же они?

Мальчик почесал щеку, будто не в состоянии подобрать нужные слова.

– Они… они вроде призраков. Они дьяволы, как об этом говорится в писаниях.

– Ты хочешь сказать, что они сверхъестественные?

– Да. Они пришли уничтожать и пожирать, это их сущность, их единственная сущность. И даже в теле пса волки остаются волками, а еще они могут ходить в человеческом облике.

– Откуда ты знаешь это, Хавсер?

– Все знают. Это общеизвестно.

– Это может быть и неверно. Волки – всего лишь собаки. Они из собачьих.

Мальчик яростно замахал головой.

– Я видел их, – наклонившись к ректору Уве, прошептал он. – Видел, как они ходили на двух лапах.

Ему принесли питательный бульон и пару сухарей, после чего оставили наедине в продуваемой насквозь комнате рядом с кухней-моргом. В уложенной плитками из белой кости комнате стояли небольшая жаровня и кровать-раскладушка. Еще здесь была лампа, небольшое биолюминесцентное металлическое устройство, которое миллионами штамповалось для Имперской Армии. Благодаря свету он видел комнату обеими глазами. Он уже понемногу привыкал к новому глазу.

Пищу подали на отшлифованном металлическом подносе. Хотя из него было плохое зеркало, но различить что-то можно было. В исцарапанной поверхности он увидел отражение своего нового глаза.

Он отлично видел в темноте и при слабом освещении. Даже не осознавая того, после пробуждения он провел значительную часть времени в кромешной тьме. Вот почему он думал, что его настоящий глаз ослеп. И вот почему он видел мир в спектральных зеленых тонах, и почему источники света расцветали белыми пятнами болезненного сияния. Большую часть времени Волки Фенриса обитали во тьме. Они не очень нуждались в искусственном освещении.

Тем не менее, его новый глаз плохо видел на расстоянии. Все, что находилось более чем в тридцати метрах, казалось ему немного смазанным, словно он смотрел через широкоугольные оптические линзы, которые вышнеземец использовал в дорогих пиктерах для съемки архитектурных объектов. Но периферийное зрение и чувствительность к движению были просто поразительны.

Именно этого стоило ожидать от глаза хищника.

Держа перед лицом поднос, он закрыл один глаз, другой, потом вновь открыл и закрыл. Открыв волчий глаз в пятый раз, в дверях позади он заметил полутень.

– Лучше тебе зайти, – не оглядываясь, сказал он.

Астартес шагнул в комнату.

Вышнещемец отложил поднос и обернулся. Астартес был столь же крупным, как и все из его рода, и закутан в грифельно-серую шкуру. Меха и доспехи выглядели влажными, словно он только что побывал снаружи. Астартес стянул кожаную маску, под которой оказалось обветренное и покрытое татуировками лицо. Лицо, которое было знакомо вышнеземцу.

– Медведь, – сказал он.

Астартес крякнул.

– Ты – Медведь, – повторил вышнеземец.

– Нет.

– Да. Не скажу, что знаком со многими астартес, со многими Космическими Волками… – от него не укрылось, как скривился астартес, услышав название. – Но мне знакомо твое лицо. Я помню твое лицо. Ты – Медведь.

– Нет, – сказал воин. – Но ты можешь помнить меня. Сейчас я известен как Богобой, из Тра. Но девятнадцать зим назад меня звали Фитом.

Вышнеземец удивленно заморгал.

– Фит? Ты – Фит? Аскоманн?

Астартес кивнул.

– Да.

– Тебя звали Фитом?

– Меня до сих пор зовут Фит. В Стае я известен как Богобой или Божественный Удар, ибо у меня отличный замах, замах, словно у разгневанного бога, а однажды я погрузил секиру в лоб воеводе…

Его голос затих.

– Но это другая история. Почему ты на меня так смотришь?

– Они… они превратили тебя в Волка, – сказал вышнеземец.

– Я хотел этого. Я хотел, чтобы они забрали меня. Моего этта и народа более не существовало. Моя нить была почти свита. Я хотел, чтобы они забрали меня.

– Я говорил им. Я говорил Медведю, чтобы он забрал тебя. Тебя и еще одного.

– Брома.

– Точно, Брома. Я говорил Медведю забрать вас обоих. После того, что вы сделали ради меня, он был обязан забрать вас.

Фит кивнул.

– Они и тебя изменили. Они изменили нас обоих. Сделали нас Сынами Фенриса. Фенрис всегда так поступает. Он изменяет вещи.

Вышнеземец медленно и недоверчиво покачал головой.

– Не могу поверить, что это ты. Я рад этому. Я рад видеть тебя живым. И все же не могу поверить… посмотрина себя!

Он взглянул на стальной поднос.

– Если уж на то пошло, посмотри и на меня. Не могу поверить, что это я.

Он поднялся и протянул руку астартес.

– Я хочу тебя поблагодарить, – сказал вышнеземец.

Фит пожал ему руку.

– Не стоит меня благодарить.

– Нет, стоит. Ты спас мне жизнь, и пожертвовал всем ради этого.

– Я смотрю на это немного иначе.

Вышнеземец пожал плечами и опустил руку.

– А ты не выглядел особо счастливым оттого, что я спас тебе жизнь, – добавил астартес.

– Это было тогда, – ответил вышнеземец, – девятнадцать зим назад. Что ж, теперь все мне кажется несколько странным. Я приспосабливаюсь.

– Все мы приспосабливаемся, – сказал Фит. – Это – часть изменения.

– А Медведь еще жив? – спросил вышнеземец.

– Да. Нить Медведя еще вьется.

– Хорошо. А ему не хочется навестить меня теперь, когда я проснулся?

– Не думаю, что у него есть причины для этого, – ответил астартес. – В смысле, он давно закрыл свой долг перед тобой. Он совершил ошибку, но загладил ее.

– Кстати, насчет этого, – сказал вышнеземец, когда сел обратно и немного расслабился. – Какую ошибку он совершил? Упущение, которое он исправил?

– Ты оказался там по его вине. Из-за него ты стал дурной звездой.

– Правда?

Фит кивнул.

– Все действительно так и было?

Фит снова кивнул.

– Думаю, ты встретишься с Медведем, когда Огвай вызовет тебя к Тра. Возможно, тогда ты его и увидишь.

– А почему Огвай собирается вызвать меня к Тра?

– Он будет решать, как с тобой поступить.

– Ах, – только и сказал вышнеземец.

Фит полез рукой под шкуру и достал из под нее туго затянутый скомканный пластиковый мешок. Это была жалкого вида котомка, покрытая каплями ледяной кашицы и талой воды.

– Когда я услышал, что ты вернулся живым, то отыскал это. Здесь твои пожитки, которые ты привез с собою на Фенрис. Во всяком случае те из них, которые я смог найти. Подумал, ты захочешь получить их обратно.

Вышнеземец взял холодный влажный мешок и принялся развязывать его.

– А где Бром? – спросил он.

– Бром не выжил, – ответил Фит.

Бросив попытки развязать узел, вышнеземец взглянул на астартес.

– Ох. Мне жаль.

– Не стоит. Каждому человеку отведено свое место, и Бром сейчас в Вышнеземье.

– Это слово, – произнес вышнеземец. – Припоминаю его. Когда я оказался здесь, когда аскоманны вытащили меня из-под обломков, они меня так назвали. Вышнеземец.

– Да.

– Этим словом называются небеса, не так ли? Оно означает некое место в выси, над миром? – вышнеземец указал на потолок. – Вышнеземец – это тот, кто спускается на землю, в Земли Живых. Звезды, другие планеты, небо – все это одно и то же, верно? Вы подумали, что я некий бог, упавший с небес.

– Или демон, – добавил Фит.

– Или так. В любом случае, полагаю… ты же теперь знаешь о космосе и звездах. Знаешь о других планетах. Ты даже бывал на них. Ты стал астартес, узнал о вселенной и своем месте в ней.

– Да.

– Но ты до сих пор используешь слово «Вышнеземье». Ты сказал, что Бром сейчас в Вышнеземье. Небеса и ад – это ведь примитивные концепции, верно? Или ты просто находишь успокоение в старых словах?

Какое-то время Фит молчал.

– Насколько я знаю, Вышнеземье пока никуда не исчезло, – наконец сказал он. – Как Земли Мертвых и Живых. И я знаю, что существует Хель. Я видел его несколько раз.

Когда они пришли, дабы отвести к ярлу Тра, ему стало страшно за свою жизнь. Он понимал, что страх этот был беспочвенным, ибо Волки приложили значительные усилия, чтобы сохранить ему жизнь и поддерживать существование. Слабо верилось, что теперь они пустят все эти старания по ветру только для того, чтобы отделаться от него.

Но страх не отступал. Он окутывал его подобно шкуре. Волки, кем бы они ни были, не выказывали ни толики эмоций. Казалось, он принимали решения, какими бы они в итоге не оказались, по одной лишь прихоти, хотя, скорее всего, то были мгновенные инстинкты сверхускоренных воинов. Им он в лучшем случае казался диковинкой. Они вложили в спасение его жизни много усилий. Для них, наполовину бессмертных астартес, это мог быть просто способ избавиться от скуки долгой зимы.

За ним пришел Фит Богобой и несколько других Тра, имена которых вышнеземец узнает позже. Фит был самым молодым. Они были громадными чудищами с длинными зубами и глубоко посажеными глазами. Вышнеземец понял, что Фита включили в почетный эскорт в знак уважения, которое старшие выказывали новичку. Фит спас вышнеземца и привел в свой этт, поэтому он по праву мог занять место в эскорте, несмотря на то, что обычно эта обязанность возлагалась на ротных ветеранов.

В этом был логический смысл, который стал понятен, когда они вошли в его комнату из белой кости и жестом приказали следовать за ними. Когда они добрались до зала Тра, восхождение, на которое у них ушел час, и которое включало в себя огромные лестничные колодцы и естественные скаты, а раз выворачивающий наизнанку подъем на самом ветру, логику затмил страх. Тперь вышнеземец думал, что Фит Богобой должен был казнить его там.

В зале Тра было темно и холодно. Волчий глаз улавливал слабое мерцание едва дымящихся очагов. Судя по теплу и свету, Волки не придерживались общечеловеческих понятий удобства. Они дали ему шкуру и глаз, чтобы видеть в темноте. Чего еще он мог желать?

Вышнеземец понял, что он тут не один. Вокруг него собралась вся рота. Тепло их тел было едва уловимым, слабее даже света очагов. Зал представлял собою огромную пещеру естественного происхождения, и в ней повсюду сидели завернутые в шкуры Волки, неподвижные, словно улегшаяся спать единокровная стая хищников, которые прижались друг к другу поисках тепла. Глаза, скрытые капюшонами из звериной кожи, следили за его приближением. Тут и там доносились ворчание и бормотание, подобно зверям, которые рычат во время сна или дерутся за кость. Сумев лучше рассмотреть сцену, вышнеземец заметил движение. Он увидел, как астартес то и дело подносят ко ртам серебряные кубки и миски с черной жидкостью. Он заметил, как согбенные фигуры играют в хнефатафл, за которым ранее сидел Скарси.

На него едва ли обращали внимание. Рота Тра отдыхала. Они собрались не ради встречи с ним. Его привели сюда, просто чтобы решить проблему. Он был всего лишь небольшим неудобством.

В дальней части зала, в высшей точке пещеры, восседал Огвай Огвай Хельмшрот. Верховный Волк. Хозяин стаи. Ярл Тра. Одного взгляда на него хватало, чтобы понять всю неоспоримость его власти. Он был огромен, с длинными костями, воин, который с бесконечной выносливостью мог преследовать свою добычу по пустошам и тундре. Его длинные и прямые черные волосы были разделены ровно посередине. Гладко выбритый подбородок надменно приподнят, так что были видны обведенные черной краской глаза. Нижняя губа была украшена посередине толстым стальным кольцом, которое придавало его лицу выражение нетерпеливости, в равной степени детской и смертельно опасной.

Он соскользнул с груды старых потрепанных шкур и пристально взглянул на вышнеземца.

– Значит, вот как выглядит дурное знамение? – спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно. В стылом воздухе дыхание вышнеземца вырывалось густыми клубами пара, но изо рта Огвая вышел лишь едва заметный пар. Тело астартес было удивительным образом приспособлено к сохранению тепла.

Ярл носил кожаную безрукавку на шнуровке. Руки его были длинными, а кожа – бледной, словно ей не хватало солнечного света. На его белой, как у альбиноса, коже вились темные татуировки. Он протянул руку и взял серебряную чашу. В ней плескалась жидкость столь темная, что походила на чернила. На сомкнувшихся вокруг чаши пальцах ярла виднелись грязные кольца. Вероятнее всего, ярл носил их не для красоты, но ради урона, которые те могли нанести врагу в бою.

Огвай сделал глоток, а затем протянул чашу вышнеземцу, который принял ее.

– Он не сможет пить это, – сказал один из его эскорта. – Мёдпрожжет его внутренности, словно кислота.

Огвай хмыкнул.

– Прости, – сказал он вышнеземцу. – Не хотел убить тебя здравицей за твое здоровье.

Напиток вонял нефтью. И кровью. Жидкая пища, ферментированная, химически очищенная, очень калорийная… жидкость скорее походила на авиатопливо, нежели на хмельной напиток.

– Он помогает сберечь тепло, – отметил Огвай, забрав у него чашу, и посмотрел на вышнеземца. – Скажи, почему ты здесь?

– Я здесь по мудрости Стаи, – ответил вышнеземец на ювике. Огвай скривился.

– Нет, из-за этого ты пока жив, – сказал он. – Я спрашиваю, почему ты здесь?

– Меня пригласили.

– Расскажи об этом приглашении.

– Я послал множество сообщений на фенрисский маяк, запрашивая разрешение войти в пространство Фенриса. Я хотел увидеть и изучить фенрисских астартес.

Один из стоявших за вышнеземцем воинов эскорта хмыкнул.

– На подобный запрос мы едва ли могли ответить согласием, – сказал Огвай. – Ты был настойчив?

– Думаю, я посылал запрос в различных вариациях около тысячи раз.

– Думаешь?

– Не уверен. У меня есть лог с точным числом и датами отправления. Мне вернули мои пожитки, но все инфопланшеты и блокноты исчезли.

– Записанные слова, – сказал Огвай. – Записанные слова и устройства для сохранения слов. У нас здесь запрещено ими пользоваться.

– Совсем?

– Да.

– Значит, вы уничтожили мои записи, черновики и вообще весь мой труд?

– Полагаю, что так. Ты глупец, если решил привезти все это с собой. Разве у тебя не осталось копий за пределами мира?

– Девятнадцать лет назад были. Как вы храните информацию на Фенрисе?

– Для этого существует память, – сказал Огвай. – Значит, ты отослал множество сообщений. А потом?

– Мне дали разрешение. Разрешение на посадку. Я получил координаты. Было подтверждено, что разрешение выдали астартес. Но во время приземления в транспортнике случилась поломка, и он потерпел крушение.

– Он не потерпел крушение, – сказал Огвай и отхлебнул чернильно-черный напиток. – Его сбили. Не так ли, Медведь?

Возле груды шкур ярла внезапно зашевелилась одна из темных меховых масс.

– Ты сбил его, не так ли, Медведь?

Груда что-то пророкотала в ответ.

Огвай осклабился.

– Вот почему он пошел спасать тебя. Потому что сбил твой корабль. Это была ошибка, не так ли, Медведь?

– Я понял свое упущение, ярл, и приложил все усилия, чтобы исправить его, – ответил Медведь.

– Но если ты знал все это, то почему спрашивал? – удивился вышнеземец.

– Просто хотел проверить, помнишь ли ты историю так же хорошо, как я, – Огвай нахмурился. – Хотя твой пересказ не очень хорош. Я спишу это на то, что ты слишком долго пробыл в морозильнике, и твой разум еще не оттаял. Но в качестве скальда представить тебя непросто.

– Скальда?

Огвай сгорбился и оперся локтями на колени. Его белая кожа светилась во мгле, подобно льду.

– Да, скальда. Тогда я скажу это сейчас. Поведаю сказание. Гедрата, который был до меня, зацепили твои послания. Он поговорил с нами в Тра, и со мною, его правой рукою, и с другими ярлами, и с Волчьим Королем также. Скальд, сказал он. Это было бы забавно. Интересно. Скальд мог принести с собою новые сказания из Вышнего и из еще более дальних краев и изучить наши. Выучить, и пересказывать их нам.

– Значит, по-твоему, я должен стать скальдом? – спросил вышнеземец.

– А кем , по-твоему, ты должен стать? – спросил в ответ ярл. – Ты хотел познать нас, не так ли? Что ж, свои истории мы никому не отдаем запросто так. Не рассказываем первому встречному. Ты кажешься многообещающим и целеустремленным к тому же.

– Было еще имя, – сказал один из воинов эскорта позади вышнеземца. Огвай кивнул, и ветеран Тра сделал шаг вперед. Он был долговяз и седовлас, вдоль краев его кожаной маски и на высоком лбу вились синие рисунки. Из-под нижнего края маски выбивалась заплетенная в косы седая борода.

– Что еще, Эска? – спросил Огвай.

– Имя, которое он дал нам, – сказал Эска. – Ахмад ибн Русте.

– Ах да, – согласился Огвай.

– У ярла Гедрата, да упокоится его нить, была романтическая натура, – произнес воин.

Огвай ухмыльнулся.

– Да, он всегда интересовался подобным. И я. Я был его правой рукой, и он полагался на меня. Ему не хотелось показаться капризным или слабым, но сердце человека можно затронуть старым воспоминанием или запахом истории. На этом ты и решил сыграть, не так ли?

Он глядел прямо на вышнеземца.

– Да, – сказал он. – Честно говоря, после тысячи или около того посланий я был готов попробовать все, что угодно. Но я не знал, поймете ли вы смысл имени.

– Потому что мы тупые варвары? – все еще улыбаясь, спросил Огвай.

Вышнеземцу хотелось ответить " да".

– Потому что эта информация по всем меркам древняя и таинственная, и сообщение я отослал еще до того, как узнал, что у вас нет письменных архивов, – вместо этого сказал он. – Давным-давно, еще до Древней Ночи, до Внешнего Рывка, исхода человечества с Терры и Золотой Эры Технологий, жил-был человек по имени Ахмад ибн Русте или ебн Росте Исфахани. То был ученый муж, консерватор, который путешествовал миром в поисках знаний, добывая их из первых рук, дабы знать, что оно точное и подлинное. Свой путь он начал из Исфахана, который, как мы знаем, находился в Персидском регионе, и дошел до самого Новгорода, где встретился с русами. То был народ каганата Киевской Руси, часть обширной и мобильной генетической группы, в которую входили славяне, шведы, норды и варангары. Он стал первым чужаком, который вступил с ними в контакт, познал их культуру и говорил, что они являются нечто большим, чем просто тупыми варварами, как считалось раньше.

– Ты видишь здесь параллель? – спросил Огвай.

– А ты нет?

Огвай фыркнул и большим пальцем почесал кончик носа. Ногти на его пальцах были толстыми и черными, словно кусочки эбенового дерева. На каждом из них были оттиснуты или высверлены глубокие сложные завитки.

– Гедрат видел. Ты использовал имя как шибболет.

– Верно.

Наступило молчание.

– Я понимаю, что ты сейчас будешь решать мою судьбу, – сказал вышнеземец.

– Да, именно так. Решать придется мне, ибо теперь я – ярл, а Гедрата более нет с нами.

– А почему не… твоему примарху? – спросил вышнеземец.

– Волчьему Королю? Это не то решение, которым он станет себя утруждать, – ответил Огвай. – В сезон, когда ты появился, в Этте хозяйничала Тра, поэтому Гедрат был командующим лордом. Он принял тебя по своей прихоти. Теперь же я узнаю, придется ли Тра пожалеть об этом. Ты действительно хочешь познать нас?

– Да.

– Это значит познать выживание. Познать убийство.

– Ты о войне? Большую часть жизни я прожил на Терре, мире, который даже во время восстановления продолжают разрывать конфликты. На своем веку я повидал достаточно войны.

– Я говорю не совсем о войне, – туманно заметил Огвай. – Война – лишь совершенствование и упорядочение куда более ясной деятельности – выживания. Иногда, на самом примитивном уровне, быть живым означает делать так, чтобы другие люди переставали таковыми быть. Вот чем мы занимаемся. И в этом мы чрезвычайно хороши.

– В этом я не сомневаюсь, сэр, – ответил вышнеземец.

Огвай взял обеими руками кубок и задумчиво поднес его к губам.

– Жизнь и смерть, – тихо произнес он. – Вот для чего мы предназначены , вышнеземец. Там-то и находится поле нашей деятельности. Ту нишу мы занимаем. В том месте вершится вюрд. Если хочешь пойти с нами, тебе придется познать их. Тебе придется приблизиться к ним. Скажи, был ли ты когда-нибудь рядом с ними? Был ли ты когда-то в месте, где они пересекаются?

Он слышал музыку. Кто-то играл на клавире.

– Почему я слышу музыку? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Мурза. Его это явно не волновало. Он был целиком погружен в изучение разложенной на покореженном столе огромной кучи манускриптов и карт.

– Это клавир, – сказал Хавсер и поднял голову.

День был ясным и солнечным. Белая пыль, вздымавшаяся от артобстрела армии, казалось, высушила вчерашние хляби и подарила небу насыщенный темно-синий цвет, словно футерованной бархатом крышке коробочки. Сквозь выбитые окна и дверь лился солнечный свет, неся вместе с собою звуки далекой музыки.

В здании когда-то располагалась канцелярия, возможно, по патентным правам или юридической деятельности, но бронебойный снаряд прошил его верхние этажи подобно тому, как пуля пробивает насквозь череп. Пол главного офиса, в котором они сейчас и находились, был темно-синим от упавших с полок сотен банок с чернилами, которые впитались и засохли еще пару месяцев назад. Синий пол походил на небо снаружи. Хавсер стоял в пятне света и слушал музыку. Он не слышал игру на клавире уже много лет.

– Взгляни сюда, – сказал Мурза. Он передал пиктер Хавсеру, и тот посмотрел на картинку на экране в задней части аппарата.

– Только что поступило от нашего контакта, – сказал он. – По-твоему, это оно?

– Качество изображения никудышнее… – начал Хавсер.

– Но ты-то не дурак, – отрезал Мурза.

Хавсер улыбнулся.

– Навид, это была самая милая вещь, которую ты когда-либо говорил обо мне.

– Заканчивай, Кас. Взгляни на пикт. Это наша коробочка?

Хавсер вновь взглянул на картинку, сравнив ее с разнообразными древними пиктами из архива и справочными чертежами, которые Мурза разложил на столе.

– Кажется настоящей, – сказал он.

– Я б сказал даже, она прекрасна, – улыбнулся Мурза. – Но я не хочу такого же провала, как в Лангдоке. Мы должны быть уверены в ее подлинности. Взятки, которые мы дали, комиссионные посреднику. И это еще далеко не конец, можешь не сомневаться. Местное духовенство нужно постоянно подпитывать финансово, чтобы оно не вставляло нам палки в колеса.

– Действительно? Думал, они должны благодарить нас. Мы пытаемся вывезти их наследие, пока война не уничтожила его. Разве они не понимают, что мы пытаемся спасти то, чего они сами не могут?

– Ты же знаешь, что все обстоит несколько сложнее, – ответил Мурза. – Это вопрос веры. Ты, как прилежный катарский мальчик, должен как никто другой это понимать.

Хавсер не заглотнул наживку. Он никогда не пытался скрыть верования, которые ему привили в детстве. В общине, которая стала ему домом, исповедовали катарскую религию, как и во всех общинах и лагерях урского проекта. Город, построенный верующими и для верующих. Привлекательная идея, которую попытались воплотить в жизнь, но она, как и множество подобных ей, не сумела стать тем фундаментом, на котором бы смогло подняться человечество после Древней Ночи. Хавсер никогда не считал себя особо верующим человеком, но испытывал бесконечное терпение и уважение к мировоззрению людей вроде ректора Уве, который, в свою очередь, никогда не навязывал своей веры Хавсеру. Он полностью поддерживал его в его стремлении поступить в университариат. Много лет спустя, в разговоре с деканом факультета, Хавсер по чистой случайности узнал, что поступил в Сардис лишь из-за письма, которое Уве послал главе приемной комиссии.

Без помощи ректора Хавсер никогда бы не покинул общину и Ур, не поступил бы в академию. Вместо Сардиса Хавсер все еще торчал бы в общине, когда с западных склонов радиационных земель спустились хищники, человеческие хищники, и положили конец мечте об Уре.

То было избавление, из-за которого он даже спустя два десятилетия чувствовал себя неловко.

Хавсер всегда увлекался традициями, историей веры и религии, хотя в модерный век сложно было верить в бога, который никогда даже не пробовал как-нибудь заявить о своем существовании, но при этом был человек, который именно так и поступал. Говорят, Император пресекал любые попытки наречь Его богом или обожествить, но никуда не деться от факта того, что когда Он возвысился на Терре, все уцелевшие верования и религии мира испарились, подобно пересыхающему летом ручейку.

Но вот Мурза, тот скрывал свое вероисповедание. Хавсер знал, что Мурза также был катаром. Временами они говорили об этом. В катарстве существовало ответвление милленарианизма. В протоверованиях, из которых оно возникло, говорилось о Конце Времени, Апокалипсисе, во время которого придет Спаситель, дабы увести праведников на небеса. Что ж, Апокалипсис наступил. Он назывался Раздором и Древней Ночью. А вот Спасителя все не было. По мнению некоторых философов, преступления и грехи человечества были столь тяжкими, что с искуплением придется повременить. Избавление отложили до тех пор, пока люди вдоволь не настрадаются, и лишь после этого пророчество исполнится до конца.