Текст книги "Том 1. Стихотворения 1908-1917"

Часть вторая
Петроград^*

I

 
Чуден Питер, град-столица!
В нем живут какие лица:
Царь с царицею, чины.
Круглый год у них блины,
Что ни день – то шампанея,
Что ни вечер – то затея:
И театры и балы.
Ведь доходы не малы:
Протранжирить их умело –
Тоже, знаете ли, дело!
Как по улице Морской
Шум-движенье день-деньской,
Мчат моторы и кареты…
Пешеходы разодеты, –
Им мороз трескучий люб:
Не проймет он барских шуб,
Дорогих пушных салопов.
То ли дело средь окопов!
Тут морозцу путь наскрозь.
Знай, солдатиков морозь!
 

II

 
В ночь глухую после смены –
Печь, облупленные стены,
Так бы к ним вот и прирос!
Проклиная злой мороз,
Посинелые, как трупы,
Позабилися в халупы
Утомленные бойцы.
Отогрелись молодцы,
Подкрепились чем попало,
И как горя не бывало:
Вынув сахарный паек,
Налегают на чаек.
Кто вприкуску, кто внакладку,
Кто-то, глядь, пошел вприсядку
Под охрипшую гармонь.
А в печи трещит огонь,
Всем разостлана солома,
Разместились, «словно дома»,
И, забыв о всем дневном,
Балагурят перед сном.
 

III

 
Вся изба до слез хохочет!
Распотешил Фролка Кочет
Всех побаскою смешной
«Про Луку с его женой,
Про измену бабы мужу,
И как вышло все наружу, –
Как Лука был плоховат:
Сам остался виноват!»
«Правда, братцы, очень колка,
Не серчайте! – хитрый Фролка
Подзадоривал солдат. –
Может, кто из вас женат.
Доложу серчать охочим:
Сам женат я, между прочим.
Да. Так случай был какой
С мужиком одним, с Лукой:
Помолившись утром богу,
Собрался мужик в дорогу.
«Все ль я взял? Прощай пока, –
Говорил жене Лука, –
Надо двигаться к соседу.
В город нынче с ним поеду.
Эк, пустила уж слезу!
Я гостинца привезу.
Завтра жди меня к обеду».
На прощанье муж с женой
Лобызнулись троекратно.
Только, глядь: Лука домой
Через час бежит обратно.
«Мавра! деньги позабыл».
Мавры дома след простыл.
«Знать, с тряпьем пошла на речку,
Аль куда неподалечку!»
Но, услыша у дверей
Частый топот, поскорей
Наш хозяин шмыг за печку!
Двери хлоп. Вошла жена,
Да вошла-то не одна:
Привела с собою кума,
Бакалейщика Наума.
«Эх, разлапушка, вдвоем
Славно ж ночку проведем!»
Кум к Мавруше скоком-скоком,
Мавра жмется боком-боком,
Обхватила, обвила…
Заварилися дела!
«Стойте, черти! Стойте, гады!» –
Не стерпевши, из засады
Зверем ринулся Лука.
От лихого тумака
Кум, хрипя, свалился на пол.
«Стой! – Лука Маврушу сцапал. –
Я ж те дам!» Но, словно уж,
Вьется баба: «Ай да муж!»
«Аль не муж!» – Лука опешил.
«Леший! Дьявол! Ну, хорош:
Женке веры ни на грош.
Неча молвить – разутешил!
Как не стыдно быть вралем?
В город нынче, дескать, еду.
Как не стыдно быть вралем?
„Завтра жди меня к обеду“.
Сам за печку лег кулем.
Как не стыдно быть вралем?!»
 
 
Бабья совесть в три обхвата,
С бабой спорить – слову трата,
С бабой лаяться – беда!
Баба, братцы, никогда
И ни в чем не виновата!»
 

IV

 
«Постыдился бы ты, Фрол.
Сколько чуши напорол! –
Молвил тут солдат степенный,
Бородач – Корней Ячменный. –
Что смешно, так то смешно.
Зря ж болтать про баб грешно.
Есть, брат, всякие. Но чаще:
Горько нам, и им не слаще, –
В суете да в кутерьме,
С нами век в одном ярме.
И вопрос еще: чьей шее
То ярмо потяжелее.
Всех спроси – один ответ:
Без хозяйки дому нет.
Все – одна, за всех горюя…
Аль неправду говорю я?»
«Правда, брат!»
      «Чего верней!»
«Славный ты мужик, Корней! –
Отвечали все тут хором. –
Только зря ты тож… с укором.
Нас за смех не обессудь.
Нам забыться б как-нибудь,
Затушить в груди тревогу…
Натерпелись, слава богу!
То в походе, то в огне,
В трижды проклятой войне.
Знаешь сам ведь, как горюем.
Хоть бы знать, за что воюем?
Аль цари да короли
Столковаться не могли
Без убийств и без пожарищ?»
«Эх, чудак же ты, товарищ! –
Рассмеялся с этих слов
Ротный слесарь, Клим Козлов
(До войны служил он вроде
На Путиловском заводе). –
Пусть бы путал кто другой,
Ну, а ты ведь, Фрол, с мозгой.
С повсесветного разбою,
Что ж, прибыток нам с тобою?
А не нам, так и война,
Стало быть, не нам нужна.
Вот башкой ты и распутай:
Кто ж повинен в бойне лютой?
         Получил я два письма,
Примечательных весьма.
В этих письмах говорится,
Что там в Питере творится.
Молвить истину: содом!
Очутились под судом
От рабочих депутаты:
Очень, дескать, виноваты.
Что ж вменили им в вину?
Их призыв: долой войну!
На суде чуть не пытали.
Всех, конечно, закатали
В те погиблые места,
Где равнинушка чиста,
В снеговом весь год в уборе,
Ледовитое где море,
Где полгода – ночь и мгла.
Вот какие, брат, дела!»
   Натянув шинель на плечи,
Ваня слушал эти речи,
А потом не спал всю ночь:
Не отгонишь мыслей прочь!
День пришел – и днем все то же
Стал задумчивей и строже
Наш Ванюша. Заскучал.
Но – крепился и молчал.
 

V

 
Шли дела меж тем все хуже:
Петля стягивалась туже
У врага – от пушек гром,
А у наших: за бугром
Батареи – для парада:
На пять пушек два снаряда.
Раз-другой, коль что, пальни,
Но уж больше – извини.
Где ж тут «доблестно» сражаться?
Впору б только удержаться.
   Наши части под огнем
Убывали с каждым днем;
Отбиваяся штыками,
Гибли целыми полками,
Каждый час со всех сторон
Наносился им урон,
Не давала смерть пощады:
Днем косили их снаряды,
А среди ночной поры –
Ядовитые пары.
Гибло войско безответно,
Но кой-где уже заметно
Падать стал «военный дух»,
И уже роптали вслух.
 

Барабан

 
Какой-то барабан – хороший аль плохой,
   Вам скажет кто-нибудь другой:
   Аз, грешный, мало смыслю в коже
   И в барабанном бое тоже.
   Но суть не в этом. Барабан,
Замест того чтоб тлеть средь всякой лишней рвани,
При сборах брошенный случайно в шарабан,
С обозом полковым попал на поле брани.
И хоть обоз стоял, как водится, в тылу,
   Но в боевом пылу
Наш барабан решил, что, в виде исключенья,
Попал он на войну по воле провиденья, –
Что «сокрушит» аль «оглушит»,
Но некий подвиг он, конечно, совершит.
   И вот, когда пехота,
   За ротой рота,
   Рассыпав осторожно строй,
В глубокой тишине шла в бой под кровом ночи,
   Забарабанил наш герой
   Что было мочи!
Взметнулся бедный полк!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет, я умолк!
Про полк прочтете все вы в боевых анналах, –
Про барабан – скажу, что, к нашему стыду,
Его хрипящий бой в ту пору был в ходу…
   Во всех газетах и журналах!!
 

VI

 
Были дни: возьмешь газету,
Дочитать терпенья нету.
Не узнать совсем писак:
Не перо у них – тесак.
Так и рубят, душегубы.
Затрубили во все трубы,
Барабанят что есть сил,
Словно шмель их укусил.
Вдруг на всякие манеры
Про высокие примеры
Дисциплины боевой, –
Поднимают лютый вой;
Накликая злые беды
Против тех, кто ждет победы
Не царевых воевод,
Не помещиков-господ,
А победы всенародной
Рати нищей и голодной
Над оравой палачей,
Злых властей и богачей.
И статьи тебе и оды
Про блестящие походы,
Про геройские дела,
Про двуглавого орла,
Про царьградский щит Олега:
Как, мол, русская телега
Через тысячи преград
Мчит прямехонько… в Царьград!
То-то будет шум в Европах!
   Ждут-пождут газет в окопах,
Как желаннейших гостей:
Нет ли, мол, каких вестей –
Хоть строки! – о мире скором.
Но газеты общим хором:
Тру-ру-ру да тра-ра-ра!
Что ни слово, то – «ура!»
«Что строчат, лихие гады!»
«Ну, чему они так рады?»
«Мало радости, кажись:
Ведь дела – хоть в гроб ложись».
«Аль они там все ослепли?»
   Средь окопов слухи крепли,
Что газеты – не таё:
Подрядились на враньё!
Может, Правда где и бродит,
Да к окопам не доходит,
В письмах тож ей не пройти:
Гибнут письма по путч
От цензуры постоянной, –
Чтоб ей лопнуть, окаянной!
   Шло меж тем из уст в уста,
Что, мол, штука не чиста, –
Прибежал кой-кто из плена,
Говорят: у нас – измена!
 

VII

 
В деревушке поутру
Было дело на смотру.
Брови сдвинувши сурово,
Командир сказал: «Здорово!»
Гаркнул полк по всей статье:
«Здра… жла… ва… ско… бро… ди…е!!»
«Молодцы! Видать, что хваты!
Почему ж у нас, солдаты,
Что ни ступим, то беда?
Знайте все: из-за жида!
Подлый жид-христопродавец
С немцем снюхался, мерзавец!
Жид – потомственный шпион.
Мой приказ – для вас закон:
Для жида и для жидовки
Не жалели чтоб веревки;
Нет веревки – не урон:
Разряди тогда патрон!»
   Ох, не скрыть! «Наука» эта
Много душ свела со света,
Злой росток дало зерно:
Много рук обагрено
Чистой кровью жертв невинных!
Не исчислить списков длинных,
Списков горестных имен
Всех, кто зверски был казнен.
   Скоро поняли солдаты:
Не «жиды» тут виноваты!
Что «жиды» – один отвод,
Чтобы с толку сбить народ.
Что измена – где-то выше,
Что огонь – на самой крыше,
И давно разнюхать след:
В чем же корень наших бед?
 

VIII

 
Все в стихах выходит гладко,
А на деле – ой, не сладко!
Не пирог был на меду –
Жизнь в пятнадцатом году.
Но к чему – скажу я честно –
Повторять, что всем известно:
Быль худую повторять,
Злые раны ковырять?
   Не вернуть Карпат нам снова,
Не видать нам больше Львова.
Что в чужое взор вперять?
Своего б не растерять.
А потеряно немало.
Наше войско отступало
Из залитых кровью мест.
Сдали Люблин, Холм и Брест, –
Уничтожив переправы,
Отошли из-под Варшавы;
Потеряли Осовец;
Сдали Ковно под конец.
Фронт прорвавши нам под Вильно,
Потрепал нас немец сильно,
Выбивал нас, как мышей,
Из болот и из траншей, –
Искалеченных, недужных,
Тощих, рваных, безоружных,
Виноватых без вины,
Гнал до самой до Двины.
   От дальнейшего отхода
Нас спасла лишь непогода,
Дождь осенний проливной.
   Вот как шли дела с войной!
 

IX

 
Всюду – слухи, всюду – толки,
Как у нашего Миколки,
Православного царя,
Мозгу, правду говоря…
Нету мозгу, есть замашки –
Больше все насчет рюмашки.
Царь допреж того гулял,
Дядя ж фронтом управлял,
До Двины ж когда доправил,
Царь от дел его отставил
И – ликуй Расея вся! –
Фронтом править сам взялся
(Кой-кого пред тем повесил).
   В ставке царь и пьян и весел,
А царица той порой
Занялась другой игрой:
Хоть в мешке не спрятать шила,
Но досель она грешила,
Как-никак – исподтишка,
Заведя себе дружка.
Про Распутина про Гришку
Написал уж кто-то книжку,
Раскопал всю грязь до дна, –
Срамота, скажу, одна.
Царь, доверившись супруге,
Сам души не чаял в «друге».
Был царев о Гришке суд:
Гришка – божий-де сосуд!
А когда, себе на горе,
Царь в воинственном задоре,
Дома бросивши жену,
Снарядился на войну,
Гришка с царскою женою
Грозно правил всей страною.
   У Гришухи круглый год
Мироносиц хоровод,
Раздушенных, оголенных,
Блудной страстью воспаленных.
Стая целая графинь,
Дам придворных да княгинь
За «божественным сосудом»
Бродит всюду, как за чудом,
Ждет божественных утех,
А царица – пуще всех!
 

X

 
Государственная дума
Коротала век без шума,
Зашумела лишь тогда.
Как надвинулась беда.
Дума выла-голосила,
Царя-батюшку просила:
«Государь ты наш, отец,
Пожалей нас наконец!
Нам немногого и надо:
Собери лишь наше стадо
(То-бишь думских главарей!)
На совет большой скорей
Пред разрухой, нам грозящей.
Для твоей для славы вящей
Напряжем охотно мы
Наши мудрые умы:
Пусть стране родной привычно
Горе мыкать горемычно, –
Ей лихую тяготу
Больше несть невмоготу.
Объяви своим указом,
Что твоим мы будем глазом,
Что пред нами на правеж
Ты поставишь всех вельмож.
В огражденье от напасти
Нам не нужно вовсе власти,
Весь наш лозунг и пароль:
Лишь контроль! Один контроль!»
Царь – к жене. Жена – за Гришку.
Гришка – Штюрмера подмышку[13]13
  Б. В. Штюрмер в 1916 г. был председателем Совета министров.


[Закрыть].
«Вот шта, милай: так и так.
Сам смекаешь: не дурак!»
 
 
      Бюрократ
         Говорит:
      «Оч-чень рад!
         Говорит,
      Дума… что ж!..
         Говорит,
      Отчего ж!.
         Говорит,
      Нам она,
         Говорит,
      Не страшна,
         Говорит,
      На нее,
         Говорит,
      Мы… таё…
         Говорит,
      Есть клещи,
         Говорит,
      Не взыщи,
         Говорит,
      Тишь да гладь?
         Говорит,
      Будем ждать!
         Говорит,
      Если ж бунт,
         Говорит,
      Мы в секунт,
         Говорит,
      Теремок,
         Говорит,
      На замок!
         Говорит,
      Не впервой,
         Говорит,
      Будет вой?
         Говорит,
      Ну, так что-с?
         Говорит,
      Все равно-с!» –
         Говорит.
 

XI

 
Штюрмер Думу полонил,
Штюрмер Думу опьянил
Нежно-сладкими словами:
«Мы да вы! Да мы-ста с вами!»
Врал, оскаливши зубок,
Что лиса на колобок.
 

«Колобок»[14]14
  Здесь «Колобок» – Государственная дума.


[Закрыть]

 
Помнил колобок иную пору,
Когда шли дела его в гору,
Когда был он буйным да веселым,
Когда по городам и селам
Только про колобок и было разговору:
Уж и такой-то он и такой,
Что не взять его голой рукой,
Не погнать на чужих вожжах:
Не на таких колобок заквашен дрожжах,
Не на таком, дескать, заквашен тесте!
Да не удержался колобок на прежнем месте –
Сорвался вниз, покатился,
Невесть где очутился:
В луже – не в луже,
Может, где и похуже.
А колобку и такое место любо!
«Авось тут никто не пихнет меня грубо,
Укреплюсь в этом месте я прочно!»
Ан глядь, как нарочно,
Валит на колобок персона
Деликатного фасона:
«Здравствуй, – говорит, – колобок!
Здравствуй, голубок!
Да какой же ты хорошенькой!
Да какой же ты пригоженькой!
Пригожей тебя и на свете нет!»
Колобок на то персоне в ответ:
«Я по селам скребен,
По городам метен,
На циркулярах мешан
Да на разъяснениях пряжен,
А в Питере стужен.
Я от Столыпина ушел,
Я от Коковцева ушел,
Я от Горемыкина ушел
Без особого членовредительства,
А от вашего высокопревосходительства
Уйду цел и подавно!»
«И до чего ж поешь ты, колобок, славно! –
Сказало его высокопревосходительство. –
Возьму я тебя под свое покровительство!
Лежи только тихо да чинно.
Не кипятись беспричинно,
Не путайся зря под ногами.
С чего нам тогда быть врагами?»
Пришел колобок в восхищенье:
«Вот это, – говорит, – Обращенье!
Такую речь приятно и слушать:
Не то чтоб сразу – схватить и скушать.
Вот это – другой режим.
Мы… полежим!
Рады стараться, ваше высокопревосходительств
Как вы есть настоящее правительство!..»
И лежал колобок в саду Таврическом[15]15
  Государственная дума помещалась в Таврическом дворце.


[Закрыть],
Весь блестел при свете электрическом:
Чистенький, беленький – под снежной порошей?
Только дух от него был не больно хороший!
 

XII

 
   Старый год, такой-сякой,
Отбыл в вечность на покой,
И ему, седому хрену,
Новый год пришел на смену.
– Год шестнадцатый идет,
Мир с собой ужо ведет! –
Но весна прошла и лето –
Мира нет, заспался где-то,
То ли чахнет взаперти.
Тут мозгами поверти!
   На Руси пошла работа:
Гнали всех в четыре пота,
Все станки пустили в ход.
Надрывается народ,
Точит пушки да снаряды.
Богачи берут подряды
И довольны тем вполне,
Что конца все нет войне!
 

XIII

 
Хорошо стоять в резерве
Не на пакостном консерве,
А на каше да на щах
И иных таких вещах, –
Смывши с вошью всю чесотку,
Заглядеться на красотку,
А при случае… тово…
Ну, да мало ли чево!
Не для всякого, конечно.
Вот наш Ваня: хмурен вечно,
Ничему, видать, не рад,
Отвечает невпопад,
Из него не выжать слова,
Больше держится Козлова,
Все шушукается с ним.
Да мудрен, сказать, и Клим.
Переписку с кем-то водит,
Как-то все к нему доходит,
Через руки, что ль, бог весть,
Все следы сумел заместь.
Сам замазал рот замазкой,
Скажет слово, так с опаской:
«На чужой, – ворчит, – роток
Не накинешь-де платок:
Разболтает всякой чуши,
У начальства ж тоже уши.
Так ли можно угодить!
За примером не ходить».
А примеров было много,
Слежка, впрямь, велася строго,
Хоть не редкий следопыт
Оставался без копыт.
От солдат такие гады
Не могли уж ждать пощады!
Кто просыпался – пропал:
На тот свет в один запал!
 

XIV

 
Бабка старая ворчлива.
Осень поздняя дождлива.
От утра и до утра
Хлещет, словно из ведра.
Черт ли рад такой погоде,
Да особенно в походе!
   Ванин взвод ночной порой
Занимал окоп сырой.
Враг палил без промежутка.
Ночь прошла довольно жутко, –
Лишь от сердца отлегло,
Как немного рассвело.
«Ой, ребята, чья работа?»
«Где?» – «Листы подкинул кто-то!»
Порази нули все рты:
«Впрямь, подметные листы!»
«Ловко как!» – «Чего уж чище!»
«Прячь скорей за голенище!»
«Слышь, про что там?» – «Про царей».
«Хоть бы смена поскорей!»
 

XV

 
Вечер выдался хороший.
Поле выстлало порошей,
И под первым холодком
Затянуло грязь ледком.
   Друг за дружкою, с оглядкой,
Целый взвод, никак, украдкой
Пробрался в пустой сарай.
«Фролка, черт, не напирай!»
«Экий, братцы, нам подарок!»
«У кого-то был огарок!»
«На вот, целая свеча».
«Ну, Козлов, руби сплеча!»
Клим, склонившись над листовкой
Тихо, внятно, с расстановкой
Стал читать о том, каков
Смысл войны для мужиков,
Льющих кровь свою в угоду
Тем, кто злейший враг народу;
Что «командующий класс» –
Все помещики у нас
И что царь наш православный
Есть помещик самый главный,
Потому немудрено,
Что он с ними заодно:
За порубку аль потраву
Шлет войска чинить расправу;
Кто там что ни говори,
Все помещики – цари,
Кто – поменьше, кто – поболе.
Сельский люд в их полной воле.
Размешав муку водой,
Приправляет лебедой,
Терпит голод, холод, муки,
Для господ мозолит руки,
Век работает на них,
На грабителей своих,
Жнет их хлеб и возит клади;
Барышей их подлых ради –
В стуже, в сырости, в огне –
Погибает на войне!..
 

XVI

 
Полковому командиру –
Вызов срочный в штаб-квартиру.
   В это утро полковой
Был с похмельной головой.
«Эх, ты, – муслил он бумагу, –
Не влететь бы в передрягу!»
И влетел. Чуть сунул нос,
Как нарвался на разнос
И обруган был площадно.
«Покараю всех нещадно,
Как доселе не карал! –
Выл свирепо генерал. –
Полюбуйтесь: мертвый ахнет!
Чем такая штука пахнет?
Что сулит она для нас?»
«Про… кла… мация!» – «Она-с!
И заплачем и запляшем!»
«В чьем полку?» – «Представьте… в вашем!»
«Виноват!.. Какой позор!»
«За солдатом плох надзор!
В первый раз вам и в последний,
Чтоб солдат от гнусных бредней
Вы изволили беречь!
А чтоб их предостеречь,
То-бишь, зло чтоб вырвать с корнем,
Грамотеев пару вздернем!»
 

XVII

 
«Ну, пришел и мой черед,
Знал я это наперед! –
Говорил Козлов Ивану. –
Петли ждать я тож не стану:
Волка ноги берегут.
Псы уж по следу бегут.
Следопыты всюду рыщут.
Пусть их ветра в поле ищут.
А поймают – не печаль.
Вас, ребятушки, мне жаль.
Способ есть один, миляги,
Выйти вам из передряги.
Через три-четыре дня
Всё валите на меня:
Дескать, я листки, паскуда,
Раздобыл невесть откуда,
Что читал, вам невдомек,
А теперь, мол, взял – утек!»
 

XVIII

 
Скоро все прочли в приказе
О проникшей в полк заразе, –
Что добыл подметный лист
Клим Козлов, социалист,
Что под суд он отдается
И что следствие ведется
Обо всех его шагах,
Но преступник сам – в бегах.
Где он – точно неизвестно,
Будет розыск повсеместно.
И дано на сей предмет
«Описание примет».
Расписали всё чин чином:
Нос – прямой, бородка – клином,
Росту – среднего, брюнет,
А примет особых нет.
 

XIX

 
Грустно Ване без Козлова.
Повидать бы Клима снова
Так хотелося ему!
Поспрошать бы: что к чему?
Есть такое средство, нет ли,
Чтоб спасти от мертвой петли
Всю родимую страну?
Как избыть скорей войну?
Где засели злые воры,
Что чинят нам все заторы?
И нельзя ль, как сор метлой,
Всех повымести долой, –
Всех, кто кровью нашей гладок,
Кто лихой ведет порядок, –
Нечисть подлую смести,
Да порядок свой ввести,
Трудовой, простонародный,
Чтоб вздохнул народ свободный
И – без палки над собой –
Правил сам своей судьбой.
 

XX

 
Не знавал Ванюша страху:
Хоть под пытку, хоть на плаху,
К черту в лапы – все равно!
Ване дорого одно,
Одному лишь сердце радо:
Знать, за что схватиться надо.
Где все силы приложить,
Чтоб народу послужить,
Потрудиться с добрым жаром, –
Коль погибнуть, так недаром!
   Но не раз от злой тоски
Он сжимал себе виски:
«Без науки что я стою
С деревенской темнотою?
Эх, дорваться бы до книг!
Все бы я тогда постиг:
Что откуда происходит,
Кто и что всем верховодит,
Почему для бедноты
Все дороги заперты?
Почему – один царюет,
А мильон кругом горюет,
И не время ль голытьбе
Уж подумать о себе?»
 

XXI

 
   Сразу ахнуло, рвануло,
Весь окоп перевернуло.
Все бойцы погребены.
Страшный вид… со стороны.
Смерть бойцам сказала: «Вольно!»
Им не страшно и не больно,
Тьма – не тьма и свет – не свет,
Кто убит, того уж нет, –
Нет и ровно не бывало.
Человек так стоит мало!
Три убито, новых пять
Место их спешат занять.
Через день, купив газетку,
Будут все читать заметку.
Где и сколько взято в плен,
Что «у нас без перемен».
 

XXII

 
«Фрол, скорей за санитаром!»
«Всех убило… Звать задаром…»
«Фрол, послушай, приложись…
Ваня жив еще, кажись».
«Дышит! дышит, право слово!»
Под обстрелом, чуть живого,
Фрол Ванюшу вынес в тыл,
Там повозку раздобыл,
Подложил в нее соломки
И, хоть ночь была – потемки,
В путь отправился. Чуть свет
Прибыл с Ваней в лазарет.
«Дело оченно серьезно! –
Пред сестрой дежурной слезно
Фрол взмолился: – Паренек
Как бы кровью не истек.
Перевязку, ради бога…»
«Ты, – сестра сказала строго, –
Тут, милейший, не кричи.
Рано. Спят еще врачи».
«Что ж, я парня так покину? –
Фрол, забывши дисциплину,
Матом взвыл: – Вы тут для ча?
Подавайте мне врача!
Мы в бою не разбираем:
Днем ли, ночью ль помираем!
Помираем… за кого?!»
Фрол добился своего:
Ваня был врачу показан,
Весь обмыт и перевязан.
И хоть Фрола врач потом
Обозвал в сердцах скотом,
Фрол не тем был растревожен:
«Ваня как? Не безнадежен?»
«Нет, – утешила сестра, –
Можно жить и без ребра».
 

XXIII

 
Здесь в тылу – но не в глубоком,
И у фронта все ж под боком,
Разместился лазарет.
Что за жизнь в нем – не секрет.
Где-то там людей увечат,
Здесь их свозят, но не лечат,
А, подправив как-нибудь,
Отправляют в дальний путь –
На вокзал или в могилу,
Что солдатику под силу:
Жив – положат на арбу,
Помер – вынесут в гробу.
Будет в книгах лишний номер
Да отметка: «выбыл», «помер»…
Вот и все! – К чему хула? –
Тут у всех свои дела:
Доктора торгуют спиртом,
Сестры спят и бредят флиртом,
Господа-офицера
(Флирт – коварная игра!)
Лечат раны злого свойства:
Плод амурного геройства.
Что поделаешь! Амур –
Все же милый бедокур:
В царстве злобы, скорби, плача
У него своя задача.
Смерть чинит нам сколько бед!
Но Амур за нею вслед,
Обрядясь в свои доспехи,
Быстро штопает прорехи!
 

XXIV

 
Чрез неделю поутру
Ваня стал молить сестру:
«Увозить нас будут скоро…
Я слыхал из разговора…
Доктор тут сказал вчера…
Будь, сестрица, так добра…
Путевых там сколько литер?..
Мне б хотелось очень… в Питер».
   «Питер», «Питер»! – ночью, днем
Бредил Ваня лишь о нем.
Меньше думал он о ране.
Объявили скоро Ване:
Будет так, как он просил.
    Питер Ваню воскресил.
 

XXV

 
    Питер – город, вправду, чуден,
И богат и многолюден.
От заставы до дворца
Красоты в нем без конца.
Хоть, положим, в каждой части
Красота различной масти:
Тут – дворец, а там – завод,
Тут – цари, а там – народ.
Красоту толкуют всяко.
Мне милей всего, однако,
«Трудовая сторона»,
Чтится «Выборгской» она:
«Большевистская столица!»
   У Невы тут есть больница.
Вместе с Ваней сам я в ней
Пролежал немало дней.
Я был начисто уволен,
Ваня ж был иным доволен:
В Петербурге вписан он
Был в запасный батальон, –
У волынцев нес работу:
Ладил маршевую роту,
Без ругни и толкачей
Обучал бородачей.
 

XXVI

 
Православная царица
На народ на свой ярится
И, начхав ему в лицо,
Пишет немцам письмецо:
«На Руси я все устрою
По берлинскому покрою,
Англичанин да француз
Русский выкусят арбуз.
Англичане сильно гадят:
Конституцию нам ладят,
А французы – бунтари,
Леший всех их побери.
Ни английских конституций,
Ни французских революций
Нам не хочется с царем:
Самодержцами умрем.
Чтоб сберечь свое наследство,
Мы одно лишь видим средство:
Под Вильгельмовой рукой
Обрести себе покой,
Помириться с ним, в надежде,
Что поможет нам, как прежде,
Подтянуть российских шельм
Унзер гроссе фрёйнд Вильгельм».
Подписалася: Алиса.
Приоткрылась ли кулиса,
То ли трещину дала, –
Тайна царская всплыла.
Разговор пошел повсюду:
Что цари готовят люду,
На какой идут прием,
Чтобы слопать нас живьем!
 

XXVII

 
«Поздравляю! Вы слыхали?»
«Что?» – «Она сама жива ли!»
«Кто?» – «Да, вправду, вы… того…
Не слыхали ничего?
Уж трезвонит вся столица:
Овдовела ведь царица!
Гришка-то, пассаж какой:
Со святыми упокой!»
«Почему ж молчат газеты?»
«А наморднички-с надеты!»
 
 
   По столице слухи шли.
А чрез день уже могли
Все прочесть в любой газете
«О скандале в высшем свете»:
Как с Распутиным друзья,
Высочайшие князья,
Учинили злую шутку:
Заманив к себе Гришутку,
С ним пропьянствовали ночь.
А затем «убрали прочь», –
Заведя с ним спор и драку,
«Пристрелили, как собаку».
 

XXVIII

 
У князей на мужика
Поднялась легко рука.
Гришка – плут и проходимец,
Знатной сволочи любимец,
Но ему, признаться, я –
Снисходительный судья.
Все же сделал он работу:
Снял с царей всю позолоту,
Растоптал их образа,
Заплевал им все глаза!
И князья, чиня расправу,
За свою стояли славу,
Отгоняли злую тень.
Поздно! – Близок был уж день,
День, когда народ проснется,
Ужаснется, встрепенется
И, налегши силой всей,
Расчехвостит всех князей!