Текст книги "Её звали Лёля (СИ)"

Автор книги: Дарья Десса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Конечно, я знаю, что война продлится ещё три года. Только не могу же об этом Сергею сказать. Он меня за чокнутого посчитает. И так уже я тут кое-что наболтал, чего не следовало.

– Давно ты на фронте? – спросил, поскольку не выношу длительного молчания. Ощущение, будто мы разругались.

– Второй месяц, – ответил Сергей.

Я хотел было спросить: «Ну, и как там?» Не стал. Глупый вопрос. Идиотский даже. Это как журналюги, которые к жертвам катастроф лезут, чтобы поинтересоваться: «Что вы сейчас чувствуете?» Да как там, как там. Фигово, вот как. Видел же сам, как позиции батальона немцы полдня взломать пытались. Ковыряли, как банку консервным ножом.

Мы ехали, и Глухарёв показывал дорогу. Как он тут, ночью в степи, ориентируется? Не понимаю. Видать, какие-то знаки видит. Но направление указал точное. Через полчаса мы оказались перед спуском в длинную широкую балку с пологими краями. Спешившись, я подошёл поближе и поморщился. Снизу жутко пахло. Я уловил запахи крови, грязных человеческих тел, пороха, лекарств. Они были сильные, словно концентрированные.

Внизу в два ряда лежали раненые. Их было много, человек пятьдесят наверное. «Как же мы их увезём отсюда? – подумал я. – У нас же всего один передок и четыре лошади».

– Товарищ сержант! – позвал Сергей, я спустился в балку. Шел осторожно, чтобы ненароком не задеть раненых. Их вид привёл меня в крайнее замешательство, а ещё я ощутил, как по спине бегут мурашки – стало жутко. Столько боли было в глазах этих ребят, столько страданий! И раны. Жуткие, перевязанные, с пропитанными кровью повязками. У некоторых бойцов не было руки или ноги, а ещё звуки. Стоны, хрипы, мычание, скрежет зубов, – всё это звучало внутри балки, создавая тяжелый гул. Но что меня больше всего удивило – отсутствие криков. Никто не орал от боли, оглашая окрестности. Терпели молча, хотя было видно, как некоторым плохо.

Я подошёл к худому высокому мужчине в некогда белом, а теперь заляпанном бурыми и грязными пятнами халате. Он обернулся, и стало понятно: передо мной совсем мальчишка ещё. То есть здесь я 28-летний, дома мне всего 24 года, а этому и того меньше, лет 20 примерно. Только лицо измождённое, хмурое.

– Вот, артиллериста привёл, – сказал про меня Сергей.

– Здравия желаю, товарищ…

– Лейтенант медицинской службы, – подсказал незнакомый доктор. – Моя фамилия Жуков, я командир… ну, неважно. Вы кто?

– Старший сержант Агбаев… – я хотел было озвучить полное название своего подразделения, но оказалось, что не знаю. Как там говорят? Батарея, а дальше – полк, дивизия, армия? Не удосужился получить эту информацию, стыдно стало.

– Короче, вам приказ, бойцы. Вон там, – лейтенант показал на другой конец балки, – есть две телеги. Запрягаете в неё своих лошадей и везёте раненых в распоряжение медсанбата.

С этими словами офицер открыл планшет, показал по карте, подсвечивая себе фонариком.

– Вот здесь, всё ясно?

– Так точно! – за нас обоих ответил Глухарёв.

– Спешите. Летние ночи короткие. Нужно всех до рассвета отсюда вывезти. Начинайте прямо сейчас.

Мы приложили ладони к пилоткам и поспешили: Сергей на ту сторону балки, искать телеги, а я к своим лошадям. Через десять минут мне удалось кое-как впрячь по паре животных, получились две повозки. Старые, скрипучие, но за неимением лучшего, как говорится. Потом мы помогали санитарам грузить раненых. Ну, а дальше, до самого утра, возили в медсанбат, до которого оказалось, к счастью, не слишком далеко – пара километров всего.

Это было страшно и очень тяжело. Эмоционально прежде всего, хотя и физически. Поднимать и укладывать раненых – оказалось, дело тяжкое. Некоторые ведь даже пошевелиться не могли. Некоторые помогали, вернее старались двигаться. Но мы с санитарами двигали их, пытаясь не сделать ещё больнее. Бойцы матерились, кто мог, в полголоса. Другие стискивали челюсти. Третьи только морщились. Какой только мимики я не увидел за эту ночь на измученных лицах!

Когда последний раненый оказался в распоряжении медсанбата, лейтенант Жуков подошёл к нам с Сергеем и крепко пожал руки. Потом протянул фляжку. В ней булькнуло.

– Держите, ребята. Большое дело сделали. Это вам.

– Спирт? – улыбнулся Глухарёв, и я удивился. Думал, он вообще улыбаться не умеет.

Доктор кивнул и ушёл.

Мы распрягли телеги, оставив их здесь, и дальше двинулись на лошадях. Я привязал одну к другой парами. Сергей, пока ехали, предложил мне первому попробовать, чем угостил военврач. Помотал головой. Мол, давай лучше ты. Не привычный я к таким крепким напиткам. Да и медицинский чистый спирт никогда не пробовал. Только в кино видел, и оттуда знаю: очень забористая штука.

Так и вышло. Сергей выпил и зажмурился, а потом закряхтел. Достал из кармана сухарь. Обдул его и стал хрумкать. Я улыбнулся: звук стоял, ну прямо как у лошадей, когда им морковку даёшь. Настала моя очередь пробовать. Чего ж отказываться? День выдался тяжёлый. Отпил немного спирта, и ощущение было, что мне в глотку горячего песка насыпали. Ух, какой ядрёный! Пришлось отцепить флягу с водой и запить, жадно глотая.

Вскоре добрались до расположения пехотного батальона. Вернее, не доехали немного. Глухарёв остановил. Мол, дальше опасно. Он спешился, молча пожал мне руку и показал, в какую сторону ехать. Я поспешил обратно к своим. Сначала к Балабанову, чтобы доложиться, а потом уже в балку, где меня ждёт Петро.

Над степью, на востоке, заалела полоса горизонта. Стало стремительно светлеть. Начинался мой новый день на Великой Отечественной войне.

Глава 49

Когда Лёля, похожая хрупкой фигуркой и особенно стрижкой на уличного сорванца, который несколько дней отчаянно голодал, явилась домой в военной форме, мать, возившаяся в это время в огороде, издалека посмотрела на неё и спросила, не признав:

– Тебе чего, солдатик?

– Мама, это я! – гордо ответила Лёля, выпятив грудь и встав по стойке «смирно». Хотела было отдать воинское приветствие, да позабыла от волнения, какой рукой. Вроде правой, а ладонь куда прикладывать? К виску или к красной звезде на пилотке? Решила, чтобы не позориться, попросту этого не делать, а уж там, в армии, научат обязательно.

– Господи, Лёлька, – ахнула Маняша, рассмотрев в худеньком воине свою родную дочь. Устало села на пенёк, служивший ей табуреткой, будто разом лишившись всех сил, и заплакала.

– Мамочка, что ты! – Лёля бросила вещмешок со своими гражданскими вещами на землю и кинулась к матери. Села перед ней на корточки и положила голову на колени. Стала по спине гладить:

– Мамочка, не волнуйся, всё будет хорошо. Я обязательно вернусь. Вот отомщу фашистам проклятым, и вернусь!

– Да, да, дочка, я… верю. Просто… какая ты у меня вдруг стала взрослая, – утирая слезы и стараясь улыбнуться, сказала Маняша. Глядя на короткий ёжик светлых волос на голове Лёли, она осторожно провела по нему ладонью.

– Видела, какой у меня теперь ёжик? – весело сказала Лёля. – И правильно! Где я там буду своей косой заниматься! Ой, мама, ты не представляешь, что там в военкомате было! На полу по щиколотку волосы. Разноцветные все, волнистые и ровные, а сколько рёву было! Вот какую ни возьми, сидит на стуле и плачет.

– Ты тоже? – улыбнулась мать сквозь слёзы.

– Я? Вот ещё! – гордо вскинула голову Лёля. – Это у них мелкобуржуазные привычки сказываются. Трудно расставаться со своим имуществом. А я – комсомолка, раз Родина сказала: надо, значит, надо! И нечего сопли распускать!

Маняша смотрела, как хорохорится её младшенькая, а сама вспоминала, сколько времени Лёля любила раньше проводить, ухаживая за своими русыми длинными волосами. Сушила их, расчесывала, заплетала в косу. Это был предмет её девичьей гордости, и вот он остался теперь где-то там, на пыльном дощатом полу военкомата, попираемый ногами. Жаль…

– Ну, да ничего! Новые отрастут! – сказала Лёля. И вдруг, погрустнев, добавила. – Мамочка, а я ведь я теперь боец Красной Армии. У меня вот, – она достала из нагрудного кармана и показала, – книжка имеется. И знаешь, я ведь попрощаться пришла. Нас переводят на казарменное положение. Будут учить дальше.

– Так ты же курсы окончила? – удивилась мать.

– Это да, только теперь надо уставы учить, стрельбе, штыковому бою, маршировать, различать вражескую технику и всё, чему бойцов учат.

– Господи, как же ты, кроха такая, будешь с винтовкой-то обращаться? Она же почти с тебя ростом, – сказала мать. – И тяжелая ведь, сколько в трёхлинейке-то? Помню, в Гражданскую однажды держала в руках. Ох, тяжесть! Почти пять кило!

– Ничего, мамочка. Я справлюсь, – уверенно сказала Лёля.

– Ты хоть с Тёмой-то своим попрощалась?

– Не успела, – сказала печально девушка. – Я из военкомата сразу сюда. Вот, вещи свои гражданские принесла. Сказали – взять отрез на портянки, носки, исподнее, полотенце с мылом. Это на всякий случай, так-то выдать должны, но нам, девушкам, поблажки маленькие разрешили. Зря, конечно. Мы ведь такие же бойцы, как и мужчины. Ну, да ладно. Приказы не обсуждают.

– Так что же ты с Тёмой? – Спросила снова мать. – Нехорошо будет, если ты уедешь, с ним не попрощавшись.

– Мамочка, так нам дали времени всего до утра, а уже вечер почти. Я пока к нему сбегаю, пока вернусь, а вставать очень рано: велели в семь ноль-ноль быть уже возле военкомата, – сказала Лёля. В глазах её было столько грусти, что матери стало жалко дочку, но чем помочь, она не знала.

– Добрый день, – вдруг послышалось от калитки. Женщины повернули головы. Во дворе стоял… Артём собственной персоной. Взвизгнув от радости, Лёля, мгновенно позабыв, что она теперь суровый боец Красной Армии, задача которого приказы исполнять, рванула к Тёме, да торопилась так, что с левой ноги слетел сапог и прыгнул куда-то в заросли малины. На секунду запнувшись, девушка сбросила второй и кинулась босиком к парню.

Он едва успел её подхватить и обнять. Они принялись целоваться, позабыв о матери, которая осталась во дворе. Смотрела на них и улыбалась.

– Простите, Мария Матвеевна, – сказал смущенно Тёма, когда Лёля его отпустила и теперь стояла, прижавшись к нему и положив голову на грудь.

– Ничего, дело молодое, – улыбнулась женщина. – Лёля, веди гостя в дом, за амуницию свою подними, чего разбросала.

Дочь, красная, словно вареный рак, поскольку впервые в жизни при матери позволила себе проявить столько эмоций к парню, спешно взяла один сапог, отыскала второй и, коротко бросив Артёму «пойдем», прошла в дом. Там она попросила его располагаться в гостиной, а сама вернулась во двор с ведром – ноги помыть.

– Ты знаешь, Лёля, – сказала мать, поднимаясь с табурета. – Меня тут соседка звала в гости чай пить. Говорит, ей прислали откуда-то варенье вишневое. Очень вкусное. Вот, пойду, поболтаю. А вы тут пока с Тёмой поговорите. Да, там Володя спит. Смотрите, не разбудите. А если проснется, каша для него в печке, в чугунке.

– А когда ты… вернешься?

– Ну, не знаю. Мы с ней давно не виделись, – улыбнулась мать на откровенно смелый вопрос дочери. Сняла передник, в котором поливала помидоры, вымыла руки и ушла. Едва калитка за ней, скрипнув, затворилась, Лёля мигом бросилась в дом, едва только успев отмыть от пыли свои маленькие ступни. Благо, калоши прихватить успела.

Глава 50

Но проснулся я не в балке рядом с лошадьми, а в палатке поискового отряда. Открыл глаза, и сразу раздались радостные возгласы: «Наконец-то в себя пришёл! Мы уже думали, надо «Скорую» вызывать или самим в посёлок вести, если не оклемаешься». Я приподнялся на локтях и первая, кого заметил, была Ольга. Она смотрела на меня с улыбкой. Моё сердце радостно затрепыхалось: значит, волновалась за меня! Перехватив мой взгляд, она выпорхнула встревоженной птицей наружу.

Рядом остались Сергей и Дима. Стали наперебой рассказывать, как я отключился буквально на копе, пришлось сюда тащить и приводить в чувство.

– Сколько я тут пролежал? – спросил их.

– Да пару часов примерно, – ответили они.

Странно. В прошлом, куда я проваливался, миновало несколько дней. Два или три, кажется.

– Как ты себя чувствуешь? Врача вызывать?

Я прислушался к внутренним ощущениям.

– Спасибо, ребят. Всё в порядке.

– Ну, ты пока полежи. Герман Сергеевич сказал, что когда в себя придёшь, чтобы оставался в лагере. Нам пора возвращаться. И так почти полдня потеряли.

Они встали и ушли. Я полежал ещё немного. Достал телефон, включил. Интересно, как они собирались вызывать «Скорую», если тут сотовая связь не ловит? Ну, да и ладно. Всё равно общаться ни с кем не хочу. Только с Ольгой. Вот где она, кстати? И почему не на копе? Я поднялся, оделся и вышел на улицу, сразу зажмурившись от яркого солнца. С минуту стоял, моргая. Потом, когда глаза привыкли, осмотрелся. Лагерь был пуст, только вдалеке, на самом краю, кто-то возился под навесом. Там у нас была кухня.

Стоило подумать о ней, как сразу в животе забурчало. Поплёлся туда, чтобы чего-нибудь перехватить до вечера. Сегодня на коп уже не вернусь, и в общем даже обеда не заслужил. Как там раньше говорили? Кто не работает, тот не ест. Но всё-таки, может, накормят чем-нибудь. Я подошёл и вдруг увидел, что на кухне сегодня дежурит Ольга. Встал, как вкопанный, она в это время чистила картошку. Увидела меня, усмехнулась:

– Чего стоишь? Проходи, раз уж пришёл.

Я нырнул под навес. Тут не слишком прохладно, и всё же солнце в макушку не печёт. Уже хорошо. Не то, что там, на копе. Негде в тенёк спрятаться. Ощущение, что ты на сковородку попал: сверху солнце шпарит, снизу земля горячим отдаёт. Стою, смотрю на девушку и не знаю, что ей сказать. Мы вроде как не совсем ещё помирились.

– Так и будешь стоять? – спросила она через минуту.

– Да я хотел…

– Проголодался, – ответила за меня Ольга с улыбкой.

«У неё хорошее настроение», – подумал я, на душе стало сразу чуточку теплее. Потому подошел к деревянному столу, сел на лавку. Эту нехитрую мебель поисковики привезли с собой, установили, когда площадка была готова. Даже кое-где прикрепили к земле, чтобы ветром не унесло. Здесь порывы сильные случаются. Да в общем, как и в Астрахани. У нас однажды ветром толстый тополь уронило. Прямо на машины свалился. Хорошо, внутри не было никого.

– Жди, я сейчас картошку почищу, найду тебе что-нибудь перекусить, – сказала Ольга. Тоном таким, словно у нас и не было размолвки.

– Давай помогу, – откликнулся я.

Девушка подняла голову, глянула на меня подозрительно.

– Умеешь?

– Ой, да чего там сложного? Берёшь нож и чистишь.

– Ну-ну, – ухмыльнулась Ольга, вставая с табуретки. Воткнула нож в крупную чистую картофелину. – Покажи, на что способен.

Она отошла в сторону, вымыла ладони из рукомойника, вытерла полотенцем и стала смотреть на мои старания. Я уселся на табуретку, взял нож, клубень и принялся его… Ну, очисткой это было сложно назвать. Скорее, зачисткой. Лезвие скользило по картофелине, снимая с неё пласт кожуры вместе с начинкой. В результате она получалась не круглой, а напоминающей сложную геометрическую фигуру с плоскими гранями.

Конечно, я Ольге соврал. Никогда мне картошки чистить прежде не приходилось. Этим у нас заведует мама, которая остальных даже близко не подпускает к «своей» (так она её называет) кухне. Стоит сунуться туда во время готовки, как сразу: «Вон отсюда!» И мы с папой удираем, успевая только цапнуть яблоко или конфету. Так, чтобы кино смотреть было не так скучно.

Ольга меня быстро раскусила. Подошла, отняла нож и сказала спокойно и строго:

– Иди лучше принеси воды.

Я поднялся.

– А как насчет перекусить? – спросил чуть жалобно.

– Не заработал ещё, – строго ответила девушка.

Пришлось брать вёдра и тащиться к цистерне, а потом выливать воду в большую кастрюлю.

– Что у нас сегодня на ужин? – поинтересовался я.

– Борщ, – кратко ответила Ольга. – Если мешать не будешь.

– Так я вроде помогать пришёл.

– Помогатор, блин, – буркнула девушка.

– Да ты скажи, что нужно-то? – спросил я. Меня начало немного напрягать её такое отношение. Ну да, не умею картошку чистить. Так ведь хотел, как лучше.

– Послушай, вот зачем ты сюда приехал? – спросила Ольга, прекратив чистить. Она смотрела на меня сурово. Даже поёжился, – такой ледяной взгляд.

– Ну как… героев войны искать, – ответил я.

Ольга покачала головой.

– Тебе врать не стыдно? – она понизила тон голоса, он стал разочарованный, грустный даже. – Люди здесь серьезными вещами занимаются, а ты… Турист несчастный! Припёрся, чтобы развлекаться, да?

Я помолчал. Она была права. Вернее, почти. Но как ей объяснить, что моё отношение к поисковому движению начало меняться?

– Оля, ты понимаешь…

– Костя, лучше уйди, – сказала девушка.

Я вздохнул и вернулся в палатку. Но пролежал там недолго. В самом деле, я не смогу ей доказать, что приехал сюда не просто так? Да ни фига подобного! Пошёл искать шанцевый инструмент. В лагере же должно быть что-то на замену, если основной сломается? Удалось отыскать старую ржавую сапёрную лопатку. Откуда она здесь? Может, была обнаружена во время копа, а может просто кто-то из поисковиков привёз с собой и забыл. Я взял её в руки, осмотрел. Ничего, сойдёт и такая! Потом нацепил на голову бейсболку и уверенным шагом отправился в сторону, куда уехали остальные. Мне очень хотелось услышать за спиной Ольгин голос. Но девушка, видимо, снова обиделась. Да и ладно!

Через километр, когда лагерь остался маленькой точкой вдалеке, я заметил неподалеку от дороги ямку. Потом ещё одну и ещё. Прикинул и догадался: это же полузасыпанные воронки! Прямо как те, которые мне показывали Толе с Денисом возле хутора Бабуркин. Только там они были огромные, авиационные. Здесь поменьше, наверное, артиллерийские. Недолго думая, я подошёл к одной из них, стал осматриваться. Немцы же не дураки, бомбами забрасывать пустую степь. Значит, тут где-то рядом были наши позиции.

Я принялся медленно ходить по окрестностям, пытаясь найти какой-нибудь окоп или блиндаж. Во мне горело одно желание – доказать всем, и Ольге прежде всего, что я не пустышка и приехал сюда, чтобы пользу приносить.

Глава 51

Они целовались. Долго, нежно и страстно. Тёма мягко гладил Лёлю по короткому ёжику светлых волос, проводил ладонями по её худенькому телу, которое трепетало от ласк, отзываясь на каждое, даже самое маленькое, движение. Девушка была словно растение, жадно впитывающее влагу перед тем, как пережить многие месяцы иссушающего зноя. Она предвидела это, но ещё не осознавала в полной мере, какие испытания будут у неё впереди. И как долго она не сможет ощущать то, что теперь сладко отдавалось внутри её тела.

– Пойдем в мою комнату, – прошептала Лёля, когда их ощущения от поцелуев и объятий обострились настолько, что требовали выхода на новый уровень. И влюбленные знали – есть лишь один способ унять эту жажду прикосновений. Они отправились в маленькое пространство, где уже через несколько минут слились в единый организм, который жарко и часто дышал, методично поскрипывая пружинками кровати.

Им никто и ничто не помешало всё это время наслаждаться друг другом столько, сколько им того хотелось. Оба они были ненасытны в своих желаниях и совершенно не стеснялись этого, поскольку знали: предстоящее расставание может продлиться очень долго, а может, если так случится вдруг, не закончиться никогда. Лёля уходит на фронт, и хотя девушек там стараются беречь, но это же война. Там убивают вне зависимости от пола и возраста. Случайная пуля, шальной осколок, и вот уже нет человека. Тёма знал об этом из рассказов раненых, с которыми ему теперь много приходится общаться в госпитале во время практики. Потому он дарил Лёле всю ту нежность, страсть, желание, на которые только был способен.

Когда они, утомленные и счастливые, лежали, переводя дыхание, и смотрели в потолок, переплетя пальцы рук, Тёма спросил:

– Когда ты уходишь на фронт?

– На фронт – не знаю, а на казарменное положение нас переводят завтра утром.

– Мы с тобой… ещё увидимся?

– Конечно, – уверенно ответила Лёля. – Нас ещё будут дальше готовить, а потом уже решат, куда отправить.

– У меня к тебе одна просьба, – очень тихо сказал Артём, повернувшись к девушке. – Только обещай, что ты её выполнишь, несмотря ни на что.

– Хитренький какой, – улыбнулась Лёля. – Сейчас попросишь тебе малыша родить и не уходить никуда. Стой… – Глаза её стали напуганными. – А ты мне ребеночка не сделал прямо сейчас? Ну так, совершенно случайно?

– Нет, я же медик, – улыбнулся Тёма в ответ. – И прекрасно знаю, что можно делать с женским организмом, а чего не стоит, если девушка сама не хочет.

– Так что за просьба?

– Вернись, пожалуйста, живой.

– Тёмочка, хороший мой, родной… – Лёля поцеловала его в щеку и висок – куда дотянулась. – Как же я могу тебе это обещать? Мой папа тоже верил, что вернется, а видишь, как с ним всё получилось.

– Тогда обещай, что будешь стараться. Очень сильно стараться. Выжить. Вернуться. Ко мне, – сказал Артём.

– Обещаю.

И они снова принялись нежиться, постепенно повышая градус своих прикосновений, пока в который раз уже не достигли пика наслаждения. Когда же они остановились, совершенно обессиленные, на улице было уже совсем темно.

– Скоро мама и Валя вернутся, да и Вовку пора кормить, – сказала Лёля, спешно вставая с постели и одеваясь. Она привычным движением хотела собрать сзади волосы в хвост, но руки ухватились на пустоту. – Ой… – растерянно сказала она. – Волос-то и нету. – Рассмеялась тихонько.

– Ничего, новые вырастут, лучше прежних, – сказал Тёма.

Они оделись, вышли в большую комнату. Лёля включила керогаз, поставила чайник. Вскоре он запыхтел, и она подогрела в чугунке кашу для Володи. Пошла к нему в комнату, разбудила и отнесла к столу. Усадила себе на колени и принялась кормить. Мальчик был сонный, кушал вяло, больше мордашкой крутил в стороны, стараясь отвернуться от ложки. Даже похныкал немного, но Лёля грозно сдвинула брови:

– Ты мальчик? Да? Значит, будущий воин. А раз так, должен быть сильный! Кто нас в старости с дядей Артёмом защищать станет, а? Жуй быстро!

И Вовка, с удивлением посмотрев на Тёму, принялся кушать. Сам же парень с тихой радостью смотрел, как его девушка кормит племянника, и думал о том, что вот так же она когда-нибудь станет кормить их собственных малышей. «Только бы выжила!» – прозвучало в его душе заклинанием.

***

Лёлю перевели на казарменное положение, и в доме Дандуковых стало совсем тихо и грустно. Целыми днями теперь оставались внутри лишь Маняша с Володей, который, лишившись единственного соратника по своим детским забавам, теперь был притихший. Сосредоточенно возился на полу с игрушками, – это были выкрашенные в разные цвета деревянные кубики, пирамидки и несколько лошадок, вырезанных из мягкой сосны.

Мальчик очень любил с ними играть прежде всего потому, что их можно было беспрепятственно грызть. У него росли молочные зубки, на которые попадалось многое. Потому бабушка старалась убирать всё опасное подальше, но разве от этого маленького полозуки, как она ласково его называла, что-то возможно скрыть? Хотя Володя уже и почти научился ходить, и теперь осторожно перемещался по дому, держась за что-нибудь и аккуратно переставляя крошечные ножки.

Маняша смотрела на него и радовалась и грустила одновременно. Счастье было заключено в этом маленьком тельце. Оно – продолжение их семьи, будущая надежда и опора, а ведь каждый день гибнут тысячи. Печаль была в напоминании: Володя был очень похож на своего отца, Константина, которого никогда не видел и уже не увидит. Только на фотографиях. Они там, у Вали в комоде, завернуты в особенную, алую тряпочку. Когда мальчик вырастет, он увидит, каким красивым был его отец.

И все-таки, хотя Володя скрашивал домашнее одиночество бабушки, в доме Дандуковых теперь царила грустная тишина. Маняша целый день строчила на швейной машинке, Валя пропадала в институте и детском саду. Больше никто не врывался свежим ветром, с румяными щеками и не кричал задорно с порога: «Привет честной компании!» Так Лёля делала очень часто, и все начинали улыбаться: заводила вернулась. Сразу становилось как-то живее, ярче, веселее.

Но теперь уже было не до веселья. Лёля была на службе, и всё шло к тому, что её тоже скоро отправят на фронт. Обстановка там становилась всё тяжелее. 4 июля сообщили, что наши войска после 250 дней оставили Севастополь. Через два дня прозвучала новость о боях западнее Воронежа. 23 июля сказали «В течение 22 июля наши войска вели бои в районе Воронежа, а также в районах Цымлянская, Новочеркасск». Значит, огненный вал неумолимо двигается на восток, в сторону Сталинграда и Астрахани.

25 июля, поздно вечером, неожиданно домой примчалась Лёля. Она была измученная, ещё сильнее похудела и напоминала мальчишку, который целый месяц провел в колхозе, помогая собирать урожай. Такой была загорелой, пыльной, с темными кругами под глазами, но абсолютно счастливая:

– Мамочка! Нас отправляют на фронт!

Глава 52

Не знаю, что на меня нашло. Забрался в одну из ямок и стал копать. Усердно махал сапёрной лопаткой, яростно отпихивая от себя землю как можно дальше, чтобы не сыпалась обратно. Пот сначала проступил на лбу, затем потёк струйками, а после перестал обращать на него внимание, как и на жажду. Я как-то не слишком подготовился к своему внезапному походу: шанцевый инструмент взял, а флягу прихватить забыл. О еде и говорить нечего.

Всё потому, что был очень злым. Хотелось доказать всем, и Ольге прежде всего, что я не зря тут ем вместе с ними, отдыхаю и вообще занимаю место в палатке. Что на мою раскладушку нашлось бы немало желающих, настоящих поисковиков, более достойных и опытных. На моё счастье, земля была жёсткой лишь сверху, примерно через полметра стала мягче. Так, будто кто-то раньше засыпал большую яму.

В какой-то момент мне послышался звонкий удар, – металл встретился с металлом, – и я замер. Радость взыграла во мне. Ого! Я что-то нашёл! Начал копать дальше, но уже помедленнее. Как мне ребята там говорили? Торопиться нельзя, можно повредить что-нибудь важное. Что-то такое, способное помочь в поисках погибших бойцов. Стал работать дальше, не обращая внимания на жару, и что во рту от жажды язык прилип к нёбу и губы склеились.

Вскоре у меня в руках была каска. Советская, – я это понял по её форме и красной звезде, которая едва проступала. Только не совсем обычная. С левой стороны её будто чем-то пропороли. «Осколок, наверное, пробил», – подумал я. Пришло в голову: если есть каска, значит, где-то тут рядом лежат останки бойца! А вдруг его сразу можно будет опознать? Продолжил копать, и снова удача – опять звонкий стук! Но меня постигло разочарование. То был какой-то бесполезный предмет. Ржавая, бесформенная, с торчащими острыми краями железка. Не знаю, от чего она. Может, деталь пулемёта или автомата? Или ещё чего-нибудь.

Мои раскопки продолжились ещё пару часов. Нашёл несколько полусгнивших досок, какие-то тряпки, сапог с наполовину оторванной резиновой подошвой. Но солнце стало клониться к западу, и я понял, что если не остановлюсь, то в лагерь возвращаться придётся в полной темноте. Едва ли получится, поскольку в ночной степи недолго заплутать. Отряхнулся и, ощущая себя героем, с твердым намерением завтра же сюда вернуться и продолжить, пошёл обратно.

В лагере мне устроили взбучку. Оказывается, пока я шлялся неизвестно где, меня всем лагерем искали после того, как вернулись. Ольга сообщила, что ушёл, но она ведь не знала, в каком направлении. Ребята решили, что я задумал удрать. Но как дойду пешком, если понятия не имею, куда идти? А ведь на такой жаре опасно: можно получить солнечный удар, и пока тебя отыщут, ты уже ласты склеишь. Поисковики даже махнули рукой на душ и ужин, хотя были грязны и голодны, и кинулись меня разыскивать. И тут я вот он, припёрся.

Герман Сергеевич построил всех, заставил выйти перед строем и прочитал короткую, жёсткую и в общем справедливую лекцию. Суть сводилась к одному: уход из лагеря без разрешения может быть приравнен к дезертирству. «Здесь не воинская часть, и время не военное, – сказал Крапов, – потому на первый раз прощаю. На второй выгоню к чёртовой матери». Я стоял, понурившись, и настроение упало ниже некуда. Даже не стал никому говорить о своих находках. Решил, что всё равно продолжу собственный коп. «Вот найду что-нибудь интересное, тогда узнаете!» – подумал упрямо.

Один вопрос: как туда вернуться? Во-первых, я не очень хорошо запомнил направление, а в степи этой куда ни посмотри – всюду ровная, как стол, с небольшими балками. Но встречаются они не так уж часто. Во-вторых, и это самое главное, – как после моего выговора покинуть лагерь? Я решил, что мне нужен напарник. Вместе придумаем повод, чтобы отлучиться, и Герман Сергеевич не будет ругаться и нас не выгонит.

Вечером, после ужина, я подошёл к Сергею с Димой, которые обсуждали что-то. Я услышал слово «манифольд», но не понял, о чём это они. Прислушался: а, газовое оборудование. Ну да, они же оба газовики. Не скучно им говорить о работе в таком месте? Постоял и ушёл. Не буду мешать, да и обоим, кажется, я не слишком нравлюсь. Ощущение, не знаю, как подтвердить.

Потом подошёл к Тимуру. Он старательно, высунув от усердия кончик языка, зашивал свою полевую форму. Я уселся напротив на раскладушку.

– Чего хотел? – спросил он.

– Скажи, а бывает такое, что поисковик найдёт что-нибудь и никому не покажет?

Тимур поднял голову и глянул на меня.

– Ты, что ли?

– Нет, я просто, ради интереса, – пожал плечами.

– Всё, что мы находим, подлежит описанию. Есть специальный журнал, в него всё заносится. Потом решают, представляет ли исторический интерес. Если да, то передаются в музеи. Или, если это личные вещи, то родственникам бойцов. Ну, а если нет, то возвращаются земле. Боеприпасы утилизируются. Ты лучше Крапова об этом спроси. Он лучше расскажет.

– Нет, я это понял. Ну, а если… Хотя ладно, забудь.

Я ушёл, оставив Тимура дальше возиться с одеждой. Следующий, к кому обратился, был Толя. Он все-таки школьный учитель истории. Может, знает больше, чем два работяги с завода и водитель. Самарец как раз не был занят ничем особенным – лежал и читал книжку на телефоне.

– Что интересного читаешь? – спросил я как бы между прочим.

– Историю Шестидневной войны.

– Чего?

– «Война на Ближнем Востоке между Израилем с одной стороны и Египтом, Сирией, Иорданией, Ираком и Алжиром с другой, продолжавшаяся с 5 по 10 июня 1967 года», – прочитал Толя. – Ты разве не слышал о ней?

Я отрицательно мотнул головой.

– Ну да. В принципе, не Вторая мировая и даже не Вьетнамская, – улыбнулся собеседник.

– Тогда зачем она тебе?

– Интересно, – коротко прозвучало в ответ.

Тогда я задал учителю тот же вопрос, что прежде Тимуру. Толя оказался человеком более прозорливым.