Текст книги "Остров перевертышей. Рождение Мары (СИ)"

Автор книги: Дарья Сойфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Тома понимала, что в сказку вроде «заблудилась» или «зашла случайно» никто не поверит. Нужен был достоверный повод. Схватила первую попавшуюся коробку конфет и нарочито плохо спрятала ее под пижамную футболку.

– Я что, не заперла вчера?.. Проходите, пожалуйста, – Валентина Семеновна пропустила вперед вчерашнюю гостью. – Корсакова?! Что ты здесь делаешь?

– Ой, простите… Я… Случайно… А почему вы так рано?..

– Спрашивать буду я! Ну-ка, что это у тебя?

– Ничего…

– Доставай сейчас же!

Тома, опустив глаза, вынула красную коробку с нарисованными розами.

– Так… Воруем, значит. Анна Леонидовна, извините, что вам пришлось это увидеть. Но я даже рада: подумайте еще раз, стоит ли…

– Я уже приняла решение, – твердо перебила директрису посетительница. – Тамара сегодня же уедет со мной.

– Валентина Семеновна, простите, меня пригнали к вам за драку. Было не заперто, и я подумала, что хорошо бы угостить всех на прощание…

– Тебе же подарили вчера конфеты!

– Я их съела ночью. Все равно бы не хватило…

Начальница интерната в нерешительности переводила взгляд с девочки на богатую кандидатку в опекуны.

– Ладно, Тома. Иди, собирай вещи, – наконец, произнесла она. – Что хоть за драка?

– С Осиповым.

– Из-за чего?

– Ну… Как обычно.

– Бог с тобой. Иди, не хочу ругаться напоследок. Но вам, Анна Леонидовна, я бы советовала хорошенько…

Тамара не стала дослушивать до конца. Отныне эта красивая, элегантная женщина, будет считать ее воровкой. Наверное, станет прятать от нее свои украшения. Странная она все-таки. Зачем ей такая проблемная девчонка?

Соседки уже не спали после утреннего скандала. Как только Тома появилась на пороге, разговоры стихли, и все повернулись к ней.

– Что было? – не удержалась Лиза Тимохина.

– Ничего, – дернула плечом Тамара. – Меня забирают.

– Да ладно! Менты из-за какой-то драки?

– Не менты. Опекунша.

Тишина. Скрипнув дверцей, Тома открыла шкаф и принялась выгружать одежду. Это заняло от силы минуту. Ну, и в тумбочке еще несколько книг, кислотно-зеленый заяц и тетради. Щедрые благотворители редко совались в эту дыру.

– Ну вот, – произнесла она, наконец. – Ни у кого нет пакетика?

– Слушай, я так за тебя рада, – Лиза первой пришла в себя. – Просто так неожиданно… Поздравляю и вообще.

– Удачи тебе. Не забывай нас. Держись там, – посыпались разрозненные напутствия.

– Угу, – кивнула Тома. – Лиз, можем поговорить?

– Сек, – соседка обулась.

Они пошли в дальний конец коридора, чтобы наверняка оторваться от любопытных ушей. У подоконника с субтильными цветами, свесившими вниз длинные бледные листья, Тимохина остановилась и вопросительно взглянула на подругу.

– Раз уж я уезжаю… Ну, кроме тебя тут ко мне, вроде как, никто нормально не относился… Короче, хотела тебе кое-что отдать, – Тома протянула Лизе потемневший от времени ключ.

– Что это?

– От подсобки трудовика. Там табуретки старые, столярка… Барахло одно. Он там редко бывает. Если надо будет где-то отсидеться…

– Так вот, где ты пропадала! А я все думала, может, в туалете или с мелкими… Спасибо.

– Только ты это… Не говори никому. Ну чтобы место не профукать.

– Ты что! Такая вещь! Только у меня для тебя ничего нет.

– Ерунда, – Тома неуклюже похлопала Тимохину по плечу но та полезла обниматься.

Ощущения были странными, Тамара ни к кому не была так близко, как сейчас. Ну, кроме драк. Она замерла, но потом все же сомкнула руки у Лизы за спиной. Обе чувствовали себя неловко, поэтому объятия длились недолго. Тимохина отлепилась первой, благодарно кивнула и, не оборачиваясь, вернулась в спальню.

Тома растерянно смотрела ей вслед. Каждый детдомовец мечтает о моменте, когда его заберут из ненавистных стен. У Тамары было вдвое больше причин бежать отсюда, сверкая пятками. И она совсем не ожидала, что перед отъездом вдруг почувствует что-то, похожее на сожаление.

– Уже попрощалась? – из раздумий ее вырвал мягкий женский голос.

– Анна Леонидовна? Пора идти? Я готова. Только переоденусь в уличное.

– Нет-нет, не торопись. Мне осталось уладить кое-какие дела с документами. – Я знаю, что произошло утром. Почему ты ничего не сказала про огонь?

– Стукачей бьют.

– Кого? – Анна Леонидовна наморщила лоб.

Боже, неужели она настолько рафинированная, что даже слова этого не знает?!

– Ну, ябед. Тех, кто жалуется.

– Ясно. Что он сжег?

– Вашу книгу. Я не успела дочитать.

– Не страшно. Что еще? – допытывалась опекунша.

– Ну… фотографию моей мамы. Единственную.

– Ты поэтому была в кабинете? Я сразу не поверила в историю про конфеты.

– Да. Хотела стащить личное дело. Долгая история. Вы не волнуйтесь, я не воровка. Не собираюсь тырить у вас деньги и все такое.

– Я верю. А ты не думала просто попросить?

– Давно как-то. Она выдала только эту фотографию, рассказала про пожар. Я знаю, у нее там что-то еще есть. Но она говорит, что тема закрыта.

– Понятно. Хорошо, собирайся и жди меня у выхода, – Анна Леонидовна развернулась, но Тома окликнула ее.

– Погодите… А вы… вы разве не будете меня ругать?

– И не подумаю, – улыбнулась женщина и, как ни в чем не бывало, зашагала к лестнице, постукивая каблуками.

Даже если она из секты, в чем Тома уже сомневалась, жить у нее будет не так плохо.

Спустя полчаса девочка переминалась с ноги на ногу у поста охранника, сжимая в руках два шуршащих пакета с наполовину стертыми надписями. Ожидание казалось невыносимо долгим, где-то в глубине ворочалось и разрасталось подозрение: вдруг передумает? Вдруг за забором уже нет той красивой иномарки?

Но Анна Леонидовна появилась. Она шла, подняв подбородок, ровно и невозмутимо. Походка у нее была такая, что ей смело можно было поставить на голову поднос с хрустальной вазой – все сохранилось бы в целости. Рядом с подобострастной улыбкой семенила директриса. Гостья определенно была важной шишкой: Тамара еще не видела у начальства такого услужливого выражения лица.

– Ну, Томочка, я поздравляю тебя с новой семьей! – Валентина Семеновна влажно расцеловала воспитанницу в обе щеки.

Вполуха Тома выслушала безликие наигранные пожелания, окинула взглядом холодный от ламп дневного света коридор, кафель, знакомый до последней щербинки, стол охранника, на котором когда-то нацарапали гвоздем неприличное слово, а потом залепили наклейками с бабочками. Их, правда, все равно называли, мягко выражаясь, «хреновые бабочки», потому что каждый интернатовец старше десяти знал предысторию.

Больше она сюда не вернется. Никогда. Тамара вышла на улицу. Ржавая пружина входной двери в последний раз проскрежетала у нее за спиной. Солнце уже поднималось над каштанами, из распахнутых окон доносились детские голоса: после ночи проветривались спальни младших. На другом этаже толпились за стеклом ее ровесники. Тома махнула им рукой, они замахали в ответ. Кирилла не было видно, и Тамара очень надеялась, что он сейчас по полной огребает от завхоза.

Анна Леонидовна подошла к машине, достала ключ – фары вспыхнули, щелкнули замки.

– Садись назад, до Москвы ехать долго. Ты, наверное, не выспалась сегодня.

– Шутите? Не думаю, что смогу уснуть.

Но Тома все же подчинилась, ей хотелось произвести самое благоприятное впечатление, если это было возможно после утренних событий. Какое-то время они ехали молча, потом Анна Леонидовна вырулила на трассу до Москвы.

– Куда мы сейчас?

– Я же говорила: полетим в Швецию, – опекунша взглянула на Тамару через зеркало заднего вида. – В шесть у нас самолет до Стокгольма. Если успеем, купим тебе одежды. Я бы предпочла шопинг там, на месте, но мы прилетаем вечером, надо будет сразу плыть в пансион.

– Ясно.

– Тебе не верится? – глаза в зеркале мягко прищурились: женщина улыбалась.

– Не очень, если честно.

– У меня есть для тебя сюрприз. Посмотри в бумажном пакете. Там, рядом с тобой.

Девочка нерешительно заглянула в дорогую картонную сумочку с ручками– ленточками, – даже про себя она не могла назвать это произведение искусства пакетом, – и увидела грязно-белую папку. Достала – и обомлела: «Личное дело № 30386-Д – Корсакова Тамара Андреевна, 21.06.2002».

– Но откуда?.. Неужели она Вам отдала?.. Нет, не может быть…

– Ты права. Она не отдавала.

– Неужели?..

– Пусть это останется нашим маленьким секретом, – Анна Леонидовна подмигнула. – Ты рада?

– Я?! О, Господи, конечно, рада! Я счастлива! Нереально! Спасибо вам огромное!

– Хорошо. Можешь пока почитать, а мне лучше сосредоточиться на дороге.

У Томы пульс звенел в ушах от волнения. Дрожащими пальцами она погладила канцелярский картон, развязала серые веревочки и раскрыла папку. Ее фото, анкета, прививки, характеристика, даже грамота за конкурс чтецов. Копии документов и прочее барахло… Вот! Выписка из больницы, свидетельство о смерти матери… Желудок сжался, к горлу подкатил комок тошноты. Тамара через силу сглотнула и сжала челюсти: старый прием. В детдоме рвоту заставляли убирать самих, поэтому она предпочитала сдерживаться. Во рту остался горький привкус желчи.

– Ты в порядке? – брови Анны Леонидовны сдвинулись.

– Да. Кажется.

– У тебя… Как же это… Морская болезнь?

– Я не завтракала. Все нормально, уже прошло.

Но опекунша все же заехала в придорожное кафе с манящим названием «У Володи», с трудом найдя место на обочине между фурами. Дальнобойщики здесь останавливались вздремнуть и перекусить. Хозяин Володя оказался бородатым осетином Вариком, который, как и директриса, попал под обаяние Анны Леонидовны, рассыпался в комплиментах и лично подал на их столик свежие круглые лепешки с зеленью.

– Не хочешь рассказать мне про маму? – женщина тщательно изучила кусочек выпечки, прежде чем отправить его в рот.

– Нечего рассказывать, – Тома успела запихать за щеку четверть лепешки и теперь с усилием ее проглотила. – Мне было два года, я ничего не помню. Знаю, что мы жили в кирпичном доме. Ночью начался пожар. Когда приехали пожарные, я лежала на снегу с ожогом на шее, а мама осталась там… Ее тело обнаружили потом.

– А другие родственники? Больше у тебя никого нет?

– Вместо отца в моем свидетельстве стоит прочерк. Отчество, видимо, досталось от деда. Больше я ничего не знаю. Вроде, есть в Москве какие-то родственники. Но раз меня решили оставить в детдоме, то мне они никто. Вот и все, – Тамара старалась говорить ровно, без эмоций.

– И зачем тебе личное дело?

– Мне не нравится история с пожаром. Вырасту – и найму сыщика. А пока пусть материалы будут у меня.

– Логично.

Анна Леонидовна не стала давить с расспросами, они спокойно закончили завтрак и до Москвы едва перебросились парой фраз.

Тома углубилась в старые ксерокопии. К счастью, тот, кто вел архив, для верности переснял все: и отчет пожарных, и документы на дом. Чьи-то размашистые каракули на копиях стали совсем черными, буквы сливались. И все же главное ей удалось разобрать: возгорание произошло ночью на втором этаже, в спальне. То есть плиту сразу можно было отбросить как причину. О проводке речи тоже не шло: судя по протоколу осмотра, в тот день весь поселок был без света.

Внимание Томы привлекло заключение милиции. Якобы в руках найденного тела Корсаковой Елены Андреевны был нож. Зачем человеку нож во время пожара? Более того, откуда он взялся в спальне? Теперь Тамара была уверена на все сто: маму убили.

Но кто? И почему? Никаких улик. И снимки плохого качества – только копии. Страшные, расплывчатые, похожие на фотороботы портреты ее мамы.

– Мы почти приехали, – голос Анны Леонидовны вернул Тому в реальность.

Девочка посмотрела наружу: от деревень не осталось и следа. За пыльными серыми ограждениями суетились люди, возвышались высотные новостройки с пустыми глазницами окон, краны, вывески.

– Не знаешь, где здесь можно купить приличную одежду?

– Я в Москве была дважды: на экскурсии в Кремле и елке. По магазинам нас не водили.

– Точно, прости. Давай остановимся здесь.

Они зашли в сияющий стеклом и хромом торговый центр. Тома сначала жалась, стеснялась что-то выбирать, но Анна Леонидовна с такой беспечностью кидала в корзину новые и новые вешалки, что девочка под конец освоилась, и сама выбрала толстовку с высоким воротом, пару бандан для шеи и узкие джинсы. Ворох вещей заботливо разложили по пакетам, потом были куплены средства гигиены и даже туалетная вода, а довершением праздника жизни стали вместительный чемодан и рюкзак, куда были упакованы все обновки.

Тома сразу же переоделась в новые штаны и футболку, шикарнейшие замшевые кроссовки, как в рекламе, и поскольку время позволяло, опекунша настояла на визите к парикмахеру. Уродливо обрезанным волосам придали молодежной небрежности, и Тома почувствовала себя готовой на все ради милейшей женщины, которая появилась в ее жизни меньше суток назад.

– У тебя есть какое-нибудь увлечение? – спросила Анна Леонидовна. – Чтобы занять себя в свободное время? У нас, конечно, есть библиотека и настольные игры, но вдруг тебе захочется заниматься чем-то своим.

– Ну… Я рисую иногда. Не так, чтобы профессионально… Но мне нравится…

– Поняла, – Анна Леонидовна сосредоточенно кивнула и повела ее в «Мир хобби».

– Смотри, какой красивый!

И она протянула девочке толстый альбом с бабочками и сердечками.

– Здорово, – без энтузиазма протянула Тома.

– Ну, ладно. А если этот? С котятами?

– Мне четырнадцать.

– Выбирай. Любой.

Тома подошла к стеллажу, пробежалась по нему взглядом и вдруг наткнулась на черный, нарочито состаренный альбом для скетчей в кожаной обложке. Он напоминал книгу заклинаний, и потому вызывал благоговейный трепет.

– Отличный выбор, – Анна Леонидовна положила альбом в корзину, а вместе с ним немецкие акварельные карандаши в жестяной коробке и здоровенное пособие для начинающих художников.

Когда с покупками было покончено, путешественницы устроили себе привал в ресторанном дворике.

– Вы хорошее себя чувствуете? – занятая гамбургерами, Тамара не сразу заметила бледность на лице своей благодетельницы.

– Немного устала, – уголок губ приветливо дернулся вверх, но глаза Анны Леонидовны выдавали измотанность.

Вид опекунши вызывал у Томы опасения, но не прошло и десяти минут, как она вновь отвлеклась на новенький альбом и предстоящий перелет в другую страну. После перекуса они доехали до Шереметьево, сдали машину в прокат и отправились на регистрацию. В очереди женщина вдруг вцепилась в локоть Томы.

– Что случилось? – по спине Тамары пробежал неприятный холодок.

– Голова немного кружится. Скоро пройдет, – и Анна Леонидовна пробормотала что-то непонятное.

Переспрашивать и лезть не хотелось, к тому же вокруг все завораживало. Электронные табло, люди в красивой форме, иностранцы и чемоданы с бирками. Тома с удивлением осознала, что она здесь в своей тарелке – от ее волос теперь приятно пахло фирменным шампунем, да и бандана на шее казалась стильным аксессуаром.

Непривычно и увлекательно было проходить сканирование, стоя босиком на нарисованных следах, а уж зона Дьюти Фри… Глаза разбегались. Томе и в Кремле– то понравилось меньше, чем в Шереметьево. Она в волнительном предвкушении прижалась к стеклянной стене, за которой проплывали и взлетали самолеты. Это зрелище вызывало у нее больший восторг, чем у других детей. К примеру, девочка лет семи на соседней скамье равнодушно играла в планшет.

Наконец, объявили начало посадки, симпатичный мужчина в пиджаке проверил талоны, и Тома прошла по самому настоящему тоннелю в салон. Она не знала, что вот так можно попасть на борт. По телевизору она видела, как всякие знаменитости спускаются из самолета прямо по трапу, и надеялась, что будет карабкаться по ступеням и потрогает обшивку своими руками. Но и этот путь оказался удивительным: вроде идешь себе по обычному коридору, не выходя даже из здания, а потом один шаг – и ты уже внутри самолета. А стюардесса? Какие там певицы, модели… Фуфло. То ли дело стюардесса: в ней прекрасно все. Безупречные туфельки, юбка, пиджак с вышитым логотипом, самая белая в мире блузка и аккуратный галстук. И лицо такое добродушное, с бархатными глазами олененка, приятное, как у снегурочки. Анна Леонидовна определенно могла бы стать стюардессой.

Томе досталось место у окна, но она все не сводила глаз с бортпроводниц, которые знаками разъясняли правила безопасности. Происходящее никак не укладывалось в голове. Потом начался разгон, девочка припала к иллюминатору: мимо понеслись деревья, ангары, толчок, – они оторвались, и Тамару наполнило до того непередаваемое огромное чувство, что грудь, казалось, вот-вот лопнет, как воздушный шарик. Деревья стали маленькими, машины превратились в едва различимые ползающие точки, высотки напоминали кубики крошечного конструктора. А самолет продолжал набирать высоту.

– Анна Леонидовна, посмотрите, мы над облаками, – прошептала Тома и повернулась к своей спутнице.

Но та сидела, безжизненно склонив голову на плечо. Веки были закрыты, лицо побледнело, под носом виднелась темно-алая капля.

– Анна Леонидовна! Что с вами?! – Тамара испуганно схватила женщину за плечо и потрясла.

– Что? – та с трудом разлепила глаза.

– Слава Богу! У вас кровь! Кажется, Вы потеряли сознание. Может, позвать стюардессу? Или нужно лекарство?

– Нет-нет, – Анна Леонидовна говорила тихо, но уверенно. – Не шуми. Пойдем со мной.

Она поднялась и, придерживаясь за спинки кресел, прошла через проход к туалету.

– Заходи.

Тамара шагнула следом и закрыла за собой дверцу на задвижку.

– Я думала, что смогу дотерпеть до пансиона, но… Профессор Эдлунд был прав насчет витаминов. Я не хотела показывать тебе все вот так, в спешке.

– Что происходит? – тревожно спросила Тома.

– Только пообещай не пугаться. Ты ведь успела прочитать первую легенду из книги? О детях солнца?

– Да, но какое это имеет…

– Не перебивай. Это не легенда. И я – одна из них. Из зимних.

– Вы же не собираетесь сказать, что умеете… Вот черт! – Тамара застыла, раскрыв рот.

Прямо на ее глазах лицо Анны Леонидовны трансформировалось. Кожа потемнела, радужные оболочки изменили цвет с голубого на зеленый. Брови стали гуще, губы – тоньше, роскошные каштановые волосы утратили глубокий оттенок и немного посветлели, став невзрачными. Тело ужималось: высокая красавица превращалась в худенькую миниатюрную женщину невыразительной внешности. В конце концов, ее передернуло, как мокрую собаку, на правой скуле появилась черная родинка и превращение остановилось.

Тамара смотрела на незнакомку: та стояла к ней вплотную и утопала в одежде, которая пару секунд назад сидела идеально на Анне Леонидовне. Девочка побледнела, вцепилась в край раковины, чтобы не сползти по стенке.

– Что это было?.. – пролепетала она, еле шевеля губами. – Кто вы?

– Подожди минутку, – женщина достала из внутреннего кармана пиджака маленькие очки, нацепила их на нос и улыбнулась. – Так лучше. Приятно познакомиться, меня зовут Мила Вукович.

Глава 3

– Какая еще Мила Вукович? – Тома собралась с духом.

Бежать с самолета было некуда, но субтильная дамочка вряд ли умела драться лучше детдомовца. На всякий случай Тамара перенесла вес на левую ногу, чтобы если что как следует врезать правой.

– Не бойся, я ничего тебе не сделаю. Я это все еще я, просто раньше была в другом облике, – успокаивающе проговорила незнакомка.

– Что это значит?

– Тамара, ты же читала легенду: тот, кто родился в день зимнего солнцестояния, может принимать облик других людей. Я – иноликая.

– Но это сказки! Чепуха какая-то… В чем фокус?

– Никакого фокуса. Это должно было произойти дома, в присутствии профессора Эдлунда. Но мой организм не выдержал такой долгой трансформации. Это отнимает много сил. Я могла даже впасть в кому.

– Бред! – Тома покачала головой. – Я все поняла. Вы накачали меня чем-то во время обеда. Подбросили что-то в воду… Я не знаю, как это делается. Но явно…

– Да нет же! Послушай, все именно так, как я говорю, пусть и кажется безумием.

– Не верю. Какой-то пансион, Швеция, профессор Эдмунд…

– Эдлунд.

– Неважно! Может, вас вообще не существует? Может, меня из интерната перевезли в дурдом, и все это – просто глюк? – девочка больно укусила себя за запястье и проверила: на коже остались вполне настоящие вмятины от зубов.

– Это нелегко принять, – вздохнула бывшая Анна Леонидовна. – Обычно такие, как мы, растут в семьях, воспитываются с рождения и момент, когда способность проявляется, встречают подготовленными. У тебя все было иначе. И я даже представить себе не могу, что ты сейчас чувствуешь.

– Мне плевать, что у вас, психов, там творится. Я к этому не имею никакого отношения. Верните меня обратно в интернат. Или я просто сбегу, как только мы окажемся на земле.

– Дело твое, но я бы… – Мила Вукович не успела договорить: в дверь туалета настойчиво постучали. – Придется уступить кабинку. Если ты обещаешь вести себя прилично, мы вернемся на наши места, и я все объясню. Дальше будешь решать сама.

Тамара смерила незнакомку скептическим взглядом. Эта миниатюрная невзрачная женщина сильно напоминала мышь. Ладно, хуже не будет, да и деваться некуда. Пусть расслабится, потеряет бдительность, тем проще будет потом слинять.

– Хорошо, – Тома кивнула.

– Погоди секунду, у меня сползают брюки.

Действительно, наряд на этой Вукович висел мешком. Она подвернула штаны, подтянула пояс и закатала рукава. Вышло пристойно.

В самолете никто не заметил, что в туалет зашла одна женщина, а вышла другая. Потревожив грузного мужчину в наушниках, который к тому моменту уже успел задремать, они пробрались к своим креслам. Тома скрестила руки на груди и выжидательно уставилась на спутницу.

– С чего бы начать… – протянула та. – Видишь ли, я никогда еще не рассказывала кому-то о нас. Все, с кем мне приходилось иметь дело, знали о своей сущности с пеленок. Итак. Никому неизвестно, правда ли то, что описано в легенде, до конца. Насчет тайных знаний, например. Но то, что есть люди, способные менять облик, ты теперь видела сама. Мы называем себя перевертышами. Рожденные в день зимнего солнцестояния превращаются в других людей, в день летнего…

– В зверей. Я прочитала. И что, хотите сказать, что вы вот так запросто можете превратиться в любого человека?

– Нет. Не запросто. Способность к трансформации появляется в подростковом возрасте. До этого есть только некоторые признаки. Например, перевертыши легко учат другие языки. Русский я выучила лет десять назад за несколько месяцев.

– А разве Вы не русская?! – изумилась Тома.

– Нет. Я хорватка. Но в России бывала, у меня даже есть друзья в Санкт– Петербурге. Так вот, зимний перевертыш в свои четырнадцать-пятнадцать лет не может сразу превратиться в другого человека. Он может менять внешность только частично. Цвет волос, глаз, форму носа. И только в рамках генетической предрасположенности.

– Что это значит?

– Ну… Он может имитировать только внешность своих родителей и предков. Например, если мама была рыжей, то и молодой перевертыш может на время сделать свои волосы рыжими. Но у него не получится придать коже темный цвет, если в роду у него не было темнокожих. Понимаешь?

– Кажется, да.

– Со временем, после долгих тренировок, ученики осваивают полную трансформацию. Тоже, как правило, начиная с кого-то из ближайших родственников. Но для того, чтобы принять облик другого человека, перевертыш должен получить частичку его ДНК. Кусочек волоса, чешуйку кожи. Только тогда организм считает информацию и сможет перевоплотиться.

– Вы даже научную базу под это подвели?

– Конечно. Профессор Эдлунд – генетик, ему крайне интересны эти процессы. Он изучает их много лет. Раньше думали, что чужой волос – это отголоски магических ритуалов. Но нет, оказалось, все довольно научно.

– Почему Вам стало плохо?

– Трансформация в чужого человека – неестественное состояние для перевертыша, на нее тратится много сил. Новичок сможет продержаться минут десять, опытный – около суток. Известны случаи сильных мастеров, которые перевоплощались на несколько дней, но это испортило им здоровье.

– А сколько часов вы были в образе Анны Леонидовны? И кто она такая? И что с ней сейчас?

– Вижу, тебе стало интересно, – улыбнулась Вукович. – Я перевоплотилась утром и продержалась весь день. Четырнадцать часов. Раньше у меня получалось лучше, поэтому я не взяла дополнительные витамины. Теперь придется восстанавливаться. А Анна Леонидовна Караваева – жена депутата. Поэтому с документами проблем не возникло. С ней все в порядке. Ты удивишься, как просто достать человеческий волос.

– А ее паспорт? Как Вы все это провернули?

– Пусть это останется в секрете. Тебе не надо вникать в детали. Главное, что ты теперь едешь со мной в пансион Линдхольм. И я – твой законный опекун.

– Разве не Анна Леонидовна Караваева?

– Думаешь, я это не предусмотрела? Мы обе, у меня есть доверенность от нее. Тома задумчиво поднимала и опускала столик на спинке кресла впереди себя.

– Зачем все-таки я вам нужна? – спросила она после долгой паузы. – Только не надо про таланты. И что это за пансион на самом деле?

– Как, ты до сих пор не поняла? Когда день твоего рождения?

– Через две недели.

– Ты родилась двадцать первого июня.

– Знаю. И?

– Тамара! Это день летнего солнцестояния!

– Что? Я думала это середина лета, Иван Купала или… Подождите, – Тома отпрянула от собеседницы. – Вы намекаете, что я тоже из ваших?!

– Да.

– Тогда сразу можете про все забыть. Нет у меня никаких способностей. Мне исполнится пятнадцать, и поверьте, я бы заметила, если вдруг стала оборотнем.

– Не оборотнем, перевертышем.

– А, это сильно меняет дело.

– Послушай, я же объяснила, что способность проявляется постепенно.

– Ну, цвет глаз у меня не менялся, это уж точно. Или это у зимних? А у летних что – вырастают рога и хвост? – Тамара нервно хохотнула. – Бред сивой кобылы.

– Кого?

– Неважно. Бред.

– У тебя сложная ситуация. Ты росла вне семьи, не знаешь свой род, свой тотем, но профессор Эдлунд считает…

– Свой… что?! И какой на фиг профессор! Слушайте, я не собираюсь участвовать в этом дурдоме!

– Тише, на нас уже оборачиваются, – зашептала Вукович.

– Какой на фиг профессор! – шепотом повторила Тома. – Чихать я на него хотела. Хорватка посмотрела на девочку, как на умалишенную. Видимо, Тамара покусилась на святое.

– Не говори так, пока не узнаешь его, – губы перевертыша сжались в узкую ниточку.

– Это он настоял, чтобы тебя взяли из детского дома. И если хочешь знать, действительно нет никаких гарантий, что ты одна из нас.

– Вы же только что говорили, что я родилась на равноденствие…

– Солнцестояние!

– Какая разница! И если я не этот… как его… Короче, если все непонятно, то зачем Вы меня все-таки увезли? И что происходит в этом пансионе? Если ваш драгоценный профессор – генетик, значит, собираетесь опыты на мне ставить? Теперь ясно, почему русских детей не отдают иностранцам!

Вукович глубоко вздохнула и пробормотала что-то на незнакомом Томе языке.

– Тамара, тебе никто не желает зла. Пансион Линдхольм – это всего лишь школа. Колледж, если тебе угодно. Там учатся перевертыши со всего мира, потому что больше такой места нет. Нас осталось мало, каждого ценят и оберегают, невзирая на то, какой выбор он сделает потом.

– То есть каждого перевертыша обязаны отдавать вам?

– Нет. Есть те, кто не развивает свои способности, есть те, кто предпочитает оградить свою семью от остальных. Но это случается редко. Потому что те, кто учился в Линдхольме сам, привозит потом на остров своих детей. Основной курс обучения длится всего четыре года. За это время дети учатся владеть даром.

– Курс молодого перевертыша? – Тома язвительно хмыкнула.

– Что?

– Ничего. Допустим, у вас там все прекрасно. Но я не понимаю, зачем я вам, ведь даже неизвестно, есть ли у меня эта… способность, – девочка показала в воздухе кавычки.

– Есть признаки. Дата рождения, – загибала пальцы Вукович. – Способность к языкам и… твоя мама.

– Что? Но она-то родилась двадцатого июня!

– Солнцестояние выпадает на разные дни. Иногда на двадцатое, иногда на двадцать первое. Для нас дата не так важна, мы отмечаем день рождения исходя из расположения Солнца.

– И вы уверены, что мама была… такая же, как Вы?

– Она была звероликой, если ты об этом. Да, она тоже училась в Линдхольме, есть записи.

– И этот профессор знал ее?

– Конечно. Профессор Эдлунд, если можно, – Вукович подчеркнула имя. – Они должны были знать друг друга. Он немного старше твоей матери и никогда не уезжал с острова надолго. Это его родное место, до него директором пансиона был его отец.

– А он – тоже?..

– Да. Он летний.

– И все равно я не понимаю, что мне делать в пансионе, – Тома сосредоточенно теребила край своей футболки. – Не могу же я там просто сидеть и тужиться каждый день в надежде в кого-то превратиться. С тем же успехом я могла бы мечтать снести яйцо. Это попахивает каким-то психозом. Ажурная шизофрения, как говаривала наша географичка. А можно мне пожить где-нибудь в человеческом месте? Могу вернуться в детский дом, если хотите.

– Тебе сейчас тяжело, – хорватка положила руку Тамаре на плечо. – Но подумай вот о чем. Что было бы, если бы ты впервые обратилась на глазах у учителей или других детей? Вышел бы скандал. Тебя бы передали ученым. Ты могла бы сойти с ума.

– Но теперь-то вы меня подготовили. Вырастет хвост – переживу. И уж точно тогда к вам на остров приеду.

– Профессор Эдлунд считает, что ты должна быть рядом с нами к моменту первой трансформации.

– Вы говорите только про то, что считает он! А вы? Сами-то вы что думаете?

– Не знаю, – честно ответила Вукович. – Но я доверяю ему больше, чем себе. И теперь вижу, он был прав. Тебе надо дать время свыкнуться с этой мыслью, узнать о мире, к которому ты, вероятно, принадлежишь.

– А если нет? От чего это вообще зависит? Или каждый, кто родился в день солнцестояния, может оказаться перевертышем?

– Нет, что ты! Тогда бы нас были миллионы! Кто-то из родителей тоже должен иметь способность. Желательно, оба. Если только один – шансы есть, но пятьдесят на пятьдесят.

– Как у меня да? Дело в моем отце?

Вукович кивнула. Тома собиралась что-то спросить, но женщина предупредительно подняла руку, указывая глазами на соседа с краю: тот снял наушники и оживился. В конце прохода появились стюардессы с тележкой напитков.

– Договорим потом, – сказала хорватка. – Слишком много информации для одного раза.

Она дождалась бортпроводниц и попросила у той, что напоминала снегурочку, горячего чая и шесть пакетиков сахара. Волоокая красавица удивилась, но в просьбе не отказала.

– Зачем Вам так много? – Тома заворожено наблюдала, как белый порошок из четвертой упаковки исчезает в кипятке.

– Восстановить силы перед паспортным контролем.

– А витамины?

– Остались в чемодане. Иногда сахар или шоколад могут помочь, – Вукович высыпала последний пакетик и, поморщившись, отхлебнула приторный напиток.