Текст книги "Пожиратели (СИ)"

Автор книги: Дарья Миленькая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Слезы покатились по щекам, и он одними губами забормотал какой-то бред.

– Тебе выбирать, но, как по мне – жар огня уж очень сушит кожу, – старуха повернула голову. Черви расползались по сторонам, и она элегантно, двумя пальцами сажала их обратно на поднос.

– Уйдите, – зашептал Матвей. – Пожалуйста, не трогайте меня. Не трогайте. Не надо, пожалуйста.

– Но зачем тогда ты нас искал?

Он ее не услышал. Матвей следил за смуглыми руками, тащивших связанную белую овечку. Они заботливо качали животное, как родители ребенка. От этого стало еще дурнее, и мужчина закрыл ладонями глаза.

– Посмотри, не бойся, в этом нет ничего страшного. Открой глаза. Посмотри. Это не страшно, – уговаривала старуха, перекрикивая гомон в зале.

Матвей раздвинул пальцы и через щелочку посмотрел на улицу. Не любопытство двигало им, а слепое подчинение, сидевшее где-то глубоко внутри, как сидит вирус герпеса в нервных сплетениях.

В этот самый момент один из аборигенов поднес к горлу овцы блестящий нож.

На секунду мужчина столкнулся со взглядом животного и уловил в нем свое отражение.

Точно такое же. Точно такое же, подсвеченное сверкающим страхом.

Мощная струя крови, преследуемая подвывающей песней черных ртов, хлынула в костер, и он зашипел, выбрасывая столп дыма в воздух.

Овца дернулась и затихла. Ее окровавленное белое тело бережно положили на землю.

Вглядываясь в уже потухшие черные глаза, Матвей подумал, что ничем от нее не отличается. Что в какой-то момент его могут так же зарезать ножом.

Мир полон монстров.

– Меня так же убьют? – еле слышно прошептал он. – И это будет мой отвратительный конец?

– Конец всегда отвратителен, дорогой.

Слезы стекали по щекам и губам, оставляя мокрые следы.

Матвей облизал соленые губы и перевел взгляд в зал.

Паразиты жадно разрывали мясо, разбрасывая ошметки по сторонам. Обглоданные пястные косточки, фаланги, подвздошные и ребра горками возвышались у столов и стульев, а желтые черви водопадом стекали на пол.

Хаос в своем естественном виде пробуждал в душе Матвея доныне неизвестный ужас.

* * *

Скамейка прячется за опущенными вниз зелеными ветвями. Свежие листочки словно и не знающие, что уже осень, продолжают расти и давать жизнь новым побегам.

И потому так немыслимо страшно прятаться Ипсилону за этим праздником жизни тогда, когда он знает, что идет на совершенно противоположное. Он стыдливо выглядывал из-за веток, не решаясь до них дотронуться.

Подобно жужжащему рою мысли в его голове бесформенны, однако по-животному укусы их беспощадны.

Он смотрел на бредущих шаркающей детской походкой малышей, обгоняющих сонных и задумчивых родителей, смотрел на парочки подруг-школьниц, щебечущих не замолкая о чем-то своем. На влюбленных, чьи мысли были заняты вовсе не друг другом. На одиноких старичков с бодрыми и дружелюбными лицами.

Он смотрел и выбирал. И никак не мог решиться. Нет, решился-то Ипсилон давно, вот только, кого же выбрать из всего этого «разнообразия» людского потока. Даже те, кто выглядел «чистым», таким вовсе не являлся.

Но ведь должен же быть хоть кто-то?

– Сейчас они выглядят такими хорошими, – поделился мыслями мужчина. – Но стоит заглянуть чуть глубже, и я вижу этот отвратный перегной.

Перегной.

Отличное сравнение.

Все эти люди – глупые и бесполезные создания. Но должен же быть хоть кто-то менее бесполезный и глупый.

Ипсилон отодвинулся в сторону, следя за одной девушкой в длинном голубом платье.

Она вынырнула из толпы непринужденно и легко, как птичка. Девичье тело, мягкие изгибы и изящные движения притягивали взгляд. Когда ветки закрывали ее, мужчина сдвигался вбок, и так, пока не обнаружил себя далеко от ствола дерева и скамейки.

Она была молода. Может, лет двадцать – двадцать один. Ее длинные темно-русые волосы красиво развивались позади, подыгрывая шлейфу платья. Ипсилон ожидал разочароваться, увидев лицо – с потухшим или замыленным взглядом, но этого не было. Он был чист и свеж. А эти изломы линий бровей – трогательная нота красоты.

– Это она? – с волнением спросил мужчина.

Тихий ветерок что-то ответил ему.

Ипсилон вытянул шею, стараясь не упустить из виду девушку.

Но что же делать дальше?

Схватить, связать и понести в подвал?

Оглушить?

Это привлечет внимание людей?

Точно.

Она же будет кричать, вырываться и царапаться намного сильнее, чем кошка.

Внезапно Ипсилон столкнулся с довольно очевидной проблемой, упущенной в самом начале – что делать дальше?

– Не могу поверить, что нашел ее так быстро. Но как же мне заполучить ее?

Как завладеть кем-то, кто не помещается у тебя в руках?

В этом был плюс кошек и крыс – пальцами легко сжать их челюсти.

В старых фильмах он видел, как мужчины спокойно брали девушек на руки и несли, и никто полицию не вызывал. Но то были девушки знакомые, которые не отвечали взаимностью в лицо, только за спиной.

Тем временем незнакомка уходила все дальше. Одна единственная широкая дорогая, прорезанная сквозь цельный лес и толпа людей – девушки как не бывало.

Ипсилон помнил парк заброшенным, богом забытым местом, в котором собирались подростки или старые пьяницы, но теперь он цвел и благоухал подобно зеленому островку в каменном море.

Нельзя изменить натуру места просто придав ему блеска и лоска – все те же люди наполняли пустующие ручейки ответвлений.

– Может, стоит дождаться вечера? Буду надеяться, что она не уйдет никуда.

Но на случайность Ипсилон полагаться не стал.

В тени, по маленьким дорожкам и тропам, он пробирался вперед туда, куда ушла девушка, наступая на грязные салфетки, кашляя от запаха помоев. С надеждой, мужчина выискивал в толпе голубое платье, пытаясь сдержать внутренний зуд.

– Я бы подарил ей омелу, если бы она здесь росла.

Звуки пугали его. Люди шумели, заставляли уходить все глубже. Заставляли ощущать себя монстром из кошмаров.

Но если боги – это монстры, Ипсилон готов спуститься в самый ад.

В зарослях кустарника, покрытого паутиной, с торчащими острыми ветками и клочками ободранного неба он чувствовал себя более-менее спокойно, но память – эта адская машина – вновь и вновь подкидывала картинки из прошлого. От каждой мужчина содрогался, как от пощечины, ощущая жгучий след на щеке.

С надеждой вглядывался он в людской поток между кустами, выискивая голубое платье – ключ для спасения. Спасения так необходимого и заслуженного.

Высшего спасения.

– Многие народы практиковали выход в Абсолют. Подумать только, правда? Это словно вылезти из набитого червями аквариума. И не в новый – побольше, а в абсолютнейшую свободу. Совершенный. Стать рядом с богом, поделиться с ним частью… Мне кажется, дорогая, будь я на месте бога, создавая людей по своему подобию, я бы искоренил в них те недостатки, что делают меня слабее. Разве бог не стремится к совершенству? Родители хотят совершенных детей. Он здесь, он внутри. О, он так близко! Если убить нужного человека… – гаденько захихикал Ипсилон. – Приносящие жертву объединяются с ней и идут в Абсолют. Сильнейший на земле… Сильнейшие вне земли… У бога будет человеческое лицо. Невозможно представить в Абсолюте моих соседей…

Вдруг в толпе мелькнул голубой луч – это она!

– Она!

– В этом есть что-то естественное – перенестись в Абсолют через женщину. Женщины, как портал из одного мира в другой. Не могу поверить, как скоро это случится!

Девушка сидела на скамейке в окружении веселых подруг.

Ипсилон аккуратно обошел их стороной, прячась за киоском с мороженным.

Вдоволь наболтавшись и не чувствуя животного напряжения за своими спинами, девушки отправились гулять. Они мельтешили между прохожими, обмениваясь улыбками и шутками, заставляли Ипсилона выныривать в стремительный поток, сносивший его своей мнимой безмятежностью к брошенному мусору.

Глаза его блуждали по телу девушки, представляя, как тонкие ноги будут свисать со стола, как по шее будет течь кровь, и от этих представлений мурашки шли по телу.

Он запомнил в мельчайших подробностях миловидное лицо: вздернутый нос, маленькие глазки и бледно-розовые губы.

Ипсилон мог бы поклясться, что даже на расстоянии чувствовал приятный запах, исходящий от волос и кожи, и не мог дождаться ее одиночества. Для девушки оно, непременно, не несло ничего хорошего.

У него болел живот от голода, и затекали ноги от долгого полусогнутого положения возле какого-нибудь мусорного бака, а ожидание грызло его шакалами, невидимыми шакалами с острыми, чуть сточенными клыками.

Как только солнце достигло свое пика, и до этого не пустая дорожка наполнилась новыми людьми.

Ипсилон все чаще злился, теряя из виду незнакомку, все ближе и ближе подходил к желанной фигуре. Вот уже пару раз девушка окидывала его взглядом, отчего мужчина бесился и был вынужден отступать в тень.

В районе двух часов девушка распрощалась с подругами и направилась к выходу из парка. Она шла по дороге, подгоняемая усталостью и наверняка ощущением скорой смерти.

Невозможно не чувствовать ее дыхание за своей спиной. Смерть любит внезапность, но не любить появляется без предзнамения. Пока что навстречу идут такие же люди, а потому – не страшно.

Вскоре, когда они оба вышли за пределы территории парка, Ипсилон счел, что нет необходимости более прятаться, и вышел на свет. На самом же деле у него больше не было сил терпеть, и каждая секунда расплавляя и без того раскаленный мозг.

Он знал – у него только одна возможность. Когда девушка перейдет через дорогу и повернет к высоким домам, ей непременно придется пройти славившийся не многолюдностью проулок, тот самый, через который некогда возвращался домой он сам: с одной стороны спины гаражей с другой – парковка. Чуть глубже злополучная арка. Она, конечно, может выбрать и более долгий путь, но каков бы ни был ее выбор – он будет последним.

Однако очень скоро девушка начинает нервничать.

Она украдкой поглядывает через плечо, и по дёргающейся фигурке можно догадаться о накатывающем напряжении.

Ипсилон знает, как его развеять – он ныряет в сторону на параллельно идущую дорожку. Отсюда его не видно, но и незнакомку тоже. Пару минут мужчина борется с собой, не выдерживает и выныривает обратно. Мимо проходит старуха с пакетами, раздражая Ипсилона своей медлительностью.

– Все в порядке, я обычный прохожий, я обычный прохожий, – уговаривает он себя.

Обычные прохожие не убивают людей.

Девушка вновь оглядывается. Проклятье.

Никто не говорил, что будет легко.

Шлейф голубого кринолина надувается как парус, когда незнакомка срывается на бег.

Чертыхнувшись, Ипсилон порывается вслед, но в последнюю секунду останавливается – нельзя пугать ее еще больше. Вместо этого он огибает дорогу, переходя на другую сторону улицы через поток машин, таким образом, оказавшись параллельно пути девушки.

Машины гудят, водители ругаются.

Он может представить себе чувства незнакомки, когда та остановится перед развилкой – сократить или пройти?

Гаражи неприветливы и подозрительны, но ноги так устали, а в животе урчит. Вдобавок ее тревожит таинственный преследователь, поэтому она достанет из сумочки телефон и включит быстрый набор.

Но что сделают те, кто снимет трубку?

Что успеют, если они там, в домашнем уюте, а она – здесь?

В этом заключается притягательность телефонной связи и интернета – они заглушают ощущение одиночества, как алкоголь заглушает душевную боль. На время, не слишком качественно, так чтобы тебе хотелось все время еще.

Ипсилон пробегает сквозь гаражи, прячется между теми, что ближе к парковке.

Он совсем не хочет сделать девушке больно, наоборот, была бы возможность – Ипсилон предложил бы ей зефирную перину. Был бы это другой мир и другое время. Сейчас же, притаившись в засаде, мужчина почти осязаемо ощущал собственное превосходство – в конце концов, кто еще находил такую прекрасную, не похожу на других девушку и готовился принести в жертву?

Едва ли кто-нибудь на всей Земле.

В проходе мелькает голубой силуэт, и Ипсилон, не раздумывая, кидается вслед.

Как и ожидалось, они здесь одни, хотя с другой стороны у входа в гаражи обязательно кто-то стоит – не стоит производить лишнего шума.

В несколько шагов догнав незнакомку, он грубо толкает ее к стене.

– Как тебя зовут? – с жаром выдыхает, оставляя на гладкой девичьей щеке почти алый след.

Девушка пищит. Она пытается вырваться, но так неуверенно, что мужчине не достает никаких проблем перехватить руки.

Солнечный свет позволяет разглядеть ее вблизи.

Ипсилон наклоняется ближе, вдыхая тот самый дивный аромат.

– Пустите, – тонким голоском почти умоляет девушка. – Это вы… из парка, пожалуйста. Пустите…

– Тише-тише, я не хочу сделать тебе больно, – предупреждает Ипсилон, чуть сдавливая тонкие руки.

Голова незнакомки ударяется о железную коробку, и по телу распространяется дрожь. Видно – еще секунда и она закричит, Ипсилон с силой вдавливает ладонь в мягкие губы. Даже так чувствуется сковывающий страх ее тела, и мужчина жалостливо поднимает взгляд.

В мокрых, еле сдерживающих слезы глазах, он различает собственное отражение – нависший жестокий, с сальными волосами, с животной безжалостностью, а вокруг – блеск страха.

Он непонимающе отстраняется, не отрывая взгляд.

Светло-голубые глаза девушки, точно стеклянные шарики – подумал – так четко отражают все вокруг.

Он опускает руки и отступает на шаг назад. Она боится, но Ипсилон ожидал не страха – он хотел ужаса.

Тут же жертва срывается на бег и, плача, петляет между железными коробками как заяц, убегая все дальше и дальше, вместе с его надеждой на спасение.

Мужчина лишь украдкой повернул голову ей вслед, разочарованно поджав губы.

– Я был не прав, дорогая, – глотая слезы, выдыхает мужчина. – Она точно такая же.

– Но кто, если не она?

Ипсилон с силой ударяется головой о железную стену, до крови прикусывает губу.

– Это ведь только первый раз, правильно? У меня будет еще куча шансов.

Увидев эту девушку в толпе других людей, Ипсилон до мелочей продумал убийство и то, как после всего вздохнет с заслуженным облегчением, вырываясь из тесной оболочки. Ее обманчивая непохожесть, и, как следствие, его мрачное разочарование – насмешка.

Его одурачили. Обманули.

Это просто не честно.

Это – не честно!

– Какое грустное зрелище, – вздыхает кто-то.

Ипсилон с испугом и раздражением оглядывается по сторонам.

Кто успел увидеть поджавшие, дрогнувшие от обиды губы?

– Кто тут есть?

– Хм… как неприветливо, дорогой, – из очередного проема между гаражами выныривает старуха. – Я ведь тебя так долго искала. Хитрый лгунишка, все-то ты делал ради богов. Даже самому себе не признавался, а тут, чую, чем-то новым тянет.

Ипсилон насторожился.

– Кто вы такая?

– Разве ты не просил таких как я о помощи? Разве не для этого мучил зверье? От трупов сладко пахнет коноплей, а ты тоже не понимаешь, почему детей не рожают на кладбищах?

– Что? – выдохнул.

Мысли в голове сбивчиво замельтешили.

– Держи, – протянула старуха, – это твое приглашение. Найди время отпраздновать с нами, – с ее появлением солнце заволокли неясные тучи.

От старухи несло тем самым сладковатым запахом конопли с ноткой какой-то крысиной мерзости.

Ипсилон молча сжимает в руке конверт.

Как только пальцы старухи отстранились – она тут же исчезла. Растворилась в воздухе.

Ветер заносит в глаза дорожную пыль, и мужчина часто-часто моргает, смачивая склеру слезами.

Он ждал великанов, от одного дыхания которых сдувается Земля до ядра. Ждал крылатых прислужников с ослепительным ореолом блеска. А это оказалась обычная старуха – лошадь в упряжке времени. Впрочем, постояв еще пару минут соображая, Ипсилон закричал во весь голос:

– Я знал! Я верил! Я все правильно делал!

Мир преобразился. Исчезла сырость и темнота, гаражи, парковка, дома – все, что было раньше.

Обида из-за неудачного преступления.

Перед ним вмиг выстилалась серпантином золотая дорога, устеленная лепестками всевозможных цветов, и аромат их поднимался до самых небес.

Решительно и без промедления Ипсилон ступил на нее, ощущая под ногой мягкость облаков.

Он здесь.

Он дождался.

Приторная сладость потекла по горлу…

Но вдруг сиплый голос с другой стороны гаражей спугнул наваждение, все стало стремительно исчезать: лепестки поднял ветер и понес дальше и дальше; золото потускнело, потемнело, стало грязью; аромат превратился в зловоние…

Ипсилон открыл глаза.

Перед его взглядом чернела дорога, усеянная окурками и бумажками.

Мужчина нахмурился и, услышав за спиной пьяные крики, повернул обратно к коммуналке.

Золотая дорогая простиралась слишком далеко от нее. Так далеко, что почти невозможно различить сверкающий блеск.

«Меня услышали, – сладко подумал Ипсилон, – я все делал не зря. Кто еще мог до этого додуматься? Я нарушал все существующие ритуалы, но меня все равно услышали. Все, потому что их делал я!».

Выйдя из арки, какую-то долю секунды мужчине чувствовалось чужое присутствие позади, но он не обернулся.

Ни к чему складывать кучу мусора в человеческий силуэт, слышать в завывании ветра чьи-то пошаркивающие шаги.

Ни к чему.

Вы уже давно мертвы.

Глава 5. Декаданс

– Что-то не то, – нахмурился Евгений Михайлович.

Матвей в бешенстве цокнул.

– Получилось очень схоже с фотографией, что вам не нравится?

– Что-то не так, чувствую. Глаза неживые, ты мертвеца рисовал? Где блеск? Где моя напористость?

– Я вас не понимаю.

– Значит, – хлопнул в ладоши Евгений Михайлович, – мне не нравится. Перерисовывай.

– Что? – возмутился Матвей. – Чего вы хотели? Вы дали мне два дня! Два дня! Никто за такой срок не нарисует лучше, чем это. Договор был на одну картину, и я ничего не собираюсь перерисовывать!

– Поступим так, – чуть пораздумав, невозмутимо сказал заказчик. – Я договорюсь с мастером по багетам на день перенести, а ты – перерисуешь лицо. Нет, фигура мне нравится, с лицом промах.

– Лицо занимает половину картины…

– Половина картины за один день, что в этом невозможного?

Матвей поджал губы.

– Старый идиот, – размешивая краску, прошипел Матвей.

Лиловые и синие брызги разлетались по сторонам, пачкая пол разноцветной пылью.

Заказчик приехал к обеду. Матвей, завернувшись в свитер, как в панцирь, с трудом нашел в себе силы впустить кого-то в душную прихожую, пугаясь каждого шороха – после вчерашнего в кафе он так и не оправился.

Как оказалось чуть позднее, Евгений Михайлович вовсе не назначал никакой встречи, впрочем, это не стало для Матвея сюрпризом. Душу его сотрясал сгусток эмоций, но если не разбирать, не отделять от него разваренные мясистые волокна, в целом Матвей просто до чертиков боялся.

Сам же Евгений успел где-то подхватить грипп, а потому его и без того красное лицо багровело болезненным румянцем.

Довольно грубо отстояв свое одиночество, Матвей залез на табурет у шкафа, выискивая запасные тюбики с краской.

Укором встретили его неожиданное внимание предыдущие работы, в отместку отомстив, задев самодовольство – Матвей поразился пустоте измазанных холстов. Углубляясь в воспоминания, он припоминал, как рисовал под включенный телевизор с полной тарелкой еды в руках.

Все они – отражали не только не тронутую чувствами душу, но и ничем не наполненную жизнь Матвея. Штампованные оттиски ваз с давно сгнившими цветами, паутины разноцветных линий и геометрических фигур, растушеванные волны гор – как такое возможно? – оставались просто засохшими красками.

Несильно прикусив губу, Матвей с шумом разбросал холсты по полу, еле сдерживаясь, чтобы не разломать на части деревянные рамы, но не упуская впоследствии возможности мстительно наступать на них ногой.

– Вот же, надо было всему так поменяться…

Одно неаккуратное движение, и жирная капля синей краски пачкает босые ноги.

Матвей отступает на шаг назад, поскальзывается, интуитивно хватается рукой за холст. На лице Евгения Михайловича красуется отпечаток ладони, точно хлопком забрызгав глаза.

– Черт! – раздосадовано восклицает Матвей.

Ладонь с чмокающим звуком отлепилась от холста.

Матвей покачал головой. Он поставил палитру на тумбу, оглядел всю комнату.

В тусклом свете, просачивающимся через штору, можно было разглядеть мирно парящие пылинки. Их летало такое множество, что они грязью ощущались в носу.

Толстым слоем лежала пыль на столе, в складках постели и на подоконнике у окна. Наверно, и на самом Матвее пыли было достаточно.

Много ли нужно времени грязи, чтобы она заполнила все вокруг? Немного. Столько же нужно яду, чтобы отравить организм.

Матвей виновато дотронулся ногой до одной из работ, выражая свои чувства.

Это был его дом. Да, неприветливый, да, захламленный, но дом.

Он сломался на пустяке – Матвею хотелось верить в то, что он что-то из себя представляет, верить во все прожитые до этого годы без паразитов. И – в паразитов.

Картина испытанного нереального ужаса наложилась на реальный холст перед собой, выдавив из Матвея – точно из полупустого тюбика с краской – скудную печаль.

Слизнем краска легла на пустой холст, впервые выражая правдивые чувства мужчины. Отделавшись от акриловый желтизны, нечто новое – скорее всего, темно-зеленое – полезло наружу.

Матвей взял чистую широкую кисть, вымазал из палитры приготовленную краску и, смешивая цвета между собой, широким движением нанес мазок на центр картины.

Нос и подбородок Евгения Михайловича расползлись по сторонам.

Не останавливаясь, он выдавил из тюбика на холст лазоревую краску и руками размазал по плечам мужчины.

Цвета были мягкими, нежными, ласкающими глаза. Он же хотел яркие, колющие, с поднятыми вверх пиками.

Что-то щелкнуло в Матвее, открылось в новой ипостаси. Он понял: творить, это не работа – это искусство. И художник – это не собственный выбор, а лекарство от всепожирающей язвы. Стоит язве надавить посильнее, раздувая желудок и скрючивая тебя пополам, ты нарисуешь все что угодно, хоть макабр, дабы унять боль.

Точно то же происходило и с другими людьми искусства – они отдавались ему сполна, выворачивали себя на изнанку и выскабливали кишки. Что сидит там такое, в каком органе притаился этот убийца?

Краска летела во все стороны, пачкая светлые стены уродливыми брызгами. Она капала на пол размашистыми плевками, окрашивая самого Матвея.

Мужчина вытер пот со лба, размазывая ночную черноту по лицу.

В творчестве непременно есть что-то экстраординарное, когда ты начинаешь тонуть в собственной работе, когда звуки и видения внешнего мира перестают тебя тревожить. Тебя словно втягивает в самый центр: глубже мазков, глубже холста, глубже подставки и собственных стен.

Никогда Матвей не испытывал таких ярких эмоций, и никогда – вместе.

Раздражение, ярость, желание, возбуждение – все вырывалось из сознания мужчины разрушительным путем. Брызги крови, сок травы, ночная мгла, миллиарды звезд, путь существования человечества с момента выхода из воды и до создания ядерной бомбы – все пронеслось у него перед глазами.

Мозг растекся, вытекая из ушей кашей, и в какой-то момент Матвею начало казаться, что он красит холст собой.

Зигзаги складывались в ехидные улыбочки, и мужчина улыбался им в ответ.

Вся его человечность исчезла, стала ничем.

Ничем.

Меньше, чем ничем.

Звуки вырывались изо рта животными визгами и стонами.

Он стал временем, древностью.

Он видел, как сжигают людей на костре.

Он чувствовал под ногами вибрацию земли перед надвигающейся волной.

И в какой-то момент все это сменилось одной доступной человеку вечностью – звездами.

Как объяснить, что увидели человеческие глаза?

Как описать то, что Матвей сделал?

Он наступил на картину, и его нога была размером со ступню слона, а когда она заскользила по свежей краске – вдруг уменьшилась до размера блохи.

Матвей упал на картину, вопреки всему провалившись в нее руками.

Не думая – думать, это такая доступная милость животному – мужчина погрузился в нее с головой.

Краска заполнила рот, потекла по горлу густой жижей.

Матвей открыл глаза и увидел свои мазки с другой стороны; удивился и полетел дальше, еще глубже, к недрам. Это было так молниеносно и так мучительно долго, что мужчина успел состариться и вновь помолодеть, прожив целую жизнь от одной ниточки холста к другой.

Когда, наконец, он опустился – тут же без сил рухнул на землю, пытаясь пошевелить несуществующими руками. На секунду Матвей успел испугаться, что потерял тело где-то в пути.

А вокруг происходило нечто: землю освещали небесные всполохи, как во время салюта; громкие крики заглушали все вокруг.

Не соображая, как у него это получилось, Матвей встал на ноги и поднял глаза на огромное поле, полностью забитое танцующими паразитами. Они извивались, кричали, гоготали и хлопали ластами, как морские котики на представлении.

Они были везде.

Все было ими.

Всполохи, которые Матвей ранее принял за салют, принадлежали возвышающимся над всеми костром. Костром, поворачивающим голову в разные стороны, распахнув рот в шипящем крике. Он поднимал вверх свои отростки, и язычки поджигали черный небосвод.

Холодная капля упала на лицо Матвея, быстро стекая в открытый рот. Тут же характерный металлический вкус застыл на языке – кровь.

Матвей сплюнул, тяжело вздохнул, сдавленный между желеподобным существом и длинным, похожим на червя. Их лица с жаждой взирали на него, выпуская из многочисленных ртов змеиные языки, облизывая ими губы. Они явно еле сдерживались от желания сожрать Матвея.

Мужчина дернулся в сторону, не сводя с них глаз, с трудом протискиваясь между другими паразитами. Боясь вытянуть вперед руку, он работал плечами, расталкивая мясистые и костлявые тела.

Ловкие крысы пищащей стаей пробежали под ногами, ненароком обвив щиколотки, уронив замешкавшегося Матвея. Паразиты опускались вниз, слизывая их как коровы – траву.

Закопанный под грудой мельтешащих когтистых тел под звуки ломающихся хребтов мужчина охнул. С нарастающей паникой он приподнял голову, стряхивая с себя мохнатые тушки, извиваясь на мокрой земле. Паразиты с легкостью могут съесть его вместе с крысами.

С другой стороны – с точно такого же ракурса – на него смотрело странное существо. Оно выгибалось совершенно не так, как предполагали суставы, и голова его была снабжена одним-единственным глазом и зубастым ртом. И именно этим ртом оно щелкало, брызжа слюной.

Завладев человеческим вниманием, существо быстро ползло, не замечая давки ногами и упрямо подтягивая тело тонкими руками к мужчине.

Матвей попытался подняться, от страха царапая спины паразитам, но те силой толкали его обратно.

Существо было так близко, что он мог разглядеть застывшие нити слюны глубоко в акульей пасти.

Матвей заскулил, пополз на четвереньках, почти не ощущая болезненных пинков и толчков в спину, погружая ладони в брошенные выпотрошенные тушки крыс.

Усилия не увенчались успехом – острая боль пронзила левую ногу, и Матвей закричал. Он дернулся, пнул воздух позади себя здоровой ногой, но хватка не ослабла.

Его укусил другой паразит – тарантул – с растущими из головогруди мохнатыми лапами, а передвигающийся как поломанная кукла кошмар через секунду вцепился во вторую ногу.

Паразиты одновременно потянули несчастное тело на себя, грозясь разорвать пополам, и столкнулись друг с другом. Никто из них не хотел делить добычу – справедливость, вместе со слабостью – придумали люди.

Когда тонкие как иглы зубы с болью вышли из мужчины, он изо всех своих сил рванул вперед. Никогда бы Матвей не подумал, что будет так радоваться спросу на себя.

Со стороны он напоминал раненного червя, и вид этот очень рассмешил некоторых существ, о чем свидетельствовал прерывистый утробный смех где-то над головой.

Матвей со всхлипами поднялся и – не найдя в себе сил оценить раны – оглянулся назад в поисках преследования.

Отсутствие преследования паникой пробежалось по телу – лучше знать от чего бежать.

Повинуясь инстинкту, Матвей замельтешил по сторонам, пролезая в образовавшиеся прорехи, ныряя и поворачивая в разные стороны.

Везде его встречал оскал и горячая слюна. Оскал и горячая слюна.

Вот паразиты сцепились друг с другом, обнажая вскопанные клочья земли.

Матвей рывком поддался вперед, поскользнулся, вспахал носом мятую траву. Он боялся укуса, боялся боли, потому руками спрятал голову, подобрал кровоточащие ноги под себя.

Время шло – угроза себя не оправдала.

Матвей, интуитивно ощутив себя в безопасности, после очередного порыва ветра, охладившего разгоряченную спину, осторожно поднял голову.

Паразиты разбрелись кто куда, или же Матвей как-то отошел ближе к концу, откуда не видно сцены, но такие же заблудшие твари вели себя странно – кружили вокруг своей оси, беззвучно открывая рты.

Чуть позже Матвей понял, что они едва слышно выли, но из-за царившего вокруг ора – их не было слышно.

Вибрация голосов волной беспокойства прокатилась по человеческому телу, доставая до самых костей, не жалея костного мозга.

За спиной кто-то пронзительно завизжал, а через секунду визгу вторил весь отдаленный край поляны. Безумие без спешки, но упрямо надвигалось на Матвея, он ощущал его спиной.

Когда вся поляна потонула в хоре голосов, оставив нетронутым только островок вокруг человека, мужчина прильнул к кричащим телам, отделываясь от странного чувства – молчаливый клочок стал казаться ему более безумным, чем что-либо.

От шума разболелась голова; ноги с трудом удерживали тело в вертикальном положении – то и дело коленки, подрагивая, сгибались. Подумав об этом, Матвей почему-то решил, что его снова едят, и что – какая неудача – ему не удалось убежать. Надо бы опуститься на корточки, перед тем как ноги полностью отгрызут, но мужчина спохватился – если сядет, как же потом подняться?

Между кружащимися, погруженными в некое подобие транса, паразитами, Матвей на свою радость увидел человеческие спины. Он радостно рванул вперед, растягивая потрескавшиеся губы в улыбке, горя желанием облегчения.

Когтистая лапа полоснула по щеке, с легкостью разрезая кожу – уродливая царапина от уха до уголка рта – а Матвей лишь махнул рукой. Он лез и лез вперед, к людям, к людям, прыгающим вокруг самодельного алтаря, к людям, сталкивающимся друг с другом, тут же меняющим траекторию, к людям в набедренных повязках.

Это его не пугало – намного страшнее извращенные монстры вокруг и костер с лицом.

Впрочем, он все равно испугался.

Застыв возле омерзительно пахнущего паразита с гнилыми глазами, Матвей с прищуром вгляделся в человека, различая проступающие контуры поляны и паразитов в его теле. Он был почти материальным. Почти…

Матвей отшатнулся, почувствовал дробь камушек по щеке и закрыл лицо ладонями. Рядом пискнули паразиты, когда камушки коснулись и их. Они расступились в стороны, освобождая кольцо перед лицом Матвея.

В кольцо выпрыгнула голая женщина, и только после того, как мужчина стыдливо рассмотрел ее нагое тело и поднял глаза на лицо – только тогда Матвей узнал в ней старуху.