Текст книги "Остров перевертышей. Рождение Мары (СИ)"

Автор книги: Дарья Сойфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава 7

Мара находилась в блаженной невесомости, как большое мягкое облако. Вне пространства и времени. Сквозь пелену умиротворения пробивались отдаленные обрывки фраз.

– Мила, есть доказательства насчет времени ее рождения? – спрашивал мужской голос.

– Ничего, кроме свидетельства, – отвечал женский.

– Справки из больницы? Документы о беременности?

– Откуда? Если что-то и было, то тот пожар…

Пожар, огонь… Не хочу ничего слышать. Тишина… Потом снова голоса:

– А то письмо?

– Какое?

– Письмо Лены, которое пришло незадолго до ее смерти? Что в нем?

– Не помню. Понятия не имею, где оно может быть. Я только знаю, что должен был взять ее в Линдхольм.

– Черт, Лена умела подкинуть проблем…

– Перестань! Сейчас надо выяснить, откуда у Тамары зимний дар. Я позвоню Мартину.

– Зачем? У него крыша протекает, чем он может помочь?

– Советом, хотя бы.

– Ты ведь не собираешься притащить его сюда? Здесь дети! А если Селия тоже приедет?

– Я сам с ней разберусь, Мила!

– Ларе, это все можно решить в твоем кабинете, – встрял кто-то третий. – Если вы разбудите мне ребенка, восстановительные процессы замедлятся!

– Прости, Полин.

Шаги, щелчок закрываемой двери. И тихая иностранная речь, похожая на полоскание горла. А потом снова тишина и невесомость.

Из забытья Мару вывел яркий солнечный свет. Он бил в глаза через закрытые веки, навязчиво пробирался под ресницы. Она поморгала и огляделась вокруг: абсолютно белая комната, занавеска, отделяющая ее кровать от остального пространства, на тумбочке – миска с фруктами и фотография мамы в резной деревянной рамочке.

Пошевелила рукой – и чем-то зацепилась за одеяло. Проверила – в запястье стоял катетер. Приподнялась, пытаясь сесть, но голова сразу закружилась, стены заколыхались. И Мара откинулась обратно на подушку. В животе заурчало от голода, и она взяла из миски большую желтую грушу.

Сладкая хрустящая мякоть помогла проснуться окончательно. Мара поправила подушку, устроилась поудобнее и взяла мамино фото. Рамка была вырезана грубо, вручную. Сзади на картонке была подпись: «Маре от Брин и Джо. Поправляйся!» Она улыбнулась. Кажется, эти двое спелись, пока она была в отключке. Кстати, а сколько времени прошло? И как она могла превратиться в Сару Уортингтон? Вроде, летние так не могут… Может, все-таки глюк? Не стоило глотать сразу три таблетки Эдлунда. Ладно, рано или поздно кто-нибудь из взрослых придет и все объяснит.

Она взглянула в окно: за стеклом прыгала и щебетала птичка. Похожая на ту, что была в библиотеке. Побольше воробья, но такая же невзрачная.

– Привет, – сказала Мара, чтобы хоть как-то нарушить тягостную тишину. – Посмотрим, чем можно тебя угостить…

Она покопалась в своих гостинцах и нашла под фруктами мешочек с арахисом. Аккуратно встала, держась за кровать. Голова больше не кружилась, но ноги слушались неважно. Опираясь на стену, Мара подошла к окну и распахнула его, чтобы насыпать угощение. Но птица стремительно влетела в комнату, задев девочку крылом по щеке.

– Эй! Ши! Лети отсюда! Вот черт! А вдруг правда кто-нибудь теперь двинет кони? Ши!

Наглая птица сделала круг под потолком и исчезла за занавеской у Мариной кровати. Раздался глухой стук. Мара понадеялась было, что та шарахнулась об стену, и теперь ее можно будет словить и выставить в окно, но тут послышался шорох постельного белья.

– В пододеяльнике запуталась? – Мара двинулась на звуки. – Так тебе и надо! Чтобы я еще хоть раз…

Девочка отодвинула занавеску и вскрикнула. На соседней кровати старательно заворачивался в простыню Нанду.

– Откуда ты?.. – она осознала, что говорит по-русски и перешла на английский. – Что ты здесь делаешь? И если птица – это ты… И там в библиотеке… Нееет… Это ты, что ли, всем растрепал про мой тотем?!

– Ну… Фактически, я… – он наморщился и жалостливо сделал брови домиком. – Я подумал, лучше ты это от меня узнаешь, иначе доложит кто-нибудь другой. Там вся школа из-за тебя гудит.

– Чертов воробей! Меня теперь возненавидят! – она размахнулась, чтобы как следует двинуть ему в челюсть, но голова снова закружилась, и Мара торопливо присела на свою койку.

– Я дрозд! – обиженно сказал Нанду. – Ты в порядке?

– Нет. Но скоро буду, и тогда не советую попадаться мне на глаза. Дрозд, воробей… Какая разница? Мозги у тебя птичьи!

– Эй, я же не виноват, что ты придумала мамбу! Сказала бы всем честно с самого начала…

– А если бы я оказалась обычной?

– Радуйся, теперь тебя по необычности никто не переплюнет. Даже если бы ты оказалась птеродактилем, народ бы меньше удивился!

– Да в чем проблема? Мало в Линдхольме зимних?

– Ты не поняла, что ли?.. Короче, история такая… – Нанду прервали голоса из-за двери.

Парень встрепенулся, вытянул голову, потом лег на пол и попытался залезть под кровать.

– Ты куда? – удивилась Мара.

– Это мадам Венсан! Она меня убьет! К тебе никого не пускают!

– А не проще превратиться обратно в птицу?

– Умная! Я так быстро не могу. Это Эдлунд трансформируется в полете, а я должен сосредоточиться…

– Подождите, профессор! – голос в коридоре звучал уже совсем близко. – Я должна проверить состояние мисс Корсакофф.

– Отвернись, – шепнул Нанду.

Мара послушалась: раздалась какая-то возня, потом ее окатило волной теплого воздуха, и раздалось хлопанье крыльев. Она обернулась: дрозд уже исчез за окном. И очень вовремя: дверь распахнулась, и в комнату зашла худая высокая женщина с короткой стрижкой и огромными карими глазами.

– Oh, mon Dieu[1]! – воскликнула она, переводя взгляд с открытого окна на девочку, сидящую на кровати. – Какое безрассудство! Тебе категорически нельзя вставать.

[1] Боже мой! (франц.)

Потом заметила беспорядок на соседней койке и осуждающе хмыкнула.

– Что здесь произошло?

– Мне было жарко, и… Я открыла окно… – импровизировала Мара. – А потом хотела укрыться простыней вместо одеяла…

– Жарко? Может, у тебя лихорадка? Или повышенное давление? Ложись немедленно. Я тебя осмотрю.

Француженка облачилась в белый халат, прикрыла окно и взяла со стола градусник, тонометр и фонендоскоп. Она, казалось, состояла из одних конечностей.

– Меня зовут Полин Венсан, – уже мягче произнесла она, присаживаясь на стул рядом с Марой и касаясь прохладными пальцами лба девочки. – Твой организм перенес серьезный стресс, еще пару дней тебе придется провести в кровати.

– Как мисс Вукович?

– Почти. Только ты не была подготовлена к полной трансформации. Если бы я опоздала, ты могла впасть в кому.

Мадам Венсан проверила показатели Мары, занесла их в свой журнал, и только после этого позволила войти Эдлунду и Вукович.

– Только недолго, – предупредила доктор. – И не вздумайте ее волновать.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил профессор, устраиваясь на стуле.

– Нормально. Небольшая слабость, – отозвалась Мара. – Но я не понимаю, почему я вдруг превратилась в Сару Уортингтон? Выходит, мой отец был зимним?

– Да. Но нас всех удивляет другое: до сих пор не было ни одного случая, чтобы перевертыш, рожденный в день летнего солнцестояния, трансформировался в другого человека, – профессор старался говорить с улыбкой, но Мара чувствовала его обеспокоенность.

– Как, совсем ни одного?

– Да.

– А если у двух зимних ребенок родится летом?

– Варианта два. Если у кого-то из них в роду был летний перевертыш, есть шанс, что этот ген достанется ребенку, – объяснил Эдлунд. – Либо он не будет иметь способности вообще. То же касается и летних, если вдруг их ребенок появится на свет зимой.

– То есть способность зависит не только от наследственности?

– Да. И от астрономических факторов тоже. Но они, к сожалению, изучены хуже, чем генетика.

– Проблема еще и в том, – вмешалась мисс Вукович. – Что у зимних способность к трансформации проявляется постепенно. Сначала происходят изменения каких-то отдельных элементов внешности, и то лишь по родственному принципу. Я объясняла тебе в самолете. А в твоем организме произошел сбой. Ты пила из бутылки мисс Уортингтон, ее ДНК попала к тебе…

– Пила из ее бутылки? – перебила Мара с усмешкой. – Это она рассказала?

– А что, было по-другому?

– Теперь уже неважно. Простите. И что с ее ДНК?

– Вероятно, под влиянием стресса ты перевоплотилась полностью. Это первый известный мне подобный случай. Может быть, раньше у тебя менялись цвет глаз или расположение родинок, просто ты не обращала на это внимания?

– Нет. Я бы заметила.

– Я так и думала, – кивнула хорватка. – Мы взяли образцы твоей крови, попробуем провести исследование. Но до тех пор тебе лучше не контактировать с чужими… биологическими материалами. Ешь и пей только из своей посуды, не бери чужую зубную щетку, воздержись от поцелуев…

– Не собираюсь я никого целовать! – возмутилась Мара.

– Я должна была тебя предупредить. Кроме того, ты переедешь в мой домик.

– Зачем? Я только успела привыкнуть к Брин… И к остальным…

– Таковы правила, – мисс Вукович была непреклонна. – Речь идет о твоем здоровье, и рядом должен быть компетентный преподаватель. При всем моем уважении к мисс Кавамура, она из древнего рода летних перевертышей и не сможет помочь, если с тобой снова случится что-то подобное.

– Я должна кое в чем признаться, – Мара прикусила нижнюю губу. – Возможно, это случилось из-за таблеток, которые дал мне профессор Эдлунд. За ужином я выпила сразу три штуки. Я понимаю, это опасно, но мне очень хотелось поскорее…

– Что за таблетки?! – мадам Венсан сурово посмотрела на профессора. – Как Вы могли давать детям какие-то препараты без моего ведома?!

– Полин, все в порядке, – сказал профессор. – Мара, это были простые витамины. Плацебо. Ты не верила в себя, и я решил дать тебе веру в волшебную таблетку. Видимо, сработало.

– Сразу три штуки! – рот мадам Венсан превратился в тонкую ниточку, ноздри сердито трепетали. – Неизвестного препарата! Сумасшедший ребенок!

– Ларе не стал бы давать ей что-либо, если бы не был уверен в безопасности, – отчеканила Вукович, смерив француженку взглядом поверх очков. – Не стоит обсуждать поступки директора в присутствии ребенка. К тому же, именно витамины помогли ей справиться с такой нагрузкой.

– А может быть, что в моем свидетельстве о рождении неправильно указали дату?

– с надеждой спросила Мара: уж больно ей не хотелось становиться уникумом и привлекать к себе излишнее внимание.

– Я все проверил, – покачал головой профессор. – Мои знакомые из России делали запрос в органы регистрации Твери. Свидетельство подлинное, и с датой все в порядке. Но тебе не о чем беспокоиться. Главное, что ты здесь, а вместе мы со всем разберемся.

– А мне точно нельзя полежать два дня у себя в домике? – Мара попыталась повторить бровями умильную мимику Нанду. – Обещаю не вставать с кровати…

– Полин, может, правда?.. – вступился Эдлунд.

– Разумеется. Если, конечно, Вы официально соглашаетесь, что жизнь и здоровье ребенка – на Вашей совести, – мадам Венсан скрестила руки на груди. – Мое мнение здесь никого не интересует, поэтому делайте, что хотите. Подвергайте девочку смертельной опасности, сводите на нет все мои усилия… Я всего лишь персонал…

– Мы поняли тебя, – раздраженно прервала ее мисс Вукович. – Достаточно было просто ответить: «Нет».

– Прости, Мила, я думала это очевидно, – доктор резко развернулась и села заполнять журнал, демонстративно шурша страницами.

– Я тебя понимаю, Мара, – вздохнул профессор. – Даже представить себе не могу, каково это: жить в одном доме с зимними девочками. Все это, помноженное на число студенток за вычетом безупречного воспитания наших дорогим мадам Венсан и мисс Вукович…

– Неужели у всех зимних сложный характер?

Эдлунд нагнулся к Маре и еле слышно прошептал:

– Ужас!

– Самое время дать пациентке отдохнуть, – бросила через плечо мадам Венсан, возвращаясь к письменному столу.

– Да-да, мы уже уходим, – профессор подмигнул Маре. – Тем более, надо подготовиться к завтрашним гостям.

– А кто приедет? – девочка наморщила лоб, пытаясь выцепить из памяти разговор, который она слышала без сознания. – Кажется, Вы обсуждали… Мартин, Селия…

– Но как ты?.. Ты что, все понимала?! – изумилась мисс Вукович. – Я думала, тебе дали снотворное!

– Какое снотворное поможет, если у человека орать над ухом? – парировала мадам Венсан.

– Девочки, прошу вас! А как же покой пациентки? – и профессор повернулся к Маре. – Действительно, я пригласил своего коллегу Мартина Айвану. Того самого, который пробыл в облике своего тотема, игуаны, почти неделю. Он покажется тебе немного странным, но, поверь, он настоящий гений! А Селия Айвана – его дочь. Мы с детства были с ней очень близки, она работала здесь моей ассистенткой, но потом ей пришлось вернуться на Гаити вместе с отцом.

– Тоже игуана?

– Нет, она зимняя.

– Профессор Эдлунд, – Мара нерешительно взглянула на директора. – Кажется, вы упоминали письмо моей матери… Если оно существует, я бы хотела знать.

– Нет никакого письма, – хорватка ответила слишком быстро, и Мара напряглась.

Подозрение усилил взгляд, которым обменялись Эдлунд и Вукович. Но Тамара знала: выудить что-то из взрослых сложнее и неприятнее, чем выковырять улитку из раковины. Зато уж если они что-то скрывают, то исключительно стоящее. В конце концов, делиться с детьми они предпочитают только занудной и никому не нужной информацией вроде алгебры, физики или полного списка бактерий, от которых мучительная смерть настигнет каждого, кто не вымыл руки перед едой.

Поэтому Мара изобразила смирение, про себя уже просчитывая пути доступа в кабинет Эдлунда. Два дня в палате главного здания? Ей хватит.

– Профессор, а можно последнюю просьбу? – ее вопрос застал директора в дверях.

– Конечно, Мара.

– Вы не могли бы разрешить моей соседке, Бриндис, навестить меня?

– Я как раз собирался ей предложить! Она постоянно спрашивает про тебя. Увижу ее на тренировке – и обязательно передам.

– Скорее бы! А то не представляю, чем я тут буду заниматься весь день.

– Разве у тебя нет планшета или телефона?

– Ларе, это бестактный вопрос, – мисс Вукович тронула его за локоть. – Она же…

– Ах, да, прости! – профессор хлопнул себя по лбу. – Что ж, скоро наш общий день рождения, и бестактный вопрос будет исчерпан. Ты не расстраивайся, я принесу тебе что-нибудь почитать.

Чем-нибудь оказалась монография Эдлунда «Солнцерожденные. Физиология полиморфизма». Если до этого Мара считала, что нет ничего скучнее, чем проваляться весь день в кровати, то профессор доказал ей обратное. Да, она всегда гордилась знаниями английского, их вполне хватало для непринужденного общения с иностранными сверстниками. Но читать научный труд? Даже русский учебник биологии действовал на нее, как снотворное, а уж книга Эдлунда и вовсе вызывала стойкое желание выколоть себе глаза и надеяться, что у него не завалялся экземпляр со шрифтом Брайля.

К счастью после обеда, который Маре принесли прямо в палату, нарисовалась Брин. В руках она сжимала толстую папку-скоросшиватель и сияла, как полы в детском доме перед приездом губернатора.

– Как ты себя чувствуешь? – нетерпеливо спросила она, явно рассчитывая поскорее перескочить формальности.

– Окей, – Мара проглотила последний кусочек орехового печенья. – Что у тебя там?

– Я была в библиотеке. Миссис Крианян разрешила перекопировать некоторые фотографии. Мне пришло в голову, что надо искать не только во встречах выпускников, но и среди остальных праздников. Зимнее солнцестояние, летнее, юбилей школы…

– Нашла?

– А что бы я тогда, по-твоему, стала копировать? Возьми, только аккуратно, – Брин протянула папку.

Мара стряхнула с одеяла крошки и положила увесистый результат поисков на колени. Брин постаралась: знакомое лицо с веснушками глядело с самых разных снимков. Лена Корсакова смеялась, танцевала, играла в мяч и участвовала в конкурсах и эстафетах. Юная и живая. Брин не просто пересняла фотографии, она их увеличила.

– Подожди, посмотри сюда, – исландка ткнула пальцем в одну из страниц.

– Да, здесь у мамы красивое платье, – мечтательно протянула Мара.

– Да нет же! Видишь, с кем она танцует? – Брин указала на высокого черноволосого парня.

– И что?

– А теперь посмотри сюда.

Следующая фотография была сделана на веранде студенческого домика: какая-то девушка с гитарой, остальные сидят вокруг… За годы ничего не изменилось в Линдхольме. Лена Корсакова была среди них: она оказалась в самом углу снимка, но Мара заметила, что на ее плечо положил руку тот самый парень, с которым она прежде танцевала.

– Видишь? – торжествующе воскликнула Брин. – Смотри дальше.

Юноша появлялся почти везде, где и Тамарина мама. Школьному фотографу даже удалось запечатлеть поцелуй влюбленной парочки.

– Я спросила у миссис Крианян, и она узнала его. Это Озгюр Коркмаз, – старательно выговорила Брин, заглянув в телефон. – Ученик из Турции. И… он – зимний!

– К чему ты клонишь?

– Я нашла его выпускной альбом. Ты только посмотри! – исландка ерзала от нетерпения. – Черные волосы, карие глаза, как у тебя… Он ведь может оказаться твоим отцом!

– Не знаю… Это все равно, что считать всех альбиносов родственниками… – Мара прикусила язык. – Прости. Постарайся пропускать мимо ушей половину того, что я говорю.

– Уже, – Брин выглядела задетой. – Сейчас только ленивый не говорит о твоей трансформации. Конечно, кое-какие факты твоей биографии выплыли наружу. Теперь столовая напоминает научный симпозиум, а Нанду дуется, ведь вместо того, чтобы слушать его песни, народ устроил тотализатор.

– Какой еще тотализатор?

– Зимний третьекурсник Ричард собирает ставки: тебя усыновили, дата рождения фальшивая или это первый в истории случай, когда зимний ген проявился на летнее солнцестояние. Слушай, а откуда у тебя эта книга? – вдруг отвлеклась Брин, заметив фолиант Эдлунда на тумбочке.

– Профессор принес, – скривилась Мара. – Жуть.

– Так это же старое издание! Раритет! Его сейчас не достать. Я читала только новую редакцию.

– Уже за это тебе стоит дать медаль.

– Ты что! Книга потрясающая! А Эдлунд – гений! В молодости он провел столько исследований, пока не занялся преподаванием… – Брин бережно взяла в руки монографию и провела пальцем по тисненым буквам на переплете. – А как тонко он описывает механизм усвоения и редупликации чужеродного ДНК организмом зимнего перевертыша… Можно я возьму почитать?

– Бери, если тебе совсем уж нечем заняться. Только расскажи потом вкратце, чем там все кончилось, чтобы я смогла ответить профессору, если он спросит. Я остановилась на фразе «Сегодня в мире насчитывается более сотни видов».

– Так это же первое предложение!

– А я и не говорила, что смогла прочитать больше! Подожди, так что с этим Коркмазом из Турции?

– Ну да, – Брин отложила книгу подальше от Мары, как будто эта прошитая стопка бумаги могла слышать, что о ней говорят. – Я не настаиваю, что ты его дочь. Но ведь это можно проверить! По крайней мере, из студентов Линдхольма он явно знал ее лучше всех! Кстати, об этом. Мисс Вукович ведь твой опекун?

– Да.

– А ее ты расспрашивала о маме?

– Кажется, они не были знакомы. По крайней мере, это Вукович задавала вопросы, а не я.

– И это настораживает. Смотри внимательно, – Брин перевернула несколько страниц. – Вот здесь. И здесь. Видишь эту смешную девочку в огромных очках? Это Мила Вукович.

– Не может быть! Она сейчас совсем другая, такая строгая, а эта с косичками, брекетами, да еще и в гетрах… – Мара присмотрелась. – Хотя… Сходство есть…

– Я уточнила у миссис Крианян. Ошибки быть не может. Так вот, дальше начинается самое любопытное, – Брин наклонилась к Маре. – Мама рассказывала мне, что первогодки всегда встречают гостей на Рождество. Такая традиция. Я решила посмотреть альбом за восемьдесят девятый, за год до поступления твоей мамы, и вот, посмотри.

Мара с недоумением взирала на нарядный праздничный снимок: главный холл Линдхольма, гирлянды, ученики в красных колпаках.

– Ну? – она переводила взгляд с одного студента на другого: Елены Корсаковой там не было. – Почему у тебя такой вид, будто ты нашла доказательство существования инопланетян?

Ледяные глаза Брин торжествующе поблескивали из-под белесых ресниц.

– В левом углу, – гордо сообщила она. – Видишь парочку под омелой? Это твой предполагаемый отец. А рядом с ним не кто иной, как юная мисс Вукович. За год до появления в Линдхольме твоей мамы они встречались.

– Но почему ее нет на других фотографиях? В те годы, когда мама уже здесь училась? Может, они не пересекались? – Мара пыталась переварить информацию и от нервов начала хрустеть пальцами.

– Прекрати, – брезгливо поморщилась Брин. – Они учились в одно и то же время, просто Вукович и Коркмаз старше твоей мамы. На первом курсе Вукович участвовала во всех праздниках, постоянно появлялась на фотографиях. Потом, вероятно, после расставания с Озгюром Коркмазом она стала одеваться иначе. И ее с трудом можно отыскать в альбомах. Вот портрет с выпускного девяносто третьего года. Платье с воротником, пучок, сердитое лицо. Знаешь, о чем это говорит?

– Что занудство у нее в крови?

– Что расставание далось ей тяжело. Следовательно… – Брин выжидательно посмотрела на собеседницу.

– Следовательно, она так и не вышла замуж. То есть, она слишком любила моего отца и… – Мару пронзила догадка. – И ненавидела мою маму! Звучит, как…

– Мотив, – договорила за нее Брин. – Звучит, как мотив для убийства.