Текст книги "Герой Ее Величества"

Автор книги: Дэн Абнетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

СЕДЬМАЯ ГЛАВА
В ней ночь сгущается

Над Энергодромом Беттерси в грозовом небе метались существа, похожие на драконов. Из здания прямо под ветер и дождь выбегали люди в капюшонах, выстраивая горящими факелами широкий круг на площадке перед главным входом на станцию.

Драконы приземлились.

Галл и еще шестеро солдат сноровисто замедлили биение огромных деревянных «винчи». Факельщики поспешили к ним, приняв на себя вес машин, когда всадники отстегнули привязи. Массивные брезентовые крылья хлопали на сильном ветру.

– Уберите их отсюда, подальше от бури. Нам на них и обратно лететь! – скомандовал Галл.

Устройства отнесли в зал Энергодрома. Капитан с гвардейцами стройным шагом шли позади, по дороге снимая перчатки, очки и шарфы, утирая воду с бровей. Фигуры в плащах держали факелы высоко над головой, освещая путь.

– Где Нэттерджек? – спросил Галл.

– Здесь, милорд, – ответил старший из служителей, усталый, явно взволнованный человек с седыми волосами. – Да здравствует Королева! Союз приветствует наших гостей и…

– Обойдемся без формальностей. Мы прибыли, как только пропал свет. В чем дело?

– Мы… не знаем, – признался старик. – Двери в Покои Чар закрыты изнутри, а на наш стук никто не отвечает.

– И когда вы это выяснили? – осведомился Галл.

– Как только пропал свет, милорд. Дежурные сменились час назад. Сейчас в Покоях должно быть пять членов Союза. Все это просто невероятно. Есть же резервные источники… аварийные предохранители…

Они остановились перед массивными дубовыми дверями, испещренными железными заклепками и расписанными древними письменами, которые никто в здравом уме старался не читать.

– Выламывайте! – приказал Галл солдатам.

– Милорд, – вмешался Нэттерджек, – мы послали за кардиналами. Стоит подождать, пока они…

– У каждого разбойника, головореза и смутьяна в городе сейчас праздник. Мы не можем гарантировать безопасность нигде… даже во дворце. Ломайте! – отрезал капитан.

Нэттерджек кивнул и отошел к своим коллегам.

Двое громил подошли к дверям, оценили их крепость, ментально пожали им руки, надели воображаемые капы и приложились к дереву плечами настолько широкими, что на них можно было без проблем поставить настольные часы и еще осталось бы место для парочки сувениров из Скегнесса. [21]21
  Скегнесс– прибрежный город в Линкольншире, расположенный в 69 километрах от Лондона, один из самых знаменитых морских курортов Англии.


[Закрыть]После двадцати секунд напряженной зубоскрежещущей борьбы послышался треск. Последовала еще парочка мощных движений плечами, и дверям, спустя три сотни лет непрерывной работы, пришел конец.

Смрад, подобный тому, что пропитал чердак Уилма Бивера, только в тысячу раз гаже, излился из Покоев Чар, подобно туману. И солдаты, и служители Союза закашлялись, давясь от вони. Двое крепких парней, чьи плечи привели к полной дверной капитуляции, приняли на себя главный удар. Их желудки попытались сбежать через рот, но солдаты твердо подавили тошноту. То были суровые ветераны, которые с боями и схватками проложили себе путь сквозь самые неприятные места на Земле и вышли из всех передряг со смехом. Для добровольного прощания с обедом им требовалось нечто гораздо более существенное.

И нечто гораздо более существенное поджидало их впереди, в Покоях.

Гиганты вошли внутрь, осмотрелись, взглянули наверх, увидели источник смрада, и вот тогда их наконец вырвало прямо у дверей.

Галл вытащил рапиру, прикрыв нос и рот платком.

– Всем отойти! – приказал он собравшимся позади.

Правда, никто даже не помышлял о том, чтобы выполнить какое-то иное распоряжение.

Галл прошел мимо отдувающихся, давящих тошноту громил и вошел в комнату.

Каким-то образом ему удалось уговорить пищу перевариваться дальше.

Тринадцать хрустальных шаров, каждый размером с человеческую голову, которые обычно аккуратной пирамидой стояли на позолоченной сетке, фокусируя чистую энергию Чар, теперь валялись, разбитые вдребезги, словно по ним кто-то ожесточенно колотил молотом. Осколки разбросало созвездием по искусно выполненной мозаике пола. Несконцентрированную магическую энергию закоротило, молнии плевались искрами по всей комнате, словно оборванные ленты, свободно полощущиеся на ветру. В воздухе стоял запах серы, озона и чего-то еще… чего-то жареного, сожженного и покрытого волдырями.

Галл посмотрел наверх.

Пятеро дежурных висели на стропилах, смотря на него обугленными глазницами, их белые зубы блистали в улыбке на почерневших деснах.

Людей сжег до хрустящей корки какой-то непредставимый жар, а потом что-то подвесило их на высоту сорока футов охладиться, как передержанных в духовке пряничных человечков.

Галл с трудом сглотнул.

Он заставил себя отвернуться и осмотрел комнату. Кто-то… что-то сделало это и ушло отсюда. Спрятаться в Покоях было негде, выйти убийца тоже не мог, единственную дверь только что выломали солдаты. Галл постарался не думать о привидениях и крепче сжал рапиру.

А потом он увидел буквы: большие, уродливые, их словно намалевал на стене ребенок…

Галл почувствовал, как рукоятка впивается в руку. Перед тем как превратить тела в обугленные головешки, нечто высосало из них всю кровь.

Он прочел надписи, его затрясло от страха и гнева. Почему-то от детского почерка, орфографических ошибок и уродливых линий они казались еще более отвратными.

Буквы гласили:

ЧАРЫ СДОХЛИ

К ДЯВОЛУ СОЮЗЗ

ЕЛИСАВЕТА ШЛУХА

ЭТО ВАМ И СЕМЬЯМ ВАШЕМ

ЭТО МОЙ ПЕРВЫЙ ТРИУМФ

Нэттерджек поймал Галла за рукав, когда капитан стражи вылетел из комнаты.

– Что произ… – начал он.

– Вызывайте людей. Место надо очистить. Постарайтесь хотя бы временно починить оборудование, если сможете. Кардиналам я сообщу и вызову по планшетке подкрепление. Удвойте бдительность… – Галл замолк, осознав, что его до сих пор трясет.

– Что это значит? – спросил самый старый член Союза приглушенным, испуганным голосом.

Капитан посмотрел на него и сказал:

– Это означает измену. Это означает дьявольское извращение. Триумфу теперь не жить.

– Почему? – спросил Нэттерджек.

Галл медленно взвесил рапиру в сжатом кулаке:

– Потому что я лично убью эту тварь.

СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА

У черной магии уникальный аромат, похожий на пережженную черную патоку, правда не настолько приятный, и к рассвету следующего дня он проник далеко за пределы славного Англо-Испанского Союза. Почувствовав его, люди просыпались, чуя словно отголосок запаха, как обычно бывало с дымом от костров наутро после праздника летнего солнцестояния. Просыпались и больше не могли заснуть, боясь непонятно чего.

Из бьющегося сердца Лондона, вниз по руслу Темзы, городкам, ширям, лесам, пустошам и райдингам, по болотам, фермам, лесным угодьям и вересковым пустошам, по уклонам, через реки, мимо берегов, портов и набережных, плыл этот странный аромат, а граждане Союза, как обычно, отправлялись на работу, вот только кто-то хмурился без причины, кто-то перебирал четки, там слышался испуганный вздох, а здесь нервная молитва.

В саффолкской деревне Ормсвилл Несбит, где гусиное поголовье давно превысило число жителей, запах, казалось, проник не только в воздух и камни, но и в молоко.

Матушка Гранди посмотрела на створожившееся содержимое ведра и наморщила лоб, которому уже давно не помешали бы растяжка да хорошая глажка. Она протянула палец, настолько ровный и прямой, насколько кривым и корявым было узловатое полено, и, как деревенская дурочка, окунула его в молоко. Вытащила, задумчиво пососала, и еще больше складок рассекли морщины, набежавшие поверх морщин.

– Хм, – пробормотала она.

Матушка Гранди, успокаивая, потрепала корову Нетти по крестцу, вынесла ведро из сыроварни и бесцеремонно выплеснула его малоприятное содержимое в канаву для отходов.

Раздалось алхимическое шипение, когда скисшая масса забурлила, удаляясь прочь.

– Хм, – пробормотала матушка Гранди снова и направилась к дому.

Она была потрепанной жизнью женщиной неисчислимых лет. Говорили, что на ее памяти прошло уже с полдюжины коронаций. Старой она не выглядела, только жесткой, угловатой и тощей. Одежда висела на ее мускулистом теле, как занавески, прибитые гвоздями к виселице. Ее волосы, пластами зачесанные назад как будто не расческой, а граблями, походили на стружки старого оловянного котла, скрепленные железными булавками, напоминающими скобки, пришпиленные к черепу. Черты ее сформировала не структура лицевых костей черепа, а сама жизнь, полная забот о свадьбах, непокорных сыновьях, ленивых дочерях, неуклюжих соседях, вздорных внуках и больном скоте. Матушка Гранди растила и экономила, трудилась и плела, ухаживала и принимала роды, учила и советовала. Она добралась до осенней поры бытия и в ней осталась. Люди гоготали вокруг ее юбок стаей всполошенных гусей, ожидая помощи, мнения и лакомых кусочков. Матушка бросала вызов длинным зимам, давно перенесла летний зной и презирала как вечно убегающее время, так и его бессмысленную трату.

Большинство жителей деревни признавали, что без нее через одно поколение Ормсвилл Несбит исчезнет без следа и провалится под землю.

Матушка Гранди очень редко улыбалась, и сейчас был явно не тот случай.

В пронизывающем холоде судомойни матушка повесила шаль на деревянный крючок, торчащий из двери (на плечах хозяйки та никогда не спадала столь живописными складками), взяла рогожный мешок и положила туда кучку сухих растений, банки с консервированными овощами, несколько пачек сухих крекеров, завернутых в промасленную бумагу, потрепанную книгу, нож из заточенного бараньего рога и флягу с чаем.

Как гласит пословица, неладно что-то было в королевстве. Знаки просто кричали об этом. И сейчас речь шла не о привычных двухголовых телятах, не несущихся курах и багровых небесах (как говорит старая деревенская мудрость: коли небо красно снаружи, то свинопасам радость, а коли небо красно в спальне, то кровля горит). Предзнаменования не были настолько грубыми или поразительными. По-настоящему плохие приметы кроются в волне трав, в росе паутин, в крике лесных птиц и в молоке, пахнущем жженой патокой.

Матушка Гранди встревожилась, а это само по себе было весьма дурной приметой.

Где-то около восьми утра подмастерье хлебопека, по имени Гэвин, встретил матушку Гранди на пути из деревни. Он, как и большинство пекарей, был человеком простым и страдал от легкого умственного расстройства: в его голове с Божьего благословения проживало несколько людей, но все они были хорошими.

Гэвин переложил поднос с выпечкой на левое плечо и приветствовал проходящую мимо женщину, коснувшись края шляпы.

– Доброе утро сегодня, матушка Гранди? – предположил он.

– Ни в коей мере, – ответила она.

– А куда вы отправились-то?

Старуха остановилась на секунду и пронзила его бритвенным взглядом.

– В столицу, – отчеканила она и, печатая шаг, отправилась вниз по скрытой туманом дороге, бегущей по долине, заросшей ясенем и липой.

Гэвин поспешил в Ормсвилл Несбит рассказать новость. Матушка Гранди отправилась в Лондон. Даже самый простой булочник понимал, что это не просто неслыханное событие, но и еще самое дурное предзнаменование из всех возможных.

Знаки распространялись по всему земному шару со скоростью рассвета. За час до того, как матушка Гранди поставила звякнувшее ведро под круглое вымя Нетти, они уже давно миновали границы Англии.

В холмах, поросших кипарисами, что находятся прямо над Специей, где все выглядит так, словно нарисовано яичной темперой на оштукатуренных панелях, солнце оцарапало розовые пемзовые стены одинокой башни, которая стояла на гребне покрытого лесом склона подобно торту «Баттенберг», [22]22
  Торт «Баттенберг»– традиционный английский торт прямоугольной формы, покрытый марципановой глазурью.


[Закрыть]увенчанному глазурью плотной красной черепицы.

Первый луч проник внутрь здания через единственное окно-бойницу у самой крыши и неожиданно для себя ринулся в слаломный спуск с прихотливыми поворотами по сложному лабиринту отполированных линз и зеркал, аккуратно вставленных в сетку из обработанного тиса. Свет извернулся, преломился, отразился, отклонился, упал, выровнялся, был жестко загнан в угол, чуть не потух от тревоги и наконец ринулся вниз, прямо на стеклянную пластину, выкрашенную масляной краской.

Джузеппе Джузеппо наклонился вперед на стуле, на котором сидел уже час, боясь пропустить рассвет. Луч солнца замедлился, проходя извилистый путь через лабиринт, и теперь, мерцая, неоновым медом капал на гладкую поверхность, быстро собираясь в неосязаемые слитки фотонного золота, а потом аккуратно распадался на цвета, превращаясь в прекрасный экземпляр пойманного спектра.

Джузеппе Джузеппо пару раз моргнул сонными глазами, но затем присмотрелся более внимательно.

По крайней мере двух частей радуги не хватало, а еще три расположились в неправильном порядке.

Джузеппе поднялся со стула с высокой спинкой и уже хотел отладить настройку аппарата, но в последний момент убрал пальцы от медных рукояток, решив изучить образец повнимательнее. Он все проверил с упорством, переходящим в манию, еще в прошлый заход солнца. Ночью устройство ничто не могло побеспокоить, линзы были начищены, а дерево нигде не потрескалось и не раздулось.

Значит, проблема заключалась в самом свете.

Джузеппе тяжело сглотнул и побежал к рабочему столу. Зажег лампу, пролистал справочник с таблицами и записки, отбросив в сторону чертежи с проектами толстобрюхого планера, батискафов, выдвижных перьев для письма, воздушных подушек, трубчатых каркасов для гоночных ландо, методов по заморозке продуктов и устройств по тиснению мячей для гольфа. После нескольких минут лихорадочной возни, во время которой гениальные озарения, посетившие изобретателя за десять лет работы, сыпались на пол толстой кучей пергаментов, он нашел то, что искал, прямо между наброском статьи «О потенциале телефонии» и трактатом «Об электрификации и гармонизации измерительных приборов». Последний Джузеппе сочинил для еще не построенной системы рельсовых омнибусов.

Это оказалась книга размером в четверть листа, переплетенная в темную и покрытую пятнами кожу козленка, с петлей из черной ленты, намертво закрывающей страницы. Дрожащими от благоговения пальцами Джузеппе принялся листать пергаментные страницы, покрытые убористыми строчками четкого почерка, как всегда недобрым словом поминая ее осторожного автора: умное-преумное зеркальное письмо явно не предназначаюсь для скорочтения.

На всей территории Союза сохранилось от силы две дюжины копий трактата Леонардо «Principia de tenebrae», [23]23
  «Начала мрака» (лат.).


[Закрыть]и не было оснований полагать, что книга попала за пределы Империи. Все они, за исключением одного экземпляра, хранились у кардиналов или старших каноников Церкви, и все, за исключением одного экземпляра, были сокращенными отпечатанными изданиями. Манускрипт же, написанный собственной рукой Мастера, хранился в семье Джузеппе со времен Пробуждения. Легенда гласила, что старый Леонардо отдал его Джузеппе Никколо, когда тот поступил к нему в подмастерья и смешивал краски. Джузеппе был свято уверен, что Церковь вздернула бы его на дыбе, насадила на вертел, растянула конечности, четвертовала, сожгла как еретика, разрушила его башню, разорила виноградники и натравила бы саранчу на всех его друзей и знакомых, если бы узнала о существовании оригинала. Существовало немало версий о том, что именно Отец Магии убрал из рукописи, прежде чем отправить ее в печать? Ходили слухи о неправленом тексте, пылящемся на полке в темном углу забытой библиотеки какого-то медвежьего угла. Но прошло уже столько времени, что очень мало людей верили всем этим пересудам.

После нескольких минут борьбы с шрифтом и ожесточенного прищуривания Джузеппе обозвал Самую Важную Книгу В Мире очень нехорошим словом и загромыхал по лестнице вниз, дабы раздобыть зеркало для бритья.

Когда его домохозяйка Мария пришла час спустя, то нашла Джузеппе в башенной комнате под мерно качающимися маятниками за следующим занятием: он запихивал в открытый чемодан револьвер с завитковым прикладом и ударным кремневым замком.

Ученый едва взглянул на женщину, когда та вошла, но махнул в сторону завязанного мешочка, лежащего на столе.

– Отправляйтесь в порт как можно быстрее, – сказал Джузеппе. – Найдите мне место на ближайшем торговом судне, отправляющемся в Англию.

Мария стала возражать, но быстро замолчала, когда хозяин развернулся и взглянул на нее. Его взгляд ей очень не понравился, потому она только спросила:

– Как долго вас не будет?

– Если я не вернусь, сомневаюсь, что вы это заметите.

Круги от брошенного камня бежали все дальше.

Через пять часов после того, как матушка Гранди поставила ведро под Нетти, рассвет наконец прибыл, изрядно запыхавшись, в вечнозеленые леса Сененояк и, мерцая, отразился от берегов озера Тенанточук.

Небеса были настолько прозрачно-голубыми, как только они и могут, и по любым стандартам казались самыми большими, самыми прекрасными и замечательными во всем мире. Распутные молодые горы в серьезных шляпах льда и с козлиными изумрудными бородками пихт и елей принимали внушительные позы на фоне неистовой синевы, довольные и гордые тем, что их еще не осквернили каким-нибудь бледнолицым именем.

Под их упругими плечами раскинулось озеро, которое легко посчитали бы за море в любой другой части света, прозрачно-зеленое, словно бутылочное стекло. Лосось прорезал его чистоту хромированными торпедами. Гризли размером с обитые шерстью садовые домики бродили по их берегам живыми воплощениями мифов. Волки, темные, как грифельная доска, и большие, как пони, неслышно бегали по лесам и пели песни луне. Орлы в белоснежных капюшонах, с клювами, похожими на алебарды, и крыльями, что твой брамсель, терпеливо ждали шанса стать символами монументальной капиталистической демократии и, коротая время, вылавливали рыб размером с софу.

Татунгхат наблюдал за приближающимся светом и открыл мешочек на поясе, дабы найти что-нибудь подбадривающее, но обнаружил там только табачные листья, курительную трубку, кусок высушенной гремучей змеи и хвост бобра.

Он натянул толстое покрывало на плечи, откинул шкуру от входа и выбрался наружу, направившись к озеру.

От криков гагар ему было неспокойно. На стоянке проснулись чем-то встревоженные собаки, зарычали и залаяли. Татунгхат посмотрел на воду, плещущую у носков мокасин, довольный, что сегодня выбрал обувь с мехом внутрь и тщательно законопаченную снаружи.

Что-то неприятное пробралось на Землю Предков, что-то хитрое и вероломное, несущее в себе явный запах маниту.

Чинчесо прошел по пляжу, держа руки на бедрах, вдыхая утренний воздух и широко улыбаясь.

– А ты сегодня рано встал, Татунгхат, [24]24
  На языке сененояков Татунгхатзначит буквально «Бегущий с ножницами». Чинчесо, с другой стороны, значит «Хлопок одной рукой». В двенадцать лет он официально изменил имя с Ваханоки («Смуглый карибу»), так как придумал себе прозвище интереснее и устал оттого, что старшие мальчики частенько совершенно «случайно» звали его Уохонако («Делающий это с лошадью»). – Примеч. авт.


[Закрыть]– сказал он.

– Плохой ветер, – мрачно ответил длинноногий шаман.

Чинчесо сочувственно кивнул:

– Слишком много мяса бизонов, я так думаю.

– Нет-нет, – ответил Татунгхат, протягивая руку, которая, как известно, могла разогнать бурю и внушить пуме жуткий страх. – Что-то плохое проснулось. Там, далеко, за Великой Водой, в Далеком Месте. Очень плохое.

Чинчесо какое-то время обдумывал сказанное. По его мнению, да и большинства сененояков, странные, волосатые люди с грубыми голосами, приплывающие из Далекого Места на деревянных островах, не заслуживали ничего, кроме худшего. У них были вульгарные обычаи, жестокие привычки и сомнительная этика. К тому же они могли убить тебя с расстояния четырех полетов стрелы кусочком свинца размером с росток люцерны. Более того, ничто не могло разуверить их в том, что сененояки и их соседи с Равнин и Гор без ума от стеклянных бус. Но Чинчесо знал Татунгхата. Знал, насколько серьезно тот воспринимал невидимую жизнь духов.

– Ты думаешь о том, чтобы… отправиться туда, так? – спросил он, видимо занервничав.

– Отправиться туда?

– Что-то предпринять. Это было бы так на тебя похоже. Татунгхат, отправившийся в дикий поход сразиться с демонами, которые преследуют чужой народ. Далекое Место справится со своими проблемами. Не стоит путаться в их делах. К тому же они – уродливые и вонючие люди.

Татунгхат невольно улыбнулся:

– Будь уверен, брат, я никуда не пойду. Это слишком далеко, и даже если бы я отправился в путь, то добрался бы туда слишком поздно. То дело их шаманов. Я надеюсь только на Великого Духа, что они вовремя заметят Порчу.

– Уверен, что так и будет, – приободрил его Чинчесо.

– Возможно, – глубоко вздохнул шаман. – Бледнолицые иногда кажутся такими тупыми и бесчувственными! Может, они даже не обратили внимания на волнения в Равнинах Духов.

Ветер пронесся над озером, растрепав косы людей. Чинчесо смахнул несколько выбившихся прядей с подведенных сурьмой глаз.

– У них есть шаманы, – сказал он. – Я слышал, как они говорят о них. Зовут их… – Какое-то время молодой храбрец сосредоточенно молчал, подыскивая слово, и наконец вспомнил: – Кардэнаулы. Эти самые кардэнаулы поймут, что делать. Помяни мои слова. Не стоит беспокоиться.

– Возможно. Просто… – Татунгхат помедлил, – наша земля так прекрасна, и если они не…

Чинчесо просиял:

– Вот видишь! Зачем тебе вообще ее покидать?