Текст книги "Леди Арт (СИ)"
Автор книги: Дарья Кей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)
Дарья Кей (Mista)
Леди Арт
1
Хелена не любила чёрный цвет. Считала, что он ей не идёт, делает похожей на смерть: худая, бледная, с тёмными кругами под глазами. Она не могла смотреть в зеркала, боясь увидеть в них собственную тень. Всё, что от неё осталось после того, как мир раскололся и погряз в удушающем мраке.
Чёрное платье – ещё одно напоминание, но Хелена не могла позволить себе надеть цветное. Это было бы неправильно, неуважительно…
Она стояла у окна с застывшим выражением потерянности на лице и смотрела вдаль, туда, где каменные ступеньки вели к мраморному парку – фамильному кладбищу династии Артов. Все её прямые родственники с момента отделения Санаркса от ордена Виона после поражения того в войне Трёх Орденов были похоронены там. Для каждого – статуя из белого, молочного, сероватого или бледно-голубого мрамора. Памятники были узнаваемы до дрожи. Их лица выглядели сл ишком живыми для каменных, взгляды – пустые белки глаз без зрачков – прожигали. Они повторяли людей, навеки ушедших, до мельчайших деталей: до морщин на лбах, до складок на платьях и плащах и, казалось, могли сойти с постаментов в любой момент.
Хелена знала расположение фигур в парке наизусть. Она слишком долго смотрела на них, изучала и теперь даже издалека могла узнать любую. Ей даже не нужно было их видеть, чтобы сказать, что ровно в центре стоит памятник её прапрабабке, великой женщине, что обладала огромным магическим даром. Во времена её правления Санаркс завоевал влияние на восточном берегу Форкселли, основав там торговые порты.
Неподалёку от неё – белоснежная фигура тощего высокого мужчины. Он был первым правителем Санаркса после войны. Его отличить от остальных было проще всего из-за васильково-синей ленты, искусно вырезанной в камне и покрытой крошкой ярких сапфиров, подобных тому, что несколько веков неизменно украшал королевские короны. Издали лента казалась чёрной.
Там же находились статуи и прадеда Хелены, и деда, и всех его братьев. Их было семеро, и почти никто не дожил до тридцати. Они погибали при странных обстоятельствах один за другим. Погибали – и уступали дорогу последнему, единственному, кто смог умереть от старости в собственной постели. Он правил долго, жил долго, но оставил единственного сына, чей белый силуэт совсем недавно появился в мраморном парке.
Статую было видно изо всех окон, выходящих на парк. Её словно специально поставили так, чтобы видели все, и Хелена не удивилась бы, узнав, что это личное решение его величества. Смотреть на статую было больно, но она притягивала взгляд. И Хелена – сознательно или нет – день ото дня бередила глубокую свежую рану. Гардиан Арт умер месяц назад, жизнь поделилась на «до» и «после», и она просто не знала, что делать дальше.
Месяц! Прошёл месяц! Она не чувствовала времени. Все дни слились в однообразную, долгую и вязкую субстанцию, которая затягивала в свои пучины, не позволяла дышать, и выбраться из неё не было ни единой возможности. Оглядываешься назад – там та же тёмная комната, то же чёрное платье, серое небо и тот же туман, сокрывший мысли о прошлом и будущем, совсем как тот, что стелился по траве в мраморном парке, пряча под собою дорожки.
Пальцы заскользили по холодному стеклу. Нервно. Со скрипом.
Последнее чёткое воспоминание, которое у неё осталось, – похороны.
То, как резко всё изменилось, вызывало странный нервный смех. Вот Хелена в окружении красивых людей и ярких огней, но прошли сутки – и мир перевернулся. Огни погасли. Люди облачились в чёрное.
Стояла поздняя осень. Тяжёлое небо, затянутое в свинцовые тучи, хотело обрушиться то ли ливнем, то ли снегом, но не могло. Так не могла и она дать себе слабину и разрыдаться. И они с небом молча наблюдали, как гроб сносят по мощёной дорожке в мраморный парк. Как над могилой поднимают белую статую, в точности повторяющую человека, который теперь был похоронен под её постаментом. Как взмывают в небо и с грохотом разрываются десятки магических шаров. Хелена вздрагивала от каждого залпа и, сжимая кулаки и зубы, старалась не удариться в истерику. Ей казалось, что эти взрывы разрушают невидимый купол, столько лет защищавший её от ненужных людей, от неприятных разговоров. Ото всего, что ей не нравилось.
А теперь обломки падали на землю, разбивались и разбивали всё вокруг. Раз – и брошенный на неё взгляд пронзает холодом. Два – и она видит, как люди перешептываются, почти слышит слова. Три – чья-то маска сочувствия на мгновение слетает, а в глазах проглядывает неподдельное злорадство.
Хелена мотнула головой, отгоняя наваждение. Взрывы прекратились. Всё вернулось на свои места, и лишь тёмные фигуры окружали её теперь. На лица смотреть не хотелось. Было сложно поднять глаза, потому что она знала, что тогда увидит. Чью-то растерянность. Чьё-то плохо скрываемое безразличие. Чей-то немой вопрос, ответ на который пока не мог дать никто.
Что будет с Санарксом?
Хелена бросила взгляд на мать. Та была бледна, у неё текли слёзы, губы изгибались грустно и иронично, но было что-то театральное в том, как она утирала глаза белоснежным платком и сухо принимала утешения от окруживших её дам. Было неясно, играет она или страдает по-настоящему. Быть может, она тоже понимала, что слова – пустой звук? Сочувствие ничего не значило, потому что никому в действительности не было дела, что происходит на душе у них, потерявших родного человека.
Всем было интересно, кто теперь займёт место короля в игре.
Хелена ловила на себе взгляды. Холодные. Оценивающие. Они искали соперника и пытались понять, представляет ли она угрозу. А она сама лишь хотела знать, сможет ли избавиться от гнетущей опустошённости. У неё раскалывалась голова. Горло сдавливало тисками, а накатывающие слёзы обжигали глаза.
Но тогда она сдержалась. Сдержалась, даже когда поймала взгляд Филиппа Керрелла. Долгий, пристальный, он заставил её вздрогнуть, сжаться и спешно отвернуться. Ей было не до него, не до чувств. Она не хотела в них разбираться. Её мир рушился, терял краски, превращая людей в серые, медленно движущиеся силуэты.
С того момента прошёл месяц. Невыносимо долгий, однообразный и ничего не изменивший.
Её мир замкнулся в четырёх стенах. Она добровольно отказалась ото всего: от поездок в город, за границу, от балов или раутов. Чёрное платье и холодное стекло окна – всё, что осталось важным. Ей даже в какой-то момент показалось, что этого может быть достаточно. Упиваться горем, смотреть в серый потолок или вдаль, разглядывая причиняющие боль статуи. Она почти построила новую стену, почти отгородилась, но…
Дверь с грохотом ударилась ручкой об стену. Хелена вздрогнула и прикусила губу. Ногти впились в ладони. Она всё ещё смотрела на мраморный парк, но чувства, накалённые до предела, следили за тем, что происходило за спиной. Шелест юбки и нарочито спокойные, медленные шаги.
Мать хмыкнула.
– Тебе всё равно придётся обратить на меня внимание, милая, – голос её звучал елейно.
– Я обратила. Ты довольна? Ты можешь уйти?
Хелена не оборачивалась.
Скрипнула кровать. Мадам Арт опустилась на неё, закинула ногу на ногу, и юбка снова зашелестела. Недовольным взглядом она окинула комнату и шумно втянула носом воздух.
– Ты не сможешь провести взаперти всю жизнь, Хелена, – проговорила она, качая головой и скрещивая руки на груди, и неожиданно повысила голос: – Откройте, кто-нибудь, наконец, шторы!
В комнату тут же влетела служанка и распахнула шторы на двух окнах. Она хотела подойти и к третьему, но столкнулась с резким взглядом Хелены и испуганно осеклась.
– Ох, убирайся! – раздражённо бросила мадам Арт (девушка выбежала из комнаты) и поднялась.
Она была высокой худой женщиной с чёрными поднятыми в сложную причёску волосами. Вокруг её холодных голубых глаз и тонких, накрашенных тёмно-лиловой помадой губ сетью залегли неглубокие морщинки, которые не могла скрыть уже никакая косметика. В молодости её называли красавицей, но с возрастом черты стали острее, худоба – болезненной, а резкие движения и подрагивающие руки и губы выдавали проблемы с нервами.
Хелена никогда не хотела быть такой же. Она вообще не хотела иметь с матерью ничего общего. Они не выносили друг друга и теперь могли не притворяться.
Поэтому Хелена даже бровью не повела, когда мать оказалась рядом. Не замечать её, не смотреть. Ей было всё равно, что мать от неё хочет. Но та терпеть такое не собиралась: тонкие пальцы с острыми ногтями схватили дочь за подбородок и повернули к себе.
– А теперь послушай, милая моя, – прошипела мадам Арт. – Я терпела твоё поведение достаточно долго. Только в последний месяц я отказывала себе во многом, просто потому что ты бы закатила мне истерику. Не буду упоминать все нервы, потраченные на шестнадцать лет попыток воспитать из наглой девицы леди! – Она сделала ударение на последнем слове и всплеснула руками, отпуская дочь. Хелена мотнула головой. – Только пытаться сделать из тебя что-то – пустое занятие. Гардиан тебя разбаловал. Я говорила ему, что давно было нужно показать тебе твоё место. Жаль, что он этого не сделал вовремя, а теперь уже поздно. Только пойми, Хелена, что многое из того, что он тебе позволял, не сделает тебе добра в жизни.
– И что же плохого я делаю? – Хелена подняла подбородок, с вызовом глядя на мать. – Тебе не нравится, что мне не всё равно? В отличие от тебя!
Мадам Арт с притворной оскорблённостью подняла тонкие брови.
– Я научилась переживать то, что причиняет боль, Хелена, – выплюнула она. – И тебе придётся! Не можешь? Притворись! Я знаю, что ты умеешь. Играть надо не только с мальчишками, которые оказались достаточно смазливыми, чтобы привлечь твоё внимание, и достаточно тупыми, чтобы не понять, что из них вьют верёвки. Тебя окружают игроки с зубами поострее, а ты так неосторожно забываешь, какую роль играет общество в нашей жизни.
– В моей оно пока не сыграло никакой! – Хелена скрестила руки на груди.
– Какая наивность! – мадам Арт развела руками, развернулась и снова села на кровать. – Если оно «пока» не сыграло никакой роли, то исключительно благодаря твоему отцу. Никто и слова тебе не смел сказать, потому что они если и не уважали Гардиана, то боялись его. Теперь же такого не будет. Уж прости, милая, у меня нет того влияния, что было у твоего отца. Небо видит, я пыталась, но ты… – Мадам Арт покачала головой. – Ты теперь сама всё поймёшь. И сама же будешь отвечать за себя.
Хелена снова отвернулась к окну.
– Мне всё равно, что они будут говорить обо мне. Никто из них не имеет права… – Она осеклась, моргнула и продолжила сдавленно: – Мне всё равно.
Мадам Арт тяжело вздохнула. Разговоры с дочерью всегда походили на попытки докричаться до глухого. Та упиралась и отказывалась принимать всё, что ей говорили. Наверно, где-то в этом была и её ошибка, рассуждала мадам Арт, но не видела больше способов изменить из отношения. Слишком много времени прошло. Слишком всё между ними накалилось.
Мадам Арт поднялась, поправила юбку и готова была уйти, как вдруг застыла и щёлкнула пальцами.
– Совсем забыла, Хелена, – сказала она. – Пришло приглашение от Керреллов на празднование дня рождения старшего принца. Говорят, там будет что-то важное! – Голос звучал иронично. Она и сама не верила, что произносит «Керреллы» и «важное» в одном предложении. – Так что, хочешь ты того или нет, ты надеваешь новое платье – я пригласила портного, он прибудет завтра, – натягиваешь улыбку и едешь со мной на Пирос.
Мадам Арт окинула дочь взглядом, поддакнула собственным мыслям, жутко довольная, и, качнув пышной юбкой, вышла из комнаты.
Хелена ещё долго стояла неподвижно, глядя на закрывшуюся дверь. Глаза её округлились от негодования, рот был раскрыт, а грудь часто вздымалась. Она пыталась взять себя в руки, поставленная перед фактом, и, когда волна злости наконец отхлынула, просто упала на ближайший стул. Длинные распущенные волосы закрыли лицо.
Она не хотела никуда ехать. Она не хотела видеть людей. Внутри всё ещё было болезненно пусто, и она не хотела позволять лицемерию и ненависти заполнять это пространство. Они того не заслуживали.
Но выбора у неё не было. Она была должна. Должна была поехать и выглядеть там лучше всех, чтобы, не дай Небо, хоть одна душа посмела усомниться в том, что с ней всё в порядке.
Кому она была должна?
Хелена подняла голову и откинула волосы назад.
В первую очередь – себе.
2
Всё – от полированной тумбы до столбиков кровати – было покрыто рубцами от ножа. Анна методично выводила тонкие полосы, обнажающие белое дерево за янтарной поверхностью мебели. Ей было всё равно, насколько злы будут владельцы отеля и как дорого обойдётся ремонт. Платить будет не она, а Филиппу стоило думать, что он делает и с кем связывается.
Просторная комната отеля в самом центре Ориона, столицы Пироса, кажется, превосходила размером весь её дом на севере. Эдакая просторная золотая клетка, в которой блестит и лоснится всё – от светлых обоев с вычурными завитушками до последней короткой ворсинки на таком же светлом ковре. Когда Анна впервые очутилась в этой комнате, ей показалось, что это Филипп так изощрённо над ней издевается, но тот, поражённо осмотрев убранство, сжал губы, мотнул головой и, не глядя на Анну, сказал: «Это выбирал не я». Она закатила глаза: кто бы номер ни выбирал, он точно не представлял, для кого это делает.
Не представлял этот человек и на что обрекает тоненькую светловолосую девушку с милейшей натянутой улыбкой, лисьим личиком и железным терпением. Её звали Альен, и она провела в высшем обществе полжизни: её учили быть компаньонкой леди, фрейлиной. Когда ей представилась возможность стать помощницей для невесты принца, Альен была на седьмом небе от счастья. Но, увидев кожаную куртку и поношенные ботинки новой «госпожи», она едва не лишилась дара речи. Это было совсем не тем, чего она ждала.
Всё стало хуже, когда Альен поняла, что Анна отыгрывается на ней за своё некомфортное положение. Она с упоением рассказывала про охоту и убийства и следила за тем, как искажается лицо служанки. Сначала непонимание. Затем – испуг. Отвращение. В итоге Альен подрывалась и, изо всех сил стараясь быть вежливой, просила позволить ей уйти.
«Да пожалуйста», – посмеивалась Анна, и Альен уходила, чтобы потом долго обиженно причитать, как жестока порой с ней бывает судьба. А ведь ей ещё предстояло научить Анну основам этикета! К счастью обеих, долго эти «уроки» не длились и проходили чаще всего по одной схеме. Альен приходила, показывала или рассказывала что-то важное, что не хотело укладываться у Анны в голове, раздражалась, обижалась на неуместные шутки, и не менее раздражённая Анна прогоняла её с глаз долой.
В остальное время они не виделись. Анна служанку не звала, и та приходила пару раз в день, приносила еду, одежду и интересовалась – исключительно из вежливости – не нужно ли госпоже что-нибудь. Помочь расчесать волосы? Набрать ванну? На быстром «нет» их разговоры обычно заканчивались, но сегодняшний день был особенным: Анну должны были представить Керреллам.
Анна ждала этого с замиранием сердца, молясь о том, чтобы всё прошло гладко. Впервые сказанное месяц назад «да» показало себя во всей красе, зависнув над ней как пугающая неизбежность, и она должна была вот-вот обрушиться.
Анна сидела на подоконнике и острым лезвием ножа Орела оставляла зарубы на оконной раме. Она делала это бездумно, глядя на улицу, где богатые кареты без лошадей стучали колёсами по каменной мостовой. Люди мелькали под окнами, не замечая скользящего по ним тяжёлого взгляда. Лишь один вдруг остановился на другой стороне дороги, посмотрел по сторонам и случайно встретился с Анной взглядом. Его губы изогнулись в улыбку, и он поднял руку в знак приветствия. Анна раздражённо отвернулась и размашисто резанула ножом по откосу.
Она никого сейчас не хотела видеть, даже каких-то прохожих. И особенно не хотела она видеть Альен! Та суетилась вокруг с раннего утра. Заставила Анну вымыться, обработала её длинные волнистые волосы цветочными маслами, едва не выпрямив их; выщипала ей брови, выкрасила ногти фиалковым лаком, и сделала бы чёрт знает что ещё! Сколько же хитрости и изобретательности понадобилось Анне, чтобы наконец выпроводить Альен! Теперь дверь загораживал тяжёлый комод…
Анна снова бросила в окно хмурый взгляд, совсем вовремя, чтобы увидеть, как у крыльца отеля остановилась карета. Два стражника встали по обе стороны от неё, не давая случайным прохожим приблизиться. Из кареты вышел Филипп и, коротко поприветствовав управляющего, взбежал по ступенькам.
С обречённым вздохом Анна прикрыла глаза и взмахом руки отодвинула от двери комод. Он прогремел по полу, словно хотел призвать всех постояльцев, а не только ту, что дождаться не могла, когда её наконец пустят.
Раз. Два. Три.
Дверь комнаты распахнулась, и в неё влетела перепуганная Альен.
– Наконец-то! Вы вообще понимаете, что сделали? – срывающимся голосом выкрикнула она. – Вы же совсем не готовы!.. Ну что вы сидите! У нас максимум пара минут, чтобы…
Дверь открылась во второй раз, и Альен охнула. Лицо её сделалось виноватым, и с неподдельным испугом она повернулась.
– Ваше высочество… – пролепетала она, склоняясь перед Филиппом.
Тот взглянул на Альен иронично и с некоторым сочувствем.
– Это ты её так запугала? – спросил он у Анны.
Она удивлённо подняла брови и слезла с подоконника, пряча нож под подушку, хотя Филипп уже заметил и его, и множество рубцов на мебели.
– Вроде бы я ей даже не угрожала, хотя она та ещё заноза.
Филипп улыбнулся. Альен, округлив глаза, уставилась в пол, не смея ничего сказать. А Анна вдруг взглянула на руки Филиппа… Он держал свёрток фиолетовой упаковочной бумаги, перевязанный серебристой ленточкой, и сердце Анны рухнуло.
– Что это? – Её голос стал похож на шипение, плечи напряглись.
Свёрток, сверкающий и тугой, походил на энергобомбу. Дёрнешь за ленточку – и взорвётся.
– Платье, – пожал плечами Филипп и кивнул на всё ещё стоящую на месте служанку. – Она поможет тебе с ним разобраться.
Альен встрепенулась, поспешила забрать свёрток из рук Филиппа и осторожно положила его на тахту в изножье кровати. Анна покачала головой, глядя на переливающуюся перламутром бумагу, а потом перевела взгляд на Филиппа.
– Это всё так обязательно? – вздохнула она.
Он улыбнулся ей виновато и попросил Альен выйти, а потом подошёл к Анне. Она положила руки ему на плечи.
– Почему мы не можем оставить всё так, как есть? То, чего ты хочешь, неестественно.
С момента, как Анна согласилась, между ними словно выросла стена. Выросла прямо на месте пропасти, разделявшей их раньше, и сделала напряжение ещё сильнее. Казалось, стоит ей рухнуть – и она погребёт их под обломками, и ничего никогда не будет спокойно и правильно.
– Мы уже обо всём договорились, – настойчиво сказал Филипп, хмурясь. – И мы не можем больше тянуть. Нас ждут сегодня.
Он провёл рукой по длинным спутанным волосам Анны. Розовые пряди выделялись, яркие, как молнии. Они должны были выглядеть вызывающе в любой причёске, и Филиппу было интересно, как служанка с ними справится и как потом отреагируют его родители и брат.
– Но у нас ведь есть минут десять? – вдруг спросила Анна и сжала плечо Филиппа сильнее.
Они недолго смотрели друг другу в глаза, а потом Филипп усмехнулся.
– Для тебя – сколько угодно.
* * *
– Я буду ждать тебя внизу через полчаса, – сказал Филипп, поправляя рубашку перед зеркалом, накинул плащ и обернулся на прощание.
– Иди уже! – воскликнула Анна, прижимая к себе одеяло. – Милейшая девушка заждалась! Кто знает, сколько ей теперь потребуется, чтобы привести меня в подобающий вид.
Она весело дёрнула плечами, и Филипп, с коротким смешком тряхнув головой, ушёл. Не успела дверь за ним закрыться, как в комнату влетела Альен, посмотрела на довольную Анну и тут же отвернулась, зардевшись.
– Не завидуй, – бросила Анна, сползая на край кровати. Босые ноги коснулись ковра. – Ты не знаешь, насколько на самом деле всё это не весело.
– Уверена, что знать и не хочу! – с обидой сказала Альен. – А теперь дайте мне вам помочь одеться и сделать причёску! Вы ещё не открыли платье?
Она подняла упавший на пол свёрток, любовно провела по помявшейся упаковке, слушая хруст бумаги. Карие глаза её заинтересованно засветились, язычок быстро, едва заметно скользнул по губам. Казалось, что она забывает дышать. Трясущимися руками Альен передала свёрток Анне, глядя той в лицо с нетерпением.
– Откройте!
Анна осторожно приняла его и положила на колени, мысленно повторяя, что он не взорвётся, стоит дёрнуть за ленту. Слишком уж он походил на взрывчатые капсулы. Даже перевязан был так же, разве что не железный.
Прижимая к груди руки, Альен во все глаза смотрела на то, как Анна в нерешительности развязала тонкую серебристую ленточку. Бумага развернулась сама собой, и они обе ахнули: Анна от удивления, Альен – от восторга. Внутри лежало платье из фиолетовой клетчатой ткани, лёгкое, с резными рукавами, похожими на взъерошенные перья хищных птиц, и с прозрачными тёмно-фиолетовыми лентами. Анна машинально коснулась шрамов под глазом. Татуировка была едва заметна, но любой знающий человек легко бы её разглядел. Платье словно было вдохновлено её острыми контурами, и это казалось… милым. Анна даже улыбнулась и прошлась пальцами по тонкой, слегка шершавой ткани.
Альен вздохнула и взяла со столика трюмо щётку для волос.
– Ну что ж, думаю, тут не нужно никаких сложных причёсок. Просто что-то милое, симпатичное, может… – она почесала нос, – даже не прячущее эти розовые волосы. Хотя вряд ли их величествам они понравятся.
– Не делай вид, что тебе есть дело, понравлюсь я или нет! – усмехнулась Анна и послушно села перед служанкой на пуф у трюмо, откидывая волосы назад.
– Да я как будто за вас беспокоюсь! – воскликнула Альен, едва не плача. – Если вы будете плохо себя вести, или выглядеть, или будете чем-то недовольны… – Она нервно выдохнула, боясь представить, что с ней будет, а потом проговорила злым шепотом: – Меня не для того учили быть компаньонкой, чтобы служить какой-то девице из деревни…
Анна дёрнулась, крутанулась и пронзила Альен таким взглядом, что та в ужасе отшатнулась и зажала рот рукой, выронив расчёску. В комнате будто стало темнее, и ярко-алые молнии заблестели вокруг, извиваясь и шипя.
– Простите, – выдавила Альен. – Я… просто… Я знаю, что это ужасно невежливо, я не должна была…
Анна окинула служанку злым взглядом и снова отвернулась к зеркалу. Опасный ореол медленно потух, оставив в воздухе лишь едва уловимый запах жжёного металла.
– Я бы запустила в тебя молнией, – сказала Анна, – но боюсь, что не справлюсь со всеми этими лентами. Работай и молчи.
Альен выдохнула, подняла расчёску и подрагивающими руками принялась расчёсывать длинные волосы Анны, осторожно разделять их и сплетать в хитрые тонкие косички. Розовые пряди стали похожими на ленты.
Анна следила за всем в зеркале и видела в нём будто не себя. Причёска была намеренно небрежной, но слишком умно сделанной, чтобы обмануться: ей, девице из деревни, в жизнь такое самой не сплести.
Все её видели именно такой: озлобленной девицей из деревни, в мужских шмотках и со шрамом на лице. В ней не было лёгкости, женственности и грации, какие были у той же Альен, и никакое платье, даже самое прекрасное, не смогло бы это исправить.
Анна прикрыла глаза. Если даже её служанка (докатились… у неё есть служанка…) выглядит больше леди, чем она, невеста принца, как на неё будут смотреть те, кто провёл в высшем обществе, среди элегантности и красоты, всю жизнь? Что будет, когда она столкнётся с теми, кто считает подобных ей сбродом? Они с мальчиками часто работали на таких людей, у Хога удивительным образом получалось с ними договариваться, а потом смеяться за их спиной и тихо ненавидеть. Сейчас Анне даже посмеяться было бы не с кем…
Полчаса истекали быстро. Анна и Альен постоянно поглядывали на часы: когда оставалось пять минут, им всё ещё нужно было завязать все шнурки и ленты, закрепить все крючки. И с каким же облегчением они выдохнули, когда всё было готово. Анна придирчиво оглядывала себя в зеркале, пытаясь понять, нравится ли ей девушка в отражении. Это точно была не она, но, пожалуй, лучший образ, сочетавший в себе дикость, необузданность и изящность современной моды, придумать было бы сложно.
Анна ещё раз повертелась, помахала подолом, сделала пару шагов, привыкая к тому, как три слоя юбок обволакивают ноги. Платья… Она не помнила, когда в последний раз надевала их!
– Нам пора! – воскликнула Альен, и Анна дёрнулась, когда тонкие цепкие пальчики сомкнулись чуть выше локтя. – Пойдёмте же.
Альен потащила её к двери, но Анна вырвалась и отступила.
– Филипп никого не убьёт, если я опоздаю, – сказала она, понизив голос. – Иди. Мне нужно кое-что забрать…
– Нож? – Альен в ужасе посмотрела на подоконник.
– Не твоё дело.
Взгляд Анны стал опасным. Альен вздохнула, молясь про себя, чтобы Анна ничего не испортила, и нехотя вышла, постоянно оборачиваясь. Лишь когда щёлкнул замок, Анна подошла к кровати, воровато оглянулась и опустилась на ковёр. Пошарила рукой между дном и матрасом и ловко выхватила свёрток из нескольких старых платков. Анна вытащила его и с сожалением сжала, приваливаясь плечом к кровати. Когда она забирала этот свёрток из дома, Орел пришёл в ярость.
– Ты не имеешь права его забирать! – выкрикнул он, загораживая проход из захламлённой кладовой.
– Правда? Смотри! – Анна махнула свёртком у лица брата. – Я это сделала. А теперь отойди, Орел, я не хочу применять против тебя силу. – Яркие молнии засверкали вокруг свободной руки.
Орел не двигался пару секунд, а потом нехотя отошёл и привалился к косяку. Анна вышла, слыша вслед злой крик: «Я тебя ненавижу! Если мы встретимся, я убью и тебя, и его, и всех, кто будет рядом!»
– Не сможешь, братец, – сказала Анна, чувствуя, как внутри что-то болезненно обрывается.
Она хотела сохранить отношения с братом, но не могла ничего ему объяснить. Точно не сейчас, когда она сама была настолько не уверена в своём положении, что готовилась в крайнем случае заключать сделку с королём. То, что было завёрнуто в светлую тряпицу, должно было стать гарантом сохранения жизни и ей, и Орелу, и всем, кто ей дорог. Единственный козырь на случай непредвиденных ситуаций.
Быть может, Орел поймёт позже.
Анна ещё раз тяжело вздохнула и поднялась с пола. Филипп, наверно, её заждался.
Когда Анна вышла, Альен бросила на неё взгляд, полный молчаливого негодования, и полдороги расправляла госпоже помявшуюся юбку. Она хотела высказать столько об отношении к её работе, к дорогим нарядам и королевским подаркам, но держала язык за зубами. Она не сомневалась, что неосторожное слово – и вспышка молнии станет последним, что она увидит в жизни.
Холл столичного отеля сверкал, как должны были сверкать дворцы. Люстру под высоким потолком украшали крошечные магические шары, горящие, как сотни свечей. Полы покрывали красные ковровые дорожки, и в них тонул стук каблуков высоких шнурованных сапог. Анна оглядывалась по сторонам, думая, что в этот раз по крайней мере её вид соответствует обстановке. Она не выходила в коридор с момента, как Филипп привёз её в отель около двух недель назад. В тот раз она мысленно пыталась высчитать стоимость украшений на стенах и потолке.
Сейчас Анна считала шаги. Спускаясь в холл, опустевший явно не по желанию обеспеченных постояльцев, она уже видела затылок Филиппа. Он скучающе развалился в кресле, подпёр щёку кулаком и что-то читал на светящемся экране синерниста. Рядом стоял охранник, окидывающий холл взглядом светящихся глаз, пронизывающих всё рентгеном. Внешне он никак не отреагировал на Анну, но Филипп вдруг вздрогнул, обернулся и медленно поднялся.
– Я знал, что оно будет выглядеть прекрасно, – произнёс он, восхищённо оглядывая Анну.
Та сморщила нос, пряча довольную улыбку.
– Когда я смогу его снять?
Филипп покачал головой и подал ей тёплый плащ, тоже новый, твидовый, с крупными золотистыми пуговицами.
– После встречи с моими родителями – в любое время. А пока – улыбнись. Ты выглядишь прекрасно, и никто, кто не знает тебя, в жизнь не подумает, что ты не из высшего света.
Анна выдавила нарочито широкую улыбку, больше походящую на оскал, и мотнула головой. Даже если на первый взгляд кому-то и могло показаться, что она из «лучшего мира», то стоит присмотреться – и иллюзия пройдёт. Она старалась держать спину прямо, а голову высоко, как учила Альен, но её руки тянулись к волосам, плечи расслаблялись, и она постоянно хотела одёрнуть путающуюся между ног юбку.
Филипп внимания на это не обращал, просто держал её за руку, пока они сбегали вниз по ступеням к раскрытым дверям кареты, и лицо его было спокойно-счастливым. Анне от этого стало немного неловко.
Они сели в карету друг напротив друга. Анна тут же отвернулась к окну и молча смотрела на мелькающих перед каретой людей. Длинные светлые улицы сменяли друг друга, пока они ехали ко дворцу. Они могли бы переместиться, но поездка очевидно давала время подготовиться, успокоиться и смириться. Только отчего-то выходило наоборот: чем ближе они подъезжали, тем сильнее нарастала тревога. Анна крутила пряди, ёрзала и дёргала плечами. Ей хотелось сбежать, переместиться прямо из кареты и никогда не оглядываться.
С каждой секундой она глубже и глубже заходила на вражескую территорию, выхода с которой не существовало. Она будто добровольно сдавалась в плен, и это сравнение ей не нравилось.
– Чего ты так боишься? – спросил Филипп, хмурясь.
Анна прикусила губу и полушёпотом произнесла:
– Я не боюсь. Всего лишь подумала, что никогда не стану частью твоего общества.
– Ты уже часть моего общества! Намного более важная и естественная, чем большинство из тех, о ком ты так переживаешь. Почему тебя это так беспокоит? Светские люди далеко не идеально праведные!
Анна резко повернулась к нему. Лицо её стало совершенно серьёзным, взгляд – холодным, и когда она заговорила, в голосе зазвенел металл.
– Да, но едва ли кого-то из них хотели судить за военное преступление.
Филипп откинулся на спинку сидения и покачал головой, приложив руку ко лбу.
– Так вот что тебя волнует! Анна, мой отец оправдал тебя. Никто не посмеет тебя тронуть.
Он хотел её успокоить. Хотел, чтобы она не забивала себе голову ерундой. Но Анна упрямо скрестила руки на груди и поджала губы.
– Это пока я с тобой. Стоит нам разойтись, я тут же окажусь в тюрьме и твой папочка с радостью припомнит всё, что якобы оправдал сейчас.
– Мы можем не расходиться, – пожал плечами Филипп.
Анна ничего не ответила и опять уставилась на приближающийся замок. Они подъезжали к высоким железным воротам, на которых блестели два золотых дракона. Они держали створки когтистыми лапами и распахнули их перед подъезжающей каретой. Ворота закрылись с глухим стуком, и Анна хмыкнула: клетка захлопнулась.
