Текст книги "Ширали"

Автор книги: Д'Арси Найленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Маколи все еще не мог прийти в себя.

– Но мне сказали, что из Милли вы поехали прямо сюда.

– Правильно, – ответил О'Хара. – Но в дороге я передумал. Поэтому и добрался домой всего час назад.

Он открыл пачку сигарет и протянул Маколи. Но тот лишь покачал головой и достал из кармана свой кисет.

О'Хара прикурил и смотрел, как догорает спичка.

– Все равно я не дал бы тебе эту работу, Маколи.

– Почему?

– Потому что тогда я накликал бы новую беду и подписал твой смертный приговор.

– Да бросьте… – начал было Маколи.

– Послушай меня, – сказал О'Хара, которого яростная непримиримость Маколи начала раздражать. – Их там двадцать пять человек. Из них по меньшей мере пятнадцать – дружки Кристи. Они будут охотиться за тобой, как свора бешеных собак. Даже если тебе наплевать, раскроят тебе башку или нет, то мне не наплевать. Я хочу, чтобы все было тихо. Я по горло сыт этими беспорядками. – Он затянулся сигаретой, и дым спиралями вышел из его ноздрей. – Послушай, – продолжал он убежденно, – ты много ходил и знаешь, что плохих людей можно встретить всюду. Они есть на фермах и в лагерях, но держатся либо в одиночку, либо попарно. И ты знаешь, как бывает. Их сразу распознают. И дают понять, где их место. Приличные люди с ними не якшаются, и они либо подчиняются правилам, либо расплачиваются за последствия. Там же, в лагере, сразу собралась куча самых отъявленных мерзавцев. Один к одному, прямо на удивление. Как только работа закончится, пусть они все катятся к чертям. С глаз долой. Я бы и сейчас с ними разделался, да вот стрижка овец на носу, кого теперь найдешь?

– Что ж, ничего не попишешь, – сказа Маколи.

Он был уже готов уйти, и на этом все бы кончилось, не окажись О'Хара человеком степенным с твердыми убеждениями относительно семейной жизни и родительских обязанностей. Кроме того, его разбирало любопытство. Но начал он так:

– Чтобы ты не считал себя обиженным, я тебе вот что скажу. Даже если бы ты Кристи и пальцем не тронул, а я бы не нанял другого человека, и мне сейчас еще был нужен повар в лагерь, все равно я бы тебя не взял.

Маколи посмотрел на него вопросительно.

– У тебя маленькая девочка, – с добродетельным видом снисходительно пояснил О'Хара, – совсем ребенок. И я не позволил бы ей появиться там, как не позволил бы собственному ребенку. Не из-за беспорядков. Просто там – не место для ребенка. Жизнь, которую ты ведешь, для ребенка не годится. Что ты вообще за человек, если тебе пришла в голову мысль тащить ее с собой в такое место?

– Какого черта вы лезете ко мне? – взорвался Маколи. Опершись руками о стол, он наклонился к О'Харе и сказал отрывисто:– Занимайся своими делами, у тебя и на них-то не хватит мозгов. А умнее ты уже не станешь. Вот когда будешь хорошо управляться в своем деле, тогда, может, я еще послушаюсь твоих советов.

И вышел из конторы. На улице стало пасмурно. С севера дул легкий ветер. Полосатые полотнища, затенявшие крыльцо, шевелились и хлопали.

– Не получилось? – спросил Малдун, сразу поняв все по его лицу.

– Не получилось, – ответил Маколи, и Малдун, хоть его и разбирало любопытство, сообразил, что сейчас не время пускаться в расспросы, почему и как. Потом узнаю, подумал он.

– Похоже, пойдет дождь, – осторожно заметил он, как бы не замечая безмолвного гнева Маколи. Но глянув по сторонам, вдруг заспешил: – Садись в машину. Скорее… Идет «синий мундир», пропади он пропадом.

Маколи оглянулся.

– Поздно, – заметил он. – Он нас видел.

К ним не спеша подходил сержант полиции, ступая так, будто одной из главных его обязанностей в жизни было выравнивать землю. Шеи у него не было, грудь торчала колесом, а челюсти напоминали бульдожьи.

– Ты Маколи?

– Я.

– Я могу посадить тебя.

– За что это? – удивился Маколи.

– Ты знаешь за что. Плохое поведение и прочие нарушения закона.

Маколи притворился непонимающим. Потом лицо его просветлело.

– Вы хотите сказать, что небольшая… Да что вы, сержант, это же пустяк. Просто приятели немного побаловались. Вы же знаете, как это бывает?

– Знаю, – ответил сержант. – Будешь предъявлять обвинения?

– Обвинения?

– Разве Кристи не бросался на тебя с разбитой бутылкой?

– Я этого не заметил, сержант, – сказал Маколи, давая понять, как он сам оценивает происшедшее.

– Даю тебе час, чтобы убраться из города.

– Но мои друзья… – начал Маколи с озабоченным видом, пытаясь выяснить, только ли он подвергнут наказанию.

– Не беспокойся, о них как следует позаботятся, – уверил его сержант. И поднял вверх пухлый палец: – Один час.

– Что справедливо, то справедливо, – согласился Маколи.

Они смотрели, как сержант удаляется, заложив руки за спину. Брюки его полоскались на ветру, как разорванные паруса.

– А он ничего, – заметил Маколи.

– Что будешь делать, Мак?

– Отправлюсь в путь.

– Поедем лучше к нам, – предложил Малдун. – На несколько дней.

Маколи хлопнул его по плечу.

– Нет, – сказал он. – У тебя своих забот хватает, Джим. А я тебе не помощник. Будь здоров.

Они пожали друг другу руки. Мальчишеское лицо Малдуна было обиженно-грустным.

– Я хочу есть, папа, – заявила Пострел.

Малдун заставил себя усмехнуться, чтобы облегчить расставание.

– Пожалуй, поеду, займусь похоронами.

Он включил стартер, мотор ожил и натужно затарахтел.

Маколи сделала шаг вперед и положил руку на плечо Мадуна.

– Забыл сказать, Джим. Не возьми ты с самого начала этого болвана на себя, боюсь, все получилось бы по-другому.

Малдун махнул рукой, но лицо его было довольным, и это выражение помнилось Маколи, когда грузовик уже уехал.

– Куда поехал Джим? – спросила Пострел. ОНа почесала одну ногу об другую. – Джим хороший, – добавила она.

Маколи вгляделся в длинную, уходящую на юг, скучную дорогу. Посмотрел на небо, по которому ветер гнал облака. Но выхода не было. Время уходило.

Он толкнул сетчатую дверь и вошел в пекарню. Пахло свежим хлебом и чистыми мешками. Он тронул стоявший на прилавке колокольчик, и из помещения позади лавки показалась девушка в белом халате. Это была та самая девушка, которую он видел рано утром, когда она переходила улицу. У него сразу поднялось настроение. Улыбка ее была приветливой, но безразличной. Она улыбалась скорей по обязанности, нежели от души.

– Можно пару пирогов и буханку хлеба? – спросил он.

– Пожалуйста.

Голос у нее был негромкий. Она повернулась и наклонилась над ларем. Он пробежал взглядом по ее фигуре спереди и сзади. Оценил ее шелковистые стройные ноги и даже приметил кружева на нижней юбке. Они вызвали в нем желание и вдохновили его воображение. Она снова повернулась, и, пока заворачивала хлеб, он наслаждался видом ее гладких округлых рук.

Через минуту она с той же дежурной улыбкой поставила перед ним пироги. Глаза ее блестели, как вишневый сироп. Губы были мягкие и чувственные. Иссиня-черные волосы вились. Маколи не сводил с нее безмятежно-спокойного взора, как будто рассматривал статуэтку на полке. Она вспыхнула и отвела взгляд. Но в остальном движения ее, казалось, не изменились, хотя он заметил, когда она взяла деньги и положила их в кассу, что она смущена.

– А воды вы мне нальете? – Он положил на прилавок пустую флягу.

На этот раз ее взгляд выразил большую заинтересованность. В нем появилась неуверенность и любопытство. Она кивнула и взяла флягу. Потом вернулась, вытирая ее тряпкой.

– Извините, перелила через край.

Маколи развязывал свой продуктовый мешок и не сводил с нее глаз. Она же скрыла свое смущение, занявшись Пострелом. И быстро спросила:

– А маленькой девочке не хотелось бы сладких пирожков? Они чуть зачерствели, но еще вкусные. Если вы не против, конечно.

Вот это ему нравилось. Именно такие люди. Они не швыряют вам в лицо милостыню, как будто вы их молите о ней. Они помнят, что и у вас есть чувство собственного достоинства. И не пытаются его отнять.

– Конечно, не против.

Он смотрел, как она выбирает пирожки, что лежали в окне на витрине, на округлые линии ее бедер и крутую грудь, явственно обозначавшуюся, когда она протягивала руку.

– Это тебе, малышка, – повернулась она.

Пострел взяла пакет и, мгновенно открыв, заглянула внутрь. Потом закрыла и подняла робкий взгляд, прижимая пакет к груди и дрожа от радости, которую старалась сдержать, потому что подсознательно понимала, что проявить радость перед чужой женщиной неудобно.

– Мы, пожалуй, тронемся, – сказал Маколи.

– Далеко? – спросила девушка, не в силах больше скрывать свою заинтересованность.

– В Мори.

– Господи, в такую даль!

– Через несколько дней доберемся.

– А на чем вы путешествуете?

– На своих двоих, – Ответил он.

– На чем?

– Пешком.

Ее, казалось, интересовали не ответы, а только возможность пофлиртовать, поддержать разговор. Она снова посмотрела на него, и они встретились взглядом. В ее глазах была нерешительность, будто она не знала, как устоять перед непоколебимо спокойной наглостью его взгляда. Наконец, не выдержав, она отвела глаза.

– Дождь ведь собирается.

– Возможно.

– Я чувствую ломоту в костях. У меня всегда кости ломит, когда собирается дождь.

– Меня тоже всего крутит, – сказал Маколи. – Но не от дождя.

Она снова подняла глаза, встретилась с ним взглядом и густо покраснела.

– И если хочешь знать отчего, – добавил Макои, обернувшись в дверях, – я скажу тебе на танцах на будущий год.

Ярдах в двадцати от пекарни Маколи велел Пострелу обернуться и посмотреть, глядит ли девушка им вслед. Пострел сказала, что она стоит на пороге. Маколи улыбнулся про себя.

Не миновать бы мне пощечины, подумал он, посмотри я не другую так, как смотрел на нее. Она принадлежит к тем увлекающимся натурам, которых возбуждает тайная игра, к тем женщинам, про кого говорят: в тихом омуте черти водятся. Они самые лучшие. Смелые же, те, что знают ответ на каждый вопрос, делятся на две категории: одни кокетливы, как кошки, и изменчивы, как вода или ветер, а другие – просто шлюхи. Первые увидят блеск в глазах мужчины, услышат, как он часто дышит, и довольны. А чуть дело примет серьезный оборот, тотчас зовут на помощь. Вторые же уж слишком часто укладываются на землю.

Тем не менее, пришел к выводу Маколи, продолжая думать об этой девушке, ничего она для него не значит. Он не знает, Сузи она или Фанни, умеет ли читать и писать, училась ли играть на рояле, ест ли мясо по пятницам и помогает ли маленькому Оскару его уроками. Он не знает, страдает ли она от запоров, кладет ли сахар в чай и давит ли угри на лице, сидя перед зеркалом. Он ничего не знает про ее семью, и как она живет, и, по правде говоря, все это было ему безразлично. Его она не интересует, а интересует лишь мужчину в нем. Она – образ, в который воплощается его желание.

В этой роли она и оставалась с ним, пока он шагал по дороге.

Хмурый день завершился ливнем. Укрыться было негде. Как звезда, сквозь кустарник мерцал свет, но он был где-то далеко, далеко. Маколи помнил, что в десяти минутах ходьбы есть высохшее русло реки, через которое перекинут мост, и побежал к нему. Пострел бежала рядом, втянув голову в плечи.

– Дай руку, – пронзительно вскрикнула она, когда Маколи начал спускаться под откос.

Они забрались под мост, отыскав место повыше, и уселись. Маколи пришлось согнуться, потому что голова его касалась досок моста. Они молчали. Кругом царила тьма, только ветер выл и плескал водой по настилу моста, просачиваясь в щели, да стучал дождь, невидимый и невидящий. Он тут же отыскал их руки и лица, заставляя ежиться, как бездомных собак. Сырой ветер вихрился над мостом. Маколи было холодно. Он чувствовал, как дрожит рядом девочка. Он развязал мешок, достал одеяло, и они закутались в одеяло, а поверх покрылись брезентом.

Для Маколи это вовсе не было тяжким испытанием. В этом было даже какое-то удовольствие. Им еще повезло уйти от дождя и согреться. Укромный уголок, уютный и тихий – конечно, удобств могло бы быть и побольше – но, черт побери, жаловаться не приходится. Бывает и похуже. Мог бы очутится под открытым небом, идти навстречу ветру и дождю, шатаясь, как пьяная баба на вечеринке. Он ждал, что Пострел начнет жаловаться, но она молчала.

Наоборот, она уткнулась в него и, довольная, похрюкивала.

– Мне здесь нравится, папа, – весело сказала она. – Здесь хорошо.

Он размышлял о прошедшем дне и обо всем, что случилось. Он думал о тысяче событий, происшедших, происходящих и грядущих. Вспыхивали и гасли мысли; возникали и туманились образы. Он видел лицо Кристи, представлял его себе ребенком – кровожадным ребенком с черной щетиной на лице, и ведь, верно, мать любила бы его, даже если б он отбивал горлышко от молочной бутылки и, играючи, глупый малыш, тыкал осколком ей в лицо. Мысль эта вызвала у него добродушную усмешку.

Пострел хихикнула ему вслед.

Думал Маколи и про Джима Малдуна, беспокойного, как собака, увидевшая привидение, напуганного до смерти и все же протянувшего руку помощи; белый, как полотно, его аж тошнило от страха, Малдун отворачивался, но оставался рядом, не придумывал поспешных отговорок, чтобы задать стрекача. Он хотел помочь. На это нужно мужество. Настоящее мужество.

И думал он о девушке. О Минни, Мэри, Мэйбл. Он хотел ее. Он понимал, как сильно хочет ее. Он хотел, чтобы она, смеясь, убегала от него, хотел поймать ее, овладеть ею, заставить ее забыть про смех и услышать, как она застонет от удовольствия, всколыхнувшись в последний раз. А он встанет и уйдет от нее, как герой, как победитель, оставив ее обессиленной от исступления.

Но когда он услышал сонное посапывание рядом, все его страстные видения рассеялись, и он почувствовал прижавшуюся к нему маленькую фигурку в свалившейся набок соломенной шляпе. Он глянул вниз, под откос. Ветер, дождь и тьма наводили уныние. Ему почудилось, будто кто-то заглянул в его тайные мысли, и это, в свою очередь, заставило его испытать чувство жалости к себе и унижения.

– О господи, – тупо пробормотал он.

Он снова посмотрел на спящую девочку, и его охватило желание сделать что-то злое, грубое, чтобы освободиться от появившегося в душе чувства вины и гнева. Он схватил ее за плечо и потряс.

– Эй, проснись. Вставай. Не то у тебя шею сведет.

Она вздрогнула, невидящие глаза ее широко открылись, потом снова закрылись, и он почувствовал, как она свернулась в клубочек. Он стиснул зубы, но больше тревожить ее не решился. Он положил ее на твердую землю, и она лежала, повернув голову набок. Он заломил руки, но напряжение уже покидало его, и ему стало легче, а через некоторое время он почувствовал себя совсем хорошо, ста спокойным и уверенным и принялся думать о себе, прикидывая так и этак.

Я мужчина, думал он. И мне нужна женщина. Верно. Не стал бы отрицать этого и перед самим господом богом. Коли она не была бы мне нужна, я бы стал думать, что со мной что-то случилось. Да, мне нужна женщина. И довольно об этом. Не то, если много думать, придется меня кастрировать. Хватит. Что я, прыщавый юнец, который бегает за бабами, что ли?

Дождь вроде не собирался переставать, хотя ветер, налетая порывами, задувал теперь под мост. Маколи подтянул ноги к груди, обхватил их руками и уткнулся подбородком в колени. Он видел, как блестит под его сапогами вода. Оставалось только одно – не двигаться с места. Но он ни о чем не жалел. Он знал, как бы поступил, если бы это зависело от него. Он не ушел бы из Буми. Он переждал бы там, пока погода не установится. Только безмозглый дурак рискует пуститься в путь по чернозему, когда небо готово вот-вот разразиться ливнем.

Но не уйти из Буми было нельзя. Как не уйти, когда полицейский дал ему всего час на сборы? Садиться в каталажку не к чему. Полицейские памятливы, как слоны, и мстить умеют не хуже выгнанной из дому тещи. В их руках власть, и они знают, как ею пользоваться. Даже если человек от рождения приличный, стоит ему нацепить мундир, и одно это, не говоря уж ни о чем другом, подымает у него со дна души всякую мерзость. Только заупрямься, ослушайся, и ты навсегда распростишься с городом. Они ни за что не позволят тебе вернуться туда. Несколько часов, и тебя выследят и выпихнут. Мы тебя выставляем, такие типы нам не нужны. Проваливай. А могут сделать и хуже. Бросят в холодную камеру, да перед этим еще изобьют и заберут одежду, а на следующеее утро швырнут одежду обратно, оставив в карманах лишь доллары, которые необходимы, чтобы последовать любезно предложенному совету: убирайся, мол, вон, пьяный бродяга.

Раз уже ты заработал пинок в зад, самое лучшее, что можно придумать, это убраться вон без промедления. Тот сержант, например, малый неплохой, но он все равно бы его выискал, и, если даже он не из тех, кто потом наступает на мозоль или навсегда затаивает злобу, тем не менее он не пожалел бы его, если бы дело дошло до суда. Нужно быть кретином, чтобы позволить втянуть себя в беду, когда ее можно избежать. Без промедления – именно так следовало действовать. Потому что порой полиция может и передумать. Хотя на того сержанта, – он вроде бы неплохой малый, – это не похоже, ибо он вел себя как орудие закона, а не его карающий меч. Тем не менее спустя пять минут он вполне мог появиться снова и прихватить его.

Поэтому он и ушел из города и, уходя, знал, что ждет его впереди. Рискнуть стоило. Всегда можно натолкнуться на ферму, лагерь, старый сарай, где живет одинокий старик, у которого умерла жена, или, наоборот, старуха вдова. И всегда есть надежда, что погода переменится к лучшему.

Вот как они будут завтра, это да. Придется шлепать по скользкой дороге. Далеко не уйдешь. А проголосовать вряд ли удастся. Машины ходить не будут. Только зачем об этом думать сейчас? Времени еще предостаточно. Хорошо бы, если бы он был один. Будь он один, он бы двинулся в путь, была не была, и шел бы себе потихоньку. С ребенком это в два раза труднее; более того, невозможно.

Маколи провел рукой по глазам. Он чувствовал, что они болят от усталости, от желания спать. Он чуть подвинулся, чтобы можно было откинуть назад голову. Переложил камни под спиной. Натянул шляпу на лоб, чтобы не брызгал в лицо дождь, втиснул каблуки поплотнее в грязь, чтобы легче было сидеть, и задремал.

Внезапно он насторожился. Среди ветра и шума появился какой-то новый звук. Маколи сел. Прислушался. Звук был неравномерным, то громче, то тише. Он наплывал, доносился издалека, но тем не менее слышался отчетливо. Маколи осторожно выбрался из-под моста и вгляделся в непроглядную тьму. Где-то на дороге возникли два расплывчатых желтых пятна.

Он побежал назад и растолкал Пострела, но дал ей возможность потянуться и позевать, пока готовил свэг, скатывая его круче. Это было единственное, что он успевал сделать в подобных обстоятельствах. Потом плотно стянул свэг ремнями.

– Что случилось, папа?

Он не ответил, вынырнул снова из-под моста и поглядел на дорогу. Пятна выросли. Он замер. И услышал более громкий звук: та-та-та-та. Та лебедка, с которой разворачивается кабель. Какой идиот решился ехать в такую погоду, подумал он. Но это его мало волновало. Пусть хоть сам дьявол, лишь бы он им помог.

– Идем, – позвал он Пострела.

Она держалась за его штанину, пока они взбирались по откосу на дорогу. Он встал посреди дороги, махая руками. Пострел, подражая ему, тоже замахала руками. Дождь был им в лицо. Они видели, как сквозь пелену дождя просвечивают и приближаются, становясь все больше и больше, желтые глаза, и, испугавшись, что их могут не заметить, Маколи отступил обочине, махая руками и крича. Он услышал, как мотор застучал медленнее, еще медленнее и замер

Грузовик остановился.

– Далеко едете? – сложив ладони рупором, крикнул Маколи, подойдя к кабине шофера.

Прижав лицо к стеклу, он только и мог различить что нос да глаза между шляпой и воротником.

– В Мори.

– Найдется место для двоих? Ответ донесся из кузова:

– Прыгай сюда, приятель. Второй голос сказал:

– Только поскорей, Христа ради. И давай двигаться.

Маколи посмотрел в стекло, и нос кивнул утвердительно. Он швырнул мешок в кузов, откуда раздался собачий визг, поднял Пострела, и чьи-то руки подхватили ее. Грузовик дернулся и помчался вперед как безумный, и Маколи стало швырять от одного борта к другому, причем он натыкался то на людей, го на собак. Они были со всех сторон.

– Сюда, приятель, здесь есть одеяло, если только сумеешь под него забраться.

Маколи разглядел, что всего в грузовике ехало лять человек. Трое сидело в кузове. Своему приятелю, старику, они предоставили возможность укрыться в кабине рядом с хозяином и водителем драндулета, Скользким Диком. Теперь вместе с ним и Пострелом в небольшом кузове насчитывалось двенадцать душ: семь овчарок, четверо мужчин, ребенок и к тому же все снаряжение. Укрытием им служили два так называемых дерюжных одеяла, то есть чехлы из-под шерсти.

Собаки были привязаны накоротко: три с одной стороны, четыре – с другой.

Грузовик заскользил, заметался, но сумел выровнять ход.

– Видать, чересчур спешит, – заметил Маколи.

– Этот негодяй совсем спятил. Он нас всех прикончит, пока не успокоится.

– Спешит добраться домой, к мамочке.

– Ему не добраться, если он будет так ехать.

Маколи знал Скользкого Дика понаслышке и с виду, но дел с ним никогда не имел. Это был высокий худой человек с грустными глазами. На голове у него было немного рыжих волос – если суметь их разыскать, конечно, – и чуть побольше над верхней губой. Физиономия его напоминала высохшую винную ягоду. Он был гуртовщиком и поваром у стригалей и мало обращал внимания на свою внешность.

Когда грузовик опять занесло, люди и животные сбились в кучу, перекатившись от одного борта к другому.

– Тот, кто прозвал его Скользким Диком, ей-богу, был прав.

– А я слышал, что в лагерях, где он работал поваром, его звали Грязным Диком, – заметил другой. – Но он велит называть себя Скользким.

– Какая разница? Держу пари, что на кухне он весь в такой грязи и жире, что и глаз на нем будет скользить.

Ночь вроде стала еще темнее, и дождь, не унимаясь, поливал их, грозясь утопить, а они, пиная собак, старались залезть под покров из дерюжных одеял.

Старый тарантас оглушал их. Он, казалось, обезумел: пыхтел, кашлял, плевался, стрелял из выхлопной трубы – того гляди, перевернется. Не думаю, заметил Маколи, что грузовик умеет плавать. Грузовик скользил, его швыряло во все стороны, и грязь из-под колес летела прямо в кузов.

Порой им казалось, что их кружит в пространстве, и кружение это было мучительным, А порой грузовик действительно поворачивало так, что еще немного и он мог бы поехать в обратную сторону. Но главное испытание ждало их впереди. Они поняли, что проехали лучшую часть дороги, когда увидели, что им предстоит преодолеть.

Грузовик забуксовал, его стало заносить, он тормозил, потом снова полз вперед. Но недолго. Он трясся на облепленных комьями грязи колесах. Стряхивал грязь с носа. Старался изо всех сил, но покрышки его сдали, и он ознаменовал свое поражение жалобным воем и дрожью. И когда все уже решили, что с ним кончено, он обманул их, зашипев из последних сил, прыгнул вперед и, еще раз задрожав, замер.

Скользкий Дик вылез из кабины. Один из пассажиров крикнул:

– Чего встали, Дик? Попить чаю с булочками?

Скользкий Дик обошел грузовик. Башмаки его чавкали и хлюпали, а дождь стучал по шляпе.

– Мотор сломался, и к тому же мы застряли в болоте.

– Ну и не возись, Дик. Посидим здесь до утра.

– Иди ты к черту со своим утром, – ответил Скользкий Дик. – Мы так увязнем, что засядем на целую неделю. А я намерен добраться до дому, пока дороги не развезло окончательно.

В кузове дружно засмеялись.

– Смотри, какой.

– Вылезайте, вы, ленивые коровы, – сказал Скользкий Дик.

– Пока жив, есть надежда, говорит моя мать.

– Если твоя мать похожа на тебя, – донесся ответ, – то она уж скажет.

Шутки шутками, а все они действительно были рады вылезти из кузова, да и собаки остались довольны, потому что у них оказалось больше места под чехлами. Маколи велел Пострелу сидеть в углу, где она и сидела, а сам спрыгнул на землю вместе с остальными. Они закатали штаны до колен, приготовившись помогать, а Скользкий Дик принялся чинить мотор. Поломка, по его словам, была небольшой, и он что-то бурчал про запальные свечи и распределитель. Они понимали, что он это делает для того, чтобы их подбодрить.

Наконец мотор завелся, и они стали тащить этот, как прозвал грузовик Маколи, ад на колесах из грязи. Грузовик рычал на первой передаче, тщетно меся грязь, дергаясь, истерически вращая колесами. Мужчины шутили и поддразнивали Скользкого Дика. Он осторожничает, утверждали они, потому что боится, что грузовик потеряет по дороге мотор. А то, что они потеряли брызговики, которые предохраняли от грязи, так бог с ними. От них все равно мало толку. Все равно, что сейчас от английской булавки.

– Давай, – отчаянно завопил Скользкий Дик. – Попробуем еще раз.

– Есть. Запускай.

И они изо всех сил навалились на этот ад на колесах. С пронзительным ревом, собрав все свои силы, грузовик рванулся и вылез из грязи.

– Молодец, Дик.

– Толкайте, толкайте, ради бога, – промычал Скользкий Дик. – Не то мотор снова заглохнет.

Грузовик медленно продвигался мили две, а люди, стоя по колено в грязи, толкали его сзади. Один из них поскользнулся и упал навзничь в липкое месиво. И хоть они шли медленно, все же ему пришлось их Догонять – он скользил, как пьяный на танцах, и падал еще несколько раз. Когда, наконец, он ухватился за борт грузовика, он рассмеялся. Это его бы нужно было прозвать Скользким Диком после всего случившегося, рассудил он.

– Все, – заорал Скользкий Дик, высовываясь из окна. – Влезайте. По-моему, можем ехать.

Они влезли в кузов – все в грязи, облепившей их с головы до ног, – и, пока их старый расшатанный драндулет, издавая устрашающие всю окрестность звуки, тащился по дороге в моросящей мгле, в кузове шла борьба между людьми и собаками за жизненное пространство.

Теперь собаки были настроены менее дружелюбно, чем в первую половину пути, потому что, пока люди толкали грузовик сзади, у них было больше места под чехлами. Теперь же люди, вернувшись, вели себя более шумно и занимали больше места, ибо на них налипла грязь и все они ужасно мешали друг другу, скользя, скатываясь, натыкаясь друг на друга и крутясь – в запутанном клубке собаки и люди. И едва только люди старались спрятаться от дождя и холода или защитить себя, они обязательно натыкались на собаку, а в особенности на ее зад, который почему-то вечно оказывался возле лица. Хвосты задевали их, шлепали, били по лицам.

– Фу, – не выдержал один из пассажиров, – убирайся ты, проклятая шавка.

– Черт побери, лучше уж нюхать в кухне газ от плиты, чем эта мука!

– Надеюсь, в следующий раз у меня будет насморк. Или, по крайней мере, с нами не будет этих мохнатых собак.

– Слава богу, они хоть привязаны накоротко. А то, если бы они могли вертеть головой так же свободно, как задом, нам бы не пришлось с ними состязаться.

– Теперь, во всяком случае, вы не сможете сказать, что не целовали собачий зад, – рассудил Маколи. – Да и я тоже.

И они, весело смеясь над собой, пришли к выводу, что проклятые псы испортили им всю поездку.

Их кидало и мотало весь остаток дороги до Мори. А когда показался Мори, они громко и задорно запели:

Едет грузовик,

В нем сидит Скользкий Дик.

Со сворой собачьей.

С судьбою бродячей.

Едет под дождем,

Все ему нипочем.

Было шесть утра, когда грузовик подъехал к гостинице. И как же выглядели его пассажиры! В пивной уже сидели повар и сторож, и, когда они оправились от первого испуга, Маколи, который знал, как следует действовать, взял инициативу на себя и принялся договариваться со сторожем, расспрашивая у него, где бы им почиститься. Маколи понимал, что у рабочих есть деньги. Они накануне закончили первую стрижку и, взяв аванс, влезли в грузовик Скользкого Дика и отправились в путь. В Буми они успели только получить деньги по чекам да опрокинуть пару рюмок.

Маколи поведал это все сторожу и сунул ему десятишиллинговую бумажку. Увидев это, рабочие полезли к себе в карманы и тоже достали деньги. Они были щедры, собрали порядочно и велели сторожу оставить сдачу себе. Болезненного вида человечек с глазами спаниеля и тощей шеей, он начал даже заикаться от радости, довольный, что заработал столько денег, когда день еще не начался.

Он повел их в баню. Они взяли с собой весь свой багаж. Маколи пришлось разбудить Пострела. Она одурела от усталости. Лицо ее было грязным и необычно бледным. Она ковыляла рядом с ним, склонив набок голову, прикрыв глаза.

В бане, раздевшись догола, с помощью теплой воды, тупого столового ножа и жесткой щетки они соскребли с себя комья прилипшего чернозема. Один из них, по прозвищу Темнокожий, был очень волосатым. Осторожно отдирая прилипшие складки штанов, он кривился от боли. Штаны, падая, содрали с его ног грязь вместе с волосами, заставив его скрежетать зубами и гримасничать от боли.

Пострел, широко открыв глаза и бессознательно повторяя за ним его гримасы, смотрела на него с жалостью.

Маколи раздел ее, обтер грязь и велел сидеть тихо, пока он приведет себя в порядок. У нее был усталый, изможденный вид, и это его слегка беспокоило, а беспокойство делало раздражительным. Он велел ей не глазеть по сторонам и поторапливаться. Но она, не проявляя никакого любопытства, принялась намыливаться. Все делали то же самое.

Помывшись, мужчины начали очищать от грязи свои пожитки. Грязную одежду каждый складывал в отдельный узел, заворачивал в бумагу и убирал в мешок. Маколи ждала новая беда. Его свэг промок. Когда он развязал его, чтобы вытащить новую смену одежды для себя и Пострела – для себя джинсы, рубашку цвета хаки, чистые носки и свой лучший пиджак, для нее чистые носки, сандалии, синий комбинезончик, серую полотняную кофточку и свитер – все оказалось сырым, потому что дождь промочил мешок насквозь. Но делать было нечего.

Прошел еще час, прежде чем они управились со всеми делами. Они натащили в баню столько грязи и земли, что, увидев это, сторож засомневался, правильно ли он поступил, но притворился, будто ничуть не огорчен, и даже предложил, что сам все уберет.

Выйдя на улицу, мужчины хлопали друг друга по плечу и, глубоко вдыхая, жадно втягивали в себя свежий воздух. Прекрасно было ощущать себя такими чистыми и обновленными, сознавать, что вчерашняя пытка никому ущерба не принесла, хотя Темнокожий и утверждал, что от него по-прежнему пахнет псиной.

Скользкий Дик все еще крутился возле машины и, хотя он привык ходить грязным, тем не менее почувствовал себя не очень ловко, когда увидел своих пассажиров отмытыми добела и в чистой одежде. На его шляпу налипло столько грязи, что она была похожа на пчелиный улей. Он снял ее и, как он это всегда делал, обошел с нею в руках всю группу, предлагая им быть любезными и расплатиться с ним, поскольку он горит нетерпением продолжать свой путь. А за то, что они помогли ему в середине пути, он скинул с каждого шиллинг. Дойдя до Маколи, он вынул деньги из шляпы, надел ее на голову и сказал: