Текст книги "Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)"

Автор книги: Дарья Аредова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

М-да, везет, ничего не скажешь.

Я успел дважды споткнуться в темноте и навернуться, от души отматерить неразумное дите, сунувшееся в подземелья, вскочить и чертыхнуться еще разик – когда впереди раздался грохот, а шаги Лесли неожиданно стихли. Я завернул за угол, прошел еще несколько шагов, едва не приложился головой о низкую сводчатую арку – и почти физически ощутил, как под ногами разверзлась пустота. Пол сделался ржаво-решетчатым.

Дальше я шел уже медленно и осторожно. Еще провалиться вслед за Лесли и сломать себе чего-нибудь мне сейчас как раз и не хватает – тут проржавело все вконец, коммуникации старые и давным-давно неухоженные.

Как я и ожидал, буквально через несколько метров в полу обнаружилась дырка с рваными краями, загнутыми вовнутрь. Пришлось лечь на пол и ползти по-пластунски.

Внизу было темно. Дна у дырки не просматривалось, но делать было нечего. Если Лесли еще жива – ее нужно как-то вытащить. А жива она в том случае, если провалилась не очень глубоко. Я позвал ее, голос эхом отразился от стенок тоннеля, причудливо искажаясь. Внизу отозвалась возня.

Что ж, где наша не пропадала. Стараясь не очень тревожить чудом уцелевшую решетку, я осторожненько переполз на самый край и, оттолкнувшись, спрыгнул вниз.

Короткое падение завершилось широкой, обитой мягким прелым войлоком, трубой, на которую я приземлился и, не удержав равновесия, полусвалился-полуспрыгнул в какую-то леденющую лужу, где, не удержавшись, упал на четвереньки. Правда, тут же вскочил… Вода окатила лицо, и боль от ожогов слегка притупилась, что немного возвратило мне ориентацию в пространстве и способность трезво мыслить, вслед за чем я немедленно обозвал себя идиотом, впрочем, сразу сообразив, что глупость уже сделана, и ругаться поздно.

Тишина давила на уши.

И вдруг далеко впереди послышались быстро стихающие шаги. И свет фонаря.

Я на всякий случай проверил крепления метательных ножей на руках и осторожненько двинулся следом.

Как я собрался кидаться ножами в темноте? Что за вопрос? Как-как, на звук.

Значит, мы тут не одни. Интересно. Все интересней и интересней, я бы сказал. Сколько лет тут живу – так ни за что бы не подумал, что под городом имеется еще город.

Хотя, откуда-то же взялись поезда...

Да-да, я все еще о поездах. И нечего на меня так смотреть.

Туман, не видно ни черта.

И куда эту бестолочь понесло, спрашивается?!..

И стоило мне только пройти несколько метров – шел я, цепляясь одной рукой за трубу, чтобы не потерять направления – как вдруг послышался чей-то далекий и слабый голос, похожий на голос ребенка.

Я остановился. Эхо причудливо искажало звуки, превращая в странную мелодию плеск воды от моих шагов. Вода тихонько журчала – почти по колено, лужа сделалась стремниной.

Голос позвал снова. Мне даже показалось, что уши у меня дернулись, будто у собаки – так я старался разобрать его в приглушенном многоголосье подземелья.

Вот, пожалуйста, Селиванов. Хотел найти ребенка – получите, распишитесь. Бандеролька до востребования.

Тьфу, ты! Черт-те-что здесь творится в канализации этой. В глазах начинает темнеть от испарений, голова кружится – расстроился бы – да без фонаря и так-то ни черта не видать. Впервые за все время рейда – или даже впервые за всю мою чертову жизнь – командира четвертого взвода Селиванова, более известного под именем Дэннер, посетила-таки Она. Здравая Мысль, то есть. Здравая Мысль, если ее озвучить, звучала бы примерно следующим образом: Селиванов, где, туман тебя побери, тебя черти носили, когда боги раздавали мозги?!!

Ну, как-то так.

Голос, кажется, заплакал.

Нет, это не Лесли, точно.

Тут мне сделалось до того тоскливо, что возникло нездоровое желание впасть в тихую истерику, побиться головой об осклизлую каменную стену, или же, к примеру, по ней же и карабкаться наверх. Не то вследствие отравления, не то от боли и усталости, мне, человеку, который в жизни ничего не боялся и ни перед чем не отступал, вдруг до одури, до безумия, непреодолимо захотелось броситься на пределе человеческой скорости искать выход наверх. Больше ничего не нужно, клянусь. Только наверх, наверх, увидеть небо над головой, тусклый дневной свет, вдохнуть свежего хвойного воздуха, ощутить ветер, а не теплый затхлый сквозняк канализации.

Так, все, довольно. Ну-ка, соберись, товарищ командир, и вообще, отставить истерику.

Отставить истерику!

Ну, вот. Стыдно, черт побери... Здоровый мужик, а веду себя не лучше нервной девицы пубертатного периода.

А, ну да, я же псих... давно пора смириться...

За всеми этими размышлениями я и сам не заметил, как узенький коридорчик завернул налево, где и раздался вширь, разделившись продольным бортиком на две неравные половинки, за одной из которых, более низкой, тихо плескалась вода. Видимо, она когда-то вырвалась на свободу из обвалившейся трубы, большой дохлой змеей высовывающей из мутного потока шершавый, покрытый рыжей ржавчиной, бок.

Стоп, а с чего это я, собственно, навоображал тут себе трубу? Я ее видеть не должен – будь я хоть десять раз безумец, а глаза-то у меня все же человеческие.

Секундой позже окончательно уставшее сознание соизволило-таки выдать мне информацию о карманном фонарике, лежащем на выступе стены над головой и тусклым синеватым светом озарявшем картину. Кто и зачем его туда закинул – лично для меня оставалось загадкой, но интересовало меня вовсе не это.

Голос впереди – там, где коридор протягивал в темноту еще одну, более узкую ветку. Там, впереди, в потоке что-то смутно белело.

Я, дотянувшись, ухватил фонарь, и он тяжелым цилиндриком лег в ладонь, обжигая металлическим холодком обнажившиеся нервы. Я привычно стиснул зубы – и вдруг ощутил неприятный холодок в груди. Сердце забилось чуть быстрее.

Фонарь был покрыт солидным, промокшим, слежавшимся слоем пыли.

Но он горел.

Горел так, будто в него только что вставили новые батарейки.

При этом, вероятно, к нему не прикасаясь.

Я где-то читал, или, может, слышал о сбоях пространственно-временного континуума, когда время и расстояние сминаются, подобно листу бумаги, на котором нарисована карта. И все, что есть на этой карте, перемешивается самым непредсказуемым образом. Так, можно войти в дверь ребенком и через минуту вернуться дряхлым стариком на сто лет назад в своем реальном времени.

Лесли!..

Только не это. Боги, только не это. Прошу вас, спасите ребенка... только спасите ребенка, с остальным я и сам как-нибудь справлюсь... Честное слово! Только спасите ребенка...

Ребенок, тем временем, не замедлил себя явить.

– Кто здесь?!.. – Голосок оборвался частым, неровным дыханием из темноты – будто у перепуганного щенка. А я выдал самую идиотскую фразу, на которую только был способен в подобной ситуации.

– Патруль... все хорошо, не бойся. Я не причиню тебе вреда.

– Правда? – строго уточнили из темноты. Я зачем-то кивнул, хотя ребенок и не мог меня с такого расстояния увидеть. Для него я оставался ярким синеватым пятном фонаря.

– Обещаю, – вслух отозвался я, делая шаг вперед. Дальше пол обрывался, внизу тихонько журчала вода, поблескивая в свете фонарика. Я спрыгнул вниз, подняв каскад мутных брызг и едва не ухнув носом в почти целиком состоявшую из воды субстанцию. Правда, ведь, навскидку шестьдесят процентов – почти целиком?.. Правда-правда?.. Не ломайте мне сказку, я сказку хочу.

– Я здесь, – сказал ребенок, призывно замахав рукой. Я перевел луч фонарика, уловив движение в темноте.

Девочка. Маленькая пухленькая девочка в некогда белом платьице, с копной растрепавшихся черных волос, и густая челка щеткой лезет на нос. Глазищи большие, мокрые и синие-синие, как кристаллы, которые в мини-генераторы вставляют и лампочки. Они хорошую проводимость обеспечивают, и действуют вроде усилителя, поэтому свет лампочек всегда синий. Бывает, правда, и белый свет, и даже желтый, но таких лампочек, чтобы с нитью накаливания, у нас нет. Я о них только в старых книгах читал. Говорят, электрические лампочки – они совсем другие, как в книгах. А эти, наши, излучают свет по-другому. Но их тоже зовут электрическими – по привычке. Вот и в этом фонарике тоже есть кристаллы... Девочка слабо, жалобно всхлипнула, цепляясь за обломок все той же трубы пухлыми дрожащими ручонками. У меня даже сердце защемило – а как здесь, под землей, на достаточно большой глубине, да в полной тварей заброшенной канализации оказался ребенок – сия умная мысль в мою пустую голову, разумеется, заглянуть не догадалась, а то, как же. Наверное, все возможные умные мысли просто-напросто брезгуют моей башкой, и правильно, надо сказать, делают. Я их понимаю.

– Помоги, – сказала девочка, беспомощно барахтаясь в мутной луже.

– Сейчас. Не двигайся, хорошо?

– Не могу!.. – Голосок беспомощно задрожал. – Я падаю! Я падаю в темноту... дай мне руку... прошу тебя, скорее, дай мне руку... мне хо-олодно... – Тут курносый грязный носик сморщился – и девочка беспомощно разрыдалась, так, как плачут только в детстве – бесконечно обиженно, отчаянно, да настолько жалобно, что ни один взрослый этого вынести не способен. Я, естественно, моментально ускорил шаг.

– Да иду я!.. Погоди, не плачь, пожалуйста. Тут я. Сейчас вытащу...

Я и, правда, приблизился достаточно быстро, учитывая скользкое от слоя грязи дно потока и – резко остановился в двух шагах. Примерещилось, будто со всего маху что-то двинуло по затылку. Во всяком случае, ощущения были именно такие – голова закружилась, а глаза захотелось протереть, чтобы проверить реалистичность картинки.

Ну, разумеется, я видел из-под воды только верхнюю девочкину часть.

Нижняя была намертво придавлена здоровенной бетонной плитой. Почти по пояс. Плита была такого веса, что должна была расплющить детское тело до толщины стандартного листа акварельной бумаги.

Селиванов, ты идиот. Трижды идиот. Идиот в геометрической прогрессии. Тебе мама в детстве не говорила, что ты идиот?.. Нет?.. А где ты посеял мозги, она не напомнила?..

Нет бы, тебе задуматься при виде фонаря!

Призрак зашевелился и поднял заплаканное личико.

– Почему ты остановился, Дэннер?.. Мне больно...

– Слушай. – Я осторожно, стараясь не тревожить окончательно разболевшийся сустав на ноге, уселся на плиту. – Ну, чем я могу тебе помочь? Сама подумай.

Говорить «ты умерла» нельзя. А как ей еще это объяснить – не знаю. Прикасаться к ней тоже нельзя. Впрочем, я без того успел нарушить первое правило поведения с нечистью. Я с ней заговорил. Теперь не отвяжется. Так что мне терять? Призрак безобидный, на тот свет не утянет.

Я протянул руку.

– Держись.

Девочка тут же вскинула навстречу ладошку – но касания не последовало. Моя рука прошла сквозь ее руку, и больше ничего. Только обдало влажным холодком.

Девочка вскрикнула и уставилась на меня. Голосок прозвучал полуслышно, будто его душил ужас, который сознание из последних сил отказывается принять.

– Н-не получается... почему?! Дэннер, почему не получается?!

– И не получится, – внезапно охрипшим голосом проинформировал я. Рука моя задрожала. Она была настолько маленькая, напуганная и беззащитная... и раздавленная плитой в кровавый фарш. Она даже пожить не успела.

– Я к маме хочу... – всхлипнула девочка. – К маме... где моя мамочка... почему она за мной не приходит... мамочка...

– Замолчи!! – заорал я, резко распрямляясь. Нервы сдали. Проклятье, да этого ни одна психика не выдержит! – Ты умерла, ясно тебе! И никто за тобой не придет! И не выбраться тебе отсюда никогда, понимаешь ты это, или нет?! Никогда!

Повисла пауза. Я глядел куда-то в район потолка – не видеть бы только больше нечеловеческой боли в детских глазах.

– Ты не переживай, – неожиданно сказала девочка. – Все будет хорошо. Я, наверное, быстро умерла. Пожалуйста, помоги мне отсюда выбраться. Ты можешь. Я скажу тебе, как.

Я вздохнул и отцепился от плиты. Поглядел на нее.

– Без тебя знаю. Но я при всем желании не смогу сдвинуть плиту. Ты это имела в виду, когда просила помочь?

Она согласно кивнула.

– Я иногда себя не помню. Говорю что-то не то. Дэннер, ты же меня не бросишь. Ты не сможешь меня бросить, я же вижу. Помоги мне, пожалуйста. Я тебе тоже помогу.

– Каким образом? – поинтересовался я. – У меня каждая минута на счету.

– И тем не менее, ты свернул с дороги когда я тебя позвала.

Я фыркнул. Блестящий довод, ничего не скажешь. Одно слово – ребенок. Хоть и нечисть – а все равно ребенок, да и только.

– Я все равно не знал, куда идти.

– Тебе плохо?

– Да нет, – искренне удивился я. А девочка улыбнулась.

– Это просто воздуха не хватает. И хватит тебе обзывать себя нехорошими словами. Ты не прав. Этот воздух вреден, только и всего. И темнота – она вредна. Люди не могут жить под землей.

– Ладно, доктор, – я поднялся, – диагноз ясен. Что я могу для тебя сделать?

Девочка аж встрепенулась. Еще бы – столько времени под плитой торчать.

– Освободить меня не получится, тут бульдозер нужен. Но ты можешь отпустить меня из-под плиты. – Детские глазищи подернула пелена слез. – Пожалуйста.

Ну что ж. Если это все, чем я располагаю... К тому же, в компании все равно веселее.

Я вытащил нож и опустил руки в воду. Мало что сохранилось, видимо, лежит она тут уже достаточно давно, да еще и едкая вода ускоряет процесс разложения. Сверху намело песка и вязкой липкой грязи, о происхождении которой я предпочел не теоретизировать. Мусор неприятно царапал обожженные ладони, руки замерзли и плохо подчинялись. Тем не менее, откопал я ее достаточно быстро, правда с определением, где что есть, пришлось повозиться. Я успел разозлиться на свою извечную дурацкую сентиментальность, когда порезал ладонь осколком стекла, едва не свалился в воду да спугнул маленькую тварь, успевшую тяпнуть меня за руку и вскарабкаться на плечо. Согнав тварь щелчком, я, наконец, сообразил, что бесцеремонно залез в ее гнездо, а именно – в череп. С минуту понадобилось на выполаскивание из грязи пряди волос и срезание ее вслепую под водой. Не подумайте, что я такой уж эстет, просто мне, знаете ли, неудобно таскать кости в карманах.

Крови и так достаточно. Я вытащил из кармана носовой платок, завернул в него грязный комок, некогда бывший волосами и, при помощи фонарика и ранки на руке, начертил символ. Прикреплению души меня научили фанатики из Храма. Они хорошие ребята, когда не мечтают меня сжечь. Я на них за это не обижаюсь – фанатики есть фанатики, что с них взять. Фанатики и старые книги...

Девочка с нескрываемым облегчением поднялась из воды. С платьица потоками стекала вода.

– Спасибо тебе, – выдохнула она и, дотянувшись, осторожненько поцеловала в щеку. Правда, я не почувствовал. – Теперь я у тебя в долгу... Ты даже не представляешь, как это больно... все время в темноте...

Мне показалось, что она дрожит. Если может дрожать призрак.

– Эй, довольно уже, – позвал я. Еще мне продолжения душераздирающего детского рева не хватало, ага. Я ж тогда совсем впаду в депрессию, а мне Лесли надо искать. Вот, две вещи в мире не выношу – черный мор и детские слезы. И то, и другое способно расшатать мне нервы очень даже ощутимо. – Ладно. – Я поднялся и сунул сверток в карман куртки. – Идем.

Аретейни

– Дэннер! – заорала я, кидаясь следом за командиром, но тут кто-то перехватил меня за пояс. Обрез.

– Стой, кому сказали! – прохрипел Джонни, очень, по всей видимости, стараясь удерживать меня бережно и не стукнуть разок по голове, чтобы успокоилась – поскольку вырывалась я изо всех сил. Кажется, у меня снова начался легкий приступ клаустрофобии, или что-то вроде того – я страшно испугалась, когда Дэннер и Лесли исчезли в черной пасти коридора. Мне навязчиво казалось, что им оттуда уже никогда не выбраться, что в темноте притаились опасные твари, которые...

Твари!.. Да тут и есть этих тварей до черта! Очнись, это тебе не Москва...

Я вырвалась, Джонни отлетел назад и, кажется, придавил Нэйси – а я понеслась, не разбирая дороги. Шаги стучали где-то впереди, затем пропали. Я остановилась. Тишина и темнота. Что-то шелестит на потолке над головой, вода тихонько журчит, и кто-то плещется в потоке. Может, я свернула не туда?..

Справа, там, где, по моим предположениям была стена, вдруг тяжело, со скрежетом когтей по камню, завозилось нечто огромное. Я невольно вскрикнула, рванулась назад, поскользнулась и полетела на пол, а сверху нависло, навалилось, обдав влажным горячим дыханием, от запаха которого едва не стошнило – было бы, чем.

«Ну, все» – успела мелькнуть неожиданно спокойная мысль – как вдруг позади кто-то резко затормозил, шаркая подошвами о камни – и вспыхнул огонь.

Вместе с трескотней автомата коридор озарили быстрые синие звездочки, посыпались, со звоном стукаясь, гильзы. Тварь обиженно взвыла и с грохотом метнулась куда-то в стену, едва не разворотив ее. Секундой позже я сообразила, что в стене отверстие, мелькнул черный длинный бронированный хвост с толстой иглой-жалом на конце, затем раздался где-то впереди и ощутимо ниже пола грузный всплеск.

– Ба-бах! – весело засмеялся нервный мужской голос. Я обернулась.

Позади меня стоял худой чернявый патрульный – Артемис, кажется, так его зовут. Взгляд совершенно остекленевший и какой-то нездоровый.

– Артемис? – осторожно позвала я, поднимаясь. – Ты Артемис?..

– Не, я Кондор, – отозвался патрульный и – разразился резким, пронзительным хохотом. Ма-ма... У него явно с головой не в порядке... Мне сделалось страшно – сами представьте картину: темный коридор заброшенной канализации, опасные монстры и сумасшедший с автоматом.

– Рыжий – идиот! – уверенно сообщил мне Артемис и, стащив высокий шнурованный ботинок, для чего ему пришлось изрядно повозиться, протянул мне ногу. – Ну, будем знакомы! Ты будешь... хм... Лидия-младшая! Или, нет... Лидия-с-сиськами, во! – Тут он не удержал равновесия и свалился на пол.

– Осторожнее! – вскрикнула я, кидаясь к нему и пытаясь надеть ботинок обратно. Артемис поднял лихорадочно блестящий взгляд.

– Н-но я тебя буду звать просто Лидия, идет?

– Таня я. Аретейни. Сокращенно – Тей или Таня.

– Лидия, – упрямо повторил Артемис, отрешенно наблюдая за процессом надевания ботинка. – А Лидию рыжий чаще других трахает. Он, вообще, трахает все, что движется. И тебя разведет. Будешь Лидия.

Мне почудилось, будто кто-то подошел сзади и опрокинул на голову ушат ледяной воды. Руки упустили шнурок Артемисова ботинка.

Это как же так... ничего он ко мне не чувствует?.. Просто хочет затащить в постель?..

Быть не может... неправда... глаза... глаза не лгут. Словами можно обмануть, но взглядом – никогда. И аура... он не похож на лжеца.

А я... вот, дура! Словно малолетка какая-нибудь – сама втюрилась – так и все, нашла себе Мечту во плоти.

Нет, быть не может... ну, кому ты веришь, ласточка?.. Он же не в себе...

Слова отзвучали в сознании мягким, теплым голосом Дэннера, и «ласточка» резанула по сердцу осколком стекла.

Вот, насколько я на нем зациклилась. Уже и думаю его голосом. А с чего это, собственно, Артемису ошибаться, он же его всю жизнь знает – будь он хоть десять раз сумасшедший. А в голову упорно лезли воспоминания о том, как он меня поцеловал после боя – и голова эта немедленно начинала кружиться, и откуда-то из груди рвался теплый упругий огонь.

– Жил на свете попугай, – карикатурно-скрипучим голосом завел Артемис. – Попугая звали Гай. Он жил в сказочном лесу, пил жемчужную росу. Вот охотники пришли! – С этими словами Артемис вскинул на меня автомат, но я продолжала неподвижно сидеть в какой-то прострации, бессильно уронив руки. – ...Посадили Гая в клетку...

– Вставай, Артемис. – Я поднялась и потянула его за свободную руку. – Идем.

– На пыльных тропинках дале-еких планет останутся наши следы!

Мы шли по тоннелю, и я тащила патрульного за руку, а он спотыкался, хоть и глядел постоянно себе под ноги, и бормотал что-то.

Дэннер мне ничего не обещал. И в любви не признавался. И правда, наиболее логична версия Артемиса. Это только я могла влюбиться за несколько часов – к тому же, у меня был повод. Зеленоглазый патрульный спас мне жизнь. Он достаточно обаятелен, красив, боеспособен, немногословен, ухитряется быть разумным взрослым человеком и безнадежным романтиком одновременно. Складывается типичный психологический портрет соблазнителя.

А я дура.

Эх, командир, командир...

Сделалось как-то пусто и холодно. И разом навалились боль и усталость. Будто кусок сердца отняли.

Да брось ты, Аретейни. Настоящей любви требуется время, чтобы разгореться. Это не любовь. Это увлечение. Это пройдет...

И неважно, что я цепляюсь за это увлечение, всеми силами отчаянно цепляюсь – остановись, задержись, останься. Пусть оно и дальше согревает сердце и приносит красочный водоворот весны. Без него ты снова остаешься один в темноте, и таешь как свечка в пустом гулком холодном подвале. А оно так больно режет душу... И неизвестно еще, что хуже.

Дэннер

Мы шли по коллектору, точнее – это я шел, а девочка висела за спиной, сделав вид, что держится за шею. Ощущение было такое, будто обмотали влажным холодным шарфом, и еще руки призрака немного покалывали, словно электричеством.

– Она тебе не верит, – сказала девочка. Я споткнулся о водозаборную решетку и едва удержал равновесие. Сапог принялся немилосердно сдавливать в подъеме. Плохо.

– Кто – она? Лесли?

Призрак не ответил.

– Впереди опасность.

Я остановился и поднял оружие, отступая спиной к стене. Плеск воды отражался от каменных стен, и это эхо тонуло в вязкой темноте тоннеля. Я стоял посередине потока, по колено в воде, а по обеим сторонам тянулись узенькие решетчатые мостки, кое-где ныряющие под запертые решетчатые же, двери. Некоторые из дверей были прогрызены тварями, некоторые успели буквально врасти в стены, затянувшись слоем пыли, мха и паутины. Вдоль потока слева, на уровне моего плеча тянулась тонкая труба, из трещин в которой тоненькими струйками сочилась вода. Или не вода. Я поднял фонарь повыше, проследив лучом за одной из струек. Она не растворялась в воде, а маслянисто поблескивающей пленкой расползалась по поверхности. Так и есть. Газ. Возьмем на заметку. Почему он льется, словно вода?.. Не может такого быть. Впрочем, громадных сороконожек тоже быть не может – а они есть. Бензин?.. Для чего бензин в трубе? Бред какой-то. Я двинулся дальше.

...Это был утопленник.

Мелькнуло, смазываясь в скорости, стремительно метнулось наперерез – и в спину ударило дно потока. Вода сомкнулась над головой, удар вышиб воздух из легких, ледяные осклизлые руки сдавили шею. Сам упырь уселся на меня сверху, чтобы не рыпался.

Я, захлебываясь, сквозь ломоту в висках сообразил выхватить нож и полоснуть по душившим меня рукам – но упырь оказался быстрее. Мгновение – и я вскочил, отплевываясь грязной водой и стараясь выровнять дыхание. Противник куда-то делся. Меня повело, голова кружилась, я пошатнулся и приложился об трубу, отчего она с готовностью отвалилась, огласив подземелье оглушительным ржавым скрежетом и с плеском шлепаясь в воду. Газ растекся, но я, к счастью, успел вовремя извернуться и выбраться на мостки.

– Бей в сердце, – вертелась вокруг моя спутница. – Бей в сердце!

– Цыц, – одернул я, справляясь с приступом кашля. В висках колошматило отбойным молотком. – Нашлась советчица.

– Осторожнее! – вскрикнул призрак.

Меня снова сшибли. До чего же шустрый! Быстрее оборотня – а оборотень самый быстрый из нечисти.

А я – самый быстрый из людей.

Что ж, давай с тобой поиграем!

Я метнулся навстречу, когда кроваво-синюшный вихрь налетел из темноты коридора, упырь, не успев сменить траекторию движения, со всего маху налетел на меч и повис на нем. Тут-то я и успел его разглядеть, чему радоваться было бы, мягко говоря, странно. По всей видимости, женщина, и достаточно молодая женщина – темные волосы, изящное телосложение, длинное платье. Хотя, платье наполовину истлело, а тело изъедено тварями и висит кое-где белесыми обескровленными лохмотьями, из рук проглядывают кости, а из живота почти вываливаются темные гниющие внутренности вперемежку с улитками – и сейчас я определил, что при жизни это была довольно красивая женщина. Вот только плохой был человек. Хорошие упырями не становятся. В крайнем случае – призраками, как вот эта девочка.

Упырь зарычал, рывками сползая с лезвия, бастард рвал гниющую плоть, но упыри ведь не чувствуют боли. Только голод. И тоску... наверное. Хотя, откуда мне знать, что там чувствуют упыри. Не они же все эти умные книжки писали, в самом деле. Ну, да, про упырей.

Я отступил на шаг, швырнул противника об стенку, тело с чавканьем сползло с клинка и повисло на трубе. И – рванулось вверх.

А я и не собирался убивать.

Снова я наслаждался игрой, огнем азарта, расплавленным металлом адреналина по жилам, стремительным танцем со смертью. Для меня это все же искусство. Жестоко? Нет. Всего-навсего закон пищевой цепи. Они нападают – я защищаюсь. Они не имеют разума и не чувствуют боли. А я очищаю мир от нечисти, которая все же, на мой взгляд, является ошибкой Природы. Или болезнью Природы. Потому что не может быть таких существ, которые только вредят ей. Что-то произошло в этом мире.

Что-то пошло не так...

Запела сталь в унисон с песней ветра в трубах, я кошкой перемахнул канал, приземлившись по ту сторону, развернулся спиной к стене, выпрямился, удерживая равновесие. Я даже боли больше не чувствовал. Сейчас меня пьянило крепкое, дурманящее зелье битвы.

Упырь прыгнул следом, соскользнув в последний момент в канал и на прощание ухватив меня за ремень сапога. Я двинул ему тем же сапогом в морду, отправляя в гостеприимные объятия грязной воды и кинулся по мосткам дальше, вглубь коридора. Упырь исчез.

Появился он, как водится, стремительно и неожиданно. На этот раз я позволил прижать себя к стене и, выхватив нож, всадил в грудь, туда, где когда-то билось человеческое сердце.

Он дернулся, затем вскинул голову, глядя на меня совсем человеческими глазами. Вот, не люблю смотреть, как они умирают. Но надо же проконтролировать процесс – нечисть не рыцарь, в спину ударить не чурается. Я заставил себя провернуть серебряный нож в ране, и серебро постепенно исцеляло мертвое тело от заразы – ткани восстанавливались, кожа теряла гнилую пористость и медленно розовела, в глазах таяла белесая пелена смерти. Жаль, душа давно в тумане.

Упырь менялся на глазах – и вот уже передо мной стояла хорошенькая молодая женщина в длинном открытом платье и звездочками бриллиантов в волосах – видимо, собиралась на праздник, да так и не добралась. У нее были светло-карие глаза и полные, изящно очерченные губы, точеная шея и тонкие руки пианистки.

– Я ее знаю, – сказала девочка.

Женщина ухватилась за нож и – запрокинув голову, тяжело свалилась в грязную воду лицом вниз. Я вытер нож и сунул обратно в ножны. Как всегда, сделалось противно. Будто бы убил живого человека.

– Она плохая, – снова подал голос призрак.

– Слушай, заткнись, а, – не выдержал я, направляясь дальше.

– Ты куда? – не вняла она просьбе заткнуться. – Лесли там. – И призрак махнул рукой.

– Ладно, прости, – невольно улыбнулся я. – Что бы я без тебя делал.

Призрак весело засмеялся и, показав мне язык, вприпрыжку понесся рядом.

Лидия

Исчезли девки. Исчезли два патрульных отряда, исчезли Дэннер и Джонни Веррет, исчезла рыжая безработная, что увивалась тут всю последнюю неделю. Все сгинули в подземельях. А Дэннер больше не придет. Зря я на него злилась... Знала же, где живем. С мертвыми не должно оставаться ничего плохого. Как они там... в тумане...

Дэннера не хватало больше всех. Я так к нему привязалась, что уже жизни своей без него и представить не могла. Всегда он был рядом, всегда успокаивал людей в моменты опасности, всегда помогал и поддерживал, всегда брал на себя больше, чем необходимо. Он один умел утихомирить панику, организовать толпу, развеселить плачущего ребенка... или не дать умереть одинокой женщине. Если бы не он, в городе давным бы давно не было порядка и надежды.

А теперь его больше нет.

А сестрички?..

Такие были трогательно-серьезные, такие умилительные, так упрямо стремились поступить в патруль. Сколько раз они поднимали настроение уставшим ребятам, когда остекленевшие от боли и усталости взгляды оживали, и патрульные улыбались, и суровый Кондор усмехался в усы, пряча усмешку за краем стакана. Старательно-суровая Нэйси и мечтательная Лесли, готовая расплакаться от чужого горя. «Лидия, что с вами?»... «Настроение плохое...» И, глядь – а уже сидит надутая и шмыгает носом. «Вам же плохо...»

А сегодня еще и оборотни явились. Я слышала выстрелы на мосту, а патрульные нашли шесть трупов. Пули были из моей винтовки. Значит, Лесли и Аретейни перед смертью спасли много людей. Значит, пригодилась им винтовка.

Я прикрыла глаза, но слезы все равно стекали по щекам.

А музыка, как назло, полилась грустная. Играла Лаэрри, пианистка, мать... впрочем, это только слухи, чья она там мать.

Чувствительная я сегодня.

Я всегда такая в конце месяца... в середине весны...

Эндра

Очнулась я снова уже на рассвете, и сразу поняла, что лежу на влажной утренней траве городского парка. Раны были тщательно перевязаны, да и в целом я чувствовала себя гораздо лучше.

Я оборотень.

Мысль все никак не желала укладываться в голове, и ворочалась там холодной змеей. Я оборотень. Я даже не зверь. Я – монстр. Я – чудовище. Я – нечисть...

Захотелось разреветься, но я упрямо стиснула зубы. Ничего, переживем. Оборотень, подумаешь. Во всем есть свои плюсы.

Ага, вот только как бы мне подняться. И так, и эдак, как ни крути – не получалось.

Я вздохнула и упрямо поползла по-пластунски, пыхтя и невольно выдирая траву. Болело все зверски, аж в глазах темнело, и потому приходилось останавливаться на отдых. Изрешетили меня знатно. Ясен пень, оборотень. Спасибо, не убили.

Оборотень...

Вскоре – наверное, во всяком случае, мне это «вскоре» показалось целой вечностью, хотя расстояние-то наверняка небольшое, парковые деревья закончились, я миновала боком берег пруда и выбралась на холодный шершавый асфальт. Потянулась какая-то промзона, заборы, гаражи и задние дворы, меж кусками растрескавшегося асфальта росла трава, кустики, и даже молоденькие деревца. Неподалеку стоял покосившийся, некогда зеленый фургон. Поговаривали, что когда-то механизм, скрытый внутри фургона, мог крутить колеса на жидком топливе, но это был очень древний механизм, на смену которому пришли более совершенные. А затем более совершенным не хватило топлива, и стали ездить на лошадях... а этот так и не смогли починить – не нашли нужных деталей... это я от патрульных в баре слышала...

Тут мысли начали путаться, и я поймала себя на том, что думаю о всякой ерунде, чтобы отвлечься. Асфальт шершавыми камешками ложился в ладони, и по нему лихорадочно метались перепуганные муравьи. Наконец, впереди вырос знакомый двухэтажный дом с не менее знакомой пожарной лестницей и мусорными баками, притулившимися сбоку, в углу стоящих буквой "г" слитых корпусов. Из приоткрытых окон доносилась бодрая фортепианная мелодия.