Текст книги "Пожиратели (СИ)"

Автор книги: Дарья Миленькая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Комнату освещали лишь миниатюрные языки чертей – языки огня. Они извивались, очерчивая контуры алтаря, тканевые гобелены, людей в черных плащах. Они резали ножами безжалостно и быстро, не обращая внимания на истошные вопли. Но я не мог – я закрыл уши руками. Плоть скользила с человека, как атласные ленты багрово-красного цвета. Я молился, чтобы это быстрее закончилось. Я спрашивал себя: почему никто из случайных прохожих не зайдет в этот проулок и не услышит эти крики? Почему? Почему никто не заходит? Правда, потом мне показалось, будто чей-то силуэт все же промелькнул… Такой сморщенный силуэт пожилого человека…

Те люди в плащах пели пугающие монотонные песни, слов которых я так и не смог разобрать. Откуда же мне было знать, что потом я и сам буду… Они вырезали на теле человека разные символы, а тот извивался, как червь, захлебываясь собственной кровью. Я хотел убежать, но мои ноги приросли к земле, и все словно говорило мне: «Смотри! Смотри!». И я смотрел. Не уверен, но после той ночи у меня появились первые седые волосы. Но как тебе объяснить? Я испытал такое облегчение после увиденного, словно из меня – как из воздушного шарика – выпустили лишний воздух. Это было падение? Падение. Я рад, что упал. Рад, что перечеркнул всю свою жизнь, подглядывая в дыру заброшенного склада.

Хруст костей и мерзкий звук разрезаемой плоти напомнил мне о том жареном пальце. И я всерьез побоялся, что нас всех сейчас застукают взрослые. Это ужасно, я знаю, но именно это выманило меня из своего укрытия. Я шел на запах человеческой крови, ощущая в себе жажду не прильнуть к ней пылающими губами, а жажду – разделить чувства с кем-то еще. В тот момент я понял, что нашел свое место, словно вернулся после долгого отсутствия домой. Я не боялся, будто завидев меня, сектанты просто перережут мне глотку, нет, я ждал от них понимания. Так и случилось. Я был не бродягой, от голода не брезгающий ничем, и не стукачом. Я был их человеком.

В ближайшие дни я впервые попробовал человеческое мясо. Мне сказали – через плоть мы общаемся с Ним. Через плоть мы познаем Его. Ты можешь согласиться с этим или нет, закрыть глаза, не обращать внимания. В любом случае звезды не исчезнут, если сказать, что их не существует.

Это так. Я находил ответы на все свои вопросы, стоило мне только коснуться языком теплого мяса. Вся жизнь жертвы словно проходила перед глазами, и я вместе с ней отправлялся к Нему. И со временем я познал истину. Я знаю все. Все. Все.

Меня приняли в ряды, и я ходил вместе с сектантами и на кладбище, и в больницы, и в полуразрушенные дома, где люди гнили вместе с досками. Мы не приносили в жертву детей потому, что это было очень опасно, но каждый раз я еле сдерживался при виде ребенка. Сейчас, удаленный от той жизни, я понимаю, что это было извращение ума, познавшего свободу. И я искренне рад, что не причинил вред детям.

На кладбище труднее всего было оставаться незамеченным – наша процессия одним видом навевала нехорошие мысли. Мы сменили много ритуальных мест, но все они были угодны Ему. Всегда. И все смерти моих собратьев либо сошедших с ума, либо пойманных милицией, тоже всегда были угодны. Ты спросил меня: доволен ли я тем, что всего лишь раб? Конечно, нет. Конечно, я хотел большего. Но представь меня – с удовольствием пожирающего в грязном склепе мясо, пугающегося каждого шороха снаружи. Я не был готов к большему. И я всегда воспринимал нас, как нечто высшее и достойное, предпочитая закрывать глаза на то, что половина моих собратьев – сумасшедшие дети.

В очередное жертвоприношение я встретился лицом к лицу с давним другом. Он очень похудел и вытянулся, но все равно эти черты лица не узнать было невозможно. Мой Георг лежал на носилках, отходя от снотворного. Тогда я уже почти не помнил своей прошлой жизни. Года отпечатались в сознании лишь жертвоприношениями, а на лице – морщинами. Мои руки покрывали многочисленные шрамы, которые я оставлял на себе в минуты особого наслаждения трапезой. На моем теле – следы прожитых лет. Мое тело – след прожитых лет. И в ту минуту я острым уколом ощутил, как далеко нахожусь от того маленького мальчика.

Я спросил у Георга, помнит ли он, кто я такой. Мне, почему-то, вдруг это стало важным. Мне хотелось, чтобы он сказал: «Да, ты – Кирилл. Что с тобой стало? Кто ты? Где твоя мать? На кого ты выучился?». Где-то в глубине сознания я хотел, чтобы он отвернул меня от всего этого. Но он ответил короткое и непримиримое «нет». Его мясо было самым жестким и жилистым из всех. Но именно оно открыло мне путь к Нему. Так я узнал про все ночные кошмары, что тревожат детей. То, чем я занимался, было, безусловно, ужасным и недостойным существования. Но что же мне было делать, если это было единственным, чем я мог заниматься? Единственным, кем я мог быть? В наше время все так яростно защищают права «ЛГБТ», и я очень жду, когда защитят и права сектантов. Ха-ха…

После той трапезы я больше не участвовал в ритуалах. Меня начало жутко тошнить. Я узнал, что Георг выучился на преподавателя истории и писал диссертацию про религии древних цивилизаций. Меня это посмешило – детишки сидят в аудиториях, остаются на дополнительных занятиях, не зная, что их преподаватель хотел съесть человеческое мясо.

Я – католический священник, но таким, конечно, не являюсь, а потому не хочу ничего об этом рассказывать. Не осуждай меня. Ты веришь в то, что мы все – уже боги, стоит только отказаться от судьбы человеческого прозябания, заглянуть в самую черноту себя и принять ее. Я верую иначе, но какая разница, раз мы оба все еще тут? Раз мы оба застряли. Я не хотел осквернять эту религию лишь потому, что она отличается от моей веры, просто так вышло. И всю свою жизнь я задаюсь вопросом: правильный ли я человек? Достойный ли я человек? В этом месте я единственный знаю правду о том, за чьей помощью сюда приходят, но это знание никак не может никому помочь, наоборот, нужно держать рот на замке.

Может быть, всю свою жизнь я прожил неправильно, но даже я видел, как ужасен это мир. С каждым годом люди становятся все бессмысленнее и беспощаднее. Даже дети, вопреки всему, уже с рождения обречены на глупость. Труднее всего после ритуалов было возвращаться в этот мир. Это была пытка. Но увидев тебя, в моей душе промелькнула надежда. Ты, безусловно, отличаешься от остальных. Твое желание так оскорбительно и нахально, что непроизвольно вызывает усмешку, но, увидев твои серьезные намеренья, она сменяется уважением. Подойди ко мне.

Под впечатлением от истории Ипсилон молча подошел.

За то время, пока он неторопливо приближался, выражение лица Кирилла сменилось с неудовлетворения на покой. Он был спокоен. Его голову припорошила пыль, она легла на плечи перхотными чешуйками, а застывшая, будто онемелая рука лежала на краешке стола, оставляя на древесине сигарообразные следы.

Ипсилон мог догадаться, поймать проскользнувшую мысль, но вместо этого решил оставить все как есть. Оставить комнату – коробку под землей, лампочку в патроне, стол в пыли.

Он позволил пасти чудовища захлопнутся потому, как уже черт знает сколько времени Кирилл застрял между коренных зубов.

Мужчина нагнулся к лжесвященнику, подставляя ухо прямо к его рту.

Кирилл что-то спешно прошептал, а после мягко оттеснил Ипсилона от себя. Рукой нащупал в свертке длинную иглу, чуть проскользнувшую между вспотевшими пальцами, и сжал. Ипсилон отвернулся, переваривая услышанное, но в самый последний момент – когда игла блеснула металлическим блеском – украдкой глянул на Кирилла.

Темно-алая кровь мощной струей вырвалась из шеи, забрызгав пол вокруг.

Кирилл, издавая шипящие звуки, сполз со стула. Выпученные глаза забегали, брови взметнулись вверх, чуть касаясь друг друга острыми концами волосинок.

Игла так и осталась торчать, окрасившись в красный цвет, пока мужчина дергался на полу.

Ткань его рясы задралась, обнажая покрытые старыми шрамами, венозными звездочками ноги. Глядя на полустертые полосы, овалы, зигзаги (бледно-желтые, почти кремовые), Ипсилон убедился в реальности истории, в реальности существования боли Кирилла.

Наслаждение – это еще одна вариация боли.

Не дожидаясь, пока конвульсии затихнут, он поднял с пола успевший окрасится кровью сверток и погладил рукоять ножа.

* * *

Когда на улице стемнело, Матвей решительно открыл окно.

– Я должен узнать откуда они пришли. Это древность, древность… где ее место? Нужно найти и уничтожить. Уничтожить богов, им нет больше здесь места… Им здесь не рады.

На улице слышны голоса людей, и вся земля – сплошной биоритм, но когда он спрыгнет вниз – все исчезнет. По крайней мере, должно. По крайней мере, хочется в это верить.

На нем надет ручной вязки свитер с длинными рукавами. Шерсть неприятно колет голую кожу, но Матвей старается не замечать, как старается не замечать за этот день многое.

Холодный вечерний воздух с нотками сырости ударяет в лицо. Пахнуло машинами и едва уловимым запахом сигарет.

Матвей зацепился за раму и поставил ногу на подоконник. Трещина вмиг расползлась по всему периметру, продавливаемая весом ступни, и под ее истошный вопль мужчина выдохнул, залез полностью.

Голые ноги неприятно холодит ветер. Еще чуть-чуть, и кто-нибудь из прохожих поднимет голову, попутно замечая готового к прыжку человека.

Вдруг не получится?

Вдруг он ударится об асфальт?

Чем дольше медлишь – тем труднее решится, и более не думая, Матвей оттолкнулся от окна.

Первую секунду полета все оставалось как прежде – желтые квадраты горящих окон соседских домов и фары машин, сменившиеся разом, словно набросили серую простыню на ритмично колыхающееся черное море. Ноги мужчины, на мгновение воспламенившись болью, погрузились в жижу, поднимая брызги. В лицо ударили успевшие долететь капли, которые Матвей стер ладонью.

Непонятное разочарование – какой-то частью мозга он все же хотел разбиться об асфальт.

От воздуха разило смрадом. Смрад был тенью, напоминанием о том, что здесь происходило. Как срывающиеся с листьев деревьев капли после дождя. Для Матвея, с его больной головой, эти капли – размером и весом с фуру, и они барабанят–барабанят по несчастному телу, в твердой решимости разбить на мельчайшие частицы все его естество.

Жижа под ногами засасывает не хуже зыбучих песков. В прошлый раз – податливая, как вода, теперь же, видимо, она была полна решимости не пропускать нежеланного гостя.

Но раз так, не означает ли это, что жижа жива?

Преодолевая позывы тошноты, Матвей зачерпнул ладонью жидкость, и она тут же тоненькими сопливыми струйками просочилась обратно через щелки между пальцами так быстро, что он не успел рассмотреть. Чертыхнувшись, Матвей попробовал еще, еще, и еще раз.

Занятый своей борьбой, он не сразу заметил, как стремительно гаснет свет под руководством чей-то воли, поворачивающей ручку выключателя. Осознание того, что он остается в полнейшей темноте, засасываемый жидкостью глубже и глубже, закололо в сердце.

Матвея накрыла паника, нелепыми картинами вспыхивая перед глазами: щупальца тянут на дно, вгрызаясь в глазные яблоки; мощные чешуйчатые лапы снимают скальп с лица. У паники своя логика, и она отличается особой впечатлительностью.

Матвей резво крутанулся, пытаясь вытащить конечности, лишь усугубив свое положение. В этом месте его будто снова и снова ставят на место – кто он, и кто они.

Но вот в чем и состоял вопрос – кто они?

Вдруг из глубины всплыли – подобно пузырькам воздуха – маленькие светящиеся огоньки, выстраиваясь в подобие дорожки. Они тянулись к Матвею, дружелюбно приглашая пойти за собой, мигая и переливаясь, как новогодняя гирлянда под слоем снега.

Знакомый с природой паразитов мужчина ни на секунду не задумывается над их красотой – лишь о наличие зубов.

– Кто здесь? – на всякий случай спрашивает он, не надеясь получить ответ. – Я хочу поговорить со старухой! Мне нужно попасть к ней!

Голос его, только вырвавшийся изо рта, тут же проглатывает мрак.

Огоньки вмиг загорелись так ярко, что Матвей закричал, отшатнувшись назад. Не удержавшись на ногах, он упал прямо в жижу, подняв тучу брызг и проглотив смердящую воду. Она залилась в нос, в уши, потянула на самое дно.

В какой-то момент свет все-таки исчез, позволив ослепленному мужчине кое-как вынырнуть на поверхность.

– Кто здесь? – кашляя, выкрикнул вместе с остатками жижи Матвей.

Во рту застыл отвратительный привкус, от которого желудок сморщился сдутым резиновым мячом, выдавив к горлу позыв тошноты. Перед глазами рябели боярышниковыми ягодами блики.

Как по волшебству глубина разом менялась, будто дно представляло собой чередующиеся кратеры и горы.

Матвей попытался подняться на ноги, но тут же со всех сторон бесшумно вынырнули чьи-то руки, схватили, пытаясь утащить обратно на дно.

Мужчина закричал не своим голосом, давясь слюной, пытаясь разжать чужую хватку. Брызги летели во все стороны, перед лицом мелькали конечности, больно царапая кожу. В темноте он ничего не видел, отчаянно сопротивляясь от погружения на дно, драл горло криком и давился слюной.

Холодная склизкая рука вмиг сжала горло, перекрывая доступ кислорода, продавливая кадык.

Матвей закашлялся, безнадежно опускаясь вниз, ощущая, как стремительно захлопывается пасть воды на лице. Воздух вырывался изо рта пузырями, тут же поднимающимися к своим собратьям, оставляя Матвею все меньше и меньше надежды на выживание.

Когда по горлу прямо в легкие потекла вода, когда внутренности начали судорожно сжиматься, сопротивляясь затоплению – только тогда руки разжались и растворились, не оставив о себе напоминания. Нет, напоминания все же остались – розовые полулуны ногтей отпечатались на коже, а свитер сполз, оголив плечо.

Матвей вынырнул, выплюнул изо рта воду, на четвереньках отполз подальше, запутываясь в мокром свитере.

Он заплакал как ребенок – со всхлипами и кашлем.

– Кто здесь? – безнадежно шепчет он, вглядываясь в черноту над собой.

Прямо под ним выныривают огоньки. Матвей опустил голову, пытаясь разглядеть их форму. Его не покидало ощущение – стоит чуть дольше задержать взгляд, и столкнешься с чужим лицом.

Безумный страх – не свое ли лицо он принимает за чужое?

Слышно, как что-то плещется.

Мужчина поднимается на ноги, испуганно оглядывается по сторонам.

Матвей знает, если сейчас вновь появится та дорожка, он просто не сможет сделать шаг – ему страшно. И только одна мысль вертится в голове, сменив все мысли до этого: «Как отсюда выбраться? Как отсюда выбраться?».

Это была ошибка, уж лучше было бы разбиться об асфальт.

– Я хочу домой, – проскулил он.

Вокруг звуки усиливаются, перемешиваются точно в блендере. Подобное происходит с фруктами, когда открываешь крышку, и сладкая масса ударяет в нос различными запахами, силу которых превзойти может только вкус.

– Пожалуйста, отпустите меня, – руки обхватывают холодные плечи.

Спасающие объятия матери, если только матерь не вынырнет из воды.

Огоньки под ним растянулись тонкой дорожкой.

– Нет-нет, я не могу, нет…

За спиной – мрак, он ждет, выпустив когти.

Не в силах больше сдерживаться, Матвей кричит. Голос его исчез, не успев достигнуть ничьих ушей.

Мужчина горько заплакал, с силой сжав голову руками. Под пальцами мокрые волосы спутываются, цепляются за ногти.

Если бы знать, что именно тебя здесь ждет, что именно следит за каждым твоим шагом, подкрадывается за спиной, втягивает ноздрями запах.

Мы привыкли к страху оформленному, не меняющему свою суть, а здесь он – это воздух, это бездонный океан. Это его место. Он знает свою слабость, потому что только наличие определенной формы может его уничтожить – на все есть свое противодействие, но не здесь.

Темнота давит на Матвея, требует действия. Она хочет, чтобы он дал ответ.

– Кому-то по вкусу адреналин, но не мне, – шепчет мужчина, успокаиваясь от звука собственного голоса. – Он холодной дрожью проходит по всему телу, останавливаясь где-то в районе желудка пушечным ядром. И еще долго заставляет сердце испуганно стучать, отдаваясь в пальцах. Когда же выветриваются последние его следы – на душе становится непривычно тихо, как в поле после грозы.

С того конца дорожки слышен приближающийся плеск. Кто-то бежит со всех ног.

Матвей вновь кричит, нет, визжит, как девчонка.

Света огоньков не достаточно, чтобы разглядеть существо, а слезы размывают – точно чернила в воде – силуэт, вытягивая в нелепейший образ.

Матвей отступает назад, вытянув перед собой руки. Кожа на них – а точнее, то, что на коже – зачесалось и заныло.

Верно.

Оно его и убьет.

– Кто здесь?

Плеск. Плеск. Плеск.

– Старуха?

Плеск. Плеск.

– Старуха, это ты?

Плеск и тишина.

– Ответьте мне!

– Кто здесь? – спрашивает чужой голос – человеческий голос.

– Человек? Ты – человек?

– Да, а ты кто?

Матвей недоверчиво замолкает.

Рассмотреть незнакомца невозможно, мужчина просто пялится на фигуру.

– Эй? – зовет голос.

– Я – Матвей, а ты знаешь, как отсюда выбраться?

– Да.

– Правда? – не помня себя, Матвей засмеялся и неуклюже побежал вперед.

Он остановился только тогда, когда увидел блеск чужих глаз. Ему невдомек, что именно глаз нужно остерегаться, а особенно – глаз, не прикрытых растянутой улыбкой белых зубов. Но побежденный одиночеством и ощущающий дыхание своего существа за спиной, Матвей с радостью бросился навстречу чему-то живому.

Перед ним предстал высокий человек. Волосы его прилипли к щекам и шеи, а сам он стоял, ссутулившись, отдаленно напоминая черепаху.

– Кто ты? Как ты сюда попал?

– Я – Ипсилон, – голос незнакомца резок и решителен.

– Пожалуйста, выведи меня отсюда, – заскулил Матвей, положив руки на шею.

Он старается не замечать зуда и отогнать от себя подозрение – что здесь делает человек?

Они стоят друг напротив друга. Один из них дрожит, снизу вверх с надеждой уставившись на чужое лицо, а другой чуть искоса заинтересованно поглядывает.

Молчание выковывает между ними прутья решетки.

– Что тебя здесь так напугало? – спросил Ипсилон.

Матвей замечает кровавые потеки на его лице и шее. Они застыли черными полосами, стекающими к рубашке.

– Все здесь… – заскулил он. – Меня пыталось убить.

– Кто это с тобой сделал?

Ипсилон взглядом указывает на плечи.

Матвей, задохнувшись слезами, гладит длинные рваные порезы.

Дрожь пальцев усиливается, перекидываясь на туловище; чуть погодя тремор касается шеи, и голова едва уловимо подрагивает.

– Б… Боги, я пытался найти… Мне так страшно. Разве тебе не страшно?

– Нет.

Ипсилон растягивается в улыбке. В свете огоньков она приобретает зловещий вид нарисованного оскала. Невозможно налепить такую на лицо – только на маску.

– Не бойся, я тебя нашел. Скоро все закончится.

Истощенный страхом Матвей хлюпает, прижимается к Ипсилону.

– Просто выведи меня отсюда, я прошу.

– Но что ты здесь делаешь?

– Я хотел поговорить с ней… Он – во мне, – проглатывая окончания слов, шепчет Матвей. – Он созревает во мне. Он разорвет меня как куколку. Во мне сидит монстр, он заставляет меня все это видеть… Он меняет меня. Я хочу спастись от них… Всех…

Даже через одежду слышно, как стучит сердце Ипсилона. Над ухом Матвея тот шумно сглатывает и облизывает губы.

– Я боюсь.

– Я знаю, – зашелестел шепотом Ипсилон, через плечо оглядываясь по сторонам. – Ты можешь довериться мне. Слышишь, я спасу тебя.

– Пожалуйста, я прошу. Я больше не хочу видеть их. Я хочу, чтобы все было, как раньше.

– Ты хочешь этого? Ты, правда, хочешь? – возбужденно выкрикивает Ипсилон, пугая огоньки.

– Да. Да. Да. Да. Да. Да!

– Если ты, правда, этого хочешь… Ты можешь попросить. Да! Это сработает, я всегда просил, – слова даются Ипсилону с трудом, он не привык хитрить. – Знаешь, как добивались всего люди в древности? Они просили богов. Попроси богов оставить тебя в покое… Да, вот так.

– Ты думаешь? – засомневался Матвей.

Едва ли можно попросить чего-то у паразитов.

– Только… только нужно провести один обряд. Просить нужно по правилам, боги любят правила. Я могу показать тебе… Показать?

– Так можно? Это точно сработает?

– Да! Всего лишь нужно одно крохотное жертвоприношение… Мы вместе проведем его, и боги оставят тебя в покое. Я не говорил? Я – избранный, я должен помогать. Мне не сложно.

– Жертвоприношение? Кого же мы убьем? – отстранился Матвей, пытаясь поймать взгляд Ипсилона.

Однако взгляд его блуждал где-то далеко.

Ипсилон стремительно терял контроль, разрываемый желанием закончить все здесь и сейчас. Теперь, когда Матвей был таким подходящим вариантом и так близко – труднее всего было разжать объятия. Это словно стоять перед дверью собственного дома, к которому с трудом добирался, а потом взять и уйти.

Тепло его тела, дыхание, дрожь кожи – все это будоражило нутро Ипсилона до этого неизвестными чувствами.

– Кого мы убьем? – безжалостно выдохнул Матвей.

Он не думал об убийстве, как об отнятии чужой жизни. Он хотел спастись. Он не врал и искренне считал, что после этого сможет вернуться к обычному существованию.

Когда Ипсилон все же перевел взгляд, еще секунду лицо Матвея оставалось прежним – доверительным и облегченным, но после к нему на глазах возвращался прежний страх.

Матвей сделал шаг назад, одернул рукава свитера.

Едва уловимый глухой звук испугал Ипсилона, заставил резко и грубо схватить за руку. Ноздри раздулись, тяжело дыша. Нависнув над Матвеем, мужчина стал больше походить на монстра, чем на человека.

– Чего ты хочешь? – взвизгнул Матвей.

– Я… Я хочу убить тебя?

Матвей, по совиному ухнув, с силой ударил Ипсилона в нос.

Тот отшатнулся, но хватку не разжал, потянув за собой в хитроумную глубокую жижу. Внезапный выпад Матвея лишил Ипсилона остатков рассудка, разрешил отбросить их на самые задворки сознания, и мужчина набросился на свою жертву, схватив за шею.

Давнишний опыт убийства животных не подвел – он поудобней переложил руки.

В свете горящих огоньков из воды поднимались пузыри воздуха, лопаясь, брызгами выстреливая в глаза.

Под водой Матвей колотил руками и ногами, по чистой случайности попав Ипсилону по коленке, заставив на секунду согнутся и разжать хватку. Этой секунды хватило, чтобы перевернуться и глотнуть воздуха, оставить тощим рукам сжать пустоту.

Странно, как в экстремальных ситуациях секунды растягиваются и истончаются – в обычное же время – из-за молниеносности – их почти не застаешь.

С лица стекает кровь, она металлическим привкусом застыла во рту. Кровь – сок жизни, она течет в нас горячими и алыми реками, но маковую алость мы видим лишь в ранах.

Зачем крови цвет?

Матвей зарычал и локтем ударил в плечо соперника, повалив на спину.

Жижа превратилась в болото – густое и смердящее – точно такое же, как дыхание обоих мужчин.

Матвей опустил голову Ипсилона под жижу, пока тот, махнув рукой, не попал точно в глаз, заставив вскрикнуть, сползти набок.

Он хотел убежать.

Прикрывшись ладонью, мужчина побежал в сторону, путаясь в ногах, пытаясь уйти от убийцы.

Сил у них было примерно одинаково: Ипсилон привык к погоне и слежке, для него они были составляющей жизни – он все время гнался за собой, тогда как Матвею более привычно было всю жизнь от себя убегать.

Огоньки мигали, навевая мысли и нехорошие предположения о превращении происходящего в представление. Они вспыхивали ярко, как во время цокающей рысцы лошади с вплетенными в гриву перьями и затухали, как после удачного прохождения канатоходца. Где-то впереди они полукруглой полосой собирались в дорожку, очерчивая границу прибрежной волны.

Пару секунд Матвей тупо смотрел на мирное покачивание полосы, пытаясь сообразить. Он искал в голове догадку, словно рылся в ворохе бумажек, надеясь наобум найти подходящую – кажется, следующая точно будет ею.

Вот удача улыбнулась ему, и мужчина резво повернул, сменив несуществующий ориентир спасения на вполне материальный.

Ипсилон бежал рядом, дыханием обжигая шею, отчего сердце бешено подпрыгивало, а мозг кидался в объятия паники.

Матвей втянул голову в плечи, пытаясь, собрав все рядышком, вернуть над собой контроль, в то время как Ипсилон, не сдерживая безумия, с рыком прыгнул на его спину, ударяя в живот. Костлявая рука тянет подбородок Матвея вверх, под хруст собственной шеи предлагая вглядываться в тягучую небесную черноту.

Глубина, усмехнувшись, меняется – с мелью Матвей больно целуется коленками, падает, чувствуя, как хватка на шеи разжимается, и ползет на четвереньках вперед. Под ладонями дно твердое, точно каменное.

Ипсилону везет меньше – покатый берег утягивает на глубину, где поджидают одному Матвею видимые чешуйчатые лапы. Слышно как Ипсилон барахтается, захлебывается жижей.

– Отстань от меня! – чужим голосом хрипит Матвей.

До берега рукой подать.

Мужчина поднимается, бежит вперед. Правый глаз почти не видит, пульсируя жгучей болью.

Матвей пропахивает ногами прибрежный песок, вгрызаясь в него пальцами. Разогнувшись, он из последних сил делает пару шагов и падает.

Позади слышна борьба Ипсилона со стихией, но Матвей не слушает – от погони ведет голову, кровь стучит в висках, как в барабан.

Ему вдруг становится все равно, как становится все равно после борьбы с чешуйчатыми руками, человеком, пытающимся убить тебя в обсидиановой смердящей жиже.

Он почти не может вспомнить видел ли сегодня Алену или что-то кроме этого.

Существует ли что-то кроме этого…

Отвечая ему, впереди слышится тихий рык и тяжелое дыхание.

Матвей равнодушно приподнимает голову, чувствуя на щеке прилипший песок, а на шеи – синяки, ловит светящиеся точки чужих разумных глаз. Это не человеческие глаза – у Ипсилона они не блестели ярко-желтым.

Вдруг Матвей понимает, что ярко-желтым – похожим как две капли воды на выныривающие огоньки – подсвечен весь берег. Не пытаясь сообразить, мужчина со стоном поднимается на ноги.

Глаза не обманули – на берегу желтая россыпь внимательно следит за человеком.

Паразиты тихо рычат, обнажая почти невидимый в темноте белесый оскал. Это не животное предупреждение, говорящее: ни шагу дальше, не тронь меня – оно было больше похоже на чествующее самодовольство.

Матвей делает шаг вперед, выбирается на сухую землю.

– Что это такое? – оглядывается он.

Всплески слышны совсем рядом.

Ипсилон что-то кричит.

– Что это такое? – повторяет Матвей.

Паразитов на берегу сотня, а может – тысяча.

Матвей проглатывает сердце, опуская его обратно к груди.

Торопливые шаги позади, Ипсилон прыгает на спину.

С высоты собственного роста Матвей падает, вскользь зацепившись взглядом за приближающуюся землю, ударяется лицом.

Вспышка боли затмевает сознание, и оно отключается.

Из дремы его выдернула жгучая боль на лбу и на брови.

Перед глазами мельтешат черные точки, как надоедливые мошки в знойный день.

Матвей стонет, нащупывая рукой сухую кожу вокруг брови.

Воспоминания возвращаются по порядку, точно пролистанный фотоальбом в голове – мужчина размахивает руками по сторонам, отбиваясь от паразитов. Руки ударяются обо что-то мягкое и теплое, и Матвей привстает, замечая скомканное одеяло в ногах, а под головой у него – подушка.

– Черт! – выдохнул он. – Серьезно?