Текст книги "Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)"

Автор книги: Дарья Аредова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

Странно.

– Нет, мне это ни в одном месте не нравится.

– Что?.. – встрепенулась на кровати Майя. – Вы о чем?

Я спрыгнул с подоконника, не потрудившись закрыть окно – зачем, если в городе пусто, как у Артемиса в кошельке. Ему премиальные не дают, а зарплату он благополучно пропивает, сразу по получении. Потому и премиальные не дают.

– Ситуация, в которой мы оказались. Бред какой-то. Сплю я, что ли?..

Чтобы окончательно убедиться, я легонько вывернул себе руку. Не помогло.

– Нет, – подтвердила Майя, которая даже не заметила моего движения. – Не спите. Тогда, получается, я вам снюсь – а как я могу быть ненастоящей, когда мне так больно.

– Ну и логика у тебя, – фыркнул я, прикуривая сигарету и останавливаясь в дверях. Майя сделалась еще бледнее, но умирать, похоже, вовсе не собиралась. И то хорошо.

За окном было по-прежнему тихо.

– Ладно, – решил я, – ты тут пока что, отдыхай, а я пойду, погляжу, что снаружи. Не могу я так на одном месте сидеть. Надо выбираться, у меня там Ласточка голодная...

– Кто? – удивилась Майя. Я себя одернул.

– Да так... Ты спи, в общем.

– Но я не хочу спать.

– Тогда не спи! – окончательно разозлился я и принялся шнуровать сапоги. Много болтаю. Плохо.

– Ага... – пробормотала Майя. – Вы только возвращайтесь...

– А ты думала, я тебя брошу? – невольно усмехнулся я. – Не скучай, Майя. Я вернусь.

Касательно последнего, у меня имелись некоторые сомнения, да и в целом, что-то мне подсказывало, что не стоит нам разделяться – кто их знает, эти желтые огоньки, как они себя поведут в следующий раз. Может, меня еще куда занесет. В причастности же желтых огоньков ко всему происходящему, сомневаться не приходилось – что же, как не они мне тут нуль-транспортировку обеспечивает.

...Спасла меня только боевая сноровка, да, разве что, еще ускоренная реакция.

Задумавшись об огоньках, я совершенно позабыл об осторожности – и правильно, поделом дураку. Непростительная беспечность, особенно, в незнакомом месте. Ну и что, что это мой дом – все равно он не совсем мой и, похоже...

Не совсем уже дом.

А что еще я могу сказать, если лестница через пролет просто-напросто отсутствует?.. Точнее, не совсем отсутствует, а лежит далеко внизу грудой поросших бурьяном, обломков.

Я извернулся, едва не свалившись, удержал-таки равновесие и удивленно уставился на лестницу. Ну, летать я, пока что, не умею. А прыгать через пролет все три этажа – так я не жук, у меня крылышек нет, чтобы фланировать. Единственный выход – сразу прыгать вниз, на бренные останки несчастной лестницы. К тому же, фасад здания когда-то успел обвалиться от первого и до половины третьего этажа – что снижало мне дальность полета еще на половину этажа – а это, что ни говори, аж целых полтора метра. Прекрасно. Поклон доктору Журавлевой за реабилитацию! Ласточке, то есть. Я приземлился на груду битого кирпича, поднялся, отряхнул руки. Огляделся.

Очень странно. Вроде, я по этой лестнице час назад поднимался – целая была. Не могла же она за час обвалиться, в самом деле. То есть, могла, разумеется, но мы бы услышали, точно. Сделалось тревожно. Я одним прыжком оказался на улице, опрометью кинулся под собственное окно. Позвал:

– Майя!.. Отзовись!

К моему невероятному облегчению, из окна донеслось слабенькое «Я здесь!»

Переведя дыхание, я вернулся к подъезду. И – остановился, будто налетев на невидимую стену.

Нет, стена-то, как раз таки, была. И очень даже видимая! На своем законном месте. Целая и невредимая.

Каким таким образом – если несколько секунд назад она разрушенная валялась?!

Ты сходишь с ума, Селиванов. Причем, окончательно. И бесповоротно.

Я тряхнул головой, отвернулся, развернулся обратно – и даже глаза зачем-то протер. Стена никуда не делась. Мне показалось, что трещины над карнизом сложились в улыбающуюся кошачью мордочку. Чертово воображение... Ну спасибо тебе, родное, и без того нервы ни к черту, так теперь еще и ты издеваешься!..

Кошачья мордочка подмигнула правым глазом.

Селиванов, ты псих.

Алиса

Высушенная излучением Белой Черты трава похрустывала под ногами. Ветер трепал волосы. Черная лента реки за спиной звала тихим плеском, а деревья протягивали в темноту скрюченные голые ветви. Грязно-белый забор чернел большой пробоиной – через эту самую пробоину мы и рассчитывали с Нэйси залезть внутрь. И сирена смолкла. Нэйси вдруг обернулась на ходу и спросила:

– Не боишься? Точно идем?

Я кивнула. Чего мне бояться – все как всегда, все опасно, удивительно и непонятно. Это только к незнакомому испытываешь страх – к знакомому привыкаешь. А опасность – опасность знакома с детства. Если всего бояться, тогда вообще, получается, не рождаться и вовсе.

Нэйси осторожно пролезла в дыру, замерла на несколько секунд, напряженно прислушиваясь, но было тихо, если не считать мерного гула и постукивания машин в заброшенных цехах, да еще где-то вдалеке хлопала на ветру оторванная кровля.

Зато в следующую секунду мы увидели первую тварь.

Она была похожа на большую собаку, только мощнее, и тело у нее было покрыто жесткой темно-красноватой шерстью. Нэйси выхватила оружие, но собака не нападала на нас. Сунувшись в дыру снаружи, она потянула носом, подрагивая ушами. Хвост нерешительно дернулся. Я заметила, что глаза у нее слепые, белые, одно ухо разорвано, а на правой стороне морды длинный порез, из которого сочится кровь вперемежку с гноем. Собака свесила язык, отступила назад и припустила прочь от забора, припадая на левую переднюю лапу. Мы с Нэйси растерянно смотрели ей вслед.

– Ладно, – сказала я. – Туман с ней, с собакой. Идем скорее.

Нэйси кивнула, и мы продолжили путь. У меня в горле пересохло, и потому я принималась периодически кашлять, а она на меня шипела. Но воды не было.

Впрочем, тварей тут, похоже, тоже было не так уж и много. Правда, ползучек хватало с избытком, и ворон. Ну, вороны есть везде, где есть ползучки, это все знают, так что, удивляться было нечему.

Мы пересекли заросший сухим прошлогодним бурьяном и кое-где заболоченный участок перед первым из корпусов, перебрались через рельсовые пути. Рельсы заржавели, между шпал угнездились вездесущие ползучки, одиноко стояла рыже-терракотовая от ржавчины вагонетка. У покосившейся проходной под ногами захрустело сквозь песок и щебень битое стекло, из-под мутных осколков которого разбегались муравьи. Один такой муравей едва мне шнурок не оторвал. Пришлось подстрелить. Муравей шлепнулся с моей ноги, куда он, было, вскарабкался, разбил при падении стекло и замер, чуть шевеля усами. Я перешагнула его и едва не ухнула в щель между стеклами. Впрочем, укуси меня муравей – меня б уже тут и не было.

У турникета проходной расположился растворитель. Должно быть, муравьев подстерегал.

А больше никого и не было. Только утробно урчали, стучали, грохотали, скрежетали станки внутри огромного здания. Сквозь дырку в крыше я видела тускло-бетонный корпус электростанции. И антенны на стене.

Мы с Нэйси переглянулись и, не сговариваясь, одновременно шагнули вперед.

И вдруг вспыхнул свет.

Лидия

Болело так, что я едва не лезла на стену, да и то по той простой причине, что двигаться было бы еще больнее, чем просто лежать и тихонько выть мысленно. Выть вслух я опасалась, дабы не тревожить остальных пациентов, которых насчитывалось помимо меня три человека, не считая Кондора.

Рыжая лежала на соседней кровати. Бледная, осунувшаяся, вся перемотанная бинтами, она вздрагивала во сне, и дыхание у нее было тяжелым, неровным и хриплым. Рыжие кудряшки слиплись от пота в отдельные темные кольца. Через ее кровать уютно посапывал еще кто-то, но его я разглядеть не могла. Мрачный Кондор сидел напротив через проход и читал какие-то бумаги – полковник, даже находясь в госпитале, не пожелал оставить работу. Жилистая рука держала карандаш твердо и уверенно, ни разу не дрогнув, делала на полях быстрые пометки. Иногда карандаш норовил выпасть, и тогда Кондор раздраженно хмурился. За стеной шумела вода – там находилась больничная прачечная. Мне было больно и скучно.

Правда, вскоре завозилась рыжая, отчего на белых бинтах расцвела алая клякса.

– Не шевелись, – порекомендовала я, надеясь, что она все же затихнет, но рыжая либо окончательно потеряла сообразительность от боли, либо просто не услышала. Она попыталась встать, но тут же рухнула обратно, глядя на покрытый влажными разводами потолок и переводя дыхание. Затем обернулась ко мне и вежливо произнесла:

– Здравствуйте.

– Здоровей видали, – отозвалась я словами неизвестно, куда подевавшегося Дэннера и улыбнулась ей. – Ты как?

Рыжая скривилась.

– Паршиво. А вы?

– Так же. Не знаешь, что там наверху происходит?

Рыжая замолчала, обдумывая вопрос.

– Наверху?.. – наконец, уточнила она.

– Госпиталь в подвале.

– Я давненько там не была. – Девчонка постаралась улыбнуться, но вышло не очень. – Пить хочется.

– Кувшин на столе. – Я заставила себя приподняться. Надо сказать, тело напрочь отказалось подчиняться, но я твердо решила его переупрямить – нечего распускать сопли. Я не какой-нибудь Артемис. Семь шагов до стола показались Дорогой Жизни в полном объеме, я цеплялась за стены и кровать и до крови прокусила губу, но не сдалась. Руки тряслись, от боли в глазах темнело.

Заветный кувшинчик лег в ладонь прохладной керамической ручкой, и я кое-как ухитрилась налить воды в стакан, расплескав едва ли не четверть. Рыжая что-то говорила и даже пыталась встать, но я не обращала внимания. Любой на ее месте вел бы себя точно так же – кому же захочется чувствовать себя беспомощным. Мне, вот, тоже не хотелось.

– Вот, держи.

...Я, наконец, увидела человека на кровати вблизи. И разглядела лицо.

И хорошо, что рыжая стакан взяла секундой раньше.

Он спал, мирно подложив ладони под щеку – живой. Живой и невредимый.

Я упала на койку. С губ сорвалось полуслышное

– Витька...

Дэннер

Честно сказать, тот бред, что со мной творился, я даже и списать ни на что не мог, потому, что сложно подыскивать объяснения, столкнувшись в первый раз в жизни с полнейшей несуразицей. Я и не знал-то, как бы это обозвать – не то, чтобы найти мало-мальски рациональное объяснение всему происходящему.

Я шел по абсолютно пустой улице, и облака над головой продолжали рассеиваться, медленно, но, черт бы их побрал, верно, и солнце жарило все сильнее и сильнее, будто вознамерилось меня заживо спалить. Ветерок гонял под ногами пыль и мертвые листья, твари, казалось, разом исчезли во всей округе, как, впрочем, и люди. Я был совсем один во всем Городе, и осознание этого тревожило, будто пресловутый камешек в сапоге, или мелкая, но расположенная в каком-нибудь неудачном месте, ранка. Ранок на мне, впрочем, и без того хватало. Поддавшись внезапному порыву, я взглянул на свою правую руку. На месте пореза светлела ровненькая узкая полоска очередного шрама – да и только.

И как это они ухитрились, интересно?.. Вы не подумайте ничего такого, но меня охватил чисто научный интерес.

Ладно, к черту, пока что. С ранками и прочей ерундой потом разберемся.

С таким вот расчудесным настроем я и прошел километра два по пустым улицам, зачем-то нарезая круги и упрямо прислушиваясь к тишине, и сам не заметил, как оказался у дверей бара. Просто в какой-то момент поднял голову – а он вот он, стоит себе. Автопилот, видимо. Я усмехнулся, хотя и не было мое положение особенно-то веселым.

Дверь была приоткрыта. Она болталась на одной петле и жалобно поскрипывала, будто тихонько стонала. У меня возникло ощущение, что брошенный дом плачет и зовет людей, потому что ему страшно медленно умирать в одиночестве. Неприятное ощущение.

Приоткрыв дверь, я шагнул в зал. Внутри было темно и пахло пылью, ржавчиной, пустой свежестью и немного плесенью – как и положено в покинутом людьми здании. Заунывно пел сквозняк.

Что-то белело на полу, прямо под ногами. Я опустился на колено и осторожно протянул руку. Открытка. Можно было различить в полутьме быстрые летящие строчки, выведенные обыкновенной, синей, такой знакомой шариковой ручкой – и ручка эта вдруг показалась единственным родным существом в пустом городе.

А в следующий момент где-то внутри разлился неприятный холодок, побежал по пальцам. Сердце забилось чаще.

Это был мой почерк.

Это была моя открытка.

Лежала в общежитии себе на полочке, и я мог поклясться, что на обратной стороне у нее красные розы. И желтая лента. И...

Ветер взметнул пыль, я рефлекторно дернулся, неосторожно вдохнул, закашлялся, и открытка рассыпалась легким прахом.

Сделалось жутко.

Надо уходить. Надо уходить, Селиванов. Надо искать выход...

Ч-черт... неужто...

Нет, об этом даже думать не хочется.

Неужто... в прошлое меня уже перекидывало... если... если это – будущее...

Я резко распрямился, развернулся к двери. Где-то на чердаке стукнуло.

Наверное, просто нервы не выдержали. Хотелось безумно, до одури, увидеть хоть кого-нибудь живого – человека ли, животное, да хоть тварь – пускай! Хоть кого-то живого. Увидеть движение, услышать голос, ощутить тепло живой энергии вместо вязкого ледяного болота мертвого города. Моего города!

Развернувшись обратно, я на пределе скорости метнулся к лестнице – мне было плевать, что она рискует в любой момент обвалиться со мной вместе, я прыгал через пять ступенек, с какой-то дурацкой надеждой успеть, хотя и знал, что никого-то наверху нет, просто это дом потихоньку рассыпается. Первый пролет, второй, третий. Арматура не выдержала.

Лестница с грохотом осыпалась. Я уцепился за обнажившийся хвост искореженной арматурины и подтянулся на последнюю ступеньку, уселся на краю, разглядывая облако пыли внизу. Здание дрогнуло, будто некое большое животное, которое спало себе спокойненько, а его вдруг потревожили.

Привет. Дурак ты, Селиванов. Нервы ни к черту. Ладно, я псих, терять мне нечего.

Короткий полет вниз, приземление на обломки кирпичей и бетонных плит – и быстрый выход на улицу.

Дом будто бы только этого и ждал. Дрогнули стены, болезненно заскрежетала арматура, зашелестела, осыпаясь, штукатурка, скрежетнули жалобно плиты. Я метнулся на середину проспекта, к мосту, где зданий не было, и рушиться было нечему.

А дом с оглушительным грохотом рухнул, рассыпаясь обломками кирпичей и со звоном брызнув стеклами. Один кирпич все же долетел, царапнул по щеке.

Земля вздрогнула, и затем еще долго утробно гудела, успокаиваясь. Я стер ладонью кровь. Прощай, друг.

Становилось все светлее. И жарче. Я уже давно скинул куртку и рубаху, оставшись в неположенной мне по уставу футболке, а солнце все припекало. Шаги шелестели по рассыпающемуся асфальту, по мертвым листьям, по некогда бывшему кирпичом и бетоном, песку, и серой пыли. Что же здесь произошло? Куда ушли люди?..

Одежда насквозь пропиталась потом, сапоги раскалились. Один в чем-то увяз – я перевел взгляд под ноги. Плавился асфальт.

Нетушки, если так и дальше пойдет, я и правда зажарюсь заживо, а такая перспектива меня абсолютно не прельщает, хоть убей.

Да и вообще, куда это я иду, интересно? Кого я рассчитываю найти?

Голова кружилась, в глазах темнело, пальцы скользили по коже куртки. Чтоб тебя, солнце... Даже не верилось. Совсем как в прошлом, только жарче.

...Вначале повеяло прохладой – и только затем я увидел лес, темная стена возвышалась всего в нескольких шагах. В другое время я бы развернулся обратно – но только не тогда. Лучше уж от тварей отбиваться – тем более, если их нет – а вот, случись мне еще несколько минут гулять под солнцем – меня просто-напросто тепловой удар хватит, и привет. Пишите мне красивую эпитафию в стихах.

Под сапогами захрустели ветки, я бегом пролетел несколько метров, цепляясь за деревья и, задыхаясь, сполз по стволу березы на землю. Она была мягкая, она была прохладная, она была влажная. Привычная.

Небо пронзительно синело сквозь ветви, сверкали солнечные лучи.

– Да чего ж ты, а?.. – риторически прошептал я солнцу. Оно, разумеется, не отозвалось.

Зато впереди шевельнулось, заворочалось, большущее, мохнатое, грозно щелкающее здоровенными челюстями – человека перекусить раз плюнуть. Я даже улыбнулся.

– Ты не представляешь!.. – доверительно сообщил я самке Araneus Rubiginosus, вытаскивая из-за пояса пистолет. – Ты не представляешь, как же я тебе рад...

Нэйси

– Нэйси, гляди-и...

Я глядела. Глядела и глазам своим не верила, но что было – то было, честное слово. Вот, не сойти мне с этого места – станки работали. Станки работали, а свет горел. Не все станки, разумеется, но многие.

Но самое интересное происходило впереди.

Это был, наверное, морок, потому что впереди, за пыльным стеклом, стояли люди. Их было несколько, и двое о чем-то спорили, склонившись над столом и глядя вниз, на отделявший нас от окна конвейер, еще двое стояли перед большим пультом поблескивающим огоньками диодов, и один что-то пил из кружки, облокотившись о стену.

– Нэйси, ты тоже их видишь?

– Вижу...

– А они нас?

– Не знаю... нет, вроде.

– Нэйси, пойдем к ним.

Я так растерялась, что даже позволила Алисе протащить себя за руку несколько метров, до тех пор, пока не очнулась уже перед скрипучей ржавой лентой конвейера. Алиса запрыгнула вверх. Конвейер двигался, но на нем ничего не лежало. Лента была ветхая, во многих местах протертая, и широкая. Я даже вздрогнула.

– Не лезь на конвейер! Дура, не вздумай лезть на конвейер!

– Ничего, – отозвалась Алиса, делая шаг вперед. Нет, ну и безмозглая же... твою ж дивизию!

Я попыталась стащить Алису обратно на пол, но не успела – как раз в тот момент, когда мои пальцы почти сомкнулись на ее рукаве, она, как и следовало ожидать, поскользнулась и плюхнулась на полотно. Я чертыхнулась, догнала дуреху и сдернула-таки вниз, а она взвизгнула – прядь волос зацепилась за лохмотья прорехи на проржавевшем металле. Алиса уселась на пол и принялась тереть голову, а видение растаяло, будто его и не было вовсе. Но свет по-прежнему горел.

– Нэйси, – всхлипнула Алиса, – извини...

– Не лезь напролом, – буркнула я, поправляя перевязь с оружием. – Обойди сторонкой. И не гоняйся за миражами...

– Не буду, – серьезно пообещала она, поднимаясь.

Стекло было мутным и пыльным, стол покосился, диоды не горели. Не было там никаких людей. А что было – не знаю.

Мы направились дальше.

Дэннер

Паук спружинил на лапах, готовясь к атаке. Проголодался, наверное, бедняга. Такие не ловят на паутину. Они ею плюются. Прицельно и, как правило, очень метко. Вообще-то, они не совсем пауки, а вязкая, похожая на клей, штука – не паутина, но с виду эти твари похожи на красных тарантулов, и потому их так и называют пауками. Название, к слову, в шутку выдумал я, когда заменял преподавателя у нас в академии... давно было дело... а Кондор и остальные подхватили. «Ржавый Паук» – а что, звучит! Пусть и не гордо, зато какой простор для фантазии!

Я рыбкой нырнул в кусты, спасаясь от плевка – не люблю, знаете ли, когда в меня плюются, ибо невежливо это, а «паутина» большущей белесой кляксой повисла на дереве. Запоздало припомнил, что броню моего «паука» из пистолета не пробить, и оперативно вскинул к плечу автомат – хорошо, что заблаговременно заряженный. Развернувшись, паук получил в морду короткую очередь и с шипением завертелся на месте, с треском ломая кусты и заливая землю вязкой кровью. А вот нечего было в меня плеваться. Я, может, пообщаться хочу. Что, нельзя, скажете? Ну и все тогда, я обиделся. Теперь держись.

На перезарядку времени не остается, придется бегать. Покинув уютную вяженку и увернувшись от ее же плетей, я перемахнул бревно и, плюхнувшись на землю, вытащил следующий магазин. Паук явно потерял ориентацию, а вяженка лениво потащилась за мной, перебирая по земле корешками. Еще ее мне тут не хватало. Правильно, растревожил хищника – теперь не отвяжется. На то и вяженка...

Усмехнувшись собственной шутке, я устроился поудобнее и продолжил расстрел паука. И тут случилось непредвиденное.

Вот, правду говорят – век живи – век учись. Когда б ты старших слушал, Селиванов. Для начала, хотя бы старших по званию.

...Лапы у моего паука подкосились, и он начал крениться вбок. Он был уже убит, только еще не успел сообразить, что умирает, и до сих пор упрямо пытался подняться, скользя по залитой собственной кровью земле.

– Прости, подруга, – сказал я, опуская оружие. – Закон. Я защищался. Я бы не убил тебя, не будь тебе необходимо убить меня, правда? Пищевая цепь...

Ее было жалко. Все же, она была единственным живым существом в мертвом городе. И она не сдалась на милость победителя.

А я и не знал, что у них есть иголки...

Иголочка выстрелила откуда-то из-за ее нижней челюсти и воткнулась в бедро. Я успел удивленно поглядеть в последний раз на паука, хотел, было, вытащить ее – но пальцы отчего-то не слушались. В следующее мгновение картинка поплыла перед глазами, и я свалился на землю рядом с уже затихшим пауком.

– Лидия, не спи на ходу!..

– Она мой лук сломала, скажите ей!..

– А потому что нечего тратить время на игрушечную ерунду, балда! Я тебе настоящий сделаю! Не ябедничай! Товарищ командир, он меня не слушается совсем!..

– Ласточка, у меня каша пригорела! Вот...

Лесли протягивает кастрюльку. Аретейни мельком оборачивается, не прекращая что-то стирать в тазике.

– С солью прокипяти, или с содой – она и отмоется.

– Спасибо! А завтрак скоро будет?

– Так вам уже и завтрак! – Ласточка брызгает в Лесли водой, и ее смех звенит колокольчиком в такт мелодичной перекличке птиц. Ветер тихонько шумит в листве, шевеля темные тени ветвей на зелено-золотом. Вдалеке медленно ползет красный трактор по золотому полю пшеницы. Плеснула рыба в пруду, и какая-то девочка кинулась к берегу, склонившись над водой и полоща в ней смоляными косами. Береза трепещет листочками, качает плакучими ветвями. Ласточка смеется, Нэйси что-то втолковывает крепкому загорелому мальчишке в кепке.

Это моя картинка?.. Ее же нет, она же была во сне. Образ, созданный описаниями прочитанных книг. Красивый, несуществующий образ...

– Дэннер, не спи!..

– Товарищ командир!

Чья-то рука сильно тряхнула за плечо, и я увидел Аретейни. Рука была мокрая и теплая. Ласточка улыбнулась.

– Ты как, нормально?

Я резко поднялся. Аретейни обхватила меня за плечи и снова засмеялась. Это сон такой?.. Нет?.. Я хотел, было, обнять ее в ответ, но она отстранилась и сильно толкнула меня обеими руками, вследствие чего я снова полетел в траву. От прикосновения почему-то пронзила резкая боль, будто в ладонях у Ласточки были спрятаны лезвия. Кровь пропитала рубаху, небо потемнело, хлынул ливень – черный. Аретейни больше не улыбалась. На ней была моя рубаха с погонами.

– Вставай, – сказала она. – Нечего сопли распускать. Вставай.

Лучик солнца золотил мохнатую шерсть паука. Я попытался повернуться, но тело не слушалось.

Надо бы записать в учебник, что они и отстреливаться умеют. Если выживу...

Ч-черт... верните меня обратно... жарко же...

Кровь паука сделалась за время моего триумфального обморока вязкой и настолько сильно пахнущей, что немедленно замутило. Голова раскалывалась, я чувствовал себя, будто с похмелья. Рядом валялась обожравшаяся вяженка и страдальчески подрагивала листочками.

– Так-то, – наставительно произнес я. – Нечего паучью кровь сосать, дурья твоя сердцевина.

Чего-чего – а хорошенькое похмелье я ей гарантирую.

Так, надо вставать. Повернувшись на спину, я ухитрился непослушными руками вытащить ампулу и «пистолет», закатать рукав и сделать инъекцию. Сейчас... отпустит... Кондорово пьянство и Лидиино бл... хм... ну ладненько, не будем, как же мне хреново-то...

– Дэннер!!..

Мне почудилось, что я все еще сплю.

Ласточка – живая и настоящая, клянусь! – вихрем вылетела из-за деревьев и бросилась на колени. В следующее мгновение я захрипел. Не знал, что у нее настолько сильные руки.

– Живой!.. – сбивчиво шептала она, ухитряясь гладить меня по слипшимся от паучьей крови волосам и целуя, куда придется. – Живой, твою мать... боги милосердные...

– Можно просто Дэннер... – простонал я, не делая ни малейших попыток высвободиться. Вот она, компенсация всех моих приключений, и умереть теперь не жалко. Эгоист я бездушный, убейте меня! Она переживала, беспокоилась – а я счастлив, словно ребенок, что она за меня беспокоилась.

– Командир! – Даклер. Вот ведь, вурдалачий хрен, весь момент испортил.

Нэйси

В ярком электрическом свете желтые лучики были плохо видны, и мы то и дело нечаянно задевали их, или проходили насквозь, но ничего не происходило. Только колебалось энергетическое поле, да появлялись миражи, на которые мы вскоре перестали обращать внимание.

Мы уже облазили весь огромный цех вдоль и поперек, так и не сумели догадаться, что же в нем делали, и зачем тут большой конвейер. Не знаю, что мы тут искали, но хотя бы тварей в цеху не было. А выбираться через лес и Белую Черту – самое настоящее самоубийство. Наконец, Алиса выдала первую за всю ночь разумную мысль – чему я несказанно удивилась.

– Нэйси, – сказала она, останавливаясь и присаживаясь на пыльную трухлявую скамейку и вытягивая ноги, – мы должны найти какую-нибудь еду, а то с голоду помрем.

Я плюхнулась рядом. Настроение было паршивое.

– Где мы ее найдем-то? Тут вон... – я постучала по пыльному дерматину скамейки, отчего он вместе с поролоном немедленно рассыпался липкой трухой, – даже скамейки сгнили. Представляешь, что тогда осталось от еды?

– Что?

– Ничего.

– Ничего?..

– Ничегошеньки! – Туман, она издевается, что ли?!

Но Алиса глядела такими удивленными глазами, что было ясно – эта дуреха говорит серьезно. Вот, нашла спутницу на свою голову... И чего я с ней поперлась?

– Ладно, – говорю, – ты как хочешь – а я спать хочу. Пока я не посплю, мы вряд ли сможем чего-то решить, а утром поглядим, что да как. Может быть, оружие какое найдем, или патроны. Или химзащиту. Посмотрим.

Алиса грустно кивнула. Мы устроились в какой-то маленькой комнатке – должно быть, проходная, посередке сохранилась маленькая будка и ряд ржавых покосившихся турникетов. В будке лежали какие-то бумаги и карандаш, только, стоило нам открыть дверь, все это рассыпалось прахом. Подумав немного, мы забрались в будку и тщательно закрыли за собой дверь – мало ли, что. Кое-как завернувшись в куртки и прижавшись друг к другу для тепла, уснули мгновенно.

Мне снилась какая-то белиберда, где мы с Алисой носились по странному месту, в котором было очень светло и жарко, и свет слепил и резал глаза, а вокруг было много людей. Мы наблюдали какой-то военный парад, там по большой широкой улице ехали танки, шли солдаты и реяли на ветру алые знамена, и радостно кричали люди, но мы не различали слов. Затем мы увидели Дэннера и Аретейни, они прошли мимо нас, не оглядываясь, и о чем-то оживленно разговаривали, мы попытались догнать их, но толпа оттеснила. После мы стояли рядом с какой-то огромной машиной, она мигала лампочками, напоминая тот пульт из миража, и вокруг нас были люди в светло-бирюзовой униформе. И грянул взрыв.

Я проснулась в темной будке, вскочила от совершенно неожиданного здесь звука. Звонил телефон.

Лидия

Это было невероятно. Я думала, что он погиб в тумане, но он был здесь – живой и невредимый. Он даже ничуть не изменился за два года своего отсутствия – та же мягкость, те же загорелые руки, те же темные волосы топорщились на голове коротким жестким ежиком. А Витька спал. Спал и, наверное, видел сны, потому что иногда шевелился, вздрагивал и что-то невнятно говорил.

Он уже видел дочерей?.. Наверное, нет. Он ушел тогда на этот странный, вечно работающий завод у Белой Черты, после долгого разговора с одним из Странников, а мы решили, что он погиб. Нэйси думает, что он тоже Странник, и она не простила ему этого. Она считает, что он их нарочно бросил. Девочку можно понять – ведь они остались тогда совсем одни, и мы с Дэннером взялись им помогать. Но они, конечно же, все равно скучали по родителям. А мы не могли в полной мере дать им то, что необходимо каждому ребенку – защиту и любовь. Семью. Девочки понимали это и были нам благодарны хотя бы за попытку.

Я присела на его кровать. Как он вернулся?.. Вот, балда, дался ему этот завод. Неужто, дети не дороже? Были бы у меня свои – я бы ни за что не ушла от них, но я бесплодная, и детей у меня нет. После того случая, когда погибли мои сыновья, а меня ранили твари, я осталась совсем одна. Если бы не Дэннер, я бы, наверное, с ума сошла... все, все друг другу помогают... Потому что одному в нашем городе нельзя. Одинокие умирают быстро.

Рыжая заворочалась и повернулась ко мне.

– Вы его знаете? – спросила она. Я кивнула.

– Да. Знаю.

– И я знаю, – подал голос Кондор. Он оторвался, наконец, от своих бумаг и теперь тоже смотрел на нас. – Он ученый.

– Ученый?

Кондор усмехнулся.

– Квантовая физика. Все книги из Храма таскал, как наш Дэннер. Только Дэннер их из интереса читает, а этот все думал, что сможет изменить мир при помощи науки. Как видишь, не получилось.

– Может, еще получится, – возразила Эндра, не отрывая задумчивого взгляда от спящего. – Не спешите с выводами. Это хорошо, когда у человека есть цель.

– Достойная цель? – Кондор прищурился. Рыжая упрямо встряхнула головой и тут же поморщилась от боли.

– Достойная, – уверенно ответила она.

– А достижимая?

– Если достойная – то в любом случае достижимая.

– Ну и логика.

Эндра пожала плечами.

– Да хоть какая-то есть.

Я улыбнулась. Упрямая девчонка эта оборотница. Далеко пойдет.

Дверь приоткрылась, впуская санитарочку с тележкой.

– Обед, – устало сообщила она, вталкивая тележку в палату и придерживая при этом тяжелую дверь плечом. – Суп все будут?

Присутствующие оживились, Кондор обернулся и поднялся с кровати, а лично меня и без еды мутило. Только когда полковник поставил на мою тумбочку поднос, я сообразила, что от обеда мне не отвертеться. Рыжая тоже. Кондор на правах самого дееспособного, взялся осваивать нелегкую профессию официанта.

– Я не хочу, – слабо запротестовала рыжая, но санитарочка с тележкой уже ушла.

– А придется, – непререкаемым тоном оборвал полковник, пихая ей в рот ложку. Эндра дернулась, было, но деваться ей было некуда, и пришлось глотать. Я, сообразив, что индивидуальная кормежка неизбежна, поспешно схватилась за ложку. Суп был куриный и очень вкусный. Разговор продолжился. Кондор при этом кормил рыжую, физик спал, а я быстро расправилась с супом и взялась за второе. Жизнь, определенно, налаживается.

– А что это за Храм? – поинтересовалась оборотница, улучив паузу между двумя ложками – Кондор в связи с уменьшением количества супа, наклонил тарелку и потому немного задержался. – Там есть книги?

Я невольно фыркнула.

– Психи там есть.

– Ага. – Кондор улыбнулся. – Вроде нашего Дэннера.

Рыжая нахмурилась, припоминая, будто бы имя было ей знакомо. Так и оказалось.