Текст книги "Пожиратели (СИ)"

Автор книги: Дарья Миленькая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Суть в том, что в мир богов путь можно открыть лишь с помощью чего-то омерзительного и оскверняющего саму жизнь, потому что именно в таком вареве и создавался мир.

В конце концов, разве существует создание более отвратительное чем человек? Нас создали боги именно для того, чтобы мы им служили, а потому закон для нас не писан.

Но мне надоело. Мне надоело перерождаться, раз за разом вкушая плод тленного мира. Мне надоело, что я не могу управлять своей жизнью. Это просто не предусмотрено.

Я глубоко убежден, что меня – и только меня – старые боги избрали для того, чтобы стать новым богом. Я вознесусь вверх к высшим силам, стану еще сильнее и предусмотрю для этого мира то, о чем никто не подумал – спасение.

Свет от фар больно ослепил Ипсилона, прервав внутренний монолог.

В мире богов у него, вероятно, был союзник, а, может быть, и враг, потому что, проморгавшись, Ипсилон заметил собор. Приглашая, один из отростков дороги гостеприимно заманивал своими округленными поворотами.

Мужчина нерешительно замер.

Собор возвышался над дорогой, высоко уходя в небо четырьмя острыми шпилями. В темноте их цвет различить нельзя – он сливается с ночными сумерками. По сторонам, будто отклоняясь от собора, жмутся друг к другу неказистые офисные здания с уродливыми – по сравнению с величием прошлых архитекторов – стоечно-ригельными стеклянными фасадами.

Позднее, подойдя совсем близко, Ипсилон ощутил едкий запах огня и паленых досок, различил призрачную дымку, поднимающуюся с земли в небо. Там она собиралась в огромную плотную тучу, заслонившую булавочные головки звезд, царапая животом черепицы крыши.

Окна располагались в два ряда узкими проходами, в которых можно было увидеть часть внутреннего убранства и отблеск свеч.

Над входом громоздилась большая роза из многочисленных стеклянных кусочков. Она так низко нависала над дверью, что, казалось, вот-вот упадет.

Даже с такого расстояния – мужчина мог поклясться – чувствовался характерный сладковатый запах, исходящий из самих стен. Так уж было заведено – аромат завсегдатаем следовал за любой отдушиной религии. Но в этот раз, что-то в нем было опасное, совсем не успокаивающее.

Следуя за внезапным порывом любопытства, Ипсилон с вызовом сворачивает к собору. Навстречу ему не выходят люди, а из самого здания не было слышно ни звука, что немного поубавило решимости, но вот упрямства – нет.

За спиной он слышал гул машин и чьи-то далекие голоса, но впереди никто не подбодрил своим появлением. Никто.

Ипсилон прошел через высокий железный забор с черными пиками и поднялся по ступенькам.

Возле двери – он не заметил ранее – полулежал мужчина, почти утонув в слоях из всевозможной одежды: сверху на нем не сходилось широкое грязное пальто, блюдца пластмассовых пуговиц ярко-рыжего свитера линией бороздили пивной живот. Под ним выглядывал уголок серо-желтого воротника, сливаясь с точно таким же шарфом на шее. С головы съехала трикотажная шапка, собравшись где-то в районе затылка трубочкой.

– Парень, – выдохнул незнакомец вместе с отрыжкой, – не хочешь получить все? – последнее слово он сопроводил не только звучной «с», но и щедрым взмахом руки человека, который уже имеет все.

Ипсилон равнодушно глянул на него и взялся за медную ручку.

Замызганные двери многозначительно заскрипели, пуская в свою обитель чужака.

Первые несколько секунд глаза привыкали к новому освещению, позже проступили знакомые очертания католического храма – рядом со входом поджидала мраморная чаша, от центра и почти до самого конца рядами стояли деревянные лавки.

Светлые стены неудачно подсвечивались многочисленными свечами так, будто они заляпаны землистыми разводами или же хранили на себе отпечатки огромных непропорциональных ладоней.

То тут, то там припыленными стояли грозные исповедальни. Их нутро тонуло в темноте, однако не доставляло труда вообразить припаянные к полу острые иглы, вонзающиеся в ноги и колени грешникам. Болезненна расплата за грехи, болезненно человеческое откровение.

Разве покаяние может спасти душу, ты ведь ничего не даешь взамен. Ипсилон представил, как кладет перед священнослужителем выпотрошенную кошку – ее кишки в обмен на спасение…

С равнодушием пройдя мимо ряда скульптур ангелов молочно-белого цвета, он чуть задержался возле бюста Иисуса с терновым венцом на голове. В некоторых местах его проникнутое страданием лицо покрывали едва заметные трещинки.

Несколько человек сидели на лавочках, в молчании созерцая большой крест позади алтарной части. Где-то там, впереди, едва заметно белел на кресте распятый Иисус со скрещенными ногами.

Ипсилон глянул на него, вынырнул из наоса и, обогнув колонны, отделяющие нефы друг от друга, прошел мимо левого ряда лавочек к боковым нефам.

В храме стояло оглушительное ощущение пространства и тишина покаяния, будто все звуки и шорохи нарочно смели за двери вместе с пылью и ворохом молитв.

Проходя мимо одной из картин, Ипсилон остановился. На него смотрела страдающая Дева Мария с маленьким Иисусом на руках. Отчего она так страдала, было не ясно – художник упустил эту деталь.

В поисках ответа Ипсилон огляделся вокруг и заметил маленькую девочку возле колонны у противоположной стены. Она протягивала маленькую бледно-розовую ладошку, пытаясь, поборов чей-то запрет, дотронуться до лица святого. На ее же собственном лице, в отличие от нарисованного, одна эмоция молниеносно сменяла другую – от детского любопытства, до страха и неуверенности.

Тоненькая ручка то тянулась вверх, то быстро одёргивалась, и голова крутилось из стороны в сторону в поисках случайных наблюдателей.

Отвернувшись, Ипсилон тоже занес руку над изображением Девы Марии. Что-то в этом было странное – желание прикоснуться к лику святой. Его сдерживала старость картины, ее хрупкость, и в то же время – сила и контрастность с цветом собственной кожи. Шершавая ладонь не должна пачкать девственно-чистое персиковое лицо.

От него же точно должно приторно пахнуть спелыми персиками, а сладкий сок от малейшего прикосновения – собираться на кожице росой.

– Чем тебе помочь? – послышался за спиной голос.

Ипсилон резко развернулся, застыв с занесенной рукой.

Рядом стоял священник – раздутый, как пакет прокисшего кефира, мужчина в возрасте, с вплетенными в волосы серебристыми нитями и паутинкой морщин под глазами. Однако взор их был чист и свеж, как родник. Он был одет в длинную черную рясу с торчащим белым воротником под подбородком.

– Ничем, я просто смотрю, – ответил Ипсилон.

Священник снисходительно улыбнулся.

– Мне показалось, будто ты хочешь о чем-то рассказать. О чем-то, что тревожит тебя.

Ипсилон довольно невежливо отмахнулся.

– У меня есть грехи, но в скором времени мне их простят.

– Вот как? – со скрытым сарказмом усмехнулся мужчина.

Ипсилон незаметно сморщился, удивляясь язвительности священника.

– Да, скоро грешный мир изменится, и вам это только на руку.

– Значит, ты обладаешь подобной силой? – сложив полные руки на животе, спросил священник.

– Очень скоро буду.

Они встретились взглядом.

В полумраке лицо мужчины выглядело мрачно, если не сказать – устрашающе.

– Да, верно, все мы хотим заполучить силу. Но что имеешь ты в виду, называя силой? Сила может быть удовольствием, болью, тьмой, светом. На что ты готов ради нее?

– На все, и я все делаю, – с вызовом ответил Ипсилон. Он пошел на поводу – тут же это понял – но никак не мог побороть хвастовство.

Где-то за спиной подул легкий ветерок – сквозняк – и на секунду колыхание язычков огня кинули на лицо Девы Марии странную тень.

– Вас никогда не трогало то, что вы посвящаете богу всю свою жизнь, но все равно остаетесь лишь рабом?

– Отчего же я раб?

– Нет? Если вы не раб, если вы чего-то стоите, почему мир до сих пор так ужасен?

Ипсилон вдруг почувствовал, как давят на него лица пухлого Иисуса и остальных святых. Приторный запах свеч и духа святости оседал в горле, только для того, чтобы с кашлем выпорхнуть обратно.

Он привык к темноте спасающей, скрывающей и умеющей хранить тайны, а здесь она была хуже света, вытаскивая со дна все секреты. Она была осязаема, неприступна и всесильна. В темных углах не пищали и не прятались грязные крысы, оставляя после себя кучку помета, и не стучали коготками по полу.

И была темнота не легкой, как воздух.

Нет.

Здесь она приобрела совсем другое значение – возмездия. Она была ближе к аду, чем сам ад был близок к ней.

Иногда, теряясь в липкой паутине своих предрассудков и предубеждений, Ипсилон переворачивал все понятия с ног на голову. Он думал, что темнота – это и есть экзистенция жизни, где все существует без слоев человеческих грехов: без пальто лицемерия, пудры милосердия, ядовитого ореола похоти. В темноте можно нащупать продолжающие существовать предметы, лишенные выкованной формы, тогда как свет – все просто сжигает.

– Потому что бог нам ничего не должен, – тихо произнес священник.

Ипсилон удивленно выгнул брови.

Его собеседник огляделся и в замешательстве спросил:

– Я рискую, но ты… ты – собрат?

Не дождавшись ответа, мужчина спросил что-то еще, слов было не разобрать, но Ипсилон машинально кивнул.

– Я больше не принимаю… ждал… много проблем, – замямлил священник. Он ссутулился, глаза забегали. – Не веду больше дел. Ладно-ладно, конечно, тебя приму. Только тихо, слышишь? Если увидят – много проблем будет. Зачем ты пришел?

Священник замолчал, ожидая ответа, а Ипсилон как воды в рот набрал.

Чуть помедлив, мужчина развернулся и, поманив за собой, пошел мимо лавок назад, к выходу. В очередной раз проходя мимо прихожан, Ипсилон усомнился в том, что они живы, потому как ни один мускул не дрожал ни на их лицах, ни на телах. Они застыли в одной позе, невидящим взором погрузившись в себя или, наоборот, потеряв путь к себе, превратившись в восковые фигуры людей.

Священник привел к маленькой винтовой лесенке вниз.

Ипсилон обернулся, проверяя, следит ли кто-нибудь за ними, но увидел только маленькую девочку, которая все протягивала руку к картине и одергивала назад. Протягивала и одергивала. Протягивала и одергивала…

Ступени под ногами скрипели, неловко нарушая тишину.

Молча, они пересекли вдоль по центру весь этаж, остановившись возле покрашенной точно в такой же цвет, что и стены, двери.

Священник вытащил из кармана ключ, вставил в проржавевший замок.

Когда дверь открылась – с первого взгляда показалось, что за ней не существовало ничего, кроме тьмы. Полустертый ангелочек на стене с интересом со стороны наблюдал за дверным проемом. Но священник, погрузив в эту темноту руку и поискав что-то, одним щелчком осветил ярким светом комнату.

– Проходи.

Ипсилон повиновался.

Он уловил таинственное напряжение между собой и этим незнакомцем и был очарован каким-то сокрытым и доселе неизвестным одухотворенным миром. Будто оповещая об этом, он многозначительно кивнул кремово-розовому ангелу, наполовину съеденному потертостями.

Комната была словно продолжением собора с одним только отличием – на потолке висела люстра, украшенная безвкусными бантиками и стеклянными висюльками, с которых свисали пучки паутины.

– Меня зовут Кирилл, – представился священник, запирая дверь изнутри.

Ипсилон кивнул.

В комнате стояли: маленькая кровать, стол, тумбочка и ряд потертых стульев. На полу большими стопками возвышались книги в кожаных обложках.

Чуть осмотревшись, мужчина присел на край кровати, задавая себе вопрос: что он тут забыл?

Кирилл же, похоже, зная ответ, подошел к кровати и жестом попросил подняться. С трудом, но он отодвинул кровать в сторону, обнажая деревянный люк в полу.

Время сыграло злую шутку – соединенные между собой доски ссыпались трухой.

– Давно туда никто не заглядывал.

– Много здесь людей? – спросил Ипсилон, интересуясь количеством прихожан.

– Нет, двое – я и еще один. О нем не беспокойся.

Кирилл уверенно подошел к одному из стульев и, расстегнув дряхлую обивку, достал длинный ржавый ключ. Он держал его между пальцем нарочито равнодушно, пытаясь скрыть дрожь в руках – то был не страх, скорее, волнение.

– Сейчас все опасаются преследований и на старые места не возвращаются. Странно, что ты пришел, но я для того и здесь. Я всегда здесь.

Ипсилон ничего не понял.

Священник вставил ключ в едва заметную замочную скважину и четыре раза провернул. Он попытался поднять крышку, но доски от прикосновений разломились, и в лица Ипсилона и Кирилла ударило облако пыли. Вдвоем они кое-как очистили проем, всаживая в пальцы занозы, складывая куски древесины в кучку.

В носу защекотал характерный – похожий на свекольный – подвальный запах.

Из темноты утопленником вынырнула старая ржавая лестница.

– Это опасно?

– Нет, она крепкая. Лезь первым.

Неоправданно доверившись, Ипсилон с опаской поставил ногу на ступеньку. Даже через обувь ощущался ее холод, а когда он взялся за края – пальцы тут же обожгло огнем.

Очень холодным огнем.

Он напоследок оглядел комнату, с опозданием заметив выцарапанную над входом надпись:

«И вечно одно и то же – никто хочет быть всем».

Поначалу было страшновато опускаться все ниже и ниже, ставя ноги на новые ступеньки. Постоянно казалось, что за лодыжку кто-то схватит.

Кирилл полез почти сразу, закрыв собой тусклый луч света, и на голову и руки Ипсилона посыпалась грязь от ботинок. Подошвы их почти стерлись, и в протертых дырах виднелись забинтованные ступни.

Через некоторое время ступеньки закончились – мужчине пришлось спрыгнуть вниз. Тяжелый Кирилл, проделав тоже самое, охнул, подвернув ногу.

– Никуда не уходи, здесь очень темно. Надо было взять фонарик…

Он положил руку на плечо Ипсилона.

– Я поведу тебя.

Пытаясь сориентироваться в пространстве, Ипсилон вытянул руки. Правая ладонь коснулась холодной стены, а левая – теплого Кирилла.

– Не тронь.

Он дернул Ипсилона куда-то в сторону, а потом еще раз и еще.

Шли они недолго, но слепому Ипсилону, ведомому по узким холодным подземным коридорам, это время показалось вечностью. Интересно, кротам кажется, будто они живут вечность?

– Нужно быть аккуратными, другого пути нет, а потому мы здесь в клетке. Раньше приходилось оставлять кого-то наверху для слежки. Да, хорошо, что сюда больше не ходят, плохое место.

Мужчина остановился и отпустил руку.

Когда глаза Ипсилона немного привыкли к темноте, он различил длинный туннель, разветвлённый впереди. Заблудиться в нем ничего не стоило.

– Куда он ведет?

Кирилл не ответил.

Ипсилон счел его молчание за незнание и представил стаи здоровенных крыс, ползущих по их следу.

– Где-то здесь…

Шорохи сменились грохотом, позже – звоном. На несколько секунд воцарилась тишина, а потом яркий свет лезвиями порезал глаза.

Ипсилон вскрикнул, закрыл лицо руками.

– Тише, – прошипел Кирилл.

Ветерок от движения обдул мужчину.

Часто моргая, Ипсилон отнял руки от лица, открыл глаза.

Щурясь, он различил еще одну комнату, полностью забитую всяким хламом. Но в ней горел свет – одинокая жужжащая лампочка в патроне свисала с потолка, как язычок в пасти огромного чудовища. Стоит потревожить мягкотканую каплю, как монстр извергнет из своего желудка тесто из пыльного сора, поломанного мусора и осколков костей.

– Хорошо, что она работает, я-то думал… Ну не важно. Идем, надо расчистить проход.

Кирилл отодвинул в сторону стол и картонную коробку.

Ипсилон неуверенно прислонился к стене, щурясь от света.

– Что это за место? – выдохнул он.

– Наше место. Мы здесь собирались. Ха, помню, у нас были масштабные планы…

Кирилл печально вздохнул и пролез под лежащими на старых скамьях железными балками. Недоговаривать мысли до конца у него получалось машинально – сказывалась привычка разговорить с самим собой.

– Иди сюда.

Ипсилон пошел.

По мере продвижения через завалы хлама все больше приподнималась завеса тайны и все больше начинали мучить сомнения.

Мужчина остановился рядом со священником, поймал глазами длинный пыльный стол, покрытый глубокими порезами. В этой части комнаты свет разделялся пополам – прямо через стол – торчащей из стены балкой.

– Что это такое?

– Стол, – просто ответил Кирилл.

Его взгляд вдруг стал пустым – воспоминания сжали холодную лодыжку и потянули на дно.

Ипсилону было знакомо это чувство, и так же знакомо то, что они не отпустят, пока не начнешь содрогаться от агоний. Это была их месть. Воспоминания не знают, что такое время и не признают правила – «что было, то прошло». Они не хотят проходить. Воспоминаниям больно, что они ограничены коротким мигом, ах, если бы показать им, как короток миг людей!

– Что на нем делали?

– Оу… – нежно выдохнул священник, – разное.

Догадка озарила сознание Ипсилона, но он не спешил ее озвучить. В одинокой, запертой под землей комнате, не было нужды спешить с выводами.

– Много сюда людей приходило? – стирая рукой пыль, мужчина изучающе погладил полосы на столе.

– Не слишком. Никогда столько, чтобы все стулья были заняты.

Стульев за столом стояло десять, но немного оглядевшись по сторонам, Ипсилон приметил еще четыре утлых, заваленных перегоревшими лампочками.

– Это место ведь не принадлежит церкви?

– Точно, – Кирилл устало опустился на один из стульев, облачко серовато-коричневой пыли поднялось в воздух. – Комната раньше служила складом для одного из помещения, но мы соединили подвал церкви и подземный туннель. Так было удобно. Я помню сквозняк, пробирающий до костей. До некоторых ему было легко добраться, но не до моих. Теперь я мерзну даже наверху, даже если поднесу ладонь к свече, – произнес он чуть позднее, устало расслабив белый воротничок.

Лампочка жужжала огромным майским жуком. Эти насекомые – настоящая загадка природы, потому что по своей комплекции не должны уметь подниматься в воздух. Но они летают, хотя и врезаются во все что ни попадя.

– С чего вы решили, будто я ваш? – не желая больше увиливать, прямо спросил Ипсилон.

– Один из кого?

Кирилл твердо, но как-то угрюмо, с чувством загнанного в тупик животного, неотрывно следившего за черным пятачком ружья, взглянул на мужчину.

– Вы – сектанты?

Секунд на десять воцарилась тишина. Ипсилон считал – после пяти он чуть сдвинулся к стене – подальше.

– Как же глупо я попался! Ха, это должно было случиться, – грустно усмехнулся священник. – Столько лет скрываться и все испортить. Отчего же я подумал, будто ты один из нас? Сейчас вижу – совсем другой.

Ипсилон сверкнул глазами.

– Я не один из вас! – прошипел. – Такие, как ты… Меня тошнит от вас. Выведи меня сейчас же! Выведи из этого проклятого места!

– Нет, я не могу, ты выдашь меня.

– Да! Да! Ты – червь, грязь, сатана тебе не поможет! Свет разгонит вашу тьму!

– Верх становится низом, рабство – свободой. Я чувствую запах крови на твоих руках. Только для тебя рассудок – безумие. И я понял… – покачал головой Кирилл. – Вот почему ты со мной так разговаривал… Ты замышляешь что-то очень плохое, верно? Убийство? Вижу, я угадал. Ты убивал прежде? – Ипсилон отвернулся. – О! Ты такой же, как и я. Тогда, в зале, я увидел в этих глазах тьму, не обманывай меня, признайся, я не осужу. Ты ел людей?

– Нет!

– Но все равно убивал. Зачем?

Мужчина заметался вдоль стола, как тигр в клетке. Внезапно стал понятен интерес того ангелочка – по воле человеческого безрассудства его братья и он сам навечно поселились рядом с тьмой. А за вечность, думается, и ангела можно совратить.

– Выведи меня! Выведи! Выведи. Мне нельзя здесь находиться. Грязь. Грязь, сколько грязи. Мне нужно идти. Я должен… Уничтожить грязь…

– Грязь… Противоположность – это не грязь. Нет добра, нет зла. При обстоятельствах любой стандарт может быть изменен, а праведникам всегда нужен был противник.

Кирилл с шумом сполз на пол. Ипсилон не заметил – он был в бешенстве, – лжесвященник отодвинул одну из плит и достал из ямки кожаный сверток на тесёмках.

– Я знаю, зачем ты пришел. Можешь отрицать, но путь сюда ты нашел не просто так. Это место просто так не находят. Поначалу я удивлялся, отчего же все так? Отчего обычные люди не приходят? Теперь же, наверное, я устал, и усталость застилает мне глаза.

– Наверное, боги послали меня сюда, чтобы я увидел мерзость этого мира. Ничего. Ничего. Я избавлю… – Ипсилон сбился на шепот. – Спасибо, спасибо, что показали. Я уничтожу их всех. Изведу. Избранный должен…

– Боги! Им не нужны чужие руки. Убийство – единственное для чего они нисходят к нам. Не прикрывайся богами.

– Я отправлю тебя в ад! – закричал Ипсилон, брызжа слюной.

Он весь навалился на стол, ногтями впившись в древесину. Эхо от голоса рыком прокатилось по холодной комнате, спугнув пауков на потолке.

– Да, мне пора, а, может, я уже в нем? – Кирилл вернулся на стул и положил сверток на колени. – Я, признаюсь, ждал этого момента с надеждой. Может, даже такому ничтожеству найдется спасение у богов?

– Как ты смеешь? Ты не попадешь к богам.

– Ты ведь тоже ищешь спасение…

– Заткнись!

– …все его ищут. Все, что мы делаем в этом мире – ищем спасение. Иногда между ритуалами я думал, что на землю нас сослали за какие-то страшные грехи, а не за сорванный плод. Я признаю, что занимался недостойными вещами, ну, а ты признаешься? Когда впервые переступаешь границу дозволенного – думаешь только о следующем разе. Получится ли? Осмелюсь ли я? Когда же привыкаешь – начинаешь хотеть большего. Хотя, в нынешнее время я мог избежать дикого извращения… Это был уже мой выбор. Я знаю, чего ты хочешь, но ты так запутался. Где горит свет, Ипсилон? Он должен гореть в груди и согревать, а не быть все время впереди.

– Хочешь убить меня? – произнес Ипсилон. – Занять мое место? Сохранить тайну?

– Нет, мое место – в этом подвале посреди темноты. Здесь я себя чувствую на своем месте. В молодости мне, как и всем, хотелось чего-то великого, хотелось, чтобы все вертелось вокруг меня. Слава старости с ее потускневшими и облупившимися красками! Да, красками. Я стал находить себя на потрескавшихся картинах, на лоснящихся, точно кошках, стенах. Но лучше я буду таким – использованным и испытанным временем, чем никогда не знавшим холодного ветра и дождей. Это все ради моего самодовольства, я хочу, чтобы люди видели, через что я прошел. Ты видел Иисуса у входа? Вот это – я, такой же обнаженный перед всеми, подвешенный на крюках истязания.

Ипсилон ошеломленно замер.

– Чего ты от меня хочешь?

– Как ты… Что ты есть? Как ты таким вышел? Но – молчи! Я хочу видеть перед собой храбреца, а не сумасшедшего. Я знаю, к чему ты стремишься! О, твое тело само за себя кричит. И я не товарищ на твоем пути, я давно позади. Я лишь переминаю чужой опыт и живу, точно клещом, пока не изопью до последней капли. Но послушай…

– Закрой свой нечистый рот.

Лжесвященник улыбнулся.

– Во время наших ритуалов мне открывалась такая истина… Я ощущал себя единым с чем-то великолепным. Вкушая плоть, Он начинал говорить со мной, показывал такие потрясающие места и ужасающие глубины. Это было словно сном, и, просыпаясь, я почти все тут же забывал. Но нечто я запомнил и поделюсь этим с тобой, если ты кое-что сделаешь для меня, – смущенно промямлил Кирилл.

Ипсилон напрягся.

– С какой стати я должен для тебя что-то делать, черт?

– Милосердие спасает душу. Спаси мою душу. Долгие годы ко мне никто не приходил. Долгие годы я был вынужден молчать о своих знаниях, выслушивая прихожан, деля их бремя. Все, что вырывалось из моих уст – это слова из Библии. Я выучил ее наизусть, я шептал ее, пока ел, пил, спал. Она снилась мне во снах, иной раз жуткими кошмарами и устами Создателя, с придыханием шепчущего пыльную чушь. Ты должен понять: для таких как я бездействие – хуже смерти. Я тайно желал найти свою погибель, и вот она воплотилась в тебе! Какой ничтожный конец, подумал сначала, но теперь понял. Это Его подарок мне, Он не забыл меня. Верный слуга… – Кирилл развязал тонкие тесемки, разворачивая сверток. На суд или признание показались всевозможные орудия убийства – от маленького топора до острой длинной жалящей иглы. Ипсилон судорожно огляделся в поисках орудия соответственного противодействия. – Моя роль еще не закончена. Может, боги и вправду ведут тебя к победе? Может они – так же, как и мы – не могут найти смысла далее существовать? Но перед тем как помочь, я хочу высказать то, что так долго держал в себе. Что гложет меня раковой опухолью, но опухоль – это касание смерти, мой же яд исторгают мои же жилы. Выслушай мою историю.

– Ты хочешь о чем-то мне рассказать? Просто рассказать? – не поверил Ипсилон.

– Да, я очень романтичный человек, хоть и склонен к убийству.

Ипсилон присел на стул.

Он с трудом дышал, с каждым вдохом проглатывая пыль. Комната давила на него со всех сторон, а свет, разделенный пополам, освещал их по-разному: Кирилла – в спину, отчего его тень покаянно ложилась на стол; Ипсилона же – в лицо, слепя точно в глаза.

– Я забыл, я должен спасать, – устало надавив на глаза большим и указательным пальцами, прошептал мужчина. – Я… Я – выше, я – другой. Я другой. Я не способен… Грязь не проникнет в меня.

Кирилл страдальчески выдохнул. Шестым чувством, вероятно, он чувствовал приближающуюся смерть, и она была ему в тягость. Она была ему в тягость уже давно, как мешок с камнями на тощей спине.

Некоторые умудряются сбрасывать его на землю и вставать ногами так, чтобы он возвышал и острыми краями в стопы напоминал, что ждет их внизу.

Но это был не Кирилл.

– Все началось со школы, – глубоко вдохнув, начал лжесвященник. – Мы бегали с ребятами по дворам, убегая все дальше и дальше, и никто не мог найти на нас управы. Нас было четверо – я, Георг, Леша и Витя, но мы звали его Черт… В те времена за детьми особо не следил никто. Ну, бегают, пусть и дальше бегают. Просто не думали, что может что-то случиться. Как-то в одну из таких прогулок мы потерялись. Город у нас был небольшой: куча заброшенных зданий и деревня. Мы блуждали по всяким закоулкам, пока не признались в том, что не помним обратной дороги. Черт и Леша сразу начали ныть, потому что у них отцы строгие были: если не вернутся к восьми – ремня не избежать. За мной следила только мать, но у нее кроме меня еще двое сыновей было, так что работы хватало, а о Георге только бабка заботилась. Мы с ним сказали, что сходим на разведку. В одном месте действовала вечная стройка – рыли какой-то туннель. Точно такие же как и мы, дети во дворах говорили, что по этому туннелю можно в любую точку добраться, хоть в Китай. Мы решили проверить. Спустились, а там крыс тьма-тьмущая, бегают и пищат. Идем с Георгом, идем, болтаем о всякой чепухе, о небылицах. Незаметно так туннель закончился, и мы свернули в катакомбы. С войны остались. В полнейшей темноте нам было очень страшно, и как же мы обрадовались – наверное, в жизни ни разу я счастливее не был – когда увидели вдалеке свет. Побежали со всех ног. Нас никто не услышал. Чем ближе был свет – тем яснее слышалось какое-то бормотание, и тем, почему-то, спокойнее нам становилось. Свет – это же воплощенная надежда, о чем тут думать? Он горел за поворотом, и я сбавил темп, потому как бежал первым. И первым это увидел – большой костер, на котором жарили человека. И куча людей в черных плащах. Теперь-то я думаю, что когда его жарить начали – он еще жив был, но тогда мне было не до размышлений. Я открыл рот, чтобы закричать, как Георг схватил меня и утащил за поворот. Точно не помню, но, кажется, он меня хорошенько ударил. Потом, помню, мы бежали обратно, меня тошнило, кое-как нашли Лешу с Витей. Пообещали, что никому не расскажем.

Время шло, все подзабылось как-то, хотя, конечно – не до конца. Такое не забудешь. Я долго спать не мог, а если засыпал – снились кошмары. А Георг ничего не забыл. Более того, он хотел узнать новое. С Лешей и Витей со временем мы перестали общаться – я не знал, как мне делать вид, будто ничего не было, а Георг просто не хотел делать вид, что ничего не было. Он всегда был странным, приехал черт знает откуда и был таким низким-низким.

Но все же, мы жили, как обычные дети. До определенного момента. У Георга умер сосед, и назначили похороны. Пригласили и бабку, и Георга, он и меня позвал. Я не пошел, меня в дрожь от всего этого бросало. Уж не знаю как, но через пару часов после похорон он пришел ко мне, держа в руках завернутый в платок человеческий палец. Это был не соседа, по крайней мере, когда я завизжал, мне так успокоил Георг. Он предложил попробовать его на вкус. Потащил меня на улицу, разжег небольшой костерок и пожарил палец. Меня стошнило раз десять, наверное. Но все же, я не уходил, оставался там и смотрел. И делал вид, будто он меня держит. Он, конечно, чуть позже сказал: «Если хочешь – можешь уйти», – но я не ушел. Он снял с огня палец и протянул мне. До сих пор помню, как во мне боролись дикое отвращение и любопытство. Я уже решился, думал вот-вот протянуть руку, но нас застукали взрослые. Палец они не увидели, подумали, что мы голубя жарим. Ах, если бы увидели! Может, хорошая порка выбила бы всю дурь?

С тех пор Георга было не остановить. Он постоянно уходил куда-то один, и через полгода мы вообще не виделись.

Шли годы, я отучился, уехал в Москву, научился притворяться самым обычным человеком. Я думал: это все детское, переходный возраст. А тем временем семена в моей душе проклюнулись и дали побеги. И их корни разрывали мой мозг.

Москва развивалась, но все равно оставались места, где для отвратительного вполне можно найти свой угол. По велению то ли судьбы, то ли чей-то злой шутки, я нашел его. Мне было двадцать пять лет.

Я все же думаю, что это была злая шутка, я хочу так думать.

Однажды я напился и уснул возле помойки. У меня были свои проблемы, потому что мне нигде не было места. Я не понимал, как жить эту жизнь. За спиной у меня был жареный соседский палец, а впереди – полная неизвестность.

Меня разбудили голоса, яркий свет, крики. Я открыл глаза и увидел толпу людей, тихо напевающих какие-то ужасные песни. Они несли на носилках связанного человека, который яростно брыкался и вырывался, пытаясь выпихнуть изо рта кляп и закричать. Меня посчитали мусором, не заметили. Я смотрел во все глаза и, вспомнив вмиг тот туннель и костер, лежал неподвижно. Мне не было страшно. Когда они все прошли, я аккуратно последовал за ними, что было, кстати, не сложно – у последнего из них в руках была зажженная свеча, и ее свет стал моей личной путеводной звездой.

Люди дошли до заброшенного склада. Он давным-давно стоял, и никто не подумывал его сносить. Я обогнул склад, нашел хорошее место для наблюдения возле водосточной трубы – там доски прогнили, образовывая большую дыру. Чтобы видеть, что происходило внутри, мне нужно было встать на четвереньки и опустить голову, а она и так шла от алкоголя кругом.

Я помню открывшееся мне таинство и того человека, в пьяном бреду показавшегося мне многоруким Шивой с синюшной кожей.