Текст книги "Любовь без обратного билета (СИ)"

Автор книги: Даша Камелина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Кристина вздохнула во сне, прижалась крепче. Её рука на его груди, ладонь доверчиво раскрыта. Вспомнил, как шептал ей недавно «не бойся», когда она дрожала под его прикосновениями. А сейчас боялся сам.

Не того, что она уйдёт.

А того, что останется.

Что он снова привыкнет к другому человеку, что однажды утром проснётся – а её губы будут солёными от слёз, потому что мир снова напомнит, счастье не для таких, как они.

Он закрыл глаза. Где-то на улице крикнула сова.

Завтра будет трудно. Послезавтра ещё труднее. Но сейчас… сейчас он просто дышит вместе с ней. И пока этого достаточно.

И когда Максим уснул, тишина снова наполнила дом. Но теперь она была другой, живой – будто стены впервые за долгое время дышали вместе с ними.

Глава 18

Кристина проснулась от щебетания ласточек под крышей. Лёгкий ветерок шевелил занавеску, впуская в комнату золотистые лучи июльского солнца. Она с улыбкой потянулась. В доме было тихо. Подушка пахла чем-то непривычным, мужским – Максимом. Но место рядом было пустое. Ещё тёплое.

Босиком ступила на ещё прохладный пол. Накинула его рубашку – рубашка пахла Максимом так сильно, что Кристина на секунду закрыла глаза, вдыхая этот запах. Подол скользнул по бедру, оставляя на коже мурашки.

Тропинка за домом была усыпана сосновыми иголками, колючими и ароматными. Роса обжигала ступни, но Кристина шла, придерживая рубашку, чтобы не зацепиться за раскидистые кусты малины.

Услышала шум воды и негромкое фырканье Максима. Он стоял под самодельным душем, старая бочка с дырочками, приделанная с торца сарая. Вода стекала по его спине, очерчивая мышцы, исчезая в ямочках над поясницей. Он наклонил голову, встряхнул мокрыми волосами, и капли разлетелись, сверкая на мягком утреннем солнце.

Она замерла.

– Подглядываешь? – его голос прозвучал строго, чуть хрипло, но глаза, когда он повернулся, смеялись.

– Я…, – Кристина не успела договорить.

Он шагнул вперёд, и вода с его тела намочила ей ноги. Она засмеялась. Его руки обхватили за талию, мокрые, холодные, но от прикосновения всё равно внутри всё вспыхнуло. Максим прижал её к себе. Рубашка сразу промокла, прилипла к груди.

– Хочешь в душ? – прошептал ей прямо в губы. Она кивнула, прежде чем он поцеловал.

– Вода холодная.

– А ты?

Максим утянул её за собой, и остывшая за ночь вода хлынула на них обоих. Кристина вскрикнула от неожиданности, но поцелуй тут же превратил это в горячий стон. Рубашка мгновенно стала похожа на прозрачную плёнку, облепив каждый изгиб её тела. Его руки скользнули под мокрую ткань, и пальцы, холодные от воды, обожгли кожу там, где прикоснулись.

Потом они пили горячий вкусный кофе на кухне, пахнущей нагретым деревом. Солнце, пробиваясь сквозь занавеску, рисовало на столе пшеничные прямоугольники, в которых кружились пылинки. Размазывая мёд по куску хлеба, Кристина иногда бросала взгляды на Максима. Он не спеша отхлёбывал из кружки, и капли воды с волос падали на его голые плечи. И ниже – туда, где был шрам. Неровный, белёсый.

Кристина вдруг положила хлеб на тарелку, встала, подошла и села к Максиму на колени. Он поставил кружку на стол, обнял. Посмотрел на неё вопросительно:

– Что?

Она провела пальцем по рубцу, медленно, будто читая. Он не отстранился.

– Где это случилось?

Он поморщился, чуть помедлил.

– Под Авдеевкой, в семнадцатом, давно уже.

Она посмотрела ему в глаза. Потянулась за его спину, к подоконнику, на который позавчера вечером Максим поставил коробку с разными мелочами, нужными для ремонта. Вытянула из пластиковой упаковки зелёный маркер. Сняла колпачок, бросила на стол.

Первая линия – стебель. Вторая – изгиб ветки. Третья, четвёртая – листок у самого края, где шрам сходил на нет.

Максим непроизвольно вздрогнул, когда маркер случайно задел чувствительное место. Кристина охнула. Но он улыбнулся – всё в порядке. Через минуту она закончила. Чуть отодвинулась, склонила голову набок, совсем как Лера, когда на штрафстоянке разрисовывала вторую дверцу «Вранглера». Посмотрела на него:

– Так лучше?

Наклонив голову, Максим посмотрел на своё плечо. Кивнул:

– Оставь.

Им не нужны были слова про боль, про войну, про «как это было». Только её смех в его волосах, маркер на полу, и новый шрам, живой, с листьями. Не про прошлое. Про будущее.

Ближе к обеду собрались на кладбище. Максим не настаивал, предлагал Кристине остаться в доме, ждать Леру с Костиком, которые уже проснулись и вот-вот должны были выехать обратно. Но Кристина не захотела:

– Я поеду, ладно?

Новое ладвинское кладбище встречало сразу за поворотом – аккуратная ограда из металлических прутьев, выкрашенных белой, кое-где облезшей краской, как будто в тон карельским берёзам. Ворота всегда распахнуты, никто не запирал.

Земля на кладбище была песчаной, рыхлой, с редкими островками травы. Могилы стояли ровными рядами. Лето дышало жаром, но здесь, на сельском кладбище, воздух был пропитан прохладой и запахом скошенной травы. Максим и Кристина шли медленно, по узкой тропинке, между кое-где покосившимися крестами и облупившимися оградками.

– Здесь, – сказал Максим, останавливаясь перед серой плитой.

Кристина молча смотрела, как он смахнул пыль с камня, поставил в старую жестяную банку с дождевой водой четыре гвоздики, купленные по дороге, провёл рукой по металлической табличке.

Потом они сели на лавочку под раскидистой липой.

– Он был хороший?

Максим пожал плечами:

– Не знаю… он воевал, лётчик, никогда меня не жалел, но я точно знал, что дороже меня у него никого нет.

Кристина внимательно посмотрела на Максима. Он вдруг встал, сделал шаг к могиле и откуда-то из-за плиты вытащил… старый компас с треснутым стеклом. Обтёр пальцами.

– Вот, смотри.

– Что это? – она вопросительно улыбнулась.

– Компас. Армейский. Мы как-то в школе поспорили с местными пацанами, что пешком доберёмся до Чёртовой пади…

– Вы с дедом?

– Нет, – Максим усмехнулся, замолчал ненадолго. – С другом, с Васькой…

Увидев взгляд Максима, Кристина нахмурилась.

– А он… где?

Максим сжал зубы. Кивнул куда-то в сторону:

– Тоже здесь. Зайдём потом, когда обратно пойдём.

Помолчал. Кристина просунула руку ему под локоть, прижалась.

– Добрались до Чёртовой пади?

Он улыбнулся, покачал головой:

– Нет, заблудились!

– И что, вам попало?

Максим вздохнул:

– Ваське попало, а мне… когда меня лесники у дома высадили, дед на крыльце сидел, трубку курил, спросил только: «что, с маршрутом промахнулся?». А на следующее утро разбудил в четыре часа, дал этот компас, и мы пошли туда вместе. Вернулись только к вечеру, я думал, не дойду до дома, так вымотался, а деду хоть бы что! А ему тогда уже почти восемьдесят было. Когда отпаивал меня чаем перед сном, сказал: «зато теперь ты знаешь».

– Знаешь – что? – Кристина повернула к нему голову.

Максим посмотрел на табличку, осторожно высвободил руку, встал и снова спрятал компас куда-то за плиту. Сел рядом и обнял Кристину за плечи.

– Что иногда человеку надо заблудиться, чтобы он научился искать дорогу.

Могила Васьки была ближе к выходу. На полированной поверхности – фото парня в тельняшке, с безбашенной улыбкой, такой разухабистой, что Кристина невольно улыбнулась в ответ. «Василий Николаев, 1983–2003 гг.». В углу фотографии кто-то прилепил выцветшую десантную эмблему. Максим молча достал из кармана зажигалку и пачку «Беломора», открыл, вытащил одну сигарету. Пламя дрожало, пока он подносил зажигалку к сигарете.

Сигарета медленно горела, пепел осыпался на гранит. Кристина хотела спросить, как он погиб, но вдруг заметила, что взгляд Максима скользнул вправо. Рядом, в полуметре, была другая могила. Новее, ухоженнее. «Плотникова Анна Сергеевна, 1988–2017 гг.». Девушка с ясными глазами и рыжими волосами, собранными в небрежный хвост. Свежие пионы у креста.

Кристина замерла. Увидела судорожно сжатое горло Максима. Спрашивать ничего не стала. Потом они молча шли, пока кладбище не осталось за спиной.

У машины Максим вдруг повернулся к Кристине:

– Спасибо… я потом… попозже…

Кивнула. Они поняли друг друга без слов.

Как только приехали домой, позвонила Ангелина. На телефон Максима. Они ещё в Новгороде решили, что двух телефонов, Костика и Максима, им вполне хватит. Ангелина вежливо поинтересовалась, как у них дела, не вернулись ли ещё Лера с Костиком. Потом попросила передать трубку Кристине.

Максим вышел на улицу, сел на крыльцо. Тени уже удлинились, растянулись по двору, как ленивые кошки. Минут через пять скрипнула дверь. Слышно было, как Кристина босыми ступнями шла по нагретым доскам. Опустилась рядом, не говоря ни слова. Задела Максима – легко, почти неуловимо. Положила голову ему на плечо. Максим повернулся, коснувшись губами её макушки.

– Вам надо ехать?

Она глубоко вздохнула:

– Да, Ангелина ещё в пятницу разговаривала со следователем, пообещала, что я вернусь в начале недели, да и похоронами лучше заниматься мне самой, там много вопросов…

Подняла к нему лицо, он наклонился, нашёл её губы – сначала нежно, просто прикосновение. Она ответила без слов, слегка приподняв подбородок. Где-то за спиной упало яблоко, раздался глухой стук в траве. Неподалёку кто-то из соседей крикнул что-то неразборчиво.

Кристина тихо спросила:

– Когда ты вернёшься в Москву?

Он нашёл её пальцы, их руки переплелись, сцепились, будто проверяя реальность друг друга.

Он помолчал.

– Недели через две, хочу тут кое-что подремонтировать. И надо подумать, чем дальше заниматься, сейчас, когда…, – он бросил на неё осторожный взгляд, – думаю, сейчас мои договорённости с твоим мужем потеряли свою силу, так что…, но надо кое с кем посоветоваться и уточнить.

Кристина не поняла:

– С кем посоветоваться?

– Ну, как минимум, с редактором, но, наверное, надо и у Игоря Александровича спросить, могу ли я использовать данные или надо ждать, пока следствие не закончится, – Максим вздохнул. – Боюсь, в Москве со мной, скорее всего, тоже захотят пообщаться.

Она улыбнулась:

– Ну, значит, тогда ты точно вернёшься.

Максим тоже улыбнулся, кивнул, снова поцеловал её:

– Точно вернусь.

Около четырёх к дому подлетела пыльная «Ямаха», и не успели Максим с Кристиной выйти на улицу, как дверь распахнулась, впуская внутрь вместе с весёлым смехом шум дороги, запах озёрного ветра и ещё пока не рассеявшееся ощущение другого мира, в котором больше суток жили Лера с Костиком.

Первой влетела Лера – казалось, она ещё больше загорела, а волосы, наоборот, на солнце стали белее, и прядями выбивались из растрёпанного хвоста. Кроссовки в пыли, на запястьях у обоих болтались плетёные браслеты. Костик шагнул следом. Лицо усталое, но глаза живые, светлые. Машинально провёл рукой по плечу Леры, поправил сползшую майку – жест почти привычный, но теперь в нём было что-то новое: не просто забота, а право быть рядом, право оберегать.

Пока пили чай, наперебой рассказывали, как полночи ловили кузнечика.

– Зелёного! – Лера сделала огромные глаза. – С длинными усами! До рассвета!

Кристина с Максимом, смеясь, переглянулись.

– Зачем он вам понадобился?!

Костик усмехнулся:

– Да это квест такой, там один тип на фестивале, вроде как Ловец снов, дарит людям сны на заказ, но нужен был кузнечик…

И они с Лерой, видимо, вспомнив что-то, дружно рассмеялись.

– Мы ползали по полю, как придурки, пока Костик не догадался включить на телефоне запись стрекотания, и прикинь, мам, кузнечик припрыгал мне прямо на кроссовки!

– Ага, – Костик посмотрел на Леру, и они опять начали давиться от смеха, – а самое смешное, когда мы принесли его, парень, ну, этот, Ловец снов с бубенчиками, кузнечика отпустил, дал нам ромашку, сказал положить под подушку и утром рассказать ему, что нам снилось!

Глаза Кристины лукаво засветились:

– И что вам снилось?

– Ну…, – Костик потупился, а Лера уткнулась в чашку, – да мы почти и не спали, там у соседней палатки до утра под гитару пели…

– Костя, – Кристина стала серьёзной, – тогда тебе надо бы поспать сейчас.

Она посмотрела на Леру:

– Лер, вечером машина приедет, Семён с новым охранником, Ангелина послала, нам сегодня надо ехать в Москву. Дома очень много дел.

– Да? – Лера удивлённо приподняла брови и непроизвольно посмотрела на Максима.

Он улыбнулся в ответ, кивнул:

– Мы уже обо всём договорились. Я тоже приеду через неделю-другую, так что увидимся.

В понедельник, двадцать восьмого июля, Максим въехал на редакционную стоянку и припарковался на своём привычном месте. Надо же, никто не занял. Казалось, прошла целая жизнь с тех пор, как он, разозлённый, разговаривал здесь с Кириллом. Хотя, вообще-то, месяца не прошло. Глаза Максима сузились – интересно, Кирилл сейчас здесь? В принципе, никакого преступления он не совершил, просто за деньги снабжал Широкова информацией. То, что за деньги, в этом Максим не сомневался – два года назад Кирилл взял ипотеку, дорогое удовольствие. И ещё Максим не был уверен, лично ли. Вполне возможно, тот действовал через посредников. Конечно, в смысле уголовного кодекса, это вряд ли можно квалифицировать как преступление, хотя вопросы к Кириллу наверняка будут, но вот в смысле дружбы и журналистской этики… это, безусловно, предательство. Предательство, которое могло стоить жизней. И в том, что случилось по-другому, заслуги Кирилла не было.

Максим решительно вышел из машины, перекинул через плечо ремень сумки с ноутбуком и уверенно пошёл к крыльцу.

Помещение редакции напоминало музей, который забыли закрыть. Стеклянные стены увешаны разноцветными стикерами и графиками тиражей. Центральное пространство освещалось холодными LED-панелями, но в полутёмных углах упрямо горели старые жёлтые настолки, мерцая, как последние стражи эпохи бумажной журналистики. У кофемашины – священное место. На стене висела доска с графиком дежурств и фото сотрудников. Некоторые лица перечёркнуты красным – те, кто ушёл «на ту сторону». И подпись: «предатели не пьют наш кофе». Рядом на холодильнике магнитиками прикреплены визитка следователя МВД, фото разгромленного однажды после обыска офиса редакции, пропуск в Госдуму и детский рисунок с надписью: «Папа, возвращайся!». Пахло дорогим кофе и бумажной пылью. За перегородками мелькали силуэты, стоял приглушённый гул, будто где-то вдалеке начинался шторм. Сюда не водили экскурсии. Но если бы эти стены могли говорить, они рассказали бы больше, чем все выпуски газет, вместе взятые.

Главред откинулся в кресле, крутя в руках серебряную ручку:

– Ну что, отдохнул? Или просто ждал, когда твой материал сам себя допишет?

Максим саркастично усмехнулся:

– Конечно, ждал, особенно после того, что с Самойловым случилось.

Главред хмыкнул, взял из стопки папку с пометкой «Широков/дело№…» и перекинул её Максиму:

– Теперь понимаешь, почему я завернул твой бред про «гипотетические схемы»?

Максим не ответил. А тот продолжил:

– Ты был на полпути. Сейчас Широков арестован на два месяца, и у тебя есть шанс…

Он замолчал. Пристально взглянул Максиму прямо в глаза:

– У тебя ведь есть шанс, Максим?

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Наконец, Максим кивнул:

– Есть.

И прикрывая за собой дверь, услышал:

– Только не тяни. «Новая» и «Медуза» уже роют в этом направлении, сам ведь понимаешь, что они напишут.

За своим рабочим столом, открыв ноутбук, Максим прислушался к себе, будто проверяя, узнаёт ли это место. Оно, кажется, даже не заметило его отсутствия. Пальцы привычно зависли над клавиатурой, но через секунду Максим откинулся назад – без кофе мысли слипались, как мокрые страницы блокнота.

– О, смотрите, кто вернулся!

Редакционная кухня никогда не пустовала, как говорится, если завтра кофе исчезнет, девяносто процентов журналистов умрут к полудню, выживут те десять, кто с утра пьёт коньяк.

Кирилла Максим увидел сразу. Похоже, многие были в курсе – пространство между ними как-то вдруг опустело. Машина урчала, выдавая струйку чёрного, как настроение у Максима, кофе. В воздух поднялся аромат, смешиваясь с запахом бумаги и напряжения.

– Макс, привет! Как отдохнул?

Максим медленно обернулся. Кирилл покраснел, но глаза не опустил. Где-то за перегородкой смеялись верстальщики.

– Кир, тебе лучше самому уволиться. Вместе мы работать не будем.

У Кирилла дёрнулась щека.

– Ты и доказать можешь?

Максим усмехнулся и насмешливо уставился на Кирилла:

– Что доказать?

Во взгляде Кирилла промелькнуло недоумение:

– А ты… о чём?

Максим взял чашку и сделал первый глоток. Ему вдруг стало противно. До тошноты. Кирилл стоял слишком близко, и от него осязаемо пахло страхом, который лип к коже, как грязный сироп, и Максим подумал, что предательство для него теперь всегда будет пахнуть кофейной горечью.

– Ни о чём.

В дверях обернулся:

– Я, конечно, точно не знаю, но думаю, что Широкова вычислили по тебе, и если ты лично с ним связывался, то тебе лучше приготовить для следствия какую-нибудь убедительную версию. Так вот, Кирюш, предательство – это не поступок. Это процесс.

До конца дня больше о нём не думал. Всё, пройдено.

Работа над статьёй шла легко, и это было верным знаком – сейчас Максим всё делает правильно. Созвонился с Кожевниковым, согласовал, о чём можно упоминать, а что лучше придержать и дать намёками. Договорились быть на связи. Нет, здесь его ещё никто не опрашивал. Потом снова с головой ушёл в счета, цифры и фамилии.

Захлопнул крышку ноута часов в пять вечера – допоздна решил не засиживаться. Закрыл глаза. И сразу вспомнил – Кристина. Максим вернулся в субботу, но ей пока так и не позвонил.

У неё действительно оказалось очень много дел. Самойлова похоронили, но это было только начало. Наследственные вопросы, его родители, адвокаты, заседания совета директоров. По вечерам Кристина звонила Максиму почти каждый день, и в темноте он слушал её усталый голос. Помочь ничем не мог, и это убивало. Иногда в разговоре возникало ощущение какого-то лёгкого раздражения, Максим говорил, что приедет завтра же, но она отказывалась, не хотела его во всё это впутывать. Из Ладвы он выехал в четверг, позвонил Кристине, сообщил, но… в субботу рано утром, войдя в квартиру, понял, что сил нет даже на разговор, сразу уснул, проснулся поздно, ночью звонить не стал. И в воскресенье не стал. Почему, не понял. Сейчас вдруг осознал.

Там, в деревне, Кристина слилась для него с тем редким состоянием покоя, который поселяется в груди внезапно – когда просыпаешься среди ночи и понимаешь, что за окном дождь, а под рукой тепло её кожи. Когда не надо ничего объяснять, потому что она уже всё знает – по тому, как он щурится, как вздыхает, по молчанию, которое не неловкое, а наполненное. В деревне Максим понял это особенно остро. И боялся теперь, что в Москве она станет другой. Что наденет маску – ту самую, которую здесь носят многие: холодноватую, отполированную успехом. А он не сможет ничего с этим сделать.

Максим вышел из редакции с ощущением, что тащит на плечах всю тяжесть прошедшего дня. Дежавю. Подошёл к «Вранглеру», положил на заднее сиденье сумку с ноутбуком. Сел за руль и закрыл глаза – час в пробках, как минимум. Тряхнул головой, потянулся к ключу… остановился.

На их разномастной редакционной стоянке он алел, как насмешка – ярко-красный «Мини Купер», отполированный до зеркального блеска. Не просто насмешка, а дерзкая выходка: хромированные диски ловили солнечные зайчики, словно подмигивая, чёрная решётка скалилась голливудской улыбкой.

Глухой стук дверцы рассыпался эхом в тёплом вечернем воздухе.

Кристина не спеша шла к его машине, а он не мог оторвать от неё глаз. Да, на ней было элегантное платье, а не простые джинсы и футболка, в которых она сидела на онежском валуне. Да, волосы уложены аккуратной тяжёлой волной, а не собраны в небрежный пучок. Но когда вышел из машины, увидел ямочки на щеках, увидел всё ту же Кристину – ту, что смеялась под холодной водой в самодельном душе из перевёрнутой бочки, ту, что рисовала ветку на его шраме. И Максим зажмурился – так соскучился по ней. Дурак!

Не выдержал, сделал шаг навстречу, ещё – и вот она уже в его руках, тёплая, пахнущая чем-то сладким и знакомым, её дыхание дрожит у самого его рта.

– Почему не позвонил?

Не ответил, зарылся в её волосы, почувствовал, как дрожит её спина под его ладонью. Чуть отстранился, посмотреть на неё, увидел тени под глазами.

– Устала?

– Устала.

– Ты к врачам так и не обращалась, что тебе давали в клинике, может, надо что-то восстановительное пройти?

Она замерла. Потом бросила на него взгляд, который он не совсем понял. Мягко улыбнулась:

– Не знаю, что мне там давали… но точно знаю, чего не давали…

Максим непонимающе нахмурился. Кристина приподняла брови, улыбнулась ещё шире, но в глазах затаилась тревога:

– Противозачаточные таблетки точно не давали.

Её слова повисли в воздухе – прозрачные, еле ощутимые, но от них у Максима перехватило дыхание. Секунда тишины. Потом удар. Сначала в висках. Потом пульс. Потом – в груди, где вдруг стало тесно от чего-то тёплого и тяжёлого, что рвалось наружу смехом, криком, может быть, даже слезами. Он посмотрел на неё – на любимые ямочки, на дрогнувшие губы, на пальцы, сжимающие рукав его рубашки. И вдруг понял – она тоже боится. Не потому что не хочет, а потому что ждёт его ответа.

И тогда его накрыло, не страх, не паника, а странная, почти детская ясность. Даже если весь мир кричит, что ты мудак и не справляешься – её улыбка, её «ну и что?», её руки, обнимающие так, будто она вбирает в себя все его страхи – это и есть дом. И Москва тут ни при чём. Потому что это – не про место. Это про то, как сердце бьётся ровнее, когда она рядом. Про то, что даже в самой многолюдной московской толпе он смог бы найти её с закрытыми глазами – по запаху духов, по звуку её голоса, по тому, как мир будто замирает, когда она рядом. Потому что любовь – это путешествие без возврата. Ты не можешь любить, разлюбить, найти, бросить и вернуться туда же, откуда всё это началось. Ты уже другой. И она другая. И даже если вам покажется, что дорога ведёт в никуда, обратный билет не купить. Только вперёд. Только вместе. Только с любовью.