Том 1. Стихотворения 1908-1917
Текст книги "Том 1. Стихотворения 1908-1917"
Автор книги: Демьян Бедный
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Питомник*
I
«Сбор»
«Умерь ты свой проклятый храп!»
«А что?» – ворчит со сна Арап
Кудлаю.
«Да то: прислушайся ты к лаю,
Что поднялся на все село».
«Псы, вправду, чтой-то лают зло:
И визг, и лай, и скрежет,
Как будто кто их режет.
Давно такое?»
«Да с утра».
«Сейчас мы все узнаем».
Друзья – Арап с Кудлаем –
Махнули со двора,
Бежали садом, огородом,
Вмиг очутились средь села.
«Собак, собак-то!»
«Без числа».
«Окружены зачем народом?»
«Кудлай, назад! Кудлай, сюда!
Не вышла б шутка тут плохая!»
Но поздно звал Арап Кудлая:
Уже стряслась над ним беда
Лихая.
Был пес – Кудлай наш – молодой,
Имел два года ровным счетом.
Не знал бедняк: беду – бедой
Ему считать или почетом?
А обстояло дело так:
Согласно чьим-то повеленьям,
По городам и по селеньям
Шел выбор редкостных собак
Для пересыла их в столицу.
Сплетая с былью небылицу
И примышляя всякий вздор
И враки,
Собаки доводили спор
До драки.
Собачий будет, дескать, «сбор».
Затем – такие шли догадки! –
Чтоб новые завесть порядки,
Мол, будет выдана статья
Насчет собачьего житья;
Забыв обычные этапы,
Собакам счастье лезет в лапы!
Так вот: когда взвился аркан
Над зазевавшимся Кудлаем,
Метнулся весь собачий стан:
«Кудлаша, поздравляем!»
Кудлай завыл. Но, разобрав
Из поздравлений, в чем тут дело,
Глядит и весело и смело:
«Арап-то, стало быть, не прав!»
Гордиться мог Кудлай отчасти:
По силе, росту и по масти
Такого поискать бы пса!
Вокруг Кудлая голоса:
«В столице, брат, чины и власти…
Как понатрешься меж людей,
О нас, голубчик, порадей.
Вся на тебя надежда наша,
Кудлаша!»
II
Питомник
Столица. Грязный двор. Сарай,
В нем – «сбор» собачий под запором
Разноголосым воет хором.
Всем подвывает наш Кудлай.
Горюет бедный пес. Еще бы
Не горевать! Он разглядел:
Не для решенья важных дел
Он вырван из родной трущобы,
Но для невиданной учебы…
«Сбор» походил весьма на «сброд».
Псы были всяческих пород:
Простых, и благородных,
И тощих, и дородных…
Перечислять их я б устал.
Скажу одно: Кудлай пристал
К таким, как сам, беднягам –
Дворнягам.
Учеба шла. Что день, с утра
Псов муштровали унтера.
Изведав их и гнев и ласку,
Пускались псы в лихую пляску.
Трясясь пред унтерским хлыстом,
Кто не плясал – вертел хвостом,
Чтоб угодить и нашим
И вашим.
Но с кем управы никакой, –
С дворнягами! Их левый угол
Прослыл притоном пугал:
Не справиться со сворой злой
Ни добрым словом, ни метлой.
И про дворняг пошли уж толки,
Что не собаки это – волки!
Муштровки был конец каков?
Покорным псам – чины, награды,
Высокие оклады.
Ищеек возвели в шпиков.
Все водолазы
Отправлены во флот.
Овчаркам не избыть хлопот:
Даны им строгие наказы –
Рабочий подъяремный скот
Беречь от пагубной заразы
(Читатель знает, от какой).
Левреток, пуделей, болонок
У именитых старушонок
Ждут – роскошь, нега и покой.
Не убоясь позорной славы,
Польстясь на харч и на рубли,
Все волкодавы
В тюремщики пошли.
Хотя не на казенной службе
Пришлось служить виляй-хвостам,
По частным тепленьким местам
Их всех пристроили «по дружбе».
А где ж дворняги? Стороной
Слыхал от шавки я одной,
Что непокорную всю свору
Сослали… к живодеру, –
Не всю, положим. Сорвалось!
Пустившись на авось,
Кудлаша задал деру!..
Венчание в деревне*
В убогой церковке толпятся стар и млад
От алтаря и до притвора.
«Ой, батюшки, умора!
Должно, жених взаправду клад,
Что у него невест такая свора!»
«Где, где они?»
«Вон, матушка, гляди:
В нарядах подвенечных!
Столпилось впереди
Чуть не полдюжины сердечных!»
«С одним-то женихом?»
«Ай, да Пахом!»
«Ай, бабий же угодник!»
«Пришлось крутенько, греховодник?»
Пахом то на невест зернет, то на толпу.
Ни жив ни мертв стоит бедняга пред налоем.
Невесты с воем
Кидаются к попу.
«Ох, – поп кряхтит, – куда ж девать мне вас,
ей-богу?
Чай, будет с паренька невесты и одной».
«Ребенка прижила!»
«Врет, врет она, родной!»
«Ославил!»
«Обманул!»
«Со мной венчай!»
«Со мной!»
«Тьфу, чтоб вас, – плюнул поп, – тут
дьявол сломит ногу!»
И, утирая рясой пот,
Поп кличет сторожа: «Федот,
Зови урядника скорее на подмогу,
Пускай он разберет,
Кто врет.
А я за всех не отвечаю.
Какую из невест урядник отберет,
Я ту и обвенчаю!»
Подхалим и юла*
«Нет, не доволен я Москвой!»
А. Гучков (после провала).
«Тереху выбрали! Да что вы, очумели?
Ну, нечего сказать, сыскали ходока!»
На весь на сход орет Лука:
«Юле доверились, проныре, пустомеле…
Да я чем хуже, в самом деле?»
«Эх, – крякнул дед Ермил, – Лука, не шебарши!
Вы оба хороши,
Одна вам и цена и мера…
Взяла бы вас холера!
На кой бы вы нам дались ляд,
Когда бы довелось нам выбирать свободно,
Кого самим угодно,
А не кого велят?
Слышь, опчество кого облюбовало? Клима!
А где наш Клим? Тю-тю! Пыль только вслед легла,
Так хоть потешимся, коль наша не взяла.
Уж был ты „ходоком“, видали – подхалима!
Посмотрим, как теперь почнет
Мудрить юла?»
Размахнулся б я басней задорною…*
Задержаны и арестованы три народных певца, распевающих по дворам песни революционного содержания.
Размахнулся б я басней задорною,
Распростясь на минуту с кручиною,
Да боюсь, чтобы слезы не брызнули
Под веселой личиною.
А и спел бы я, братцы, вам песенку
Обо всем, что на сердце скрывается,
Да не всякая песенка
До конца допевается.
Жук и крот*
В момент весьма серьезный
(Обжоре хищному, Кроту, попавши в рот)
Взмолился Жук навозный:
«Не ешь меня, высокородный Крот!
Ты знаешь сам, слыву я жестким блюдом,
Меж тем живым я – побожусь! –
Тебе в чем-либо пригожусь».
Внял Крот мольбе каким-то чудом:
«Ин так и быть, живи,
Комар тебя язви!
Желудок свой изнежив червяками,
Намедни, впрямь, его расстроил я жуками
И натерпелся мук.
А ты как будто славный малый:
Храбрец и говорун. Должно, взаправду Жук
Бывалый.
Послушай: по душам потолковав со мной,
Уж вот как ты меня обяжешь,
Когда мне обо всем, что знаешь, порасскажешь.
Хотелось бы мне знать, к примеру, как весной
Благоухают розы.
Слыхал я стороной,
Что аромат у них довольно не дурной».
«Душок – божественный!» – утерши лапкой слезы,
Счастливый Жук жужжит Кроту
И, чтобы отплатить ему за доброту,
Желая показать, как дивно пахнет роза,
Подносит… шарик из навоза.
* * *
На вкус и цвет
Товарища, как говорится, нет.
Эстетик*
«Полой политику!
Да здравствует эстетика!»
Из современных лозунгов.
Ослу, каких теперь немало,
Наследство с неба вдруг упало.
Добро! За чем же дело стало?
Схватив что было из белья
Да платье модного покроя,
Летит на родину Илья
(Так звали нашего героя).
«Ах! Ах! – приехавши домой,
Заахал радостно детина. –
Какая прелесть, боже мой!
Ну что за дивная картина!
Обвеян славной стариной,
Как ты прекрасен, дом родной!
Привет, почтенная руина!
В тебе живут былые дни.
Священна каждою песчинкой,
Стой, как стояла искони!
Тебя я – боже сохрани –
Чтоб изуродовал починкой!»
Избравши для жилья покой
Полуразрушенный, с пролетом,
Лишенным кровли, наш герой
Ликует, хоть его порой
То куры угостят пометом,
То сверху треснет кирпичом,
То дождь промочит. Ровным счетом
Илье все беды нипочем.
Сроднись душой и телом с грязью,
Леча ушибы – пудрой, мазью,
Среди развалин и гнилья,
Среди припарок и косметик,
Не падал духом наш Илья.
Он был в восторге от «жилья»,
Зане – великий был эстетик!
Ложка*
Набив пустой живот
Картошкою вареной,
Задумался Федот.
Задумавшись, вздремнул и видит сон мудреный:
Все ожило кругом! Ухват забрался в печь,
Горшки заспорили с заслонкой,
И ложка на столе неслыханную речь
Вдруг повела с солонкой:
«Вот так вся жизнь прошла без радостного дня.
Дает же бог другим удачу?
А мне… Нелегкая, знать, дернула меня
Родиться ложкою – мужицкой на придачу.
Век сохну за других. Гляди, который день
Федот наш мается, слоняется, как тень?
Жена свалилася, у деток золотуха.
В могилу всех сведет лихая голодуха.
Меж тем что делает Федот?
Уж хуже голода каких еще прижимок?
Нет, он последнюю телушку продает
Из-за каких-то недоимок.
Как можно дальше жить – не приложу ума.
Так лучше уж своим терзаниям и мукам
Я положу конец сама!»
Тут, крикнувши: «Прощай, кума!»,
Бедняжка треснулась о пол с великим стуком.
«Постой!.. Разбилася!.. Эх-ма!?»
Федот во сне метнулся,
Но в этот час проснулся
И в ужасе схватился за виски.
От ложки на полу и впрямь лежат куски.
«Фу, дьявол! Это что ж? Мне снилось аль не снилось?
В башке ли малость… прояснилось?
Ох! – застонал Федот от яростной тоски. –
Что ж делать? А? Пойти до одури напиться?
Аль утопиться?»
Опекун*
Такое диво в кои веки:
Совсем на днях сановник некий
Сиротский посетил приют.
«Великолепно! Превосходно!
Ну, прямо рай: тепло, уют…
Детишки – ангелы. А честь как отдают!
И маршируют?»
«Как угодно, –
По отделеньям и повзводно…»
«Быть может, „Славься“ пропоют?
Восторг! Божественно! И этому виновник?..»
Смотритель дал ответ: «Я-с и моя жена».
«За все вам русское мерси! – изрек сановник. –
Такая именно нам школа и нужна,
С патриотической основой.
Я очень ваш почин ценю.
Я доложу о вас… Я в долг себе вменю…
А здесь – столовая? Доволен и столовой.
Позвольте мне меню.
Как?! – вдруг вскипел наш гость. – Молочный
суп… Жаркое…
И это… это – в пост!
Черт знает, что такое!»
«Ваш-сясь! Питание… Малютки… Хилый рост…
Из бедноты сиротки…
Родные померли все больше от чахотки…
Врачи…»
«Врачи нахально врут!
Не допущу потворства!
С поста не мрут,
А мрут – с обжорства!»
* * *
«Ведь этакий вандал!» –
Иной читатель скажет гневно.
А я б опекуна такого оправдал:
Ведь он от голоду ни разу не страдал,
А от обжорства – ежедневно!
Гастроном*
«Как звать тебя?»
«Памфил Босой».
«Подумать, гастроном какой тут объявился!»
Заводчик так рабочему дивился:
Бедняга-гастроном гнилою колбасой
Давился.
«Знать, заработки хороши?» –
Хозяин вымолвил ехидно.
«Куда! – вздохнул Памфил. – Гроши!»
«Гроши? Оно и видно.
Где мастер?»
«Здесь!»
«Пиши…
За лишний жир… вот этому вот… графу…
Целковый штрафу!»
* * *
Пожалуй, скажет кто: «Ну, мыслима ль когда,
Хоть и в хозяине, такая подлость, друже?
Так не бывает!»
Господа,
Бывает так, – хоть, правда, не всегда:
По большей части – хуже!
Лицедеи*
Недавно случай был с Барбосом:
Томила пса жара,
Так средь двора
Клевал он носом.
А не заснуть никак! Усевшись на тыну,
Сорока-стрекотуха
Мешала сну.
«Ой, натрещала ухо…
И принесло же сатану!
Чай, больше места нет?.. Послушай-ка, болтуха:
Уж ты б… таё…
Недалеко до лесу…
Летела б ты, ей-богу, к бесу!»
Сорока же – свое:
То сядет, то привскочит,
Слюною глазки мочит,
Псу жалобно стрекочет:
«Голубчик, не озорь!
Ведь у меня, гляди, какая хворь:
Я так измаялась, устала, –
Пить-есть почти что перестала, –
Вся измытарилась и сердцем и душой,
Скорбя о братии меньшой!
И ко всему щеку раздуло… вспухли губы…
Ох, смертушка! Нет сил терпеть зубную боль!»
«Щека и губы… Тьфу! – рычит Барбос. –
Позволь,
Трещотка чертова, кому бы
Врала ты, да не мне.
Где ж видано, в какой стране, –
Уж разве что во сне, –
Чтоб у сороки были… зубы?!»
* * *
Урок вам нужен? Вот урок:
Встречаются меж нас нередко лицедеи:
Высокие слова, высокие идеи, –
Нет подвигов, но будут – дайте срок!
Известно urbi et (смотри словарь!) – et orbi:
Их грудь – вместилище святой гражданской
скорби!
На деле ж вся их скорбь – зубная боль сорок!
Пари*
«Мавруша!.. Кисанька!.. – Печально серый кот
Мяукал у ворот. –
О душегубство! О злодейство!
Ну, как теперь один я вынянчу котят?
Они ж еще и не глядят!
Пропало все мое семейство!»
«Голубчик Вася, что с тобой?
Да не нужна ль моя услуга?» –
Летит Барбос на голос друга.
«Ох, брат, наказан я судьбой!»
«Как? Говори скорей! Уж я взаправду трушу».
«В трактире… сжарили и съели, брат, Маврушу».
«Кто съел-то?» – взвыл Барбос, попятившись назад.
«Рабочий… то ль мужик… Побился об заклад…
За пять целковых, супостат,
Маврушу слопал.
Всю – с головы и до хвоста!»
«Да что ты? Батюшки! Пет, это неспроста.
Не, не!..» – растерянно глазами пес захлопал.
* * *
Читатель, что ни говори,
Тут ясно – дело не в пари.
Раз не осталося от кошки
Ни хвостика, ни ножки,
Наверно, «супостат» денька четыре-три
Пред тем не видел… хлеба крошки.
Бунтующие зайцы*
Взбежавши на пригорок,
Зайчишек тридцать – сорок
Устроили совет.
«Житья нам, братцы, нет».
«Беда. Хоть с мосту в воду».
«Добудемте права!»
«Умремте за свободу!»
. . . . . . . . . . . . . . .
От смелых слов у всех кружилась голова.
Но только рядышком шелохнулась трава,
Как первый, кто кричал: «За волю в землю лягу!»
С пригорка задал тягу.
За ним все зайцы, кто куда,
Айда!
* * *
Зайчиха с заинькой под кустиком сидела.
«Охти мне, без тебя уж стала тосковать
Ждала тебя, ждала: глаза все проглядела.
Договорились, что ль, в совете вы до дела?»
«Договорилися. Решили бунтовать!»
* * *
О бунте заячьем пошли повсюду толки.
Не говоря уж о лисе,
Теперь, поди, хвосты поджали звери все, –
А больше всех, понятно, волки?!
1913
Силуян*
Нашла тоска на Силуяна:
«Тьфу, окаянная пора!
Как оплошал народ: ни одного двора,
Где б не было изъяна.
Куда ни сунешься – прямая нищета:
Ни хлеба, ни скота.
Где лошаденка есть, так беспременно кляча.
Повеситься, такая незадача:
На все село – лихой хотя б один конек!
Хотя б один!»
Бедняк лил слезы чуть не градом.
Из-за чужих коней?! А так! Ведь паренек
Был… конокрадом!
Воры*
На днях в Михайловском манеже приступят к устройству международной интендантской выставки.
(«Вечернее время».)
Лихому вору
Все впору.
Накравши где-то чуть не гору
– Короче: добрый воз! –
Хороших, гибких лоз
И наплетя из них корзинок,
Свое изделие привез Корней на рынок.
«Вот где корзиночки! Ну, чем не хороши?! –
Корней товар свой выхваляет. –
Ей-ей, нужда не позволяет,
А то б не променял не то что на гроши,
Ни на какие барыши!
(Сам барыши в уме считает.)
Эй, тетка, не зевай, спеши.
Три гривенки – корзина.
За парочку – полтина!» –
Орет вовсю купчина.
Ан, рядом – глядь! Мартын корзины ж продает, –
Да как ведь продает? Задаром отдает:
«Вот где плетушки, так плетушки!
Эй, божии старушки,
Молодки-хлопотушки,
Красотки-хохотушки,
Маланья, Акулина!..
Товар – малина!
Берите у Мартына,
За штуку – три алтына,
Молодкам – за пятак,
А ежли что – и так!»
«Мартын, очухайся, скотина! –
Шипит Корней. –
Ты ж это что, злодей,
Рехнулся с полугару,
Объелся ль белены,
Что своему товару
Не ведаешь цены?
Расстаться можно так с последними штанами!
Ведь при моей цене барыш уж не большой, –
А я корзины плел все ж из лозы… чужой…
Из краденой, сказать меж нами».
«Эх, – отвечал Мартын, – чудак же ты, Корней!
На что польстился? На лозинки!
Какой с лозы барыш? Будь наперед умней:
Воруй готовые корзинки!»
* * *
Вот то-то и оно.
Нет интендантов здесь? Спросить бы заодно.
(Охота просто знать. Мы, право, не задиры.)
Как это там у них: все иль не все равно,
Что воровать: казенное сукно,
Готовые ль казенные мундиры?
«Администратор»*
Утром 27 декабря в Петропавловскую больницу в каретах скорой помощи были доставлены с тяжкими поранениями проживающие в доме № 13, по М. Вульфовой ул., Побожаева, два ее взрослых сына и чиновники – Ульянович, Чекалов и Чеботарев, все шестеро – израненные дворником, ворвавшимся в квартиру подвыпивших жильцов для водворения порядка. Дворник арестован.
(«Биржевые ведомости», 27/XII, 1912 г., № 13317.)
Ерема в дворниках служил.
Хоть было по двору порой и хлопотливо,
А в праздник – особливо,
Одначе жил Ерема – не тужил
И службу нес хозяйскую ретиво.
Хозяин уж не раз Ереме за труды
Сулил при случае подачку.
От радости мужик сильней порол горячку.
И допоролся… до беды.
О рождестве, когда кто мог, тот веселился,
Хозяин к дворнику ввалился:
«Ох, миленький, смотри!
Поостеречься б нам пожара.
В хватере надо мной шумят… Как будто свара…
Перепились, должно… Поди-ко-сь… усмири!»
И, повинуяся приказу,
Наверх стрелой летит силач.
«Ой, убивают! Ой!» – раздался где-то плач
И замер сразу.
Ерема мчит назад. Хозяин у перил
Стоит испуганный. «Ну что?»
«Да усмирил!..
С натуги ломит поясницу.
Поди ж ты, начали дерзить!..»
Израненных жильцов пришлося увозить
Едва живых – в больницу!
* * *
Я знаю: приговор Ереме будет строг.
Не повезло ему. Судьба в бараний рог
Таких, как он, не всех сгибает.
На неудачника легко махнуть рукой.
А в этом дворнике какой
«Администратор» погибает!
Опекун на старый лад*
Сечь вообще отвратительно. Так больно. Но… высекли: и молодые люди не самоубиваются и не совершают преступлений (столь частых). Но перестали сечь: вдруг молодые люди сами себя начали «сечь» самоубийствами и преступлениями.
(В. Розанов, «Новое вр.», № 13203.)
У Клима помер зять,
Господь бедняге не дал веку.
Так довелося Климу взять
Егорку-сироту в опеку.
Едва ль не со второго дня
Наш опекун ворчит: «Мотри ты у меня!
Не стану по головке гладить.
Набедокуришь – буду сечь.
Замашек всяческих теперь как не пресечь,
Так опосля с тобой не сладить».
И, что ни день, с тех пор,
Как только час улучит,
Мужик сиротку учит:
То по загривку даст, то схватит за вихор,
То палкой взбучит!..
«Побойся бога, Клим! – вздыхал сосед Пахом. –
Опека бы твоя не кончилась грехом!»
Грехом и кончилась. Случилось: после порки
День целый опекун не мог сыскать Егорки.
«Вот, язва-то! Вот песий струп!
Полезем на чердак. Там негодяя нет ли?..
Есть! Вот!»… И обмер сам: на мужика из петли
Глазами страшными холодный глянул труп.
И плач и вой пошел по дому. Напоследи
Сбежалися соседи.
«Что? – все накинулись на Клима. – Что, злодей?!»
«Как будешь ты глядеть, скотина, на людей?»
«У, чтоб те руки обломало!
Дите, сироточку, побоями сгубил!»
«Бил! – огрызнулся Клим. – Беда не в том, что бил!
Беда – что бил, как вижу, мало!»
* * *
Нововременскую прочтя на днях статейку,
Где, изнасиловав убогую идейку,
Сеченье воспевал какой-то подхалим,
Я ахнул: батюшки! Да это ж пишет… Клим!
Свеча*
«Хозяин! Пантелей Ильич! Гляди-ко… Волга…
Взбесилась, видит бог. И потонуть недолго.
А не потонем – все равно
Водой промочит все зерно».
Приказчик мечется, хлопочет.
А Пантелей Ильич, уставя в небо взор,
Дрожащим голосом бормочет:
«Святители! Разор!
Чины небесные, арханделы и власти!
Спасите от лихой напасти!
Я добрым делом отплачу…
Сведу в лампадах пуд елею…
Под первый праздничек свечу
Вот с эту мачту закачу…
И сотельной не пожалею!»
То слыша, говорит приказчик Пантелею:
«Ты это что ж, Ильич? Про мачту-то… всурьез?
Да где же ты свечу такую раздобудешь?»
«Молчи, дурак, – умнее будешь! –
Хозяин отвечал сквозь слез. –
Дай только вымолить скорей у неба жалость,
Чтоб я с моим добром остался невредим, –
А там насчет свечи мы после… поглядим…
Укоротим, пожалуй, малость!»
* * *
Читатель, за вопрос нескромный извини:
Скажи, ты помнишь ли те дни,
Когда везде толпы народа
Гудели, как шмели
У меда:
«Свобода!»
«Свобода!»
А дела до конца не довели.
На радостях, забыв о старом,
Обмякли перед вольным даром.
Читатель, ежли ты один из тех шмелей,
Сам на себя пеняй и сам себя жалей, –
А мне тебя не жаль. Польстившись на подарок,
Что заслужил, то получи:
Заместо сотенной свечи –
Копеечный огарок.
«Натуралист»*
«Эх ты, карманчик мой! Расти, голубчик, пухни!» –
Так губернаторский лакей
Мокей
Пред всею челядью бахвалился средь кухни.
«Что, ирод? Знать, опять с кого-нибудь содрал?»
Вестимо!
Чужой целкач у нас не проплывет, брат, мимо.
Как вышло давеча. Проснувшись, генерал:
«Ну, что, брат? – эт-та мне, – в приемной много люду?»
«Порядком, – говорю, – набилось отовсюду».
«А ты, – и пальцем так изволил погрозить, –
Карман себе небось успел уж нагрузить?»
«Так точно, – говорю. – Греха таить не буду.
А только доложу: есть и для вас… „сюжет“…»
Тут барин мой, как был без брюк и без манжет,
К дверям-от – шасть, и к щелке – глазом.
«Где, говори скорей?»
«Вон… в шляпке с черным газом».
«Так… Недурна, хе-хе… Еще разок взгляну…»
А сам пустил слюну:
«Венера… истинно Венера…
Глаза потупила… Пикантная манера!
Не удержаться тут святому от греха.
Зачем пришла, Мокей?»
«Просить за жениха,
Что посадили вон намедни… землемера».
«За жениха, хе-хе… Ух, дьявол! Все забудь!
Видал, какая грудь?
Пусть не ломается, шепни, не будет дурой.
Скажи, что, дескать, я… что мы… не как-нибудь:
Облагорожены культурой!
Исполним, дескать, все… Мол, барин – холостяк,
И благодарность вся… пустяк:
Возьмем, хе-хе… натурой!»
1913 г.
За все свои дела волк отвечает шкурой.
Но этот самый вот «натуралист»-подлец
Попал в министры под конец.
И хоть при Керенском и был объявлен вором,
Но как сановникам еще была лафа,
То, вишь ты, для него «не подошла графа»,
И этот аспид был отпущен прокурором.
1918 г.
