Стихотворения
Текст книги "Стихотворения"
Автор книги: Давид Бурлюк
Соавторы: Николай Бурлюк
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Усталые люди приходят весною
На парка скамейках часами сидеть;
Со взором потухшим, с согбенной спиною
И кожи оттенком, как старая медь;
Пассивно считают истекшие весны,
Песчинки – недели и камни – года,
Их время давно обеззубило десны
И тускло в зрачках их застряла слюда.
И в синем параде весны ликованья,
Где каждый росток – комсомольская песнь,
Сидят… как мозоли тоски, изваянья…
Фабричных бульваров, ненужная плесень.
Май, 1932
Сентрал Парк. Нью-Йорк
Я шляпу снял перед осенним лесом,
Чтя карнавалы красок и тоски,
Следя с сочувствующим интересом,
Как холода румянят рощ виски.
Глубокой тишиною успокоен;
Одна роса шуршит с мертвеющих листов…
Кудрявый лес – он утомленный воин
С летучей конницей сражавшийся ветров.
Я – тоже воин, знавший жизни битвы
С двуногой подлостью, с ничтожеством и злом,
Те, что секут острее бритвы,
И жадным тернием спускаются над лбом.
И что ж дало свидание с воякой?
Чему учил рапсодией – урок?
– Иди всегда под ярким стягом!
– Взорвись в восторг, когда потухнуть срок!
1931 г.
Инвуд над Гудзоном
Нет не уставом, почерком сегодня
Я мысли беглые бумаге предаю…
Мной на корабль положенная сходня,
Что в край идет, который вам дарю.
В новейшем – старина, в любой старухе – младость
Вглядись видна! В тоске – былая радость.
О Нибелунгах песнь, иль Фета манускрипты
Листы бумаги, пергамент
Столетий прошлых крипты,
Иль дня сего момент!
1931. XII 26
Н<ью-> Й<орк> А<мерика>
Стихотворения разных лет *
Праздно голубой
Зеленый дух, метнул как смело камень
В глубь озера, где спали зеркала,
Взгляни теперь, как ярый вспыхнул пламень,
Где тусклая гнездилась мгла.
Как бессердечен ты, во мне проснулась жалость
К виденьям вод, разрушенным тобой.
Тебя сей миг сдержать хотелось малость
Над бездной праздно голубой.
<1910>
Зеленое и голубое
Презрев тоску, уединись к закату,
Где стариков живых замолкли голоса.
Кто проклинал всегда зеленую утрату,
Тот не смущен победным воем пса.
О золотая тень, о голубые латы!
Кто вас отторг хоть раз, тот не смутится днем.
Ведь он ушел на век, орел любви крылатый,
О отзвук радости мы вожделенно пьем.
<1910>
ОтшельникOp. 43.
В пустую ночь ушел старик бездомный.
Ни разу не взглянув назад,
Никем не спрошенный, укромный,
Покинув шумный вертоград.
Пускай ликуют скорые потомки:
Ведь к прошлому легко слабеет взгляд.
До гроба черного котомки
Не выпускать из рук он рад.
Так что ж! отринутый отчизной.
Ее взаимно он отторг,
Учись же торга дешевизной,
Ходи почаще в цвелый морг.
Седыми прядями волос
Овив костлявый траур плеч,
Зима – бесформенный колосс —
Свой изощренный емлет меч!
И, прикасаясь, бледный звон
Роняет сталь, рои надежд
Несут существенный урон
Под алой тишиной одежд.
И лишь один в листах лампад
Во власти беспричинных строк,
Нажав мгновения курок
Играет весело впопад.
<1913>
Любитель ночиOp. 45.
Тесный тупик
Утомленный лик
Проглотил.
Совершал свой круг
Черный сюртук.
Огибая ил,
Злостно фонари
До самой зари
Чуть цвели.
А свинцовый меч
Над уклоном плеч
Чернел вдали.
О, ночь! О, бездна лун!
Дрожащий плоский лгун
Над мостовой —
Зимы больной колдун.
Свистун, вещун, плясун
Угрюмый, хитрый, злой.
<1913>
Приказ («Заколите всех телят…»)
Заколите всех телят
Аппетиты утолять
Изрубите дерева
На горючие дрова
Иссушите речек воды
Под рукой и далеке,
Требушите неба своды
Разъяренном гопаке
Загасите все огни
Ясным радостям сродни
Потрошите неба своды
Озверевшие народы!..
1914 г.
Московский уезд
Плодоносящие
Мне нравится беременный мужчина
Как он хорош у памятника Пушкина
Одетый серую тужурку
Ковыряя пальцем штукатурку
Не знает мальчик или девочка
Выйдет из злобного семечка?!
Мне нравится беременная башня
В ней так много живых солдат
И вешняя брюхатая пашня
Из коей листики зеленые торчат.
<1915>
«Пространство = гласных…»
Пространство = гласных
Гласных = время!..
(Бесцветность общая и вдруг)
Согласный звук горящий муж —
Цветного бременил темя!..
Пустынных далей очевидность
Горизонтальность плоских вод
И схимы общей безобидность
О гласный гласных хоровод!
И вдруг ревущие значенья
Вдруг вкрапленность поющих тон
Узывности и оболыценья
И речи звучной камертон.
Согласный звук обсеменитель
Носитель смыслов, живость дня,
Пока поет соединитель
Противположностью звеня.
<1915>
Монолог уличновстречногоН.Н. Евреинову
Камни, стены, чугунные решетки…
Что ждать? Кого искать?…
Он:
– «Люблю рассматривать, блуждая, души витрин,
Всегда нарядные представительно;
Я фантазер ведь, покаюсь, немного действительно.
И времени своему господин.
– Здесь этой – ажурные дамские панталоны
И корсеты, не жмущие ничьих боков —
(Руки упорных холостяков);
…пылким любовникам вечные препоны;
А вот: это для меня важнее, „все что угодно дамской ноге“!..
Я так давно обувь ищу Сатирессе
Знаете… встретил ее экспрессе,
Идущем русской зимней пурге…
– Не могу сказать, каком она роде:
Не то солнечный луч, не то туман…
Разбросив запахи лесных полян,
Она была одета шикарно „по моде“,
А когда топоча побежала панели буфету,
Я вдруг заметил: да ведь она босиком!!
Мечусь теперь, мечусь по свету,
Озабочен ее башмаком…
И сколько не видел столичных витрин.
Заметьте, башмачник забыл о копытце!.
Для всяких размеров старался аршин,
Но все это даме моей не годится…
Окончательно…»
<1916>
«Кинулся – камни, а щелях живут скорпионы…»
Кинулся – камни, а щелях живут скорпионы…
Бросился бездну, а зубы проворной акулы…
Скрыться высотах? – разбойников хищных аулы.
Всюду таится Дух Гибеливечнобессонной!
<1916>
Веер весныПосв. Сам. Вермель
Жемчужный водомет развеяв,
Небесных хоров снизошед,
Мне не забыть твой вешний веер
И примаверных взлетов бред…
Слепец не мог бы не заметить
Виденьем статным поражен:
Что первым здесь долине встретить
Я был искусственнорожден.
<1916>
ПризывПриемля запахи и отрицая вонь…
Русь – один сплошной клоповник!..
Всюду вшей ползет обоз,
Носит золоте сановник,
Мужичок, что весь промозг.
Осень… тонем студной… слякоть…
«Номера» – не заходи:
Обкусают звери мякоть —
Ночь «центральных» – проведи…
Всюду липкою тряпицей
У грудного заткнут рот!..
Есть? – вопли десятерицей —
Тошноты моря и рвот.
Русь грязевое болото
Тянет гнойный, пьяный смрад…
Слабы вывезть нечистоты
Поселенье, пристань, град.
Грязь зовут – враги – отчизной!..
Разве этом «русский быт»?!.
Поскорее правим тризну —
Празднинствам параш, корыт!..
Моем мощной, бодрой шваброй
– Милый родины удел
Все, кто духом юно-храбрым
Торопясь, не оскудел!
<1918> Поволжье
Мои друзьяГде мысль бесстрашна и чело гордо поднято.
Где знание свободно.
Р. Тагор
Безумно веселые дети,
Которым шагнуло за тридцать
Не Вам этом радостном свете
«Мещанскою» валью возиться!
Не Вам, изогнув за конторкой
Свои молодые хребты,
Дышать атмосферой прогорклой
Наживы, бумаг, суеты.
Болоте житейском Вы чисты,
Отважные «рыцари львов»,
Искусные артиллеристы
Грядущего века основ.
Дворянском гнилом парадизе
Оплотишке низших сует
Не Вы завсегдаблюдолизы,
Подпорится коими свет.
<1918>
Трупик ребенка путиБуря скитается по бездорожью небес.
Р. Тагор
Грязи под спешною толпой,
Теснящимся колесам ввержен, —
Ребенка трупик голубой —
Грядущей жизни слабостержень…
Лохмотья бывшего народа,
В взгромоздясь на макадам,
Не зря, что скверная погода,
Гулять пустилась по полям.
Последователям диет,
Надевшим хлад «деми-сезон»,
С курносою Madame под ручку,
Широко-вольный белосвет
Войяжем знать не воспрещен —
Под осень, веер, тряпку, тучку.
<1918>
«Огней твоих палящих слава…»
Огней твоих палящих слава —
По склонам свергнутая лава —
Багрово-синих глыбы снов,
Кошмар, что вечно будет нов!
1921 г.
Иокогама. Япония
Опять
Голой лавы красный пласт
Облаков поход где част,
Где еще в оврагах снег
Отдыхает без помех
В ярких солнечных лучах —
Не отточенных мечах.
1921 г.
Иокогама Япония
«Камень, брошенный с вершины…»
Камень, брошенный с вершины,
Не вернется никогда! —
В лаве бурныя морщины, —
Камень книзу без следа;
Но сказали мне японцы,
Что к вершине, где так солнце
Светит ярко – ветер часто
Камень гонит вспять несчастной.
1921 г.
Иокогама. Япония
Здесь
Далеко от Кавказа, от Терека
И от крымской пьянящей волны,
Раскрылила златая Америка
Небоскребов взлетевшие сны!
Но жестокие сны угловатые —
Негде голову здесь опереть —
Лучше Руси далекой заплаты и
Отрубями пропахшая клеть!..
<1924>
Первомай
Первым овеяны Маем
Его бриллиантолучом
Мы голову поднимаем,
Насилье отринув плечом.
Войдя небоскребов каньоны,
Под пурпур веселознамен
Мы скажем для завтра законы
И новые циклы имен: —
Спартак, справедливые Гракхи,
Титаны: Карл Маркс и Лассаль
На стены истории знаки,
Кто вечной рукой начертал.
Герои французской коммуны
Под ружья с усмешкой курив
Посеяли ветер – самумы
Вчера пожинает архив.
Навеки сей день овесенен —
Царизма отринувший хлев,
Владимир Ильич или Ленин
Народ приподнявший с колен.
У трона стоявший веками,
Послушный приказам батрак,
Он ныне – уверенный камень
Где серп углубился и млат.
Сподвижники Ленина: Троцкий
Краснармии бодрости лев,
Кто волю военным по-братски
Святыней хранить повелел,
Великой России народы;
В единую слившись семью
Вселенной иную породу
Товарищей днесь создают…
Магнитное имя «Товарищ»,
Не царь, не министр, генерал,
Что выдумать тщилися баре,
Под гордость дворянских забрал.
В каньоны взойдем неботеров,
Владыки миров Бедняки,
С главою овитою терном,
На дланях труда синяки.
Вот нового мира владыка,
Вот нового слова творец!..
Что первого мая накликав,
Лачуги вселяет в дворец…
<1924>
Весенний бык
Весенним соком упоенный,
Прозрачной встреченный фатой,
Я ныне осязаю звоны
Спеленатые высотой —
Я – светорыцарь листьев клейких,
Себя почувствовал быком,
Ушедшим вдруг из зимнекелейки,
Травы зеленожрущим ком!
Вообразил: надволжской фермой,
Облокотившейся на бык,
Когда разливабунтом нервно
Свободу Каспия добыть…
Весной послушные забавы,
Что фантазийные легки;
Как с мыком рвутся чрез канавы
Листвой пронзенные быки.
Пусть Я в Нью-Йорке,
Пусть в вагоне.
При прядях электричьих свеч —
Не укатали сивку горки!
Душа на выспреннем амвоне
Косая сажень бычьих плеч!!
<1924>
Май, Нью-Йорк
«Без Р» («Колонны камень взнес…»)
Колонны камень взнес
До голубых небес
Колонны камень дал
Мечтал
Мечтал
О высоте Дэдал!
<1924>
Лето в Нью-Йорке
Канавы города гниют запрелолетом,
Бинокль уткнувши порт,
А я Нью-Йорк пугающим жилетом,
Докушал торт;
Он сделан был из носа негритоски —
Коричнев шоколад,
Малиновым бельем рвались полоски
Под крик Джез – Банд…
Но порт, дымя и звуком кастаньетов
Лебедки лебедей, сирены крик
Усердно потчивали мозг поэтов,
Как полку книжек Брик [49]49
О.М. Брик в своей библиотеке собрал все книги футуристов.
[Закрыть]
И я Нью-Йорк воткнул себе в петлицу!
Но порт дымил,
Закопчивая поясницу
Ночных громил…
Для бодрости очей
Из улиц лепестков
Всех богачей
Я тряс, как муравьев…
У Бога
чей
торчавший из кармана
Надзвездного
тумана,
был платок?!!
Но порт дымил…
И был готов Титаник
Идти ко дну,
То знает черт громил —
«Винти в одну!»
Не красть платки
Нехорошо у бога,
Как пятаки
У носорога…
Не хорошо! не хорошо!! не хорошо!!!
Воняет беднотой поэтова петлица —
Презренье богачам,
У них клопом изъеденные лица,
Не спящих по ночам;
На пальцах их мозоли от безделья
Их голос хрип —
Вот почему теперь без дел
Я Под рифмы скрип!..
<1924>
Свидание
Снимать корсет – порвать подтяжки…
Пружиной резать старо – тик
Китами тикают по ляжкам —
Невыразимый клопотик.
Клопотиканье на тике,
Египтовекагзлазотик
И путешественники по Эротике —
Ничтожнейшие математик!
Но лип пилон; корсет курсистке,
Студент, значок, студеный стыд.
И гимназистке и модистке…
Се не огонь, что вызвал виски
Мещанством пораженный быт,
Ведь дальний каждый – только близкий.
<1924>
Сибирь
Пример поэту
Петухи поют подвале
И вслепую славят свет,
Свод-шатер лиловый дали,
Уходящий путь корвет.
Я Нью-Йорке на панели
Гимн услышал петухов,
Что так радостно запели
Под цементом, под замком…
Под асфальтом трели птицы,
Там, подвале – птичий склад,
Где – приволье ящерице,
Где – мокрицы говорят…
Петухи гласят подвале
И унынья пеньи нет…
Океана славят дали.
Красоте свобод привет.
Я подумал: в этой песне
Затаен и нам пример;
Что сквозь тьму, подвала плесень
Поражает мерой веры
В солнце жизни, в правду мира
И свободы творчий миг;
Так моя бряцает лира,
И бунтует веще стих!..
Под цементом, под панелью
Не сдаюся и пою
И бунтарской славлю трелью
Бедных жизнь и жизнь свою!
<1932>
На фарме («Водвориться на фарме после шума столицы…»)
Водвориться на фарме после шума столицы;
Наслаждаться нирваной ночной тишины,
Где ноябрьские рощи взывают корицей
Голубых опахал на ветвях лишены.
В разговорах на кухне, коротая досуги,
Слыша чайника ропот, сквозь раскрытую дверь
Чароваться звездой, как любимой подругой,
Забывая реестры обид и потерь.
А за полночь в постели укрепляться в потемках
Неусыпною вахтой горлан-петухов.
Как петух, я ведь тож – не молчащий потомок
В Никуда бесконечно ушедших веков.
И, когда на рассвете, на пленке тумана
Проявляясь, забрезжится рощ негатив —
Вдруг наметить на карту простейшие страны,
Где незыблемо жив голубой примитив!
<1932>
Чатам, Н<ью> Дж<ерси>
Николай Бурлюк
Из сборника «Садок судей» (1910) *
СамосожжениеOp. 1.
«Поэт и крыса – вы ночами…»
Зажег костер
И дым усталый
К нему простер
Сухое жало.
Вскипает кровь.
И тела плена
Шуршит покров
В огне полена.
Его колена —
Языков пена
Разит, шурша;
Но чужда тлена
Небес Елена —
Огнеупорная душа.
Поэт и крыса —
вы ночами…
Op. 2.
Душа плененная
Поэт и крыса – вы ночами
Ведете брешь к своим хлебам;
Поэт кровавыми речами
В позор предательским губам,
А ночи дочь, – глухая крыса —
Грызет, стеня, надежды цепь,
Она так хочет добыть горсть риса,
Пройдя стены слепую крепь.
Поэт всю жизнь торгует кровью,
Кладет печать на каждом дне
И ищет блеск под каждой бровью,
Как жемчуг водолаз на дне;
А ты, вступив на путь изятий,
Бросаешь ненасытный визг, —
В нем – ужас ведьмы с костра проклятий,
След крови, запах адских брызг.
А может быть отдаться ветру,
В ту ночь, когда в последний раз
Любви изменчивому метру
Не станет верить зоркий глаз? —
А может быть, когда узнают
Какой во мне живет пришлец,
И грудь – темницу растерзают,
Мне встретить радостно конец? —
Я говорю всем вам тихонько,
Пока другой усталый спит:
«Попробуй, подойди-ка, тронька, —
Он, – змей, в клубок бугристый свит».
И жалит он свою темницу,
И ищет выхода на свет,
Во тьме хватает душу – птицу,
И шепчет дьявольский навет;
Тогда лицо кричит от смеха,
Ликует вражеский язык:
Ведь я ему всегда помеха, —
Всегда неуловим мой лик
Op. 3.
«Вдохни отравленную скуку…»
Круг в кругу черти, – черти,
Совершай туманный путь,
Жизни тусклыя черты
Затирай глухая муть;
Все равно ведь не обманешь,
Не пройдешь волшебный круг:
Пред собой самим ты станешь,
Раб своих же верных слуг.
Тонкогубый, нервный разум,
Чувство, – вечная печать, —
Заполонят душу разом,
Стоит ей начать искать.
И в гимназии и дома
Потекут пугливо дни,
Сердце искривит оскома,
Мысли станут так бледны.
Op. 4.
«Осталось мне отнять у Бога…»
Вдохни отравленную скуку
Прошедших вяло вечеров
И спину гни, лобзая руку,
С улыбкой жадных маклеров, —
Ты не уйдешь от скучных бредней,
И затуманишь свой же лик,
На зеркалах чужой передней,
Публичной славою велик.
Твоих неведомых исканий
Седой испытанный старик,
С умом змеи, с свободой лани, —
Неузнанный толпой твой лик;
Пройдет с опущенной главою
Сквозь строй упершихся зрачков.
Всем служит гранью роковою —
Нестройной зыбкой жизни зов.
Op. 5.
«День падает, как пораженный воин…»
Осталось мне отнять у Бога,
Забытый ветром, пыльный глаз:
Сверкает ль млечная дорога
Иль небо облачный топаз, —
Равно скользит по бледным тучам
Увядший, тусклый, скучный ум.
И ранит лезвием колючим
Сухой бесстрашный ветра шум.
О ветер! похититель воли,
Дыханье тяжкое земли,
Глагол и вечности и боли
«Ничто» и «я», – ты мне внемли.
Op. 6.
«Из всех ветрил незыблемого неба…»
День падает, как пораженный воин,
И я, как жадный мародер,
Влеку его к брегам промоин,
И, бросив, отвращаю взор.
Потом чрез много дней, случайно,
Со дна утопленный всплывет;
На труп, ограбленный мной тайно,
Лег разложения налег,
И черт знакомых и ужасных
Дух успокоенный не зрит,
Его уста навек безгласны —
В водах омытый малахит.
В своем бесформенном молчаньи
Творец забытых дел – вещей,
Средь волн в размеренном качаньи,
Плывет как сказочный кощей.
И пепел зорь лежит на щеках,
Размыл власы поток времен
И на размытых гибких строках
Ряд непрочитанных имен.
Один из многих павших, воин,
В бою с бессмертным стариком,
Ты вновь забвения достоин,
Пробитый солнечным штыком.
Op. 7.
«Понятна странная смущенность…»
Из всех ветрил незыблемого неба
Один ты рвешь закатные цветы,
Уносишь их во мрак Эреба. —
В тайник восточной темноты.
И опустевшие поляны
Не поят яркость облаков,
Зажили огненные раны
Небесных радужных песков.
Ушел садовник раскаленный,
Пастух угнал стада цветов,
И сад ветрил опустошенный
К ночной бездонности готов.
Унесены златые соты,
Их мед не оросит поля.
Сокрытых роз в ночные гроты
Не вынет мед пчела – земля.
Op. 8.
«Приветы ветреной весны…»
Понятна странная смущенность
И к нервным зовам глухота: —
Мой дух приемлет ущербленность,
Его кривится полнота.
И с каждым днем от полнолунья
Его надежд тускнеет луч…
Ах! мудрость, строгая шалунья,
Вручит не мне эдемский ключ!
Ее усердные призоры
Гасят бесплодные огни
И другу вшедшему на горы,
Кричу я: «спину ты согни!»
И вот на бледном небоскате
Он выгнул желтый силуэт;
По нем тоскою как по брате:
Чужим ведь светом он согрет.
И здесь отторгнутый взираю
На голубые дня врата…
И се – неведомому раю
Души отдалась нагота.
Op. 9.
«По бороздам лучей скользящих…»
Приветы ветреной весны,
В тюрьме удушных летних дней,
Завяли; и места лесны
И степь и облака над ней
Стареют в солнечных лучах.
И, как привычная жена,
Земля, с покорством дни влача,
– Усталостью окружена
Немеют в небе тополя,
Кристально реют коромысла
И небо, череп оголя,
Дарует огненные числа.
Во всем повторенная внешность
Кует столетьям удила, —
Вотще весне прошедшей нежность
Надежду смены родила.
Op. 10.
Ночная езда
По бороздам лучей скользящих
Ложится отблеск огневой.
Диск солнца, горизонт дымящий,
Одел оранжевой фатой.
Повсюду побежали тени: —
От бурьянов, могил, копиц,
И, провожая час вечерний,
Отчетлив голос чутких птиц.
Завяли пыльные побеги
Ветров торивших колеи.
Им проезжавшие телеги
Давали тело – вид змеи.
Теперь бессильные поникли
На зелень придорожных трав:
(И мы ведь к отдыху привыкли.
За день от суеты устав).
Зацвелый запад рассыпает,
Красы, как лепестки цветок,
И алым отсветом смягчает
Звездами блещущий восток.
Степи притихнувшей пустыня
В час на вечерний – сфинкса лик,
Чей тихо шепчущий язык
Пронзает сталью звездных пик.
I
Op. 11.
Стихают смех и разговоры
Во мраке дремлющих аллей.
Шутливые смолкают споры
О том, кто Настеньки милей, —
К нам тихие приходят горы
Из затуманенных полей.
Всем надоел костер дымящий
И игры в прятки и кольцо,
И поцелуи в темной чаще,
И милой нежное лицо, —
Морфея поцелуи слаще:
Идут к от'езду на крыльцо.
«Алеша! где моя крылатка?
Вы с ней носились целый день». —
– «Вы знаете, какой он гадкий!» —
– «Вы осторожней – здесь ступень» —
– «Я вообще до фруктов падка,
Теперь merci, – мне кушать лень» —
– «Ты, мамочка, садись в коляску,
А девочки займут ландо:
Она не так, как этот тряска;
Мишель и я махнем бедой». —
– «Сергей, не забывай же нас-ка!» —
– «Маруся, приезжай средой!»
II
«Неотходящий и несмелый…»
Прохладной пылью пахнет поле
И ровен рокот колеса.
Усталый взор не видит боле
Как бесконечны небеса; —
Душе равны и плен и воля, —
Ее питает сна роса.
В распутий равнодушной раме,
Наш старомодный фаэтон
С зловеще – черными конями,
В ночи как Ассирийский сон,
Вдруг промелькнул перед глазами,
На миг раздвинув томный тон.
Девицы, спутницы веселья, —
Под колыхание рессор —
(Из пледов сделал им постель я)
Уснули, как вакханок хор;
И он – дневных тревог похмелье —
Лелеет, как любовный вор.
И как укромных исполнений,
Так и безумия дворцов,
Он постоянный добрый гений —
Венечный цвет земных концов,
Денных забот и утомлений
Всегда последний из гонцов.
Его покоящим объятьям
Мы отдаемся без стыда,
Неприкрываясь даже платьем,
А он, как теплая вода,
Покорен ласковым заклятьям,
Целует нежно без следа.
И целомудренная дева,
Которую пугает страсть,
Ему, без робости и гнева,
Спешит красы отдать во власть, —
Как обольстительница Ева
Плоды падения украсть.
Ну, как не возроптать желанью,
На греков, чьей виной Морфей,
Не Артемида с гордой ланью,
Нам смертным льет напиток фей. —
Ужель осталось упованью
Во сне единственный трофей?!
Op. 12.
«Две девушки его пестуют…»
Неотходящий и несмелый
Приник я к детскому жезлу.
Кругом надежд склеп вечно белый
Алтарь былой добру и злу.
Так тишина сковала душу
Слилась с последнею чертой,
Что я не строю и не рушу
Подневно миром запертой.
Живу, навеки оглушенный,
Тобой – безумный водопад
И, словно сын умалишенный,
Тебе кричу я невпопад.
Две девушки его пестуют…
Op. 13.
Две девушки его пестуют —
Отчаяние и Влюбленность,
И мертвенность души пустую
Сменяет страсти утомленность.
О! первой больше он измучен, —
Как холодна ее покорность,
Как строгий лик ее изучен,
Пока свершалась ласк проворность.
И взор его пленен на веки
Какими серыми глазами
И грудей льдяной – точно реки,
Прошли гранитными стезями.
Вторая – груди за корсажем
И пальчик к розам губ приложен
Он служит ей плененным пажем,
Но гроб обятий невозможен; —
На миг прильнула, обомлела,
И вот, – мелькают между древий
Извивы трепетного тела
И разливается смех девий.
Ушла. И жуткой тишиною
Теперь другая околдует; —
Две девушки его пестуют…
Уж бледный профиль за спиною
Через плечо его целует.