Текст книги "Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)"

Автор книги: Дарья Аредова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

Нет, с ранами и, правда, что-то не так. Куда боль подевалась? Отсутствие боли и настораживало, и приносило облегчение одновременно. Я резко поднял подол рубахи и... Обнаружил на месте дырки от пули охотников всего-навсего свежий шрам, едва заметный среди всех остальных. Впрочем, остальные тоже как-то странно поблекли и уменьшились. Кожа сделалась практически чистой. Рубаха похрустывала, будто накрахмаленная. Я вернул ее на место и хотел, было, протянув руку, сдвинуть в сторону синеватую в слабом ночном освещении тюль. Не может быть, чтобы ночью за этим окном никого не было – и плевать, что никакой опасности я не чувствовал. Наверное, это уже выработанный годами рефлекс.

Что-то удержало руку, я резко обернулся и обнаружил, что плечо чуть повыше сгиба обхватывает мягкий, тускло поблескивающий браслет, и от браслета тянется тоненькая трубочка, словно у капельницы, к стоящему на тумбочке, утробно урчащему агрегату в корпусе из белого пластика. Я философски решил не дергаться. Только на всякий случай коснулся лица. Так и есть – ожогов не было и в помине.

Так, где это я, интересно?..

Скрипнула дверь, являя молоденькую стройную девку, одетую в белый халат. В руках у нее была стопка каких-то документов, на голове косынка. Она остановилась на пороге, тихонько прикрыв за собой дверь, и протянула руку к выключателю. Ну, электрический свет – это еще куда ни шло...

– Доброе утро! Пора вставать.

Этот голос я узнал бы из тысячи.

Пока я размышлял, бред это или галлюцинация, девица подошла совсем близко, и сделалось видно ее лицо.

Нет, этого быть не может!

– Дайте руку, – сказала она. – Что с вами?

Я машинально протянул руку, девка присела на краешек кровати и принялась считывать данные с маленького экрана белого прибора.

– Та-ак, давление в норме, – бормотала она, делая быстрые пометки карандашом в блокноте, – немножко снижено, но это ничего... сердце в норме, раны покажите... Ого!.. Да у вас просто фантастическое здоровье!

Остальные зашевелились, темноволосый приподнялся и потянулся за очками.

– А вот это, – весело сообщила девица, – вам больше не пригодится, Тимур Александрович! Все, новая жизнь, пора привыкать. Сейчас, глазки посмотрю... Владимир, как вы себя чувствуете?

– Замечательно, – выговорил я, стараясь не разглядывать ее в упор.

– А что с пульсом? – Она закусила губу, и я почувствовал, как теплые девичьи пальцы обхватили запястье. – Никогда нельзя полностью полагаться на технику, я всегда это говорила... – Она резко замолчала и встревожено подняла на меня серые глаза. – Что с вами?

– Ничего! – раздраженно бросил я, высвобождая руку. Ясно ведь, что у меня с пульсом, ясно, как граница города и тумана. – Все у меня в порядке. Это с тобой что-то не так, по-моему.

Она терпеливо вздохнула и обняла скоросшиватель с историей болезни.

– Вы, главное, не беспокойтесь, Владимир. Все будет хорошо, – она протянула руку и коснулась моей ладони, – вы только не беспокойтесь...

– Не беспокоюсь, – сквозь зубы процедил я, резко отбрасывая волосы с лица и поднимая взгляд. Нет, никакой ошибки. – Ты издеваешься, Аретейни? Или это психологический тест такой?

Она вздрогнула и отшатнулась, будто я на нее кастетом замахнулся. Глаза подозрительно заблестели. Интересно, что она с такими нервами в медицине-то забыла?..

Ласточка – а все же это, черт меня побери, была именно она – сглотнула и заинтересованно подалась вперед.

– А вы меня откуда знаете?

На этот раз шарахнулся я. В глазах у нее светилось настолько искреннее удивление, что злость мою как рукой сняло. Так притворяться все же невозможно.

– Как так – откуда?.. – осторожненько начал я. – Из Города, разумеется. А ты не помнишь?

Она прищурилась, и даже насупилась, старательно вспоминая. Затем уставилась на меня. Повисла пауза минуты на две. Я отрешенно слушал чьи-то шаги за дверью.

– Нет, – наконец, резюмировала она, – не помню. А может, я вас просто забыла?.. Где мы встречались?

– Товарищ доктор! – сонно возмутились на дальней кровати. – Чего вы так рано-то?

Аретейни мельком обернулась.

– А вы мне не рады? – жизнерадостно отшутилась она и тут же пояснила:

– Просто задержалась на работе, вот, решила к вам зайти, поглядеть, как тут у вас дела. У нас операция была в ночь, в соседней палате девочка... – Ласточка обернулась обратно ко мне. – Простите меня! Совсем голова дырявая! Так, где мы познакомились?

Я только отмахнулся. Бестолку. Ясно же, что здесь что-то не так – не то тот самый сбой континуума, которым нас пугали в академии, не то я где-нибудь валяюсь в обмороке, и все это мне мерещится. Склоняюсь ко второму. Потому что галлюцинации всегда абсурдны, а ничего более абсурдного, чем местная обстановка, не найдешь. Взять хотя бы открытые окна и яркий свет... про исчезающие шрамы я уж молчу.

Или...

Во сне ведь не чувствуют боль.

Я ухватил себя за пальцы и резко выгнул суставы наружу.

Ласточка тихонько ахнула.

Боль ударила маленькой невидимой молнией.

Ничего не понимаю.

– Что вы делаете! – Аретейни ухватила меня за запястье. Я стиснул зубы.

– Ничего, товарищ доктор. Вставать мне можно, я надеюсь?

Она кивнула, помедлив.

– Операция была три дня назад, но я бы на вашем месте...

– Сколько?! – Я тряхнул головой, надеясь вытрясти из нее весь этот бред. Не получилось. Твою ж дивизию! Если я действительно в какой-то иной реальности – так за три дня могло произойти все, что угодно. Так... что же было... Канал, Алиса, бар, перестрелка, дорога...

Желтый огонек.

Стоило мне подойти к нему близко – я оказался здесь.

Значит, обратно можно попасть при помощи все того же огонька.

А Ласточка? Как она-то здесь оказалась?

– Да вы не беспокойтесь, я вам больничный выпишу, – неверно истолковала мою реакцию вышеупомянутая Ласточка. – Вы где работаете?

– В патруле, – мрачно отозвался я, соображая, как ее убедить, что вставать мне не только можно – но и нужно. Я бы даже сказал, катастрофически необходимо. Она снова склонилась над своим блокнотиком.

– Милиционер, значит?.. Какое отделение?

Я вздохнул.

– Слушай, – говорю, – успеешь еще больничный выписать. – Ты мне скажи, где мои вещи и как можно оформить выписку.

Она нахмурилась и резко поднялась.

– Без осмотра не отпущу. А выписка после обеда – пожалуйста, пишите расписку и берите на себя ответственность за свое здоровье.

– Благодарю, – обрадовался я. – А...

– Вещи заберете в гардеробе. И не забудьте оформить разрешение на ношение холодного оружия, раз уж вы ухитрились его где-то потерять. Меня третий день из-за этого милиция третирует. – Она улыбнулась. – Вы точно хорошо себя чувствуете?

– Точно. – Ложь. Чувствовал я себя так, будто в груди поселилось маленькое такое, но сильное стихийное бедствие. Ураган, там, или землетрясение. Голос отказывался подчиняться, и у меня получился какой-то сиплый полушепот. Да что же это такое! Я три дня валяюсь без сознания в какой-то иной реальности, у меня дома Ласточка раненая... и вдруг – она здесь, живая и невредимая – но это еще ничего. Она меня ни капельки не помнит и трудится врачом в местной больнице.

Просто в голове не укладывается. Чертовщина какая-то. Я обернулся на соседнюю кровать, где Ласточка, как ни в чем не бывало, проверяла глаза у чернявого парня.

– Эй, товарищ. – Кто-то легонько толкнул костяшками пальцев в плечо, и я машинально обернулся. Рядом стоял крупный мужчина средних лет, с короткой челкой русых волос. – Наверное, мой третий сосед. – Чай будешь? До выписки еще далековато.

– Ага. – Я снова покосился на Ласточку. Мужчина понимающе усмехнулся.

– Красивая, – сказал он. Я махнул рукой.

– Да не в том дело... Слушай, а...

– Руслан, – подсказал мужик, протягивая мне кружку.

– Очень приятно. Благодарю... А она давно здесь работает?

Руслан пожал плечами.

– Не очень, наверное. Вишь, молодая какая. Но ты не думай, травматолог из нее – во. – Он поднял вверх большой палец. – У нее талант есть. А вообще, – тут он заговорщицки подмигнул, – можно и познакомиться, если хочешь. Она добрая. Там, в кино сходить, пообщаться – не откажет. Тут кто-то уже пытался за ней ухаживать...

Я замаскировался кружкой, вцепившись в нее так, что пальцы онемели, но все равно фыркнул. Руслан, к счастью, не заметил.

– ...Она порядочная, ты не думай, – продолжал он. – Но конкуренция большая!

Я фыркнул вторично.

Эндра.

«Твою мать…» – подумала я и очнулась. Это была первая мысль, которая пришла в голову – и было отчего. Только-только поджившие раны снова тянули глухой болью. В голове плавал зыбкий туман. А я-то, дура, только привыкла, что больше не надо при каждом движении затаивать дыхание, чтобы пережидать горячие болевые волны. Не тут-то было – опять подстрелили. Что ж, сама виновата, не надо было соваться. А что мне еще было делать?.. Вот так вот желай добра людям… Перестрелять бы их всех, чтобы знали, каково это. Да, я гуманист, а что?

Я приоткрыла глаза и узрела тусклые крашеные стены и потолок. Потолок был беленый и скучный. Я вздохнула и шевельнулась – раны полыхнули болью, так, что я едва не взвыла и замерла. Непроизвольно дернула руку и поняла, что запястье охватывает что-то холодное и жгучее. Я покосилась и обнаружила, что, во-первых, лежу на узкой и жесткой койке, а во-вторых, что правая рука наручником прикована к спинке кровати. Ясно, серебро. Чтобы не могла обратиться. Все правильно, все логично. Пришлось мне улечься обратно.

– Очнулась? – осведомился кто-то справа.

– Ага, – машинально отозвалась я, оборачиваясь на голос. Рядом стояла еще одна койка, на которой, закинув руки за голову, лежал высокий, крепкий мужчина. Он меня разглядывал, и я машинально натянула повыше тонкое одеяло. Он усмехнулся, пожевал спичку, которую держал во рту, и констатировал:

– Скромница. Поздно уж стесняться. Чего я там не видел, пока тебя перевязывали.

Должно быть, я покраснела – мужик рассмеялся.

– Не боись, – продолжал он, – не помрешь теперь. Правду говорят, что ты тварь?

– Тварь, – не стала спорить я. – А я где?

Мужик расхохотался пуще прежнего.

Я огляделась – комната оказалась большая, абсолютно безликая. Вдоль стены стояли койки. Было их штук семь, но заняты были только две – собственно, мной и моим нежданным собеседником. Дверь была плотно закрыта.

Тем временем мужик отсмеялся и соизволил дать мне пояснение:

– Ты, – сказал он, – в тюремном лазарете.

– Это хорошо, – сказала я.

А что тут еще скажешь? Конечно, хорошо, раз я пока живая, хотя и напоминаю, наверное, дуршлаг. Через меня скоро можно будет макароны отбрасывать.

– Тебя, – сказал мне мужик, – говорят, сам полковник велел сюда поместить. А нечисть в Городе обычно сразу убивают. Странно, правда?.. – И он холодно прищурился, пристально изучая меня.

– А вы тут что делаете? – спросила я.

– Лечусь, – ответил мужик, снова пожевав зубочистку.

– А в тюрьме?

– Так, по мелочи… – уклончиво отозвался мой сосед.

– За мелочи теперь не сажают – каждый мужик на счету, – заметила я.

– Много ты понимаешь, – сказал он, зевнул и снова уткнулся в книжку, которую читал до этого.

Я вздохнула. Мне хотелось встать, расправить плечи, потянуться – хоть бы и с ранами. Рука затекла, кожу неприятно жгло серебро.

Тут дверь заскрипела и приоткрылась. Показался патрульный, правда, незнакомый. Я его еще не видела – наверное, он из другого отряда.

– Очнулась? – уточнил он. – Жалко…

– Что? – не поняла я.

Патрульный – молодой парень, вошел и прикрыл за собой дверь.

– Мне велено за тобой приглядывать, – сказал он, – а когда ты без сознания приглядывать проще.

– Иди нафиг, – обиделась я, отворачиваясь, насколько позволял наручник. – Тогда расстреляйте меня совсем. Вообще просто будет.

Патрульный пожал плечами и не отозвался.

Мне было обидно. Я никого не трогала и не хотела никакого зла. А меня ни за что…

На глаза навернулись горячие слезы, по-моему, я даже хлюпнула носом. Было как-то безысходно-тоскливо. Что потом – опять прострелят?

– Ну-ну, – немного растеряно протянул патрульный. – Ты не реви. Чего ты, ну?

– Ничего, – буркнула я. – Наручники не расстегнешь?

– Не могу.

– Мне что, – уточнила я, – под себя ходить?

Патрульный смутился, правда, смутилась и я сама.

– Ладно, – решил он, – отстегнуть-то отстегну, но наручник не сниму. Потому что, сама понимаешь…

– Да сделай уже что-нибудь! – не выдержав, взмолилась я.

Скоро браслет звякнул, расстегиваясь, и повис на запястье. Я села, растерла руки. В глазах немедленно потемнело, а раны задергало. Но валяться в постели дальше было положительно невыносимо. Совсем. Мне начинало казаться, что, если я проболею еще хоть немного – то превращусь в неодушевленный предмет и уже никогда не смогу подняться.

– Только без баловства, – предупредил меня патрульный, поднимая на ноги. Он критично меня оглядел и вздохнул.

– Она и баловать-то не сможет, – заметил мой сосед. – Вон, шатается.

– А ты помалкивай, – одернул его парень. – Много ты знаешь.

Мы вышли в коридор.

Вернее, это так коротко сказано – вышли. А на самом деле, тащились мы медленно – конечно, из-за меня. Патрульному приходилось меня поддерживать под руку. Меня шатало, в глазах темнело, голова непрестанно кружилась, и немедленно захотелось лечь обратно, пускай даже и с наручником, но я упрямо топала дальше.

Пока мне в голову не приходило, почему патрульный обо мне так заботится. Казалось бы – убей, и дело с концом. Ну, не убей, так в камеру, чего там возиться. У оборотней раны заживают куда лучше, чем у людей. Меня же – гляди – поместили в лазарет, перевязали, дали выспаться, да еще и помогают добраться до туалета. Такая сложная логическая загадка пока была моему разуму не под силу, и я предпочла об этом не задумываться до поры. Все равно, придет срок – все само разъяснится. Я-то думала, что полковник мне больше не станет помогать – теперь, когда про меня все узнали. Но – не застрелили сразу, значит, пока и не собираются. А там – разберемся.

К слову, до туалета я так и не дошла. Пришлось патрульному нести меня на руках. По возвращении в койку, меня снова пристегнули наручником. Лежать было неудобно, но мне было уже безразлично – короткий поход по коридору вымотал так, что я свалилась на подушку почти без сил. Наверное, я сразу и уснула.

Проснулась уже ночью. Окна были плотно закрыты, дверь – тоже. На соседней койке сопел сосед, даже во сне не выпустив изо рта спичку. Патрульного видно не было. По стене плясали какие-то диковинные тени из переплетения веток росших за высоким зарешеченным окном, деревьев. В голове у меня немного прояснилось. Видимо, днем я выспалась, и поэтому теперь сон как рукой сняло.

Тут я вздрогнула – показалось, что маленькая тень скользнула от стола к окну и – вверх по занавеске. А на столе осталось что-то смутно белеющее. Я приподнялась, некоторое время вглядывалась в темноту. Потом протянула руку.

Стол стоял далековато, и мне пришлось выгнуться, наручник врезался в запястье. Раны немедленно заявили о себе такой болью, что на глазах выступили слезы. Пальцы скользнули по деревянной поверхности стола и смахнули на пол что-то маленькое. Лист бумаги. Я повалилась обратно на подушку, перевела дыхание, нагнулась и подняла лист с пола – благо, упал он удачно, и почти не пришлось за ним тянуться.

В темноте было плохо видно, но у оборотней зрение куда лучше человеческого, и я разобрала написанное. Там было четыре слова.

«Мы не прощаем предательства».

Я сжала записку в кулаке, комкая ее и, приподнявшись, закричала, что было сил:

– Тревога!! Оборотни в Городе!

Сосед мой подскочил так, что едва не повалился с постели, и спичку, таки, выронил.

Дэннер

Меня, и, правда, выписали после обеда. «После обеда» у них означало после двух часов пополудни, а к тому времени солнце снова стояло в зените, и я не представлял, как вообще домой доберусь. И из-за солнца, и в целом – тоже не представлял.

Больничный сквер был затенен деревьями, и глаза резало не так сильно, поэтому я разглядел и покрытые чем-то черным и мягким дорожки, и яркие россыпи цветов, и кусты сирени, и скамеечки. Обстановка была настолько идиллическая, что невольно настраивала на какой-то умиротворенно-романтичный лад. Документов при мне не было, пришлось прикинуться дурачком и рассказать проникновенную историю о потере памяти. Впрочем, медперсонал это, похоже, мало беспокоило. Странно, как же это они незарегистрированного человека оперировали?

Впрочем, здесь все странно, пора бы уже и привыкнуть.

По дорожкам гуляли пациенты, некоторые сами, некоторые – в инвалидных колясках, и их родственники. Смеялись, шутили, разговаривали. И мне снова оставалось только удивляться. Лично я бы не сумел расслышать собеседника в таком шуме – а они ничего, общаются, несмотря на то, что жаркий летний воздух буквально переполнен ультра– и инфразвуковыми волнами, большим неслаженным оркестром долбящими по ушам. Хоть бы «зеркало», что ли, поставили. А то постоянно мерещится, будто бы это надрывается мой датчик, и сейчас кто-нибудь припрется и всех слопает. Впрочем, я прекратил рефлекторно хвататься за оружие уже через минуту. Все равно ведь главный датчик – это вовсе не приборчик на поясе, а твоя собственная интуиция.

На этом странности отнюдь не заканчивались, но мне, в общем, было не до них, и описывать их все я здесь не стану, с вашего позволения. Честно говоря, не очень-то я и внимание обращал. Голова была прочно занята размышлениями о том, как теперь вернуться домой. Хотя и, безусловно, приятно находиться в городе, в котором нет тварей и ловушек, но на Родине я все же, не в пример полезней, да и по Ласточке я успел соскучиться. По той, с которой мы вместе сражались. По той, которая меня знает и помнит.

– Владимир!..

Я обернулся. Она сняла туфли и бежала босиком, догоняя меня. Русые кудри, освобожденные от косынки, блестящими тугими волнами падали на плечи, и лезли на глаза. Ну, ни с кем не спутаешь, честное слово. И трудно поверить, что это не та Ласточка, которую я знаю.

– Погодите. – Поравнявшись со мной, Аретейни зашагала рядом, поправив сумку на плече и отпустив подол длинного ярко-синего платья, до того заткнутый за пояс. – Мы не очень-то тепло расстались, так ведь?

Я пожал плечами. Вроде, ничего особенного между нами и не происходило, с чего бы это ей беспокоиться? Одновременно с тем где-то в груди поднялась теплая упругая волна.

Я даже остановился.

Разум может напридумывать себе в утешение любые объяснения происходящему – хоть бы и назвать человека его же двойником, с целью разложить все по полочкам.

Но сердце – сердце не обманешь.

– Что с вами? – удивилась Ласточка, тревожно заглядывая мне в глаза. – Вам нехорошо?

Я переключился на интуитивное восприятие.

И снова увидел ее. До последней цветной ленточки ауры.

Та-ак.

Ну, и как вы мне это объясните, а, товарищи?

– Слушай. – Я честно попытался не строить никаких версий хотя бы на этот раз. Не тут-то было – версии напором лезли в голову, одна за другой. – Слушай, у нас просто... В общем, тебе не о чем беспокоиться. – Вышло бестолково, но не объяснять же ей про Город и желтые огоньки.

Ласточка замолчала. Где-то в ветвях над нами щебетала птица. Аретейни улыбнулась.

– Ничего, вы не расстраивайтесь. Я уже не беспокоюсь, раз все хорошо. Вы... простите, что я вас забыла. Даже странно, у меня хорошая память на лица. А может... может, вы меня с кем-то спутали?

Я невольно фыркнул.

– Тебя-то? Тебя захочешь – не спутаешь. Ладно, проехали.

Она улыбнулась еще шире и протянула ладошку.

– Мир?

– Да я и не ссорился. – Я пожал ей руку и направился дальше. Она легко догнала.

– Вот и хорошо. Может, сходим куда-нибудь? Давайте, к примеру, в Парк Горького, а?.. А в Ленинграде сейчас хорошая погода. Во, точно, приглашаю в Эрмитаж. А? С меня билеты на модуль. Хотите? В качестве извинения.

Билеты на что?.. Где хорошая погода?..

– Лучше где-нибудь недалеко, – улыбнулся я. Ласточка, как и всегда, была очаровательна и непосредственна. В своем репертуаре – вот так вот, запросто, незнакомому человеку предлагает погулять. Надо бы ей будет мозги вправить. Если вернусь.

– Легко. – Она извлекла из сумки пачку сигарет. – Будете?

– А на территории больницы можно?

– А вон ворота.

Мы действительно подошли к воротам, и я, пожав плечами, вытянул сигарету. Жизнь, похоже, налаживается, да и к ультразвуку я привык и ухитрился абстрагироваться. А деревья взяли и кончились.

Снова солнце, чтоб его в туман десять раз.

Нэйси

Странника как не бывало. Вот, только что лежал без сознания на диване – а уже успел исчезнуть. Когда, как – мне абсолютно неясно. И дверь закрыта. Ну, не сквозь же стену он прошел, в самом деле. Хотя, кто их, Странников, знает. Может, и ходят. А может, и не ходят.

Да ну их всех совсем.

Я устало опустилась на диван и принялась недвижно пялиться в противоположную стену, где слева от двери стоял резной комод, а на нем – мамина фотография. Это мне частенько помогало. Вот так вот, иногда бывает грустно, или еще чего-нибудь – тогда я смотрю на мамину фотографию, и все становится хорошо, и все проблемы кажутся незначительными.

Мы, наверное, все сошли с ума. Все не в своем уме, все психи. Потому что иначе в нашем мире не выживешь.

Так говорил командир. Иногда он заходил к нам после смены, тогда мы все сидели на ковре и пили чай, – Лесли, кстати, неплохо печет печенье, – и Дэннер нам рассказывал о том, что он прочел в старых книгах в Храме. Он очень смелый, потому что все боятся ходить в Храм, боятся фанатиков, а он ни капельки не боится. И настолько увлекательно и захватывающе он рассказывал, что я забывала про чай – только слушала, слушала, слушала. А иногда он пел нам под гитару, он очень красиво поет, даже лучше, чем Лаэрри. А Лаэрри больше не поет после того случая. Будто голос пропал. Теперь она просто играет на фортепиано. Иногда я слышу, как ей тихонько напевает Лидия, но Лидия петь не умеет. А командир умеет. Если бы не он, да не Лидия, мы бы умерли, наверное.

...Над комодом, над маминой фотографией, висит на стене его рисунок. Очень красивый рисунок, но командир и тут учудил. Ну конечно, где же это видано – голубое небо и белые облака! Полный абсурд. А озеро?.. Просто удивительно, что в нем такая прозрачная вода и нет тварей. Береза прямая и ровная, не перекрученная, будто и не дерево вовсе, и шипов на ней нет, и даже ловушек. Какая ж береза без ловушек?!.. Я почти наяву ощущаю легкий теплый ветерок, рябящий воду и шевелящий плакучие ветви. Золотая пшеница колосится до самого горизонта, до темного зубчатого гребня леса, купающегося в дымке тумана вдалеке, а через золотое море медленно ползет красный трактор. Ясен пень, что тракторы ездить не могут – они просто стоят на месте, и ржавеют, и в них живут вороны и ползучки. Первые кушают вторых, но вторые все равно не сдаются. И простора такого не существует. Все же странная фантазия у нашего командира.

Рисунок, несмотря на свою зашкаливающую абсурдность, кажется живым, и, наверное, из-за этого навевает какую-то светлую, щемящую тоску. Хочется протянуть руку и коснуться прозрачного стекла, представив, будто это не картинка вовсе, а такое маленькое окно. А за ним – теплый ветер, чистая вода и золотое море пшеницы. Я тогда сказала Дэннеру что, мол, так не бывает. А он мне ответил, что когда-то – так было. И принялся рассказывать про тварей, что живут в том лесу. Что они не нападают на людей, и у них теплая аура, и зовутся они не тварями – а просто животными. И что их можно даже погладить...

В дверь постучали.

– Нэйси, можно?

Я подошла и открыла Алисе дверь. Она стояла и смотрела на меня своими большими глазищами в своей обычной манере – а сама мокрая-мокрая.

– Заходи, – говорю. – Ты чего, в канал плюхнулась, что ли?

– Нэйси, ты слышала про эффект урагана?

Меня даже передернуло. Про эффект урагана говорил Странник.

– Нэйси, мне кажется, – продолжала Алиса, – мы должны помочь Городу. Соберем команду и разберемся с этим.

Я даже рот раскрыла.

– Что-то на тебя уж очень непохоже. Что Алиса любит больше всего есть на завтрак?

– Бутерброд с клубничным джемом, намазанный вилкой. Нэйси, это точно я.

– Ладно. – Я вздохнула. Во всяком случае, повторять в начале каждой фразы «Нэйси-Нэйси-Нэйси» любой перевертыш замучается. Так может только Алиса. – И что ты предлагаешь?

– Собрать команду.

– И чего мы будем делать, интересно?

– Нэйси, – Алиса ухватила меня за руку и решительно потащила к двери, – я тебе по дороге все объясню! И остальным тоже...

Я едва успела подхватить оружие и плащ.

Дэннер

Мы шли по местному парку, и Ласточка то что-то рассказывала, то пыталась выспрашивать у меня. Я молчал как партизан, и разговор не клеился. Близость Аретейни в совокупности с тем фактом, что я для нее, вроде как, никто здорово выбивала из колеи, правда, больше интересовал вопрос, как так вообще могло получиться. Может, я в ее прошлом?.. Нет, тогда бы она меня еще в Городе узнала.

Отчего-то всплыл в памяти разговор о прошлом, будущем, конце света и кассетах. Кассеты эти буквально не шли у меня из головы, и, наверное, абсурдность версии с перемещением во времени и вместе с тем ее странная логичность покоя и не давали.

– Слушай. – Я остановился, поймав ее взгляд и осторожно подбирая слова. – Я тебе сейчас задам несколько вопросов, а ты не удивляйся, пожалуйста, и постарайся ответить так, будто я здесь первый день. Идет?

Ласточка, к моему невероятному облегчению, радостно улыбнулась.

– Это игра такая?

– Вроде того.

Мы направились дальше.

– Ну, задавайте.

– Хорошо. Как называется этот город?

– Москва, – выпалила она, возбужденно сцепляя пальцы в замочек. Видимо, «игра» ее ужасно заинтересовала, и ей не терпелось узнать, что будет дальше.

– Сколько здесь всего городов?

Она нахмурилась, вспоминая и, наконец, отозвалась:

– Много, товарищ гость столицы. Не помню, сколько точно.

Я не удержался от улыбки – два ответа в одном.

Ласточка фыркнула и, сцепив туфли ремешками, повесила на сумку – освободить руки. Справа журчал небольшой фонтан. Аретейни бегом кинулась через полосу газона и, перегнувшись через мраморный бортик, набрала воды в горсть и принялась в меня брызгаться. Мне отчего-то очень нравилась в ней эта черта – взрослый человек, а иногда ведет себя как девчонка. В этом было что-то теплое, непосредственное, живое, словно в ней сохранился солнечный огонек детства.

...На скамеечке у фонтана сидел мужчина в надвинутой на нос шляпе и читал газету. Я невольно покосился в его сторону, но шрифт с такого расстояния было не разобрать. А Ласточка продолжала увлеченно брызгаться, что здорово отвлекало. Мужчина неожиданно вскочил, даже обронив газету – неподалеку бегала девочка лет шести, и сейчас ребенок, пыхтя, старательно карабкался на солидный пожилой клен. Я невольно дернулся – в общем, было чего бояться. Взрослые ведь не знают, что дети не падают. И еще взрослые не могут понять, что ничего-то с детьми не случается, и случится никак не может – потому что это всего-навсего игра. Вот и боятся неизвестно чего, глупые. Просто они навсегда разучились играть.

– Нина! – заорал мужик, опрометью кидаясь стаскивать девочку с клена за подол платьица. Нина немедленно разревелась, отчаянно цепляясь за толстые ветви, а на меня обрушился очередной мини-фонтанчик со стороны не разучившейся играть Ласточки. Сонную тишину сквера огласили обиженные детские рыдания и ругань.

– Я тебя сколько раз просил! – возмущался мужик. Правда, ругался он все же без злости и раздражения, скорее pro forma. Маленькую Нину это, правда, отнюдь не утешало – ее жестоко тащили прочь от клена и фонтана. – Вот, все матери расскажу! Все!.. Совсем не слушаешься...

Ласточка хихикнула. Я поднял газету.

«Искра», гласила большая красная надпись. И ниже: «24 мая 2086 года».

Деревья зеленели и шелестели, распускаясь клейкой молодой листвой. Легкий теплый ветерок играл с волосами. Фонтан журчал, радугой сверкая на солнце. По дорожкам гуляли матери с колясками, пенсионеры, меж ними с веселым визгом носились дети, откуда-то из-за деревьев доносился гитарный бой. Солнце светило вовсю, едва прикрываясь пушистой ватой легких перистых облачков. По дорожке, распугивая пешеходов, будто лодка уток, медленно проползла патрульная сине-белая машина с красной звездой на блестящем боку. Ласточка спрыгнула в фонтан, придерживая платье, и принялась собирать со дна монетки и пускать их по поверхности воды. Газета остро пахла бумагой и типографской краской.

И мир не знал, что жить ему осталось всего несколько месяцев. Лес засохнет, людей разорвет снарядами – война штука жестокая, не станет щадить ни детей, ни стариков. Фонтан рассыплется и зарастет бурьяном, земля провалится вниз – сейчас я чувствую дробный перестук ветки метро под парком – газета истлеет, солнце погаснет, город накроет смертельная пелена ядовитого тумана, и животные превратятся в хищных тварей.

Это – если версия Ласточки верна. А других версий я и не вижу.

– Что с вами? – Она тихонько коснулась плеча. – Вы так на газету смотрите, будто видите в ней конец света.

Я тряхнул головой, избавляясь от страшного видения. Не помогло.

– Ты чего, мысли читаешь?.. А, ладно. – Я махнул рукой. Все равно ничего не поделать. Хотелось вытащить ее отсюда, уберечь, защитить – пока не поздно. Я заставил себя улыбнуться и направиться дальше по дорожке. Ласточка не отстала.

– С вами все в порядке?

– Да. Ну, продолжим. – Та-ак, вот тут осторожнее, Селиванов... – Есть ли страны, равные этой по боевой мощности?

Ласточка рассмеялась. Видимо, вопрос был откровенно глупый. Я не ошибся.

– О, да!.. – выговорила Аретейни сквозь приступы смеха. – До черта!.. Америка – наш самый опасный противник!.. Владимир, скажите, вы анекдоты хотели послушать?

– Америка? – Я решил идти до конца. – И что же в ней такого смешного?

Аретейни весело на меня покосилась, но все же, пояснила сквозь фырканье:

– Великая страна! Впереди планеты всей! Они первыми вышли в космос!.. Правда, мы уже больше века экспортируем им ракетные двигатели, медикаменты и прочие милые вещички, но это ничего.

– Они не собираются развязать войну? – внезапно охрипшим голосом осведомился я. Ласточка перестала смеяться и пожала плечами.

– Конечно, нет. Не дураки же они, в самом деле. Попробуют рыпнуться – и им останется стереть свою страну с глобуса ластиком. Оба континента. Может, зайдем куда-нибудь перекусить, а? А то вам надо восстанавливать силы, да и я после дежурства.

– У меня все равно денег нет, – отмахнулся я. Денег у меня и, правда, не было, даже родных. Но Ласточка ухватила меня за руку и потащила в направлении шумящего за лесополосой проспекта.

– Я угощаю, – сказала она. – Это же я вас пригласила.

Я, наконец, сдался. В конце концов, в помещении хотя бы солнца нет – а солнце меня порядком измотало. Зато угощения от нее я точно не приму. Еще чего не хватало – чтобы девка за меня в ресторанах платила, будь я хоть десять раз после операции и пятнадцать – в чужом мире со своими правилами.