Текст книги "Остров перевертышей. Рождение Мары (СИ)"

Автор книги: Дарья Сойфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава 8

Чем больше Мара думала над словами Бриндис, тем убедительнее ей казалась эта версия. А фраза, которую Вукович обронила, когда Тамара была без сознания? «От Лены всегда были одни проблемы!»

Допустим, мама увела чужого парня. Что ж, грустная история. Разве за это убивают? Нормальные люди – нет. Но ведь Вукович – зимняя, а Эдлунд ясно сказал, что у зимних сложный характер. Мара и сама не шушпанчик, и ругаться умеет, и драться, и всю жизнь вынашивает план мести. Может, Вукович тоже ждала удобного момента, чтобы рассорить парочку? Разделила, потом нашла ненавистную разлучницу и собиралась убить вместе с ребенком, но что-то пошло не так. Ребенок остался жив, и теперь она решила подобраться поближе, втереться в доверие и завершить, наконец, свое грязное дело. Она не учла одного: что Мара окажется такой умной. Ну, или, по крайней мере, сумеет подружиться с гениальной девочкой из Исландии.

И письмо… Вукович не хочет, чтобы Мара знала о письме матери. Значит, там может быть что-то важное. И чтобы это выяснить пришлось выпросить у Брин телефон на одну ночь. Та, конечно, покочевряжилась немного, но потом сдалась. Она была доброй, эта Брин, хоть и с бзиками насчет личных вещей. И слегка ябеда.

Вот почему Мара не стала сообщать бывшей соседке по комнате о своих планах. Вместо этого пристала с разговорами к мадам Венсан и издалека выведала у ничего не подозревающей француженки все о профессоре Эдлунде.

Оказалось, что его тотем – орел, и он любит каждый вечер перевоплощаться и летать над островом.

– Кружит над маяком, – сообщила Полин Венсан, неодобрительно поджав губы. – Между нами говоря, эта его манера трансформироваться в воздухе… Ребячество! Развлечение ради адреналина. Вот однажды запутается крыльями, и упадет. Я много раз предупреждала его, но в этом пансионе врачей слушают, когда уже поздно…

– А в чем он должен запутаться крыльями?

– Как в чем? В штанах, конечно! Разве ты не слышала? Он выпрыгивает из окна прямо в джинсах, на лету перевоплощается, а штаны потом вынуждена приносить к нему в кабинет бедная уборщица миссис Чанг. Безумие! Какой пример он подает детям?

Мара подавила смех, чтобы не разочаровывать мадам Венсан. Потом сослалась на головную боль, сказала, что свет настольной лампы давит на глаза. Осталось лишь притвориться спящей и дождаться, пока докторша повесит халат на крючок и покинет пост, предоставив единственной пациентке возможность отдохнуть.

Тогда Тамара подошла к окну и подала условный сигнал: три длинных свистка и два коротких. Так они договорились с Нанду по телефону. Парень не походил на ярого блюстителя правил, а потому вызывал доверие. Кроме того, он хотел загладить свою вину за болтливость, и Мара рискнула. Одна бы она сейчас не справилась, а помочь больше было некому: Брин обожала учителей, а Джо был слишком неуклюжим и медлительным, к тому же имел склонность зависать в своих мыслях.

После ее свистков, – а свистеть Тамара умела мастерски, – в распахнутое окно влетел дрозд, и вскоре из-за занавески в сумерках белой ночи появился, словно Кентервильское привидение, Нанду в простыне.

– Не нравится мне твоя затея, – с ходу сообщил он. – Если что – отвечать тебе.

– Разумеется. От тебя требуется только скакать по подоконнику и следить за Эдлундом.

– А тебе не страшно? – удивился Нанду.

– Почему мне должно быть страшно?

– Ты же все-таки девчонка…

– Боишься – так и скажи, – презрительно фыркнула она, сознательно цепляя бразильского выпендрежника на «слабо».

– Ничего я не боюсь!

– Вот и отлично. Сейчас ждем орла, потом я иду в кабинет, а ты – летаешь снаружи и если видишь Эдлунда – свистишь, – Мара приоткрыла дверь, проверяя, нет ли кого в коридоре.

Было пусто: мадам Венсан, вероятно, уже отдыхала в своей комнате по соседству с палатой, а другие учителя и вовсе не появлялись в главном здании из-за каникул.

– Вылетел, – шепотом сообщил Нанду.

Мара кивнула, сунула в карман пижамных штанов пару иголок от шприцов, пластиковую скидочную карту, найденную у доктора на столе, и листок бумаги. Покрепче сжала телефон Брин и выскользнула в коридор. Передвигаться бесшумно она научилась еще в детском доме. Аккуратно прошла вдоль стены, перебралась на лестницу и поднялась на четвертый этаж. Там было тихо и темно, и только из– под двери кабинета пробивался желтый свет.

Весь вечер Мара искала в телефоне Брин, как вскрыть замок. Во время визита к Эдлунду она заметила, что в отличие от железной двери с суперсовременными замками, охраняющей лабораторию, вход в кабинет был по старинке простым: деревянная дверь, обыкновенная ручка с ключом, который во время сеанса торчал из замка. И Мара надеялась, что профессор именно так все и оставил.

На всякий случай подергала ручку: заперто. Попробовала поддеть язычок пластиковой картой, но впустую. Этот фокус работал только в кино. Тогда она, следуя инструкциям из интернета, подсунула под дверь лист бумаги, и принялась выталкивать ключ из замка с помощью игл от шприца.

Было сложно, от волнения и слабости пальцы еле слушались, иглы то и дело падали на пол, к тому же, приходилось прижимать подбородком к груди телефон, чтобы хоть что-то видеть. Нет, она будет, кем угодно: дворником, сантехником или даже учителем, но только не взломщиком! Минуты тянулись долго и невыносимо мучительно, и, наконец, Мара услышала стук падающего ключа. Потянула на себя лист – вуаля! Пропуск к маминому письму лежал перед ней.

И только отперев дверь и вползая на корточках в кабинет, чтобы с улицы нельзя было разглядеть ее силуэт, Мара осознала, что понятия не имеет, где искать. Она думала лишь о том, как пробраться к Эдлунду, а вот с чего начать поиски, не рассчитала.

Хорошо хоть, что дрозд-Нанду сидел на подоконнике, его присутствие придавало ей сил. Она направилась к тумбочкам. Ужин напомнил о себе бунтом в желудке, перед глазами запрыгали мелкие мошки. Похоже, она переоценила свое состояние, но отступать было некуда.

Выдвинула первый попавшийся ящик: куча бумажек, но все недавние, слишком уж белые. В другом обнаружила папки с таблицами, в третьем – толстые тетради, исписанные от руки. Ни намека на письмо. Сердце отчаянно колотилось, ей все чудилось, что она уже слышит свист дрозда, поворачивалась, – нет, птица невозмутимо скакала у распахнутого окна.

– Черт, Нанду, где искать?! – прошептала она по-русски, не рассчитывая на ответ.

Подползла к письменному столу, но едва протянула руку к дверце, из коридора раздался стук каблуков. Забилась под столешницу, затаила дыхание. Хлопанье крыльев, щелчок замка… Нанду слинял, оставив ее наедине с неожиданной гостьей Эдлунда.

Запахло свежими духами, обладательница каблуков прошлась по кабинету, раздался шорох выдвигаемых ящиков и шелест бумаги. Потом Мара услышала неразборчивое ворчание про дьяволов, которые что-то понесли[1], и узнала голос мисс Вукович.

[1] Мара услышала хорватскую фразу «Djavli te ponesli!» – Черт тебя подери!

Неужели тоже пришла за письмом? Выходит, Брин была права? От волнения все зачесалось, под футболку будто заползли сотни муравьев. Но Мара закусила губу и сжала пальцы, боясь пошевелиться.

Завуч сердито захлопнула ящик, подошла к столу и долго копошилась в документах. Снова что-то пробормотала по-хорватски, выключила свет и покинула кабинет.

Если бы в четырнадцать можно было поседеть, Тамара бы сейчас походила на Брин. Время искать письмо вышло, ей бы успеть смыться, до того, как прилетит профессор. Она дождалась, пока шаги в коридоре стихнут, мысленно сосчитала до двадцати и рванула к двери, но услышала за спиной звон стекла и обернулась: на полу поблескивала россыпь осколков. Она сшибла фотографию со стола.

Витиевато ругнувшись, Мара посветила себе телефоном, лихорадочно все собрала в подол футболки и, не помня себя от ужаса, ломанулась в палату.

Отдышалась и, наконец, смогла успокоиться: за ней никто не гнался. К счастью, фотография Эдлунда была того же формата, что и портрет мамы. И Мара переставила свое стекло в рамку профессора.

Лишь закончив, она обратила внимание на снимок, который Эдлунд держал у себя на столе: красивая девушка с гладкими черными волосами. В ее внешности было что-то экзотическое: чуть раскосые глаза, маленький, будто детский нос, свойственный скорее китайцам, чем индейцам. Может, она из эскимосов? Мара перевернула рамку и прочитала надпись на английском: «Моему орлу с любовью. Инира». Девочка вздохнула. Придется отнести сейчас же: эту пропажу Эдлунд сразу заметит.

И хотя ей до смерти хотелось лечь, вытянуть ноги и отрубиться, она снова прокралась к директорскому кабинету, перед этим, на всякий случай, щелкнув загадочную Иниру на телефон Брин.

Эдлунд уже должен был вернуться, поэтому она постучала и скрестила руки на груди, придерживая фотографию под футболкой.

– Одну минуту! – раздался знакомый голос, и профессор распахнул дверь.

– Это я. Увидела свет и решила, что Вы не спите. Можно?

– Что-то случилось? – Эдлунд шагнул назад, пропуская девочку.

– Не могла уснуть. – она прошла к столу. – Думаете, профессор Айвана сможет разобраться с моей проблемой?

– Ну, какая же это проблема? Скорее, научная загадка. Нет повода для волнений.

Он разразился успокоительной лекцией, а Мара, слушая вполуха, дожидалась, когда он отвернется.

– А правда не было никакого письма от моей матери? Мне казалось, я ясно слышала…

– Мисс Вукович не хочет тебя нагружать этой информацией, – Эдлунд задумчиво погладил щетину на скуле. – Но если начистоту, я считаю, что ты имеешь право знать… Хотя я толком не помню, что там было написано. Видишь, ли, я не представляю, где оно может быть. Сам я бы его не выбросил, но моя ассистентка… В те годы со мной работала Селия, я попробую завтра у нее спросить, но ничего не обещаю. Двенадцать лет прошло.

И профессор подошел к окну, глядя куда-то вдаль. Мара воспользовалась моментом и вытащила рамку, но второпях не рассчитала силы и чересчур громко стукнула ею об стол. Эдлунд резко обернулся.

– Что там у тебя? Аккуратнее, пожалуйста! – он подошел к ней и бережно взял фотографию. – Это ценная вещь.

– Простите, пожалуйста, – Мара отвела глаза от его сердитого взгляда. – Она показалась мне красивой.

– Ты права, – Эдлунд грустно улыбнулся. – Ладно, мисс Корсакофф, иди спать. Профессор Айвана будет здесь рано утром.

После пережитых волнений Мара уснула с трудом. И не успела она толком отойти от смутного кошмара, в котором носилась по лабиринту заброшенных коридоров и пыталась найти Нанду, как мадам Венсан ворвалась в палату, громко призывая девочку к водным процедурам.

– Что случилось? – пробормотала Мара, накрываясь с головой одеялом.

– По-английски! Будь добра, говори по-английски, – француженка повесила на спинку кровати чистую одежду. – У тебя пять минут, потом я принесу завтрак.

– А почему такая спешка? – Мара села и взъерошила волосы.

– Выясняется, что Густав два часа назад отплыл из Стокгольма с профессором Айваной. Они будут здесь с минуты на минуту! Я удивляюсь: неужели нельзя было сказать раньше?

Не переставая ворчать, она стремительно вылетела в коридор и хлопнула дверью, от чего стеклянные дверцы на шкафчике задребезжали.

Мара так и не успела выяснить, почему приезд Айваны так взволновал француженку, но все же привела себя в порядок, перекусила, повязала на шею новенькую бандану и застелила кровать.

Вскоре в палату заявилась целая делегация: непривычно подобострастная мадам Венсан, Эдлунд, Вукович, еще пара незнакомых Маре учителей и, наконец, смуглый седой мужчина с маленькой острой бородкой и экзотическая красавица.

– Познакомься, это Мартин Айвана и его дочь Селия. Он даже отказался позавтракать, чтобы поскорее… – начал был Эдлунд, но гость поднял вверх руку, заставив директора Линдхольма замолчать.

Профессор Айвана медленно повернул голову к Маре и впился в нее ничего не выражающим взглядом. Воцарилась тишина. Странный старик смотрел на нее, наверное, несколько минут, не шевелясь и почти не моргая. Все терпеливо ждали, Тамаре было неуютно и жутковато. В какой-то моменте ей даже показалось, что профессора парализовало, его взгляд расфокусировался и был направлен вроде бы и на нее, но в то же время куда-то мимо.

Он отмер настолько быстро и неожиданно, что Мара вздрогнула. Только что он стоял здесь и пялился на нее, как на пузырьки в аквариуме, а через мгновение рванулся к окну и закрыл его.

– Дует, – сообщил он. – Что ж, случай, несомненно, уникальный. Если ты, конечно, исключил возможность усыновления.

– Нет ничего, что указывало бы… – попытался ответить Эдлунд, но Айвана снова перебил его.

– Я бы проверил лучше. У тебя есть биологический образец матери? Ты не брал ее материал во время своих исследований?

– Нет, я еще не занимался наукой, когда Лена здесь училась.

– Ясно. Пока я в этой девочке не вижу ничего от матери. Разве что линия носа, но это сомнительные данные. Ты запросил эксгумацию? – Айвана разговаривал так, будто Мары не было в комнате.

– У меня нет точных сведений о захоронении.

– Какого черта я здесь делаю, Ларе? О, какой науке может идти речь, если ты не предоставил доказательств?

– Я не сомневаюсь, что мисс Корсакофф…

– Очевидно, ген отца оказался доминантным, если принять на веру факт материнства. Странно, невероятно странно… – старик наклонился над Марой, прищурившись, осмотрел ее лицо, взял за подбородок и повертел ее головой, как куклой.

Вблизи его морщинистая кожа напоминала черепашью шею, кустистые брови тянулись паучьими лапками к глазам. От него пахло крепким табаком и чем-то сладким.

– Девочка явно метис, но я не могу точно определить вторую расу. Я бы сделал сканирование, чтобы определить точную форму черепа…

– Профессор Айвана, я прошу Вас проявить чувство такта! – вмешалась мисс Вукович.

Ее сжатые губы побелели, на лбу вздулась вена от плохо скрываемой ярости.

Но старик не обращал на нее никакого внимания.

– Ларе, ты взял образцы ребенка? – спросил он.

– Конечно.

– Ранняя полная трансформация кажется мне довольно любопытной. Дайте девочке чужеродную ДНК. Интересно, она справится с противоположным полом?

– В каком смысле? – подала голос Мара.

Профессор удивленно посмотрел на нее, как будто вдруг осознал, что она умеет говорить.

– Ты перевоплощалась в мальчика? – он попытался изобразить приветливую улыбку, но вышел какой-то маньяческий оскал.

– Нет, – Мара поежилась.

– Найдите кого-то близкого по генотипу…

– Нет, это возмутительно! – взорвалась мисс Вукович. – Полин, ты нам даже волновать ее не разрешала, а теперь молчишь, когда профессор Айвана собирается подвергнуть ребенка такой нагрузке?!

– Профессор, после первой трансформации девочка была двое суток без сознания, – извиняющимся тоном начала мадам Венсан. – Я боюсь, что следующее перевоплощение…

– Вы правы, – кивнул Айвана. – Нам может понадобиться система искусственного жизнеобеспечения. Когда Густав сможет ее подвезти?

– Нет! – хором ответили Венсан и Эдлунд.

– В смысле? – недоумевал Айвана.

– Папа, я думаю, мы это обсудим потом, – мягко вмешалась Селия и подошла к отцу.

Голос у нее был мелодичным, обволакивающим и действовал на окружающих, как дудочка на змею. Она откинула назад шелковистую прядь угольных волос, ласково улыбнулась Маре и погладила отца по плечу.

– Ты напугал мисс Корсакофф. Я уверена, нам ни к чему торопиться, верно? К тому же, разве не подойдет новая система тестирования, которую ты создал в прошлом году? Думаю, Ларе будет в восторге, – она подмигнула Эдлунду. – Пойдем вниз, я попрошу синьору Коломбу приготовить тебе фруктовый салат. Ты ведь ничего не ел в самолете.

– Их еда ядовита! – буркнул Айвана, пока дочь аккуратно вела его к двери. – Я против термической обработки…

– Разумеется! Но ты же знаешь, синьора Коломбо… – и странная парочка исчезла в коридоре.

Мисс Вукович дождалась, пока палату покинут остальные учителя, задержав Эдлунда за рукав.

– Я предупреждала! – зашептала она, столь выразительно округлив глаза, что очки съехали на кончик носа.

– Мила, не при ребенке!

– Хорошо. Но я ее забираю отсюда. Иначе этот сумасшедший старик пролезет сюда ночью со скальпелем.

– Мила! Не нагнетай! Делай, как знаешь. Мне надо поговорить с Мартином, – и Эдлунд вышел.

– Собирайся, – коротко бросила Маре мисс Вукович. – Ты переезжаешь в мой домик.

– Но как же мадам Венсан? – протянула девочка, судорожно пытаясь придумать, как выкрутиться.

– Мне все равно, что скажет мадам Венсан. Я жду тебя внизу через десять минут, – хорватка хлопнула дверью.

Учитывая тот факт, что Брин подозревала Вукович в убийстве, Маре не улыбалось оказаться с опекуншей под одной крышей. Конечно, доказательств пока не было, и Вукович заступилась за нее перед этим жутким стариком, но вдруг она просто боится, что он что-то обнаружит? Вдруг в этих тестированиях кроется ответ? Тем более, вчера она шарила в кабинете Эдлунда явно неспроста.

Хотя… У Вукович и раньше было полно возможностей расправиться с Марой. Два дня без сознания: убивай – не хочу! Она чего-то ждет… Но чего? Ладно, вариантов все равно нет. Зато в домике можно будет получше присмотреться к врагу.

Тамара завернула фотографию мамы и телефон Брин в пижаму и направилась вниз. На втором этаже у флага с солнцем она встретила Селию.

– Куда ты? – удивилась дочь профессора. – Разве твоя реабилитация уже закончена? Мадам Венсан об этом ничего не сказала.

– Кажется, она сама только что узнала, – Мара указала взглядом на докторшу, которая яростно перешептывалась в холле с мисс Вукович.

– Они всегда друг друга терпеть не могли, – рассмеялась Селия. – Миле, по-моему, вообще угодить невозможно.

– Вы хорошо ее знаете?

– Конечно! Я всех тут отлично знаю. Училась, а потом еще пять лет была ассистенткой профессора Эдлунда. Он как раз закончил институт, мы начинали научную работу вместе. Тогда еще был жив его отец, а мой работал здесь преподавателем… – Селия ностальгически улыбнулась. – Хорошие были времена.

– А мою маму вы тоже знали?

– Более или менее. Все выпускники Линдхольма знают друг друга, мы ведь одна семья. А твой дар проявился давно?

– Пару дней назад, вашего отца поэтому и позвали.

– То есть это правда была твоя первая трансформация? Но как же тогда ты попала в пансион?

– Оказалось, что моя мама перед смертью отправила письмо профессору Эдлунду, и он решил рискнуть. Поэтому мисс Вукович забрала меня из детского дома и привезла сюда. Видите, он оказался прав. Если бы не мадам Венсан, я могла умереть. Вряд ли медсестра в интернате знает, что делать в таких случаях.

– Бедная девочка! – сочувственно сказала Селия. – А что же твоя мама написала профессору Эдлунду?

– Хотелось бы мне знать… Но он и сам не помнит. Вот бы найти это письмо…

– Потому что это напоминание о маме?

– Да. И еще там может быть что-то, указывающее на ее убийцу.

– Как?! Твою маму убили? – Селия выглядела испуганной.

– Я в этом почти уверена.

– Бедная девочка, – повторила Селия и обняла Мару, окатив сладким персиковым ароматом. – Мне так жаль! Я должна извиниться за своего отца. Тебе столько пришлось пережить, а он со своими экспериментами… Должно быть, сильно тебя испугал. Вообще-то он добрый, хотя и кажется сумасшедшим. Не бойся, я не позволю ему тебя обидеть.

– Спасибо, – Мара поневоле залюбовалась Селией.

Все в ней казалось идеальным: загорелая кожа, ровные зубы, миндалевидные глаза с самыми длинными изогнутыми ресницами, которые Мара только видела в своей жизни. Гаитянка была одета просто: дорожные льняные штаны, хлопковая блузка с закатанными рукавами, часы на кожаном ремне. И все же каждое ее движение дышало неуловимой южной грацией. Не хватало только тропического цветка за ухом.

– А кто ваш тотем? – поинтересовалась Тамара.

– У меня нет тотема, – Селия вновь продемонстрировала не улыбку, а мечту стоматолога. – Я зимняя.

– Надо же! А профессор Эдлунд говорит, что у зимних сложный характер! Наверное, вы – исключение!

– Не бери в голову, – подмигнула Селия. – Просто у него перед глазами только Венсан и Вукович.

– Это точно. Извините, я пойду, а то сложный характер мисс Вукович обрушится на меня, – и Мара, окрыленная новым знакомством, поспешила вниз по лестнице.

Ей вслед доносился мелодичный смех Селии Айвана.

Глава 9

Контраст с домиком летних Мара почувствовала сразу, как только переступила порог своего нового жилища. Эдлунд был невероятно тактичен, говоря о сложном характере зимних, и, глядя на коллег по цеху, она с ужасом думала, что и сама, вероятно, не сахар, раз оказалась среди них.

Ради переселения Мары зимних первокурсниц пришлось потеснить. Густав и Джо собрали в шестом домике двухъярусную кровать, и на дверной табличке написали третью фамилию.

Мара попала в спальню, где обитала мрачная девочка-гот из Голландии с громким именем Ида ван дер Вауде, завесившая свою стену душераздирающими плакатами о смерти, и, что еще хуже, Рашми Тхакур, подружка Сары Уортингтон. Сама же избалованная британка вместе с рыжей Шейлой Флинн жила в соседней комнате.

Естественно, новенькой не только не устроили дружелюбной встречи, но и игнорировали ее по всем фронтам. Расспрашивать было не о чем: за несколько дней слухи разнесли по Линдхольму все реальные и выдуманные факты Мариной биографии.

В первый же день Мара усвоила: в обиталище зимних невозможно было случайно взять чужую кружку или полотенце: даже самая мелкая вещица была подписана нестираемым маркером. Рашми и вовсе запирала свой шкафчик на ключ каждый раз, выходя из комнаты.

В гостиной под книги была отведена лишь одна полка, остальные пустовали в ожидании учебников. Каждое мягкое кресло уже кто-то успел застолбить, сидеть можно было только на стуле или диване. С телевизором действовало правило «кто нашел пульт, того и канал», причем из вредности нашедший готов был включить познавательную передачу высшей степени занудства или фильм на родном языке. А помимо Рашми Тхакур, любительницы писклявых песен и танцев в сари, шестой домик мог похвастаться ученицами из Кореи, Йемена, Венгрии и Финляндии. За неделю, проведенную среди зимних, Мара даже засомневалась в своей способности к языкам: она смотрела тарабарщину по ящику и не понимала ровным счетом ничего. Да и Рашми со своими индийскими мелодрамами быстро отбила у нее охоту проводить время в гостиной. Поэтому Мара самоустранилась из игры «спрячь пульт», хотя соблазн врубить перед всеми отечественный киношедевр был велик.

Большую часть дня она все равно проводила у Брин: та блаженствовала в одиночестве, а на свободную кровать поселила своих плюшевых питомцев. Как-то Тамара случайно скинула их, когда валялась и рисовала, а потом рассадила в неправильном порядке. Брин это привело в ужас: заяц мистер Морковка должен был сидеть слева от медвежонка Левенгука, который боялся сквозняков, а мартышке Дарвину полагалось быть с краю: там открывался хороший вид на липовые деревья.

Мара выслушала эти объяснения и подумала, что прозвище Фриксдоттир был не таким уж нелепым, но вслух спросила только про историю малыша Левенгука. В ответ Брин разразилась детальными жизнеописаниями, и Маре пришло в голову, что ее подруга, должно быть, ужасно одинока, и не каждому готова доверить тайны своей плюшевой семьи. К тому же Брин считала дни до приезда мамы и от этого была как на иголках. Поэтому дружеская поддержка пришлась ей как нельзя кстати.

Летняя половина Линдхольма бурлила. Студенты готовили концерт, ведь на солнцестояние традиционно приезжали родители. Нанду, с которым Мара до сих пор не разговаривала после его побега из кабинета Эдлунда, сочинил песню, Зури с одной из третьекурсниц разучивала традиционные африканские танцы, Ханна ваяла плакаты.

Поговаривали, что старшие вместе с учителями собираются устроить нечто невероятное. Зрелищное шоу с перевоплощениями. Все это держалось в строжайшей тайне, но ходили слухи про самую настоящую корриду и птичий хор. Старшая сестра Брин, Сигрун, с которой Маре, наконец, довелось познакомиться, ни в какую не раскрывала секретов праздника. Хотя и принимала в организации живейшее участие.

Сигрун оказалась обыкновенной темноволосой девочкой в очках со среднестатистическими умственными способностями. Тотем чайку она унаследовала от отца. С Брин общалась прохладно, всячески ее избегала и в присутствии однокурсников старалась сделать вид, что не знает ее. В Линдхольме вообще мало кто знал про их родство. Дело в том, что Сигрун носила другую фамилию: Мавюрсдоттир. Дочь чайки, а не дочь песца, как Брин. Таков уж обычай летних перевертышей: гордо носить тотем в имени или фамилии.

Ханна, Зури и остальные летние первокурсницы не поменяли своего отношения к Маре из-за ее зимнего дара. Историю про черную мамбу теперь с удовольствием пересказывали, как анекдот.

Как только портрет Брин заметила Сигрун, Мару немедленно назначили оформителем праздника. На гигантском листе, разложенном на полу в общей комнате, она изображала старую липу и вокруг нее разных животных, чтобы каждый мог найти там свой тотем.

Правда, почетная должность штатного художника Маре надоела уже через пару часов: то и дело к ней подходили знакомые и незнакомые ученицы и требовали то мех изобразить более пушистым, то перья сделать поярче. Хорошо хоть, мальчишки остались довольны сходством.

Брин была единственной, кого рисунок тотема совершенно не беспокоил. Она переживала, что Мару поселили слишком близко к мисс Вукович.

– Наверняка она тоже пыталась найти в кабинете Эдлунда письмо твоей матери! – возбужденно шептала она с дивана, пока Мара ползала по полу с кисточкой. – Пытается скрыть улику! И хочет добраться до тебя.

– А почему она не убила меня, пока я была без сознания?

– Тише ты! Нас могут услышать, – прошипела Брин, захваченная детективной историей. – Мадам Венсан не отходила от тебя! И никого не пускала в палату! И потом: я звонила маме. Она говорит, что Вукович всегда была странной.

Что вообще могли считать странным члены семьи, в которой дочь в четырнадцать лет играла в плюшевых медвежат и между делом зачитывалась научными монографиями? Мара снова смолчала. Чтобы сохранить первого настоящего друга ей то и дело приходилось глотать язвительные замечания.

– Джо говорит, что вчера мисс Вукович передала Густаву список покупок, – сообщила Брин. – Бедолага завален поручениями перед праздником. Одних свечей придется привезти два ящика.

– И что странного в том, что Вукович тоже к нему обратилась?

– Джо краем глаза видел, что в списке. Ты только не пугайся.

– А чего мне пугаться? Не человеческие же головы она заказала!

– Хуже, – Брин оглянулась и приблизилась к уху Мары. – Она заказала жидкость для гриля и мелатонин!

Исландка вытаращила глаза, как будто сообщила нечто из ряда вон.

– А что такое мелатонин? – уточнила Мара.

– Гормон эпифиза, регулирующий суточные ритмы.

– Брин, пожалуйста!

– Это легкий снотворный препарат для людей. Но на перевертышей он действует иначе, еще профессор Верлиндер в шестьдесят первом году доказал удивительный эффект…

– Брин! – взмолилась Мара.

– В общем, для перевертышей это очень сильное снотворное.

– Хорошо. И чего здесь страшного?

– Ты что, не видишь связь? На солнцестояние домики будут пусты, все соберутся в главном здании. Она рассчитывает усыпить тебя и…

– Поджечь?! – ошарашено закончила Мара. – Как маму?

– Ну, это всего лишь догадка, – Брин пожала плечами. – Но я бы на твоем месте постаралась в день рождения не выходить из главного здания, все время быть рядом с кем-то из наших, ничего не пить и не есть.

– Совсем ничего?

– Или есть прямо около кухни синьоры Коломбо, чтобы никто не успел тебе ничего подсыпать.

– Чего подсыпать? – раздался низкий голос.

Мара вздрогнула от неожиданности. Джо со своими габаритами немыслимым образом умудрялся подкрадываться бесшумно.

– Привет, Джо. Ты бы постучался…

– Красиво, – он кивнул на картину и уселся в большое кресло.

– Медведя я тоже скоро нарисую.

– Хорошо. И что тебе подсыпят?

Мара и Брин переглянулись.

– Сказать? – спросила исландка.

В Джо было что-то надежное и крепкое, его спокойствие распространялось на тех, кто оказывался рядом. Если кому и доверить тайну, то ему, потому что он бы точно никому не сболтнул. И Мара выложила молчаливому собеседнику всю историю от пожара до жидкости для розжига и мелатонина. Джо выслушал ее невозмутимо, ни разу не шевельнувшись.

– Почему вы не расскажете Эдлунду? – поинтересовался он, когда Мара закончила.

– А что я ему скажу? Вукович он знает сто лет, а меня – неделю. Угадай, кому он поверит? Тем более, у меня нет никаких доказательств.

– Значит, надо их добыть, – осенило Брин. – Ты дождешься, пока мисс Вукович предложит тебе еду или напиток, спрячешь их, а потом отнесешь Эдлунду. Все! Ее дело передадут в Верховный совет, и уж они-то заставят ее признаться в остальном.

– Какой Верховный совет? – удивилась Мара.

Джо и Брин уставились на нее, как бедуин на снежные сугробы.

– Верховный совет солнцерожденных, – пояснил парень.

– Они принимают решения, которые касаются мира перевертышей, – продолжила за него Брин. – В том числе расследуют преступления, устраивают суды, сажают преступников.

– Даже специальная тюрьма есть?

– Конечно! А какой смысл сажать перевертыша в обычную? Он перевоплотится в крысу или в охранника, и никто его не поймает. А в тюрьме для перевертышей за ними строго следят, а особо опасным или сумасшедшим назначают пожизненный курс уколов ХГС.

– Что это? – нахмурилась Мара.

– Хорионический гонадотропин солнцерожденных, – расшифровала исландка. – Это как гормон беременных у человека, только у перевертышей.

– И как он действует? – Мара совершенно забросила картину и слушала подругу, раскрыв рот.

– Тебе бы стоило почитать книгу Эдлунда, – осуждающе произнесла Брин. – Действие гормона открыл профессор Айвана, поэтому его дико уважают в Верховном совете. Дело в том, что во время беременности перевертыши утрачивают способность перевоплощаться. Они не могут вовлечь в трансформацию другого человека, еще не рожденного ребенка. Айвана доказал, что дар блокирует именно этот гормон, ХГС. А Верховный совет использует открытие в своих целях.

Мара поежилась. Мартин Айвана, возможно, и был гениальным ученым, но она была рада, что Селия сдержала слово и все это время не подпускала к ней профессора. Айвана и Эдлунд целыми днями торчали в лаборатории, а тренировки летних пришлось на себя профессору Лобо, самому настоящему испанскому вервольфу, от которого дружно пищали старшекурсницы. А подготовка к празднику легла на хрупкие плечи мисс Вукович. На ее настроении это сказалось отрицательно, и Маре подумалось, что если хорватка и не была убийцей раньше, то в любой момент готова была ею стать.