Текст книги "Пожиратели (СИ)"

Автор книги: Дарья Миленькая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава 9. Sic itur ad astra

Холодным днем мужчина гулял по городу босым, вопреки всему не встретив ни единого человека или паразита.

Улицы пустовали, и было в этой пустоте что-то нереальное, неправдивое.

Невидимые звезды с неба наблюдали, как одинокий прохожий петляет по проезжей части, ходит кругами по мокрой от плевков траве, падает и поднимается, делали свои выводы или просто насмехались.

Жалели?

Нет, потому как даже по ледяному их свету можно догадаться, что душа звезд – льдина, не умеющая никого жалеть. А, может быть, дело не в ней, а в том, что они сами давно мертвы и смотрят на людей через века непрожитых ими дней.

«Как же Матвей спустился с десятого этажа, не сломав себе ничего?», – спросите вы. Вот вам простой ответ: «Бывает и такое».

Бывает, наряду с чудотворными иконами и святыми источниками. Бывает, не часто встречается, но существует.

Он остался в своем мире неосознанно и уж тем более – непреднамеренно. Возможно, это чья-то глупая оплошность, но если так – на полосе его закатного солнца загорелся ярко-оранжевый луч, ибо чуткое сердце сестры почувствовало неладное и заставило вернуться домой.

Уже с порога, столкнувшись с пустыми комнатами, Алена все поняла.

– Это моя вина, – всхлипнула девушка. – Не должна была я оставлять его.

По своей натуре она была одной из тех, кто готов вскинуть на свои плечи чужой груз, лишь бы не остаться ни с чем. Но Гриша другой – ему и своей ноши достаточно.

Девушка вытерла выступившие слезы. Длинные черные полосы размазанной косметики остались на руках и щеках.

– Когда я проглядела? Что упустила? – бубнил перекошенный рот.

У нее и мысли не возникло, что он мог вернуться.

Что-то было во всем этом странное, что-то такое, с чем она раньше не сталкивалась.

Алена погладила обложки разбросанных книг, провела пальцем по ручке чашки с недопитым кофе, зашла на балкон.

Ее смутила снятая москитная сетка.

– Гриша, это ты сетку снял?

– Я ничего не трогал, – ответили с кухни.

Цепляясь за призрачную догадку, как за спасительную соломинку, Алена попыталась понять, зачем понадобилось бы снимать сетку Матвею. Страшная догадка пронеслась в сознании, и девушка, трясясь, выглянула из окна на землю.

К мимолетному облегчению тело брата не лежало в неестественной позе внизу, а ветки кустов не прогнулись под его весом. Но то, что он не лежал там, не означало, что Матвей не мог покончить с собой где-то в другом месте.

– Где же ты?

Где ты?

Где ты?

Девушка наматывала круги по комнате.

Куда идти?

Бегать по улице, спрашивать прохожих?

Звонить в полицию?

Врачам?

Ждать?

Но, если ждать, то чего?

Тревожный холодок пробежал по коже. Что-то промелькнуло за спиной, задышало и вторглось в пространство комнаты.

Алена спешно обернулась, но ничего не заметила.

– Кто здесь? – срывающимся от волнения голосом, спросила она.

Комната молчала.

Конечно, мир – сложная штука, в которой есть место для множества разных вещей, существующих бок о бок, но самое главное – на что смотришь ты.

– Кто здесь?

Девушка закрыла глаза и вздохнула.

Маленькое облачко, будто оторвавшееся от небесного, зависло над полом. Спустившись на землю, вглядываясь вверх, как в нечто недоступное и запретное, примеряя на себе роль людей, в какой-то момент оно забыло, кем является.

Алена через щелочку глаз оглядела комнату.

Ничего.

Она разочарованно выдохнула.

С кухни послышался звон тарелок. Неужели Гриша решил перекусить?

Сдерживая перерастающее волнение в злость, девушка вернулась на балкон и поставила сетку на место.

Раздумывая, как лучше поступить, Алена подперла кулаком подбородок, посмотрела в окно.

В обычное время крошечными муравьями сновали туда-сюда люди с большими пакетами, набитыми едой, с телефонами и наушниками, проигрывающими популярные мелодии, с зажжёнными и тлеющими сигаретами. Пепел от них не успевает падать на землю, улетая вместе с ветром.

Мужчины за сорок кидают многозначительные взгляды на проходящих девушек, которым едва-едва исполнилось шестнадцать.

А девушки оценивают друг друга взглядом, определяя, кто из них симпатичнее.

И редкие парочки обсуждают либо фильмы, либо общих друзей, на которых им, по правде, совсем наплевать. Лишь бы не молчать.

Бессмысленно и беспощадно прожигают дни, пытаясь наполнить их хоть чем-то, что не сотрется вместе с помадой, не испариться с плевком с земли.

Подростков ломают под общество, но в целом общество – это сборище никого. Людей учат быть невидимками, чтобы заселить мертвые города, мертвую землю.

Как возглас протеста стоят гаражи разрисованными, пустующие стены пестрят похабными рисунками.

Дети пытаются хоть как-то остаться на этой земле, показать другим – я есть, а вы?

А вы – есть?

Свысока, даже с десятого этажа все это представляется какой-то однотипной игрой, конца и края которой нет.

Нетрудно представить, что все это идет по чьему-то сценарию, идет непрекращающимся скучным спектаклем для поклонников царства Морфея. Алена ужаснулась, когда поняла, что в любой момент режиссер может выглянуть в зал и изменить происходящее на сцене на то, что разожжёт любопытство.

А, что лучше всего разжигает любопытство? Смерть.

– Гриша! – и тут же подумала: «А в чем смысл?».

Только обернувшись назад, взглянув на аккуратные ряды фоторамок с белеющими улыбками, девушка – отыскав глазами пустой альбом, с красовавшимися на обложке аистами – тряхнув головой, пришла в себя.

– Что такое? Ты как? – вбежал в комнату Гриша.

Очки его перекосились – правая дужка взлетела вверх.

– Он на улице, – сглотнула девушка. – Нужно идти искать его.

– Может, вызвать полицию?

– Нет, сами найдем. Пошли быстрее, Гриша, нельзя медлить.

Мужчина попытался обнять девушку, но его теплые руки напомнили о других руках, уже возможно остывших.

О руках младшего брата.

У старших детей первоочередная задача с детства – защита младших, а она не уберегла.

Гриша будто плюнул ей в лицо.

– Пойдем, пойдем! – крикнула она, выбегая в коридор.

Гриша выругался, и слова потонули в скрипе несмазанных петель.

* * *

Слезы высохли, неприятно стянув кожу.

Матвей потер щеки и глаза, и пунцовые пятна леопардовой раскраской выступили на лице.

– Убить человека…

Ужасен был не приказ – приказ сам по себе ничего не значит. Всегда есть выбор, выход с тонущего корабля, последний вагон. Ужасна решимость исполнить его.

Матвей поднялся на ноги, а затекшие конечности заныли, в них закололо иголочками.

«Я ведь могу не подчиниться?».

Собственная воля горела в нем праведным огнем, запрещающим любую жестокость. Она обнимала его руками, аккуратно, но настойчиво отталкивала от развернувшейся пропасти.

Но другие руки сжимали тонкое горло и толкали-толкали вперед, а он отчаянно цеплялся за любой выступ, любой камешек.

Матвей хотел бы от них отмахнуться, вырваться, поработав локтями, но чужие руки росли из него, разрывая кожу, вылезая с противным склизким звуком.

Мужчина кричал от боли, царапая кожу, а под ногтями грязью забивались прозрачно-белые чешуйки.

Рукава свитера превратились в решето, проеденные упорной силой. С такой силой вылезает бабочка из куколки.

И в этом мире нет ничего противоестественного.

Муравьи умирают, зараженные грибом-паразитом – он вырастает из их головы, образуя коробочку со спорами, корнями разрывая тело.

Споры падают на землю, на других муравьев, повторяя цикл много-много раз.

Осы-паразиты откладывают на брюшко паука личинки. Созревая, они начинают питаться пауком и впрыскивать в него вещества, полностью изменяющие инстинкты – паук начинает плести нехарактерную прочную паутину, способную защитить взрослеющие личинки, и умирает.

Волосатик-метаморф попадает личинкой в тело кузнечика после того, как тот выпьет зараженную воду. Выросший неприглядный паразит впрыскивает в хозяина химические вещества, заставляющие кузнечика прыгать в воду. Волосатик покидает утонувшего хозяина, и цикл продолжается.

А если улитка съест зараженную паразитическим червем птичью скорлупу, то в ее глазном стебельке поселится паразит, похожий на желто-зеленую гусеницу. Улитки любят темноту, но паразит заставит искать светлые участки, где птицы с легкостью съедят беднягу.

Иногда, знакомясь с новыми существами в природе, кажется, что нет ничего более изощренного, чем инстинкт выживания.

– Больно, – прохрипел Матвей. – Больно…

«Я думал они пришли из недр, из жутких кошмаров, а они всегда были здесь. Я рос, жил, ел в мире рядом с ними. А теперь они едят меня».

Все, что копошится сначала в земле, а затем – в тебе.

* * *

Вокруг не было ни души.

Ни одного человека.

Улицы пустовали, ветер носил одинокую пыль туда-сюда, и за неимением глаз и ртов, в которые ее можно занести – как заносит в кровь в тропических лесах комар малярию – он печально завывал между бетонными плитами и домами.

Дороги – привыкшие к терзаниям шинами и ботинками – молчаливо набухали, выпячивали куда-то вверх, к небу асфальтовые и плиточные пуза. Обнажали зудящие шрамы и ранки, только для того, чтобы кто-то их разбередил.

Они говорили: «Нет ничего постыдного».

Что может быть постыдного в том, чтобы любить приносить себе боль? Это болезнь?

«Помилуйте», – говорили они. – «Мир приготовил для каждого свою болезнь».

– Эй, люди! – крикнула Алена. – Есть здесь кто?

Эхо побежало босыми ногами мимо витрин, отскакивая от стен и белых коробок кондиционеров.

Девушка забрела в незнакомый двор.

Дома стояли полукругом, огораживая в центре детскую площадку.

Выходы загорожены забором, а оставленная кем-то открытая калитка медленно качалась из стороны в сторону.

– Матвей? Матвей!

Под ногами что-то хрустнуло – брошенная песочная формочка. Алена подняла синюю пластмассовую машинку, рассматривая налипшие песчинки.

Кем же мог быть этот мальчик?

Вдруг на девушку мощной волной накатила безнадежность. Как можно найти Матвея на этих улицах? Как не упустить его в переплетение дворов?

Невозможно.

Невозможно.

– Помогите мне кто-нибудь.

Мимо одиноко пролетела бабочка, то взлетая, то падая ниже и быстро-быстро хлопая маленькими крылышками. Девушка не отрывала от нее своих янтарных глаз, заворожено глядя на маленькое тельце.

Она резко выбросила руку, делая хватательное движение, но ловкая совка успела проскочить между пальцев. На коже остался едва различимый перламутровый блеск.

* * *

В костре горел отец.

Ипсилон видел его, когда подкладывал бревна – он стоял со стаканом, покрытым налетом сажи, а пламя ласкало щеки старика и шею, ноги и обвисший живот.

Рядом с ним, чуть завалившись вперед, стоял тот парень. В отличие от Ипсилона он не изменился. Его лицо не покрыли морщины, пальцы не огрубели. Человеческое тело не способно бесконечно выдерживать гонку со временем – оно слабеет, сдает, но парню это не грозит. Он навсегда остался молодым и свежим, как остается свежим распустившийся цветок, залитый глицерином.

Ипсилон передернулся.

Возможно, в каком-то из миров они оба – старик и юноша – были молоды и свежи. По крайней мере, в этом мире оба мертвы. И Ипсилон радовался, что вскоре покинет его, наконец-то перенесется на свое место. Он устал и отощал от ожидания – тело ссохлось, кожей обтянув переплетенные синюшными венами кости.

Эти кости согревало возбужденное дыхание паразитов вокруг. Иногда их горячая слюна долетала до щек мужчины, заставляя вздрагивать, как от ожога.

Поляна тонула в сборище всевозможных нетерпеливо рычащих, визжащих, скулящих тварей, остающихся невидимыми для чьих-либо глаз. Единственный источник света – еще не впавший в стихийную ярость костер – не шипел и не выпускал искры в разные стороны, потому паразиты безбоязненно втискивались поближе к центру.

Ипсилон погладил рукой каменное ложе.

К бедру распаленной девушкой жмется приготовленный нож – один из свертка Кирилла. В некоторых местах его покрывали ежики ржавчины, и грязь полосой запеклась на стыке лезвия и рукоятки, но ничего этого не разглядеть.

Так же не разглядеть Ипсилону паразитов и не разглядеть оставленный длинным влажным языком овальный след на краю плиты.

Он улавливал боковым зрением ритмичное колебание чего-то неоформленного, зовущего и пытающегося достучаться, но не позволял до себя достучаться.

– Дорогая, скоро! Как скоро! – голос его, точно топор лесника, оставил в лишайном лесу нетерпения редизну окольцованных пней.

От Ничего отделилась старуха.

Как и когда-то на празднестве она была полностью голая, с обвисшими до пуза грудями и дряблыми варикозными ногами. Но чем ближе она подходила к Ипсилону, тем моложе становилось ее тело: кожа подтягивалась; на голове седое облако превращалось в густые, лоснящиеся темно-каштановые волосы; лицо наливалось соком и румянцем.

Женщина улыбалась, растягивая яркие губы в лукавой улыбке, и не сводила зеленых глаз с мужчины.

От одного ее вида внутри Ипсилона пробуждалась неприкрытая, не вплеснувшаяся в свое время, похоть.

Ныне женщина могла просто смахнуть с плеча волосы, заставив тем превратиться поляну в один общий стон.

– От тебя по-другому пахнет, – шумно втянув ноздрями воздух, птичьей трелью пропела женщина. – Ты ли тот мальчик, прячущийся в сыром затхлом подвале?

– Я, – чувствуя, как наливаются белки, просто ответил Ипсилон.

– Ты был семечком, а теперь корни твои прогрызают почву. Стебель твой прокалывает небеса. Ты знаешь, почему человек доминирует над всеми остальными? Это великая загадка мироздания – почему бог допустил такое упущение.

Ее лицо было красивым и, что хуже всего, она знала это. Подобное знание наделяло женщину какой-то особой чарующей и безжалостной силой, сродни той, что заставляет прорастать на розах шипы.

Ипсилон ощущал сводящий с ума зуд, однако зуд в голове молящий: «быстрей, быстрей, быстрей».

Увидев, а, может, почувствовав это, женщина подошла ближе, обжигая своим теплом кожу Ипсилона.

– Чего ты хочешь?

– Поскорее все закончить, – отстраняясь, прошептал мужчина, смущенно отклоняя тело назад.

– Оглянись вокруг, все, что находится здесь – твое достижение. Нет слов, нет чувств, способных описать и прочувствовать на себе происходящее. Избранный.

Он взглянул на себя ее глазами: высокий, лишь с намеком на прошлый горб, мужчина, с решительными чертами лица и иссиня-черными волосами.

Все налилось мощью, все напиталось мощью. Он предстал воплощением победы человека над высшими силами и блистал.

– Я хочу тебе помочь, – женщина потянулась к лицу Ипсилона, приоткрыв влажные губы.

Ощутив близость чужого тела, мужчина тут же отдернулся.

Он помнил празднество и то, что происходило с Матвеем – все, что делало его человеком слетело с плеч на землю, как расстёгнутое пальто, и он не был готов рисковать.

Однако она так просто не сдалась – руки обвили шею, и губы коснулись губ Ипсилона.

– Прочь, – рыкнул он, но было уже поздно.

Отстранившись, женщина едва слышно произнесла:

– Sub rosa, – она резко развернулась к жадно тянущим лапы паразитам.

Оголенные бедра покачивались на ходу, как нагретый в солнечных лучах буек.

– Прочь, – касаясь губ, повторил Ипсилон.

На языке застыл вкус жгучего яда, сравнимый капсаицином самодовольства с самым острым перцем в мире.

Твари завыли, хватая руками воздух, еще сильнее наваливаясь на границу – женщина исчезла прямо из их хватки, растворилась в воздухе.

– Это мой триумф! – закричал Ипсилон.

Огонь позади выбросил в воздух сноп искр.

Он обернулся, и в глазах мужчины отразились огненно-красные всполохи, сливаясь с алыми белками.

Он был чудовищем из кошмаров, и ноздри его раздувались, втягивая горячий воздух.

– Матвей!

* * *

Алена бродила по улицам.

Одинокий путник, ищущий след призрака в мертвом городе.

Сколько уже прошло времени?

– Матвей!

Вдруг он уже мертв?

В кармане зазвонил телефон. Алена посмотрела на экран – Гриша, а до этого три пропущенных вызова.

– Да?

– Где ты ходишь? – раздраженно выкрикнул мужчина.

– Я ищу его, а ты что-нибудь нашел?

– Нет, я все это время искал тебя. Давай просто позвоним в полицию.

– Я уже пыталась, мне никто не отвечает. Как будто только мы с тобой остались. Ты все еще думаешь, что все нормально?

– О чем это ты?

– Да посмотри же вокруг! – Алена взмахнула рукой и увидела – мимо продуктового магазина скользнула чужая тень.

Девушка тут же сбросила вызов и побежала.

Всего лишь тень, может, морок затуманенного ума.

– Простите! Извините! – крикнула, слыша, как отражается эхо от стекол витрин и подъездных дверей.

Она последовала той же дорогой, вбежав в очередной дворик, в котором место детской площадки занимала парковка и пустырь

Алена оглядела верхушки оставленных машин с потухшими фарами. Лениво и беспрекословно, как животные в стойлах, автомобили занимали парковочные места, но одно место оставалось свободным – именно там вновь скользнула тень, убегая на пустырь.

Пробираясь змейкой, девушка подумала – куда могли деться все люди?

Что делали они, пока Алена следовала за призраком?

Пустырь зарос цветущим цикорием.

Голубые цветы, как многочисленные глазки, следили, как девушка наступает на них, ломая зеленые стебельки, пробираясь все глубже.

Ей невдомек, что на пути у нее оголодавшая глубокая яма, разинув пасть, ждет свою еду.

– Стойте! – крикнула Алена, хотя никого впереди не видела.

На очередном шаге нога соскользнула с края и провалилась в пасть.

Алена вскрикнула, оцарапав лицо о сухие стебли.

Пальцы ласкал земляной язык, каменные зубы сомкнулись на икре.

Девушка попыталась встать, опасаясь, что упустила тень, чувствуя ноющую боль в суставе. На ладонях отпечатались следы травы, и прилип мелкий мусор.

Поднявшись, девушка даже не взглянула на ногу – прямо перед глазами лепестки цикория падали на землю, на месте цветка созревала трехгранная коричневая семянка.

Завороженно, Алена обвела пустырь глазами, где ветер порывами разбрасывал голубой снег по сторонам.

Впереди, застыв в высокой траве, ее ждала маленькая цветастая фигурка.

Приглядевшись, Алена различила морщинистое лицо и облегченно выдохнула – наконец-то, она кого-то нашла.

* * *

Впереди горел свет.

От него Ничто расступалось и отползало, огибая с разных боков в поисках слабого места.

Матвей сглотнул, выдохнул жар.

Он то и дело со сдержанной брезгливостью прикасался к рукам и, нащупывая горячую, воспаленную кожу, ускорял шаг.

Как и однажды в метро мужчина ощущал поползновения паразита и потому периодически с силой хлопал по ушам, отпугивая его на глубину, заставляя барабанную перепонку болезненно пульсировать. Он знал, что это означает, знал, что в песочных часах отведенного ему времени оставалось все меньше песчинок, но никак не мог смириться.

Отгоняя от себя эти мысли, Матвей прокручивал в голове приказ старухи, который она умело подсветила желанным спасением – он оттиском отпечатался на сером веществе головного мозга, заманчиво предлагая сдаться в лапы убийцы.

– Я не могу этого сделать, – все твердил мужчина. – Я не могу.

Чуть повернув голову в сторону, Матвей заметил рядом с собой новых привидений.

Замедлив шаг, он рассмотрел большой округлый камень со скосом в один бок.

Рядом с ним стоял не очень высокий мужчина в церемониальной одежде и с зазубренным кинжалом в руке. Было видно, как его палец скользит от одной зазубрины к другой.

Он смотрел куда-то в сторону, обернув к Матвею свой затылок, поросший щетинистыми черными волосами.

Из Ничто складывались другие образы: четверо кривоногих низких мужчин вели крупного, чуть выше их человека с широким носом. На нем была надета лишь грязная набедренная повязка.

По пути к собственному человеку с зазубренным кинжалом, Матвей не захотел видеть продолжение и отвернулся, вперив взгляд лишь в костер впереди.

Его губы растянулись в недобрую улыбку, разглядев среди рыжих всполохов огненное лицо и шевелящуюся рядом с ним разноцветную массу с длинными когтями. А еще деревянные колья и груды светло-серых камней. Все это было слишком близко, достаточно близко для того, чтобы настороженно оглядеться в поисках Ипсилона.

На поляне была земля.

Матвей почувствовал разительную перемену, ступив с Ничто на каменистую почву.

Он остановился, встретившись взглядом с желтыми глазами.

Язык их обладателя был так горяч, что от него исходили язычки пара, когда паразит облизывал деревянный столб.

На самом его верху, наколотая на острый наконечник, сидела человеческая голова. Глазницы серели пустотой, как патроны в фонарях без лампочек.

Матвей поспешил отвести взгляд.

Он сделал шаг вперед, огибая столб и пробираясь ближе к центру.

Ипсилона не видно.

Рядом с Матвеем, но не слишком близко, не сковывая своей близостью, замерли паразиты.

Лишь одни из их сородичей стеснили мужчину – размером с лабрадора, обтянутые красной кожей со свисающими до пуза лентецами нанизанных на какую-то нить языков. Их глаза закатились, обнажая воспаленную склеру. Они полусидели на земле по центру, мешая пройти.

Матвей с опаской переступил через их нить, следя за подрагивающими веками.

Обогнув еще пару-тройку паразитов, мужчина вышел на открытую площадку.

– Ты здесь! – выкрикнул Ипсилон.

Он сидел на каменном ложе, свесив ноги вниз.

При появлении Матвея мужчина спрыгнул. В его движениях сквозила какая-то резкость и нервозность. А еще рассеянность – нож так и остался лежать на столе.

– Привет, Ипсилон, – осторожно ответил Матвей.

– Ты не представляешь, как долго я тебя ждал!

Приближение Ипсилона Матвей упустил из виду – в голове паразит зашептал, погладил мозг пальцами. Он стучал в дверь и говорил: пора выходить, настало время моей очереди. Он сгонял с пригретого кресла, тыча в нос билетиком с номером места.

Вблизи оба выглядели не самым лучшим образом – лишь бледными подобиями прошлых себя.

Матвей вдохнул запах Ипсилона – смесь мускуса и крови, когда тот погладил его по щеке. Так нежно. Так ласково.

Ипсилон же спешил, проглатывая огонь и поджигая внутренности. От этой боли ему хотелось расплакаться.

– Я знал, что ты поймешь, – зажав неподвижное лицо Матвея в руках, зашептал мужчина. – Скоро мы вместе перенесемся в Абсолют. В долгожданный Абсолют. Что тебя там ждет? Ты знаешь? – вместе со смехом вылетели капли крови. – Я так волнуюсь. Дорогая! – Ипсилон крутанулся, прислушиваясь к чему-то голосу. – Совсем скоро! Идем, Матвей! Идем же!

Матвей резко отступил назад.

– Я не понимаю. Ипсилон, послушай меня. Я скоро исчезну, он вылупиться из меня. Я слышу его голос в себе, и он все упорнее настаивает.

Ипсилон выдохнул, заворожено оглядел мужчину.

– Ты… ты слышишь его? Что он говорит?

– Это неважно! – истерично выкрикнул Матвей и заметил нож на столе. – Ты, правда, хочешь убить меня? Ипсилон? Я не хочу умирать, но и становиться убийцей тоже. Старуха сказала мне, что я должен убить тебя! Неужели ты не понимаешь?

Костер обжигал черные небеса.

Своеобразное лицо то появлялось из всполохов, то исчезало.

Огонь нетерпеливо тянулся к каменному ложу, но ограниченный деревянными поленьями, лишь слизывал траву рядом. В бешенстве, он искрами кусал спины и морды паразитам.

– Я не просто хочу убить тебя, – словно не слыша ничего, произнес Ипсилон. – Он… Это клад, это настоящий клад. Какое наследие! Боги его наказали? Кирилл? Кирилл! И его ножи… Ах! Где нож? Где мой нож?

Ипсилон побежал к костру, Матвей – от него.

Он нырнул к паразитам, грубо отталкивая их в сторону.

Но не от всех так легко расчистить свой путь – огромный тарантул с акульей пастью бросился вперед, лапами намереваясь схватить мужчину. В последний момент, когда суставы уже сжимались, Матвей проскользнул вниз мимо его волосатых лап.

Одновременно со всем этим паразит внутри зашевелился, тонкими пальцами пробираясь через слезные протоки к глазам.

Матвей потер веки, надавливая на глазные яблоки и пальцами пробираясь в слезное мясцо. Ослепленный, он не заметил вырытой ямы, мутнеющей багровым зеркалом. С плеском, яма утянула его на засасывающее дно.

Матвей замер, проморгался.

Паразит затих.

Он взглянул вверх, прислушался к чужим шагам.

Ипсилон видел его падение? Может, стоит отсидеться здесь, а потом просто нырнуть в Ничто?

Рядом что-то легонько стучит по бедру.

Мужчина погрузил руку в кровь и оттолкнул от себя мягкое тело.

Оно перевернулось, это крохотное раздутое детское тело. Из разбухших губ струйкой потекла кровавая жижа, запекшись в уголках не только губ, но и глаз.

Матвея стошнило.

Неожиданно его с силой потянули вверх, вырывая из руки гнилостного сока смерти.

– Да как ты смеешь убегать? Как ты смеешь мешать Избранному? – брызжа слюной, закричал Ипсилон. – Ты должен слушаться меня, только меня! Я не намерен больше ждать!

Он в бешенстве потащил Матвея по земле прямо за шиворот свитера.

Перед его глазами проплывали одному ему видимые картины – от мириады небесных светил, до ржавой окровавленной бочки. Ощущая в ноздрях воскресший подвальный запах, Ипсилон пугался, что все это только приснилось, и в руках очередное животное. Что наверху снова пьет отец.

Яд от поцелуя женщины бурлил кровь, разрывал вены и артерии, иглами прокалывал сердце.

Ощущать все это – пытка, но есть пытка гораздо более жестокая и невыносимая.

Жизнь.

– Боги помогают мне, они помогают идти к ним. Я изменю мир, я свергну старую власть. А эти черви… их место в земле.

– Я съем твое сердце, я съем твое божественное сердце.

Дикая мысль пронеслась в сознании Матвея – он подумал о доме как о чем-то недоступном и далеком. Как о чем-то из прошлого ленивого художника у которого впереди такая же смерть, как у родителей.

Как Алене удавалось жить все это время?

Теперь это, правда, не важно.

Сердце внутри сжималось, стоило только вспомнить лицо сестры.

А может эти мысли навеял паразит, подталкивая Матвея на убийство?

Убей он Ипсилона – все стало бы как прежде?

Чушь. Нет жизни, нет будущего у человека, послужившего куколкой для паразита. Нет надежды у того, кто столкнулся с другой стороной.

Матвей увидел в далеком Ничто жреца с зазубренным кинжалом.

Четверо мужчин уложили пленника на камень и держали, перетягивая на себя его конечности.

– Ипсилон, но получается, что боги – самоубийцы, если позволяют тебе к ним идти, – прохрипел он, но слова утонули в утробном отхаркивании Ипсилона.

В момент кашель начал убийцу буквально душить, и мужчина, разжав руки, согнулся пополам.

Матвей развернулся к нему, с удивлением глядя на стремительно краснеющее лицо.

Брови Ипсилона взметнулись вверх, губы скривились.

Он сжался, прижимая руки к животу, и вытошнил из себя сгустки крови. Трясущимися руками Ипсилон дотронулся до горячих губ, и от пальцев потянулись тонкие склизкие нити.

* * *

Это была трагедия – Ипсилон выл, стонал, рвал волосы на голове от чудовищной невыносимой боли.

Кисти сжимались и судорожно подрагивали на холодной земле.

Из кармана на штанах выпала маленькая куколка и под весом мужчины впечаталась в податливую почву. Там, в земле, по ней сновали туда-сюда муравьи, разведывая дорогу по полустертому девичьему личику, по слегка округленной груди.

Истошные крики разнеслись по всей поляне, шлепками прошлись по мордам паразитов, спугнули молочные дымки.

От страха Матвей замер.

Он вспомнил слова старухи, но не мог пошевелиться.

Почему-то возможность собственной смерти представилась совсем призрачной, невозможной, и в такую – верить не хотелось. Наоборот, верить хотелось в то, что все происходящее – сон, как и до этого во все предыдущие разы он проснется в постели.

– У каждого должно быть свое место, – бубнил Ипсилон. – Я, наконец-то, окажусь на своем месте… На своем.

В воздухе чувствовался горьковатый запах полыни.

В свете костра извивающееся человеческое тело больше походило на огромную мясистую гусеницу с продольными полосами по туловищу.

Матвей испуганно огляделся.

На него со всех сторон пялились твари, а некоторые по-обезьяньи забирались на высокие деревянные столбы с нанизанными человеческими черепами, чтобы принюхиваться черными влажными носами-хряками.

Но за ними – дальше и не так материально – сновали привидения, человеческие руки перерезали горла животным, поджигали их на кострах и вытаскивали горячие бьющиеся сердца из вскрытых грудных клеток пленников.

Жизнь с такой легкостью вылетала из всех этих тел незаконно неотомщенной, неустановленной. Ее надо держать – он привык держать и оберегать ее, как велит закон гуманности – а они истязали собственные тела, топили детей в крови и отрезали головы.

У костра эти привидения двигались в том самом танце, что и на празднестве, подпрыгивая в воздух резиновыми мячиками. И все их мертвецы лезли из-под земли и тянули изъеденные трупными пятнами кисти к их лодыжкам.

– Разрушение, разложение и смерть так естественны, – произнес Ипсилон окровавленным ртом. Что видели его слепые глаза? – Нельзя победить смерть, игнорируя и забывая о ней. Я хочу стать свободным. Матвей, ты тоже должен стать свободным. Освободиться от смертности – это ли не истинная свобода?

– Человечество всегда было смертным, это нормально.

– Нет-нет… – поднимаясь, выдохнул мужчина. – Большинство всегда просто умирало, и никто не освобождался. Ты и сам знаешь, ты сам так много знаешь. Я освобожу нас, я ведь Избранный.

Матвей сжал руки, и кожа противно слиплась.

Ему хотелось ответить просто из-за упрямства, не согласится с таким страшным выводом. Он с натугой обдумывал контраргумент, застыв около съёжившегося сознания, в котором хранилась память о нем самом: о его царапинках на руках; о первых неумелых рисунках; о подростковых влюбленностях в одноклассниц. А над этим комком его человеческого опыта застыли черные блестящие когти паразита, признающего только один закон – закон естественного отбора. И человек, со всей своей гордостью и исключительностью, перед ним не значил ни что.

Как протест против всего, Матвей попытался встать на ноги. Но не успел подняться, потому что Ипсилон набросился и ударил кулаком в живот.

Изо рта вырвался вздох, и Матвей скорчился на земле.

Ипсилон сел на его грудную клетку, навалился щетинистым боровом и начал душить.

Выражение их глаз отразило друг друга.

Они уже давно устали. Только Ипсилон верил в свою цель отчаянно, потому что только в отчаяньи она и могла зародиться, созревая эмбрионом в матке.

А Матвей был куском живого мяса, едой, одеждой – безнадега капала с его лица красными каплями.

В какой-то момент он будто начал проваливаться в камень, или это Ипсилон с черным небом ракетой понеслись вверх? Сознание оставляло его, освобождая желеобразную пустоту. В этой пустоте безумец бубнил, прикусывая зык:

– Я – Избранный, Избранный… Все это я… Ради меня. Я изменю мир. Я бог. Я – бог!

* * *

Тем временем девушка сидела на земле, заворожено глядя на пролетающие огоньки.

Стебли цикория стеной вырастали у ее ног, распуская огромные цветы.

Старуха рядом не отрывала взгляда от молодого лица, шепча одно и то же:

– Вы очень похожи.