Текст книги "Том 1. Стихотворения 1908-1917"
Автор книги: Демьян Бедный
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
Бакинская «дыня» 1914 года*
В 1908 году на предъявленные бакинскими рабочими требования нефтепромышленник Гукасов ответил телеграммой: «Пришлите мне чарджуйскую дыню».
(«Труд. правда», № 10.)
«Ох! – У Гукасова припадок злой одышки
И колотье в боку: –
Ох, как-то там теперь?.. Ох, не горят ли вышки
В Баку?»
Туз нефтяной клянет со сломленной гордыней
Разбитые мечты:
«Шесть лет готовились… и угостили… „дыней“!..
Скоты!»
«По основе!»*
Гг. хозяева захотели похвастать хорошим отношением к рабочим. Но, видно, забыли они про худую основу.
(Письмо максвельцев в «Трудовой правде» 6 июня.)
Без намеков и наглого крику,
Господам-ликвидаторам в пику,
Повторим, что сказали максвельцы вчера:
«От частичных уступок не ждем мы добра!
Мы к иному стоим наготове.
Наш удар – по прогнившей основе!»
Административный юмор*
В Ростове-на-Дону газета «Утро юга» оштрафована 8 мая на 500 рублей за помещение статьи «Необходимо кричать».
(Из телеграмм.)
Свободна ли печать?
О господи! Вестимо!
Свободен всяк кричать,
Кому необходимо.
Нет гнета на Руси
На малую толику:
Полтысячи внеси
И – надорвись от крику!
Законники*
Микола Тюрин поутру
Чинил дыру
В прогнившей крыше
И только что, взобравшись выше,
Сесть на конек хотел верхом,
Как поскользнулся ненароком
И, вниз свалившись кувырком,
О частокол огрелся боком.
На крик народу собралось.
Жена исходит в диком вое:
«Ды на ко-го ж…»
«Не вой ты… брось!»
«Эх, братцы, горе-то какое!»
«Гляди: прошло колом наскрозь!»
Придя в себя, бедняк Микола
Взмолился горько: «Братцы… ой!..
Сымите… братцы… с частокола!..»
«Чичас приедя становой, –
Уж потерпи, голубчик, малость!»
«Уж потерпи!»
«Ой… братцы… ой!..»
«Чичас приедя… Эка жалость!..»
«Ды на ко-го ж ты нас…»
«Постой!
Тьфу, Груша, ты-то хоть не вой!»
«Ды на ко-го ж…»
«Ой… братцы… ой!..»
«Чичас приедя!.. Слышь, Микола?
Никак нельзя без протокола!»
«Уж потерпи!»
Мужик терпел…
Терпел… Под вечер захрипел,
Уставил мутный взор на Грушу,
Икнул… и отдал богу душу!
Чиж-трезвенник*
«Чиж-жик, чижик, где ты был?
На Фонтанке водку пил…
Вы-пил р-рюмку… вып-пил две…
3-заш-шумело… в га-ла-ве!..»
«С чего ты, братец, так– распелся? –
Вскричал воробушек чижу. –
Эге, да ты, как погляжу,
Уже порядком… разговелся!»
«Пью!» – свистнул чижик воробью.
«Пьешь? Видно. Вон какая резвость!
Аль не слыхал, что нынче – трезвость?»
«А как же? С трезвости и пью!..
Попробуй, запишись, дружище…
Запьешь, гляди, меня почище!»
«В чем дело, братец?»
«В чем? А в том:
Когда великим-то постом
У нас средь птичьего прихода
Пошла на трезвость эту мода
И под любым почти кустом
Все лишь про трезвость драли глотку,
На „зелье адское“, на водку,
Решил и я махнуть хвостом
И обязать себя обетом
Не пить, по крайности, хоть летом,
Когда у всех у нас хлопот
С детьми, с хозяйством полон рот.
Решив, пошел сказать об этом
Попу приходскому, отцу
Скворцу.
„Ох! – молвил батя мне умильно. –
Слыхал я, чадо: пьешь ты сильно.
Рад за тебя теперь душой!
Искус приемлешь ты большой.
Перед таким искусом, чадо,
Нам отслужить молебен надо“.
Поп отслужил. Я заплатил.
Скорей домой. А поп вдогонку:
„Иконку ты не захватил!“
Я заплатил и за иконку.
„Блюди, сынок, себя! Блюди!
Через недельку приходи
Для совершения моленья
Об укреплении терпенья“.
Расходы всё, а денег нет.
Тут приключилось искушенье:
Нарушил с кумом я обет.
Пришлось платить за нарушенье.
Корил отец меня, корил,
Потом молебен повторил
Об утвержденье доброй воли.
Ан случай новый подоспел:
Дрозд – именинник был он, что ли? –
Позвал, а я… не утерпел:
Обет нарушил, значит, снова.
Открыл Скворцу вину свою.
Не говоря худого слова,
Он дал мне епитимию.
– У бати строгие порядки! –
Три дня ему копал я грядки.
Беда! Горячая пора.
Из головы нейдет забота:
Ведь у меня там детвора,
У самого стоит работа.
Ну, отработал тяжкий грех, –
Ан, оказалось, что потребен
Еще особенный молебен
О здравье трезвенников всех.
Через неделю – панихида
За упокой царя Давида,
Еще кого-то… без конца!
И тут меня, дружок, обида
Взяла такая на Скворца,
Так стало тошно жить на свете,
Что, позабывши об обете,
Хватил я здорово винца!
Пью! С горя: пил, да не пропился,
А тут – до нитки промолился!..
Ты что ж раскис-то, голова!
Воробыш! Плюнь! Всё – трын-трава!
Тряхнем последнею полтиной:
Идем, брат, выпьем по единой!!.
И – эх!..
Вып-пил рюмку, вып-пил две,
З-заш-шумело в га-ла-ве!
Ти-тю-ли, тю-ли, тю-лей,
Ну-тка, рюмочку налей!»
Мокеев дар*
(Быль)
Случилася беда: сгорело полсела.
Несчастной голытьбе в нужде ее великой
От бедности своей посильною толикой
Своя же братья помогла.
Всему селу на удивленье
Туз, лавочник Мокей, придя в правленье,
«На дело доброе, – вздохнул, – мы, значит, тож…
Чего охотней!..»
И раскошелился полестней.
А в лавке стал потом чинить дневной грабеж.
«Пожар – пожаром,
А я весь свет кормить, чай, не обязан даром!»
«Так вот ты, пес, каков!»
Обида горькая взяла тут мужиков.
И, как ни тяжело им было в эту пору,
Они, собравши гору
Последних медяков
И отсчитав полсотни аккуратно,
Мокею дар несут обратно:
«На, подавись, злодей!»
«Чего давиться-то? – осклабился Мокей,
Прибравши медяки к рукам с довольной миной. –
Чужие денежки вернуть немудрено, –
А той догадки нет, чтоб, значит, заодно
Внесть и процентики за месяц… руп с полтиной!»
Кровное*
На даче барчуки, набрав еловых шишек,
В войну решили поиграть
И наняли толпу крестьянских ребятишек
Изображать враждующую рать.
Сошлись враги. Увлекшись боем,
Деревня перла напролом:
«Жарь под микитки!»
«Бей колом!»
Барчата взвыли диким воем.
На крик сбежалися их матери, отцы.
Узнав, что их сынки ребятам заплатили,
Чтоб те их колотили,
Озлились господа: «Ах, псы, ах, подлецы!
За медный грош убить готовы, супостаты!»
«Да рази ж, – издали ребятушки кричат, –
Да рази ж чем мы виноваты?
Мы платы силою не брали у барчат:
Мы б их избили и без платы!»
Птицы*
Пресветлый сокол поднял крик.
Средь бела дня, когда летал он на привольи
Со всем своим двором, какой-то враг проник
В его владения сокольи
И, словно б от каких-нибудь перепелят,
Оставил косточки одни от соколят.
У сокола в глазах от боли потемнело:
«Подать мне ястреба! Он во вражде со мной.
Его когтей все дело!
Он, он, не кто иной,
Несчастью моему великому виной!»
И сокол ястреба решил известь со света.
Как только до орла дошла угроза эта,
Орел на сокола решил идти войной.
Всем птицам объявив о том с великим шумом,
Зане был ястребу он сватом или кумом,
Иль вообще какой-то там родней.
Переполох средь птиц пошел необычайный.
«Владыка! Не воюй, а только попугай! –
Взмолился пред орлом ученый попугай,
Известнейший юрист, орла советник тайный. –
Пристойно ли тебе вступать в подобный спор?
Ведь ястреб учинил заведомый террор!
Террористические ж акты…»
«Брось, попугаюшка! – вздохнул орел. – Чудак ты,
Хоть и юрист.
Откуда же ты взял, что я – не террорист?!»
Пушка и соха*
Увидевши соху, «Послушай-ка, старушка, –
Сказала пушка, –
Аль ты глуха?
Я тут гремлю весь день, а ты и не слыхала?
Ты что ж тут делала – ха-ха?»
«Пахала, – молвила соха, –
Пахала».
«Пахала? Что ты! Не смеши.
Работать для кого? Ведь ни одной души
Не сыщется живой в разбитой деревушке.
Так что ж тебе теперь осталось? Отдыхать?!»
«Пахать, – соха сказала пушке, –
Пахать!..»
* * *
На ниве брошенной, среди камней и терний,
Не прерывая борозды,
Друзья, работайте от утренней звезды –
И до вечерней!
Ваш мирный подвиг свят и нет его безмерней.
Под грохот пушечный, в бою, в огне, в аду
Я думаю о вас, чей путь простерся в вечность.
Привет мой пахарям, борцам за человечность!
Привет мой мирному – культурному труду!
В церкви*
Сысой Сысоич, туз-лабазник,
Бояся упустить из рук барыш большой,
Перед иконою престольной в светлый праздник
Скорбел душой:
«Услышь мя, господи! – с сияющей иконы
Сысоич не сводил умильно-влажных глаз. –
Пусть наживает там, кто хочет, миллионы,
А для меня барыш в сто тысяч… в самый раз…
Всю жизнь свою потом я стал бы… по закону…»
Сысоич глянул вбок, – ан возле богача
Бедняк портной, Аким Перфильев, на икону
То ж зенки выпялил, молитвенно шепча:
«Пошли мне, господи, в заказчиках удачу…
Последние достатки трачу…
Чтоб обернуться мне с детишками, с женой,
С меня довольно четвертной…»
Купчина к бедняку прижался тут вплотную,
От злости став белей стены:
«Слышь? Лучше замолчи!.. На, сволочь, четвертную
И не сбивай мне зря цены!»
1915
«Предусмотренные»*
За 1914 год мин. вн. дел получило от штрафов и административных взысканий 1 186 274 рубля. Печать дала 194 760 р. По смете на 1916 г. предполагается получить штрафов на 1 200 000 р.
Много, много их, «злодеев»:
Сам М. Горький, Л. Андреев,
Короленко, – кто еще там? –
Все стоят под «общим счетом»
В черной рубрике прихода
«Сметы будущего года»,
И пигмеи и гиганты,
Все грядущие таланты,
С новизною, с левизною,
«Предусмотрены казною».
Плод святого озаренья,
Гениальные творенья,
Коих нет еще и в плане,
«Предусмотрены заране».
Публицист, в статье задорной
Ты идешь дорогой торной!
Я, сатирик, в басне, в сказке
Подчинен чужой указке
И живу на белом свете –
«Предусмотренный по смете»!
Куплетисты*
На сияющей эстраде
В Петербурге – виноват –
В дивном граде Петрограде
Пел нам нежно бюрократ:
«Знаем, знаем с давних пор мы,
Ох, как нам нужны реформы,
Но… всему же свой черед:
Успокойтесь наперед!»
Было худо, стало хуже.
Миновало десять лет, –
Бюрократ на тему ту же
Декламирует куплет:
«Входит жизнь в иные нормы.
Ох, как нам нужны реформы,
Но… позвольте погодить:
Дайте немца победить».
Что нам делать с куплетистом?
Отвечать, как прежде, свистом?
Но в тяжелый час потерь
Не до свиста нам теперь.
Куплетист (пусть он с талантом]
Нас избитым «вариантом»
В изумленье не поверг.
Знаем: если ждать упорно,
И упорно, и покорно,
То получим все бесспорно…
«После дождика в четверг».
Щегол*
«Ну, как твои дела-делишки?» –
Сбивая лед с еловой шишки,
Клёст обратился к снегирю.
«Благодарю!
Когда бы не попал к дрозду на именины
Да не поел вчера рябины,
Подох бы с голоду!»
«Эх-ма!
Признаться, выдалась зима!..
Гляди, с овсянкой к нам летит, никак, чечетка?
Здорово, тетка!
Садись, овсяночка! Откудова, кума?»
«Да вот летала к свиристелю;
Хворает, бедненький, которую неделю:
Всего трясет, не пьет, не ест.
Прибился из далеких мест,
Промерз на вологодской стуже,
Искал тепла у нас – ан тут еще похуже.
Да без родных, да без семьи!..»
«Щигли-щигли! Пюи-пюи!»
Перемахнул на ель щегол с чертополоха:
«Кому там как, а мне не плохо!»
«В каких местах?» – вопрос овсянка задала.
«Уже ль не знаешь? Вот дела! –
Щегол придвинулся к соседке. –
Зашла бы, что ли… на часок…
Поговорить… попеть… прочистить голосок!..
Я тут поблизости… живу по-барски… в клетке».
«Так это ты и есть?!
Весьма наслышаны! Благодарим за честь! –
Овсянка молвила задорно. –
Возможно, про тебя наслышались мы врак:
И плут и фокусник… Но вот, что ты – дурак,
Так это уж бесспорно!»
* * *
Такие-то дела!
Малюю басенку, не трушу, –
И тем отвел немного душу.
Что выругал… щегла!
Феак*
Случилось в древности в Афинах…
Что? В наших палестинах?
Друзья мои, чтоб не влететь в беду,
На этот раз я речь веду,
Ей-богу, об Афинах!
Итак:
Богач Феак
В собранье олигархов,
Стратегов разных там, демархов да филархов
И закулисных всех и явных заправил,
Дрожащим голосом однажды заявил:
«О андрес, доблестные мужи!
Война и недород
Изнищили народ,
Страдающий теперь от голода и стужи.
А потому, дабы
Не подвергать себя превратностям судьбы,
Дав повод бунтовать гражданским всем отбросам.
Валяльщикам, портным, носильщикам, матросам,
О андрес, мы должны,
Взяв денежный подряд от городской казны
На хлебные поставки,
Забыть торговые надбавки
И, отпуская беднякам
Хлеб для обсева и помола,
В нечистой жадности не прибирать к рукам
Ни одного народного обола!
Нужда народная есть общая нужда.
Докажемте, что нам корысть чужда,
Ведя по совести общественное дело!..»
Собранье между тем редело да редело.
Уставясь под конец на голых скамей ряд,
Осклабился Феак, довольный сам собою:
«Х-хе… Андрес… Дурачье!! Нет, я-то, я… Подряд
Заполучил какой… без бою!!!»
Закон и «Правда»*
По распоряжению судебных установлений отменен арест 18 и 19 №№ газеты «Правда» за 1913 год.
(«День», 20 ноября 1915 г.)
На белом свете «Правда»
Жила во время оно.
Была на свете «Правда»,
Но не было Закона.
И вот Закон обрелся.
Но… что ж мы видим ныне?
Закон-то есть, да «Правды»
Давно уж нет в помине!
Столп отечества*
В Иркутске содержатель домов терпимости (он же церковный староста и председатель черносотенного «Союза русского народа») Нил Зверев обратился к высшему учебному начальству с жалобой, что учащиеся якобы ведут себя неблагопристойно в церкви во время богослужения, позволяют себе разговоры, шум и другие компрометирующие поступки.
(«Бирж. вед», 22 ноября 1915 г.)
«Дилехтор?.. Хор-рошо!.. Учителя?.. Прекрасно!..
В шеренку вас, да всех разделать под орех!..
Дают вам денежки напрасно:
В учебе вашей всей не сосчитать прорех…
На гимназистов я глядел намедни в храме.
Не то сказать – подумать грех
Об этом сраме:
Замест того, чтоб, павши ниц,
Молиться им пред образами,
У них шушуканья, смешки… Едят глазами
Моих… девиц!
Да шутку под конец какую откололи!..
Оно, положим, так… искус…
У Шурки, скажем, аль у Поли
На всякий вкус –
Всего до воли.
Опять же Дуньку взять: хоша
По пьяной лавочке с гостями и скандалит,
А до чего ведь хороша!
Не сам хвалю – весь город хвалит!»
. . . . . . . . . . . . . . .
Читатель, это не секрет:
Перед тобой доподлинный портрет
Нравоблюстителя – иркутского Катона,
Носившего значок «За веру и царя!»,
Союзного вершилы, главаря
И содержателя публичного притона!
Радость*
Бывший попечитель Петроградского учебного округа Прутченко сказал: «Увлечение трезвостью – мода. По окончании войны мы приступим к восстановлению прежнего порядка».
(Из газет, 20 дек. 1915 г.)
«Здорово!»
«А, соседу!»
«Входи-ка, что ль, во двор!»
Два горьких пьяницы, Артем да Никанор,
Вступили утречком в беседу:
«Слыхал, Артем? Послал и нам господь победу!»
«Поди ты! Больно скор!»
«Что ж, натерпелись, чай, за полтора-то года!..
На трезвость, наконец, – слыхал? – проходит мода!»
«Я думал, ты про что?..»
«А то про что ж, Артем?
Подумай, пьяниц все бранили не путем.
Ан вот за нас – ведь что случается порою! –
Сановник питерский какой-то встал горою:
„Кому там как, а я без водки нездоров…
Вся трезвость… выдумка пустая докторов…
Им можно пить? А нам? Какой наводят глянец!“
Дай бог ему всего и ныне и вовек!
Видать, хороший человек
И пьяница из пьяниц!
Не пьем, грит, потому – война. А победим,
Так поглядим!..
Казна, грит, ежли что… На всякие онёры…
Не пьем, а будем пить… Всему своя пора…
Нас нечего учить… Все эфти дохтора,
Не дохтора, а… дохтринёры!..»
«Ах, в рот ему соленый огурец,
И что ведь скажет! Ну ж, мудрец!»
«Русь, говорит, пила издревле,
Творя, однакоже, великие дела.
Пила и что пила:
Вино – в сто раз вкусней и в десять раз дешевле!»
«Так, так!.. – поддакивал Артем,
Томленьем сладостным волнуем. –
Дружище! Миканор! На радостях… пойдем…
Ознаменуем!»
«Впрямь, радость!»
«Господи! Да хоть кому скажи!»
Друзья восторга не таили
И нахлестались так ханжи,
Что еле молоком их бабы отпоили…
1915 г.
Артем да Никанор, конечно, простота;
Не то ведь изрекли сановные уста,
Что показалось им, до выпивки охочим.
Сановник, как и все народные враги,
Знал: если водкою не задурить мозги
Крестьянам и рабочим,
То… сами знаете, чего боялся он.
Теперь сановников мы всех убрали вон.
Они же в свой черед ведут на нас облаву,
И посчастливься им вернуть былые дни,
Так нашей кровушки они
Уж попили б на славу.
Любезный друг, Артем! Товарищ – Никанор!
Сумейте ж сволочи господской дать отпор,
Как ни трудненько нам, прикиньте-ка да взвесьте,
Что лучше: у господ ходить на поводу
Иль, отразив навек беду,
Запировать… со мною вместе?!
1918 г.
Анчутка-заимодавец*
У мужика случилася беда.
Мужик – туда, сюда.
Подмоги ниоткуда.
Бедняк у бога молит чуда.
А чуда нет. В беде, спасаясь от сумы,
Мужик готов у черта взять взаймы:
«У черта денег груда!»
А черт уж тут как тут.
Мужик разинул рот:
«Вот легок на помине!
Анчутка, выручи! Пришел совсем капут.
Дела: хоть вешайся на первой же осине!»
«Да чем помочь-то?»
«Чем! Известно: дай деньжат!
Зря деньги у тебя, слыхал-от я, лежат».
Скребет Анчутка темя:
«Да ведь какое время!
Сам знаешь, старина:
Война!
Куда ни сунешься, все стонут от разору,
Нашел когда просить. Да тут собрать бы впору
Хоть старые долги!»
«Анчутка, помоги!
Верь совести, Анчутка,
Весь долг верну сполна».
«Война!»
«Так ведь война, гляди какая, шутка!
Как немцев сокрушим, так с этих басурман
Все протори сдерем…»
«Хе-хе, держи карман».
«Тогда по совести с тобой сведем мы счеты…»
«Хе-хе!»
«Вот и хе-хе! Ты – скуп!»
«Ох, брат, не скуп!»
«Ну, глуп!
Не смыслишь, вижу, ничего ты.
Ведь опосля войны пойдут какие льготы!»
Тут, не жалея языка,
Мужик, что где слыхал, о льготах все поведал.
Черт молча слушал мужика,
Все выслушал, вздохнул… и денег не дал!
Усы да борода*
Сказка
У кузнеца, у дедушки Филата,
Был двор и хата,
А в хате на стене –
Портрет, а чей портрет – не угадать в три года:
То ль в бричке поп, то ль воевода
На вороном коне,
То ль… как-нибудь потом скажу наедине.
Ну, словом, кто-то был когда-то намалеван,
Да после дедом так заплеван,
Что от лица почти не стало и следа:
Едва виднелися усы да борода!
У деда был такой обычай постоянный:
К портрету подойдет и – тьфу ему в глаза!
«Тьфу, разрази тебя гроза!
Тьфу, сатана ты окаянный!»
Случилось – сатана все это увидал, –
И стало так ему обидно и досадно,
Что он с досады похудал.
«Постой же! – про себя ворчал нечистый. – Ладно.
Посмотрим, так-то ль ты удал!
Плеваться вздумал, а? Моя-де это рожа!
Положим, на мою она и не похожа, –
Но ежли ты ее считаешь за мою,
Так я ж те поплюю!»
Тут дьявол подослал подручного к Филату.
Явился к деду бес под видом паренька.
«Не надо ль, дескать, батрака?»
«Что ж? – молвил дед. – Возьму. А за какую плату?»
«Задаром! Лишь мое усердие ценя,
Ты малость подучи кузнечеству меня!»
Дед рад тому: «Изволь, учись, коли охотник!»
Сам бабе шепотком: «Глянь, даровой работник!»
Работник даровой
У наковальни без отхода.
Прошло каких-нибудь полгода,
Дед не нахвалится: «Парнишка – с головой,
И золотые руки!»
Парнишка стал меж тем ковать такие штуки,
Что дед, хоть чувствовал в руках немалый зуд,
Хоть глаз не мог отвесть от мастерской работы,
Одначе взвыл: «Ой, парень, что ты!
Влетим под суд!
Эх, черт! Подделал же ты ловко!
Пятак! Воистину – пятак!
Ну ж, молодец! И как ты так?!»
«Вот пустяки нашел! Какая это ковка? –
Стал несуразное тут малый толковать. –
Коль хочешь, я тебя могу перековать!!
Переверну в горне налево да направо –
Полсотни лет с тебя сниму!..»
«Да ну? Такое скажешь, право!
Никак и в толк я не возьму!»
«Возьмешь!.. Вон старичок идет по косогору!
Эй, старина! А старина!
(Знал младший бес по уговору,
Что „старичок“ был – сатана.)
Слышь, дедушка, тебе помолодеть охота?»
«Еще бы!»
«Я тебя перекую в два счета».
«Что ж, милый, помирать равно мне.
Хочешь – куй.
Ты парень, вижу я, удалый».
Засуетился сразу малый:
«Хозяин, дуй!»
Едва не лопаясь от смеха,
Пыхтит-кряхтит Филат у меха.
А бес клещами старца хвать
И ну ковать!
Вертел в огне его проворно.
Глядь, прыгнул из горна такой ли молодец:
«Благодарим покорно!
Ай да кузнец!»
Филат, оторопев, не мог промолвить слова.
А парень снова:.
«Хозяин, что ж? Ложись!»
Очухался Филат:
«Ох, брат!
Кузнец, и вправду, хоть куда ты!
Помолодеть бы я и рад, –
Но, как война теперь, боюсь: возьмут в солдаты,
А я… какой уж я солдат?
Обидел я когда хоть муху?
Таких, как я, да ежли в бой…»
Озлился парень: «Шут с тобой!
Веди сюда свою старуху.
Пусть хоть ее омоложу!»
«Старуху? слова не скажу!
Старушка стала чтой-то слабой. –
Посеменил Филат за бабой: –
Вот, баба, так и так, – пример тебе живой.
Вернешь ты молодость свою, красу и силу.
Помру, останешься такою ли вдовой!»
Мотает баба головой:
«Век прожила с тобой, с тобой пойду в могилу».
«Да ты подумай, голова!» –
Дед не скупился на слова,
Просил по-доброму сначала,
Покамест баба осерчала,
Потом, озлившись сам, забил ей в рот платок,
Связал ее и в кузню приволок.
Вертели, жарили в огне старушку Дарью,
Пока запахло крепко гарью.
Тут дед встревожился: «Чай, вынимать пора?
Боюсь, не выдержит: стара!
Слышь, парень, погляди: старуха-то жива ли?»
А парня… Митькой звали!
Исчез, как не бывал. Дед глянул, а в огне,
Заместо бабушки, костей горелых кучка
Да недотлевшая онучка.
Сомлел Филат: «Ой, лихо мне!
Ой, лихо!»
Прижался, съежившись, к стене
И… захихикал тихо:
«Хи-хи-хи-хи!.. Хи-хи-хи-хи!..
Помолодел… Хоть в женихи!..
А бабка… Под венец такую молодицу!..
Сережки, Дарьюшка, сережки-то надень!..»
Бедняк, отправленный в больницу,
В больнице помер в тот же день.
* * *
Не стало дедушки Филата!
В пустом его дворе стоит, как прежде, хата,
А в хате на стене
Висит портрет, а чей – не угадать в три года:
То ль в бричке поп, то ль воевода
На вороном коне,
То ль… как-нибудь потом скажу наедине.
Ну, словом, кто-то намалеван,
Да только кузнецом покойным так заплеван,
Что от лица почти не стало и следа:
Чуть-чуть виднеются усы да борода!
1915 г.
Всю правду говорить – обычай пролетарский,
Так потому скажу – какой уж тут секрет? –
Что дедушка Филат так заплевал портрет –
Чей? Ну, известно: царский!
1917 г.