Текст книги "Ширали"

Автор книги: Д'Арси Найленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Могу, – ответила девочка.

Маколи настоял на своем. Еще сто ярдов – закрепление победы. Достаточно. Теперь ей понятно, кто у них главный.

– Ладно, здесь вскипятим чайник. Вот, что нужно сделать. Видишь тот чертополох?

– Какой? Тот большой?

– Нет. Тот еще растет. Видишь эти вот сухие стебли на земле? Вот они. Выбирай только самые крупные. Маленькие не бери. Давай, да поживее.

Он поставил на землю свэг, вынул из него оловянные тарелки и оловянные кружки. Хотел взглянуть, как справляется его помощница, но девочка исчезла. По крайней мере, так казалось. Сидя на корточках, Маколи не видел ее, но когда встал, заметил маленькую фигурку на земле за четырехфутовыми зарослями чертополоха.

– Эй!

Соломенная шляпа повернулась в его сторону.

– Здесь какая-то странная штука, папа. У нее полосатое платьице и ужасно много ног. Подойти сюда посмотри.

– Ты что, забыла про чертополох? – рассердился он.

Девочка поднялась с земли.

– Сейчас соберу.

– Толку от тебя чуть. Уж и чайник бы давно вскипел, а мы все с тобой разговариваем.

Ему потребовалось всего несколько минут, чтобы собрать самые крупные из высушенных солнцем стеблей и сложить из них костер. Солнце светило так ярко, что языков пламени почти не было видно, но стебли сворачивались и тлели, и жаркий сухой ветерок шевелил их. А вскоре забушевал ровный невысокий огонь.

В степи чертополох заменяет дрова.

Он развязал мешок с едой и достал оттуда кусок копченого мяса, хлеб и несколько помидоров. Отрезав от хлеба два ломтя, он воткнул в каждый из них по трехзубовой проволочной вилке и поставил вилки у огня. Потом намазал поджаренный хлеб маслом, не забыв закрыть банку крышкой, и положил каждый кусок на отдельную тарелку вместе с мясом и разрезанными пополам помидорами. Чайник уже пел, чуть бренча, и бурлящие пузырьки начали подниматься верх.

– Ты же говорила, что хочешь есть.

– Хочу.

– Все готово.

Девочка ковыляла по ухабам, как зачарованная, не сводя взгляда с чего-то, что она держала в руке.

– Папа, посмотри, – она протянула руку.

– Это гусеница.

– Она кусается?

– Нет. Но если ты будешь поднимать все, что видишь, кто-нибудь тебя укусит.

– Можно я оставлю ее у себя?

– Как хочешь.

Глаза девочки засветились от удовольствия. Она обхватила его шею ручонками и крепко поцеловала его в шляпу.

– Спасибо, папа, ты хороший.

– Ладно, ладно, – проворчал он. – Садись есть.

Он бросил щепотку чая в кипящую воду, снял котелок с огня, подхватив проволочной вилкой за ручку, и поставил у своих ног. Девочка ела жадно, рассеянно глядя, как кувыркаются чаинки.

– Чем ее кормят?

– Кого?

– Гусеницу. Она ест хлеб?

– Листья она ест.

Маколи налил в кружки принявший цвет патоки чай. Положил в него сахар. Не спеша стал отхлебывать. Девочка ждала, пока ее чай остынет. Она спрятала гусеницу в карман своего комбинезона и время от времени оттопыривала карман, желая убедиться, что гусеница еще там.

Пока они сидели и ели под лучами жаркого солнца, окруженные роем мух, которые прилетели за своей долей, на ведущей с запада дороге появился сгорбленный пожилой человек. Маколи сразу понял, кто он: бродяга, такой же, как он сам, только с равнин.

– Добрый день вам.

– Добрый день.

– Жарко сегодня.

– Да, не холодно.

Старик опустил на землю свой свэг и почесал вспотевшую под шляпой голову. Шляпа дернулась, но не упала. Он был похож на копченую рыбу, сухую, сморщенную и коричневую. Башмаки его были цвета засохшей коровьей лепешки. Полосатые брюки, на которых полоски, шириной в карандаш, местами совсем стерлись, давно приняли форму ног и обвисли. Они держались только на бедрах. На коленях образовались мешки. Ремень с большой пряжкой, предназначенный для того, чтобы держать брюки, опоясывал живот, служа лишь украшением для серой шерстяной рубашки. Из-под шляпы выбивались седоватые волосы.

Маколи решил позволить старику проявить инициативу. Пусть покажет себя. В свое время он видел множество таких «равнинных индюков», как их называли. Он хлебнул с ними горя, вернее, это они хлебнули горя с ним. Ни с одним из них он не ладил. Виной тому был их профиль. Эти индюки не любили таких, как он, «бродяг с холмов», относились к ним с презрением и ненавидели их холмистую страну. Никогда не приходили на помощь. Они держались кланом, сами по себе.

Они бродили только по равнине, ходили по дорогам и тропам, проложенным между овцеводческими и зерноводческими фермами, вновь и вновь по одним и тем же местам. Они ходили от фермы к ферме во время стрижки овец, дважды в день обедали, набивали едой заплечные мешки и шли к следующей ферме. А если во время их путешествия по равнине стрижка овец была уже завершена, они все равно обходили фермы, добывая себе еду и ночуя в сараях. Если им надоедало ходить, они брались за мотыгу и корчевали чертополох, но не слишком утруждали себя, поскольку дела было не много, а деньги платили. Они знали все места, где можно поесть и поспать, и умели безошибочно распознавать членов своего индюшачьего братства.

Старик почувствовал напряженность обстановки. Пожал плечами и дружелюбно улыбнулся.

– Я не собираюсь спрашивать у тебя откуда ты пришел. Мне все равно, сынок. Не спрошу: «Как нынче на холмах?». Ты и глазом не моргнешь, а я буду уже вон там. – Он засмеялся, закудахтав.

Маколи, прищурив глаза, посмотрел на него и снова принялся свертывать сигарету.

– И детеныш с тобой? Как тебя зовут, малыш?

– Пострел, – выпалила девочка.

Старик, казалось, был доволен.

– Пострел? Вот так имя! Очень тебе идет.

– А тебя как зовут?

– Меня? У меня много имен. Мамаша звала меня Сэмом.

– А где сейчас твоя мама?

Старик не знал, что ответить, но его спас Маколи, который, закончив свои наблюдения, решил не ссориться.

– Если хочешь чаю, там осталось, – сказал он. Старый индюк растерянно посмотрел на него, словно и сам не мог понять, хочет он чаю или нет, хотя отлично знал, что чаю хочет. Маколи был уверен в этом.

– Спасибо.

Маколи сполоснул свою кружку и протянул ее старику. Тот дрожащей рукой наполнил ее до краев и со вздохом опустился на свэг, поставив локти на колени и держа теплую кружку в обеих руках.

– С собой его таскаешь? – спросил он, посмотрев на ребенка.

– Это девочка.

Старый Сэм удивился. Девочка? Тем хуже, считал он. Ему не терпелось разузнать, в каком они родстве и зачем путешествуют вместе, словом, выяснить все отчего и почему. Все эти вопросы были прямо написаны на его лице, но Маколи молчал.

– Лишняя спица в колесе, а? Я имею в виду, таскать ее с собой и прочее.

– Не жалуюсь.

– Нелегко, наверное, тебе.

Ты даже не представляешь, до чего нелегко, подумал Маколи, но ему не хотелось, чтобы кто-то с жалостью смотрел на него, доискивался до причин и выяснял подробности его истории, в которой было немало унизительного и неприятного. Он не желал ни участия, ни злорадства.

– Ничего, – ответил он. – Мне доводилось таскать грузы и потяжелее этих двух, – похвастался он. – Куришь?

– Да.

Маколи выплеснул в огонь остатки чая и начал собираться в путь.

– Как сейчас в Милли?

– Паршиво. Я как раз оттуда. Ходил посмотреть, не удастся ли подрядиться на корчевку.

Маколи бросил на него быстрый жесткий взгляд. Старый Сэм понял его смысл.

– Ты не думай, я еще могу махать мотыгой не хуже других, – запальчиво стал доказывать он. – Могу дать тебе фору, а потом и перегнать, хотя ты молодой и все такое. Я занимался корчевкой на самых больших фермах в стране.

– Тогда почему бы тебе не выправить пенсию и не осесть на месте? – с издевкой спросил Маколи.

– Пенсию! – фыркнул старый Сэм. – Осесть на месте! Пусть будет проклят этот день! Пусть заткнут свои пенсии себе за шиворот! А я, пока ноги таскают, буду ходить по дорогам. И если не помру, свалившись, то встану и снова пойду.

Маколи не смог удержаться от смеха.

– Еды у тебя достаточно?

– Хватает.

– А табака?

– Раздобуду в Беллате.

– Возьми эту пачку, – сказал Маколи. – Тебе хватит ее до Беллаты. У меня есть еще одна.

Старик взял не сразу. Он посмотрел на Маколи.

– Я заплачу тебе за нее.

– Не нужны мне твои деньги, – сказал Маколи, надевая свэг. – Бери, а то возьму табак обратно.

– Ты думаешь, я попрошайка.

– Ничего никто не думает. Ну, мы пошли.

Маколи добился своего: его не проведешь. Придуривался или нет старый индюк, было неважно. В любом случае ему придется признать, что Маколи его раскусил. Старый Сэм задумчиво взвалил себе на спину свой свэг.

– Куда держишь путь, сынок?

– К Уолгетту.

– Кухарить умеешь?

– Приходилось, – ответил Маколи.

– Я вспомнил, если тебе это, конечно, интересно, что возле Милли на ферме в Буми ищут повара для стригалей. Мне-то туда не добраться, а тебе это, может, подойдет.

– Ладно, попробую.

– Спросишь О'Хару. Он неплохой малый. Скажи, тебя прислал старый Сэм Байуотер. Он для меня все сделает.

– Спасибо.

Старый Сэм протянул руку. Маколи так опешил, что с секунду не знал, как поступить. Знакомство их было случайным – встретились в пути, кивнули друг другу, – вряд ли стоило прощаться за руку. В рукопожатии старика было тепло, в рукопожатии Маколи – только небрежность.

– Мы еще встретимся, сынок, и я не забуду, что ты угостил меня чашкой чая да щепотью табака.

– Ну, ноги в руки, – сказал Маколи. И привычным шагом двинулся в путь.

– До встречи, Пострел, – крикнул старый Сэм.

– До свидания, – ответила девочка.

Они шли уже два часа, и Маколи не мог не отметить, ибо был от природы человеком наблюдательным, что девочка стала выносливее. У него родилось даже какое-то чувство удовлетворения. Не то чтобы он мысленно похвалил ребенка, просто ему стало немного спокойнее за нее. Впрочем, ненадолго. К концу третьего часа при все том же ровном шаге ножки Пострела стали заплетаться, и она запросилась на руки.

– Не ври, – ответил Маколи. – Ты можешь еще идти.

– Не могу, не могу, – жалобно хныкала девочка.

– Идем.

Маколи взял ее за руку. Вскоре он начал чувствовать ее вес. Девочка становилась тяжелее и тяжелее. С его стороны это было не проявлением жестокости, а рассчитанной тактикой. Он ждал, когда наступит полное изнеможение. И только когда ноги ее подкосились, она повисла на его руке, а слезы градом покатились по ее осунувшемуся личику, только тогда Маколи взял ее на руки.

Через минуту она уже спала, положив голову ему на плечо.

Жалость язычком пламени прокралась в тлеющую золу его негодования, но негодование было слишком сильным, чтобы позволить жалости разгореться, и язычок угас. Маколи велел себе приглушить его. Он был человеком железной воли.

Тем не менее, когда он увидел страусов, ему захотелось, чтобы и она посмотрела на них; когда увидел, как роют землю дикие свиньи, подумал было разбудить ее; а когда натолкнулся на ящерицу, изрыгнувшую под ноги ему проглоченного крольчонка, чуть было не разбудил ее, чтобы показать столь редкостное зрелище.

Но ничего подобного он не сделал, только остановился посмотреть, как пытается выбраться из блевотины завязший в ней по брюхо крольчонок. Почувствовав присутствие неведомого защитника, крольчонок сделал очередную попытку выкарабкаться, но ноги его скользили. Ящерица со страхом метнулась в сторону, а крольчонок, испуганный, ослабевший и мокрый с головы до ног, старался убежать, но ему это не удавалось. Маколи подошел и легким пинком высвободил его.

В тиши заката вошел он в Милли. Было так тихо, что казалось, будто это не явь, а полотно картины. Милли представлял собой своего рода уголок цивилизации; несколько домов, две-три лавки, нечто вроде почтовой конторы – почти город, только трудно было понять, то ли он лишь начинает строиться, то ли доживает свой век. К ночи затихший поселок – беспорядочная куча домов – погружался во тьму. С появлением луны крыши его сверкали, как лезвие ножа. А днем эта ячейка жизни растворяла свои ставни навстречу огненному солнцу и жарким ветрам.

Маколи порядком устал, но надеялся, что сытный ужин и отдых восстановят его силы. Пострел, выспавшись, снова шла рядом и, не переставая, болтала. Она тоже была голодна. Маколи кулаком постучал в калитку. Из дома, вытирая салфеткой рот, вышел лавочник и впустил их в лавку. Маколи купил яйца, банку грушевого компота, несколько кусков грудинки и пачку печенья.

– Табби Каллагэн все еще здесь мясником?

– Нет, – ответил лавочник. – Табби три месяца назад скончался.

– Да ну? – удивился Маколи. Он был несколько ошарашен. – Я и представить себе не мог, что он может отдать концы.

– Да, глядя на него, никто сроду бы такого не подумал. Он и болел-то недолго. Захворал в конце недели, поехал в Мори, и его отправили в Сидней. А там поглядели, зашили и снова прислали сюда.

– А жена его здесь?

– Нет, уехала. Живет с дочерью в Тамуэрте. Еще что-нибудь?

– Хватит. А где теперь новый мясник? Там же?

– Там. Только мяса у него не получишь.

Лавочник энергично затряс головой и качал ею до тех пор, пока она сама не остановилась. У него была мрачная физиономия с толстыми щеками и узкими, как щель копилки, глазами. Волосы его по обе стороны от пробора были гладко прилизаны и напоминали сложенные крылья черной птицы. В одном из его предков текла кровь племени чоу.

– Паршиво, – сказал Маколи. – А я-то рассчитывал сегодня плотно поужинать. Ладно, обойдемся.

Он положил деньги на прилавок, и лавочник завернул купленные им продукты. Пока они разговаривали, Пострел ходила по лавке, разглядывала полки, уставленные фонарями, метлами, ведрами, холодильниками, щетками, винтовками и другим товаром. На стенах висели кнуты, ремни, домашние туфли, вешалки и картонки с пуговицами. А посредине лавки на колченогом столе лежали рулоны материи всех цветов. На полу стояли открытые мешки с картофелем, возле двери – бочки с коричневым и белым луком, а вдоль стен – мешки с сахаром и мукой. Тыквы и кабачки лежали горкой в углу. В лавке пахло изюмом и пряностями.

– Минутку, – сказал лавочник и пошел к себе. Он жил позади лавки.

Маколи внимательно осмотрел полки, каждый заполненный товарами угол. Прямо над его головой, на одной кнопке, криво висел плакат, на котором было написано:«Часы бегут, а мы здесь неотлучно». На другом плакате говорилось:«Входи, но оставь на улице собаку». Еще одно объявление вопрошало, сделаны ли уже заказы на рождество, извещало покупателей, что индюшка в руках лучше, чем индюшка во дворе, и завершалось словами: «За несколько пенсов в неделю вы сможете встретить рождество по-королевски».

Маколи пришло в голову, что шутливость этих изречений никак не вяжется с мрачным лицом лавочника, но он не сомневался, что они принадлежат ему. Могильщики порой ведут себя как клоуны, а клоуны – как могильщики.

Лавочник вернулся, держа в руках сдачу и маленький сверток.

– Здесь несколько отбивных, – сказал он. – Мне они не нужны, а вам пригодятся.

Маколи ничего не ответил, прикрывая молчанием и чувство неловкости, и неумение подобрать подходящие слова. Если бы он предложил лавочнику деньги, тот, может, и не обиделся бы, но не стало бы и подарка, сделанного от души.

– Я бы их все равно выкинул, – добавил лавочник.

– Ладно, – согласился Маколи, – раз уж они вам не нужны. Их хорошо есть с черникой. – И вдруг неожиданно сказал:– И дайте нам на доллар конфет для девочки. Разных.

Выйдя из лавки в темнеющий вечер, они завернули за угол и очутились перед парадным входом в лавку. Маколи поднял голову и прочитал фамилию владельца:«Р.-С. Плутт». Ниже мелким шрифтом было добавлено:«Только по фамилии, не на деле». Затем шли слова:«Универсальный магазин».

Шутник, подумал Маколи.

Поднимался резкий северо-западный ветер. Маколи нахлобучил шляпу на лоб и зашагал к восточной окраине поселка поискать место для ночлега. Он обрел его на подветренной стороне старой конюшни. Соорудив из проволоки решетку, он положил на нее отбивные и, пока они жарили над отскобленными от грязи камнями и раскаленными до красна углями, в горячем пепле испеклись яйца. На другом краю порывистые языки пламени лизали кипевший чайник.

Когда они поели, Маколи свернул сигарету и лег, подложив руки под голову, на расстеленное на земле одеяло. Он только было начал наслаждаться охватившим его состоянием полнейшей безмятежности, как вдруг Пострел, вскочив, спросила:

– У нас есть бумага?

Маколи сел, подвинул к себе мешок и оторвал от пакета с едой кусок коричневой бумаги.

– Вот туда пойди, – посоветовал он.

Пострел отсутствовала добрых десять минут. Маколи уже было задремал, как вдруг раздался пронзительный вопль. Он вскочил с кошачьей стремительностью и стал вглядываться в темноту, откуда, захлебываясь рыданиями и бормоча что-то невразумительное, бросилась к нему девочка. Испуганный, не понимая, что случилось, он судорожно глотнул от волнения, а она стояла перед ним и между пронзительными воплями силилась что-то произнести.

– Что? Что такое? – Он схватил ее за худенькие плечи и тряхнул, но не мог разобрать этого лепета пополам со слезами. – Я не слышу, что ты говоришь. Что случилось? Тебя кто-нибудь укусил? Перестань плакать и скажи мне. – Он сам уже почти кричал.

– Гусеница… – наконец разобрал он.

– Что с твоей гусеницей?

– Ее нет, – выкрикнула она и снова зарыдала. Плечи Маколи опустились, он с облегчением

вздохнул.

– И из-за этого ты орешь на всю округу? – спросил он. – Можно подумать, что тебя режут. Заткнись!

Испугавшись, она чуть притихла, будто радио прикрутили, но плакать не перестала. Она опустилась на четвереньки и принялась ползать по одеялу и вокруг костра, вглядываясь в землю и все время всхлипывая. По ее лицу струились слезы.

– Куда делась моя гусеница?

Ее горе достигло апогея, а так как поиски не увенчались успехом, в голосе стало звучать отчаяние.

– Прекрати! – крикнул Маколи. – Воешь, как пожарная машина.

Он тоже встал на четвереньки, и они вместе ползали, словно две собаки – большая и маленькая. Наконец Маколи сдался. Горькие рыдания ребенка измотали его.

– Послушай, – попросил он, – я найду тебе другую гусеницу.

– Хочу эту.

– Ну-ка прекрати, – рассердился он. Сейчас же. – Его слова не возымели никакого действия. Тогда он со всего размаха шлепнул ее. Звук был отвратительный: так газ вырывается из баллона, когда опустишь монету в щель автомата. Он вспомнил про леденцы и вытащил их из кармана. – Посмотри, что у меня есть.

Пострел, сморщив личико и притихнув, уставилась на него, обдумывая, стоит ли внимания то, что он ей предлагает. И решив, что его предложение не представляет интереса, фыркнула: «Не хочу»– и залилась еще более безутешными слезами…

– Ну и черт с тобой, паршивка этакая, – выругался Маколи.

Он нахлобучил на лоб шляпу, улегся поудобнее и натянул одеяло до подбородка. Если ничто другое не помогает, значит, надо притвориться, будто спишь, будто ты утратил всякий интерес и к девочке и к ее горю. Обреченная теперь продолжать поиски одна, среди тьмы и ветра, и ощущая, как неприятно быть лишенной общества, она вскоре смирилась. Маколи слышал, как она залезла под одеяло и сидела, прислонившись к нему и бурча что-то себе под нос. Но, смирившись, она не сдалась окончательно.

Он услышал, что она встала, поднял голову и увидел, как она медленно, робко крадется во тьму. Словно слепая, пробирается, подумалось ему. Как, должно быть, страшен неведомый и подстерегающий ее мир темноты и колючих звезд. Она остановилась: страх одержал верх над храбростью.

– Эй, ты куда? – позвал он.

При звуке его голоса девочка бросилась обратно, под его защиту. Дрожа от страха, с вытаращенными от испуга глазами, задыхаясь, она упала на колени возле него.

– Пойдешь со мной?

– Куда?

– К тому человеку.

– К какому человеку? – Маколи приподнялся на локте.

– К тому, из лавки. За гусеницей. Она у него.

Ее голос и лицо выражали нетерпение и решимость. Впервые Маколи почувствовал, что у девочки есть характер.

– Сейчас идти туда нельзя. Этот человек спит.

– Постучи в ворота, и он проснется.

– Если я так сделаю, – принялся объяснять Маколи, – он выйдет и съест тебя вместе с твоей шляпой, такой он будет злой. Утром, ладно? Мы сразу же пойдем туда утром. – Он надеялся этим обещанием утихомирить ее. Это была его единственная цель. – Если твоя гусеница в лавке, она будет там и утром. Куда ей деться? Ты ведь хорошая девочка, правда?

– Где мои конфеты? – спросила она.

Он решил сделать ей поблажку. Дал пакетик с конфетами, велел залезть под одеяло, только не есть все конфеты сразу. Он слышал, как она легла рядом, и заснул под чмоканье и хруст.

Но если Маколи надеялся, что время, пусть непродолжительное, исцелит боль утраты, он ошибся. Едва он проснулся, как Пострел опять завела свою песню. Он пытался объяснить, что надо подождать, когда лавка откроется, но не сумел даже уговорить ее, пока он приготовит завтрак, поискать другую гусеницу. Она крутилась возле него, путалась под ногами, нервничала и ничего не ела.

– Да подзаправься ты, – уговаривал ее Маколи, – а то быстро проголодаешься. Нам предстоит долгий путь. И я вовсе не хочу, чтобы ты всю дорогу ныла и просила есть. Съешь кусочек.

– Не буду.

– Как угодно. Но помни, до обеда ничего не получишь.

Непонятно, почему она не хочет есть: то ли от волнения, то ли от того, что налопалась леденцов.

Было лишь семь утра, когда он уложил свой свэг. Но он не собирался тотчас же отправиться в путь. Ему предстояло выполнить еще одно дело. Мысль о нем не давала Маколи покоя: как живой, перед глазами стоял крупный человек с мясистым лицом и смехом, от которого сотрясался пол.

– Сначала мы должны еще кое-куда зайти, – сказал он Пострелу. – А к нашему возвращению и лавка откроется. Пойдем.

Маколи разыскал кладбище и свежий холмик земли. С минуту он стоял и смотрел на могилу. Ему слышался громкий, гудящий голос, он видел похожие на частокол зубы и как они вытаскивают пробку из бутылки. Огромный человек, одетый как Санта-Кла-ус, ехал в телеге, обвешанный игрушками для детей поселка и подарками для своих приятелей, и никто не оставался забытым. Многое вспоминал Маколи.

Он опустился на колени и прополол на могиле траву. Единственное, что я могу для тебя сделать, приятель, подумал он. Ты лежишь здесь мертвый, и над тобой шесть футов земли, и все-таки ты лучше, чем большинство живых. Он не спешил уйти от Каллагэна.

Отдав дань уважения покойнику, Маколи сразу почувствовал себя лучше. Пострел сгорала от любопытства. Его краткие ответы на ее расспросы только еще больше запутали ее.

– Как это называется?

– Что?

– Это место.

– Кладбище.

– А зачем там люди?

– Потому что они мертвые.

Она не знала этого слова, не понимала, что такое смерть.

– Их кладут в большую яму и засыпают сверху землей?

– Вот именно.

– А они что-нибудь видят?

– Ничего не видят и не слышат. И не чувствуют. Они как бревна. Для них все кончено. От них уж никакого толку.

– А почему они умирают?

– Не знаю. – Ему надоели ее вопросы. – Забудь об этом и все.

Ярдов за пятьдесят от лавки Пострел отпустила руку Маколи и бросилась бежать. Она увидела, что дверь отворена. Он дал ей войти, а когда вошел сам, она уже шарила по полу, и выражение надежды на ее лице сменялось унылой миной.

– Ее нет. – Она снова начала плакать.

– Потеряла гусеницу, – объяснил Маколи недоумевавшему Плутту. – Можно подумать, гусеница стоит миллион.

На физиономии лавочника отразилось участие. Он следил за движениями девочки, за ее лихорадочными поисками, ее помрачневшим лицом. Он видел, как она села на мешок с сахаром и беззвучно заплакала.

– Детишки, знаешь ли, очень привязчивый народ, – понимающе заметил он.

– Я знаю только одно: мне придется туго, если она не найдет эту свою гусеницу.

Плутт вышел из-за прилавка и опустился на корточки перед Пострелом. Она закрыла лицо руками и отвернулась. Слезы просачивались сквозь ее пальцы. Она раздвинула пальцы и, увидев, что он все еще перед ней, быстро сдвинула их снова.

– Уходи, – сказала она.

– А знаешь, что у меня есть для тебя? – начал он уговаривать ее.

Она перестала плакать и поглядела на него сквозь пальцы.

– Что? – сердито спросила она.

– Одна замечательная штука, – шепотом принялся соблазнять ее Плутт. – Вытри слезы, пойдем, я тебе покажу.

Углом фартука он вытер ее мордашку, которую она с готовностью подставила ему, а потом сама достала из кармана белую тряпочку и высморкалась. Плутт взял ее за руку, подвел к дальнему краю прилавка, где указал на приоткрытую картонную коробку с мягкими игрушками. Насупившись, Пострел перевела взгляд с лавочника на коробку, потом снова на лавочника.

Он вытащил из коробки игрушечного медведя.

– Нравится? – улыбнулся он.

С секунду она смотрела на медведя, потом покачала головой. Он достал тряпичную куклу.

– А эта?

Кукла, однако, тоже не пришлась ей по душе. Он показал еще четыре-пять игрушек, но ни одна ей не понравилась. Маколи стало неловко от такой неблагодарности. Он хотел было что-то сказать, но Плутт перехватил его взгляд и покачал головой, давая знак молчать.

– А, знаю, – сказал он. – Поставлю-ка я коробку на пол, и ты выберешь сама. Ладно?

Они смотрели, как Пострел возилась в коробке, вытаскивая и снова бросая игрушки обратно, пока наконец не нашла то, что ей было нужно. Она сияла, переворачивая игрушку то так, то сяк, а тем временем остальные животные и куклы смотрели, онемев от удивления, и не могли понять, чем они не угодили ей.

Маколи тоже удивился, увидев это новое прибавление в их семействе. Он не мог сообразить, что это такое. Нечто из коричневого фетра, похоже, что сперва из него хотели сотворить жирафа, потом решили сделать кошку, и в конце концов остановились на верблюде.

– Чего ради она выбрала именно это? – нахмурился Маколи.

– С детьми никогда ничего не поймешь, – пожав плечами, улыбнулся Плутт. Он считал своим долгом объяснить, в чем отличие этой игрушки от других. – Ее сделала для церковного базара старая миссис Ивис, которая живет на нашей улице. Их было штук шесть. Все разные, понимаешь? Но во время праздника их никто не купил, вот я и забрал их у нее. Я думал, что выкинул все до одной. Наверное, эту не заметил.

– И слава богу, – сказал Маколи. – Сколько я за нее должен?

– Николько, – ответил Плутт. – Я и понятия не имею, сколько она может стоить. – И вдруг, когда Маколи начал поднимать свэг, его осенила мысль. – Послушай, вы куда идете?

– На запад.

– Жаль. Молодой Джим Малдун уезжает нынче утром. Он мог бы подвезти вас на своем грузовике. Только он едет в другую сторону.

– А куда? В Мори?

– Да, в ту сторону. В Буми. Его отца хватил удар, и, похоже, он долго не протянет. Вот и послали за Джимом.

Буми. Маколи задумался.

– Я слышал, один малый в Буми ищет повара для стригалей.

– Верно. Он как раз был здесь вчера. Им, видать, там туго приходится; почему-то никак не могут найти повара.

– О'Хара? – спросил Маколи.

– Ага. Он говорит, где только не искал. Вчера днем он уехал обратно.

– Мне сказал об этом Сэм Байуотер. Знаешь его?

– Старый Сэм, кто его не знает? – оглушительно расхохотался Плутт. – Он тоже был здесь вчера. Как всегда, выклянчил у меня немного чая, сахару и табака. Вот уж попрошайка, во всей округе такого не сыщешь, но не желает в этом признаваться. Признаваться не хочет, а попрошайничает.

– Бедняга.

– Он старик, однако, не плохой. Подлости не сделает.

Маколи задумался, не поехать ли им в Буми. В Уолгетт можно было не спешить. По правде говоря, идти туда незачем. Он шел в Уолгетт, надеясь, что авось там повезет. А в Буми, по-видимому, действительно есть место, хотя, если бы ему пришлось идти пешком, он бы еще подумал. Поездка же на машине – совсем другое дело. Быстро и удобно. Особенно с ребенком. Не ускользнуло от его внимания и счастливое стечение обстоятельств. В этом был какой-то знак, словно сама судьба подталкивала его локтем. Почему бы не воспользоваться случаем?

– Да, пожалуй, стоит съездить в Буми, – согласился он.

Плутт повел его на крыльцо и показал, где живет Джим Малдун. И стоял, глядя им вслед, а когда через час мимо проехал грузовик со свэгом Маколи в кузове, Плутт снова был на крыльце, будто и не уходил, и долго еще перед глазами у него прыгало чудище миссис Ивис, которым ему махали в ответ.

Было уже восемь вечера, когда грузовик, тарахтя, въехал на главную улицу Буми. Маколи с Пострелом вылезли, а Малдун двинулся дальше. Пострел смотрела, как мигают, исчезая, красные хвостовые огни. Малдуну предстояло проехать еще семь миль.

Маколи хорошо знал поселок, но он пока не хотел разбирать свое хозяйство и готовить ночлег. Во время поездки он все размышлял над работой в лагере, недоумевая, почему О'Харе трудно отыскать повара. Малдун этого не знал, но слышал, что О'Хара мечется по Милли, по его выражению, как навозная муха. Маколи решил сначала прозондировать почву.

Они вошли в трактир, который содержал грек, и устроились за перегородкой. Пострел села напротив отца, положив себе на колени непонятное, состоящее из трех частей животное. Ели они молча, с жадностью. Пострел пыталась накормить кусочком хлеба и своего подопечного.

– Почему ты не ешь, Губи? – рассердилась она. Маколи оторвал глаза от тарелки.

– Что ты сказала?

– Когда? – удивилась девочка.

– Только что. Как зовут эту штуковину?

– Губи, – робко ответила она.

– Губи? – удивленно переспросил он. – Губи?

– Да. Так его зовут.

– Откуда ты это взяла?

– Не знаю, – ответила она. – Ниоткуда. Просто он Губи, вот и все. Правда, Губи?

И она ласково потерлась щекой о шкуру животного. Маколи не знал, почему это Губи, но ее любовь к игрушке и счастливое выражение ее лица вызвали в нем странное чувство: как будто его обвели вокруг пальца. Он подумал, что давно следовало подарить ей что-нибудь, вроде этой игрушки, и удивился, почему такая мысль не пришла ему в голову раньше. Он даже испытывал нечто похожее на ревность к человеку, который оказался более сообразительным, чем он.

Когда молодой грек в белой куртке подошел забрать пустые тарелки, Маколи спросил напрямик:

– Кто здесь у вас О'Хара?

– О'Хара? А, это аукционер и вроде подрядчик.

– Он предложил мне работу, – сказал Маколи. – Поваром в лагере для стригалей.

Молодой человек бросил на него быстрый внимательный взгляд, словно не мог понять, шутит Маколи или говорит всерьез.

– И ты отказался? – спросил он.

– Согласился.

Грек провел рукой по прилизанным волосам и усмехнулся.

– Смелый ты, видать, человек.

– Почему?

– Да так, – пожал плечами грек. – Люди там, знаешь, не из лучших. Драки, скандалы. Каждую субботу они приезжают сюда, в город, и напиваются вдрызг. Держатся нахально, нарываются на ссору.

Маколи холодно посмотрел на него. Те, кого этот чернявый с одутловатым лицом и дряблыми мышцами грек считал головорезами, в глазах Маколи вовсе не обязательно были шайкой разбойников.

– И это все, что ты знаешь? – спросил он.

– А разве мало? – белозубо осклабился грек.